Ричард Длинные Руки – майордом

Я спросил нарочито в момент, когда он откусил большой кусок. Пока жует, может продумать ответ, чтобы не прозвучало слишком обидно для меня, барон ни с кем никогда не ссорится без крайней необходимости.

Он запил глотком кофе, руки медленно опускали чашку на стол, сам барон смотрел мне прямо в глаза без особого дружелюбия.

– Сэр Ричард, – произнес он с прежним холодком в голосе, и горячий кофе не согрел, – мне кажется, вы должны нас, ваших, надеюсь, друзей, больше посвящать в текущие дела.

Я воскликнул:

– Куда уж больше, барон! Я и так открыт вам, как все двери в этой неприступной крепости!

Он поморщился.

– Двери? А что, их уже где-то вставили? Ваши слова, дорогой сэр Ричард, можно толковать по-всякому. Но, как я уже сказал, у вас проблемы.

– Какие? – спросил я с великим изумлением.

– Вы все еще не пришли в себя, – сказал он твердо и посмотрел мне в глаза, – от случившегося.

– Чего именно?

Я думал смутить его, но барон отчеканил так же твердо и не спуская с меня глаз:

– Мелкий священник увез вашу женщину. А вы, вместо того, чтобы ликовать, бросаетесь на всех. Вам уже страшатся навстречу попадаться. Слуги по углам прячутся, стыд какой! Пора, сэр Ричард, пора опомниться. Вы сейчас сильно вредите себе… И упорствуете в своих заблуждениях.

В словах барона, кроме упрека, звучали горечь и злость, но не на меня, а как бы за меня. Я ощутил укол и в самом деле нечто такое вялое, что могло быть подобием стыда.

– Знаете, барон, – сказал я с неохотой, – я как раз обычно не стыжусь признавать свою вину!

– В самом деле? – спросил он саркастически.

Я в раздражении отмахнулся.

– Ну ладно, не люблю этого делать, а кто любит? Но напоминаю себе, что когда говорю, что был не прав, тем самым заявляю, что сегодня я умнее, чем вчера! А я люблю говорить, какой я умный. От вас, гадов, разве дождешься?

Он посмотрел с удивлением, подумал, в глазах проступило нечто вроде уважения.

– Интересный взгляд, – проговорил он все еще холодновато. – Если человек говорит, что он был прав, значит, такой же дурак, каким был и вчера?

– По крайней мере, – огрызнулся я, – не поумнел!.. Знаете, барон, это все интеллигентские мерехлюндии, а мы с вами люди дела, что значит – меча и щита. И топора, конечно! Как же без него, родимого… Нужно думать, как провести через Тоннель и быстро разместить на той стороне войско. Думаю, нужно сперва все-таки пеших…

– Совершенно верно, – согласился он немедленно, словно за этим и шел, но поглядывал на меня по-прежнему настороженно. – Конница догонит позже. Судя по привезенной вами карте, довольно долго придется двигаться по сравнительно пустым местам. А вот когда подойдут к городам Безансон, Шарни и Ланнуа, тут их и догонит тяжелая рыцарская конница. Вы поведете лично?

Я покачал головой.

– Нет.

– А что на этот раз?

– Ничего хитрого, – ответил я хладнокровно. – Войско поведет великий и прославленный полководец… надеюсь.

Он спросил настороженно:

– Это кто? Не сэр Растер, надеюсь тоже? Воин из него прекрасный, но как полководец… думаю, все еще рано ему в высокие ряды. Десятком командует хорошо, даже сотней… Хотя растет быстро, несмотря на то, что старого пса вроде бы новым трюкам научить сложно.

– Я послал за графом Ришаром, – объяснил я.

Барон отодвинулся от стола и оглядел меня с головы до ног.

– Вы с ума сошли?

– А что не так?

– Во-первых, – произнес барон Альбрехт с расстановкой, – граф Ришар ваше предложение швырнет вам в лицо. Он не забыл, как вы осаждали его замок. И какое жестокое поражение нанесли! И вообще, поглумились над ним!

– Поглумился? – переспросил я с беспокойством. – Вроде бы все в привычных и освященных временем и древними обычаями рамках. Пограбили, побили посуду, изнасиловали женщин… иначе какая сладость в захватах? Только меркантильный интерес, но мы же не торговцы! Мы возвышенные и благородные люди. Нам изнасиловать женщин в захваченных замках куда интереснее, чем посрывать с них золотые серьги и кольца!.. Фу, даже подумать о таком простолюдинстве противно. Так что граф должен нас понять. Мы ничего не делали слишком.

Он кивнул, однако в глазах оставалось сильнейшее сомнение.

– Да. Но… гм…

– Но и меньше мы не могли, – объяснил я терпеливо. – Иначе пошли бы толки.

Он буркнул:

– Какие?

– Сами знаете, – сказал я, строго глядя ему в глаза. – То ли испугался графа, то ли, напротив, благоволю. А так я показал, что у нас все равны, все по справедливости. Провинился – получи! Насилуем не по прихоти, а по закону. Не хочется, а надо. Положено. Нет, граф – мудрый человек, поймет. Надеюсь.

Он все еще в сомнении качал головой.

– Ну, разве что вы предложите ему очень сладкую морковку.

– Да куда уж слаще, – ответил я. – Слава победителя при Олбени, Гастирксе, Черной Речке и Проливе померкнет перед славой сокрушителя королевства Сен-Мори! Граф должен на такое купиться. После поражения из-за женщины ему нужна реабилитация.

Он с сомнением покачал головой.

– Не знаю, не знаю. Я бы на вашем месте не делал на Ришара ставку.

Я сказал с горечью:

– А на кого? Ни у одного из нас нет опыта ведения больших войн. Даже планировать большие битвы не умеем.

– А противник?

– У противника есть Вирланд Зальский, – сказал я. – Очень немолод, как и наш граф Ришар. И показался мне достойным полководцем. Хотя в чем-то вы правы…

– В чем? – осведомился он. – Скажите, мне будет лестно. Я, как и вы, обожаю, когда хвалят.

– В королевстве Сен-Мори, – напомнил я, – почти нет людей с боевым опытом. Вирланд водил войска очень давно. А нынешнее поколение тамошних рыцарей умеет скрещивать копья только на турнирах. Да и турниров там почти не осталось.

Глава 3

Начали прибывать заказанные мной подводы, доверху нагруженные тюками белого полотна. Я сразу же собрал прямо во дворе крепости всех рыцарей, что шлялись в пределах досягаемости. Тут же явился отец Дитрих с двумя молодыми священниками, со всех сторон в нашу сторону поспешили простые воины.

Я взобрался на подводу, мне прокричали «ура» и «слава», я вскинул руки, призывая к тишине, а когда шум затих, заговорил с подъемом:

– Близится час! Братья!… мы все братья во Христе. По ту сторону Хребта лежит богатая развращенная страна упадка и разврата!.. Ее жители служат Мамоне, это такой желтый дьявол, приносят в жертву живых людей, там в храмах служат черные мессы и целуют в зад козла. Я сам там бывал, все видел, и душа моя уязвлена стала…

В толпе поднялись руки со сжатыми кулаками, несколько человек нестройно прокричали, что придем туда и всех нагнем к Господу.

Я указал на тяжело груженные подводы.

– Я закупил белый холст! Сделайте плащи или просто накидки. Мы идем с миром, кротки аки голуби, ибо несем слово Христа, но должны быть нещадны к врагам Господа, потому нашейте на белые плащи красные кресты!.. Они символизируют кровь, пролитую Христом, и которую не устрашимся пролить мы, когда пройдем через Тоннель и выйдем на той стороне!

Сжатых кулаков поднялось больше, среди них мелькало обнаженное оружие, а сильные мужские голоса прокричали, что да, будут нещадны, отступники должны быть наказаны.

– Мы не захватывать чужие земли и богатства идем, – продолжал я страстно, – мы несем в ту развращенную страну гуманизм и культуру! Потому церковь вам отпустит грехи заранее, а вы там убивайте и разрушайте все, что покажется нехристианским или… недостаточно христианским!.. Культура требует жертв, а высокая культура – высоких жертв!

Теперь уже орал и поднимал над головами обнаженное оружие весь двор. Народу сбежалось множество, опоздавшим передавали мои слова. Я видел по лицам, какую именно часть выделяют и что запоминают в первую очередь, для простого народа нужны и лозунги попроще.

Я улыбался красиво и сурово, так начинается крестовый поход, медленно и величаво сошел на землю. Меня окружили взволнованные рыцари, я протолкался к отцу Дитриху.

– Святой отец, – сказал я громко и возвышенно, – отпустите грехи мне и всем, кто готов отдать жизни за веру! – И добавил уже вполголоса: – И вообще, отец Дитрих, возжигание ярости масс – это идеологическая работа, так что вам и карты в руки. Пожалуйста, проследите, чтобы энтузиазм не стихал, а только разгорался, как… ну, пожарче, пожарче. Мы решились на весьма прибыльное предприятие, и нельзя, чтобы какая-то ерунда или колебания помешали святому делу приобщения еретиков к церкви!

Рыцари шумели, орали и потрясали в воздухе кулаками. Если бы прямо сейчас их перенести под стены стольного града Геннегау, столицы Сен-Мари, то сокрушили бы стены голыми руками и всех уцелевших жителей обратили бы к истинной вере.

Отец Дитрих коротко бросил несколько слов помощникам, у одного тут же в руках появились святые дары. Я улыбался всякий раз, когда великий инквизитор поднимал на меня пытливый взгляд. На его подвижном лице сменялась целая гамма чувств: от священной радости до глубокой настороженности и недоверчивости. Священники под его руководством еще вчера начали отпускать воинам грехи перед вторжением, ибо если кто и погибнет, то за святое дело, а такие идут в рай, какие бы грехи раньше не совершили, но сам он чаще корпел над картой, словно из великого инквизитора превратился в крупного военачальника.

– Барон, – сказал я Альбрехту, – как ни грустно, но прошу вас проследить, чтобы все воинство облачилось в белые плащи с красными крестами. Это будет нашим отличительным знаком.

Альбрехт поморщился, но кивнул. Лицо его оставалось серьезным.

– Да, конечно. Но все же пора вам завести толкового управляющего.

Я развел руками.

– Когда? Все так ускорилось… Пожрать не успеваю! А уж поспать так и вовсе забыл, что это такое. Про плащи не забудьте!

– Сделаю, сэр Ричард. И… спасибо.

– За что?

– Что вы снова с нами.

Отец Дитрих в восторге, что я так высоко ценю работу церкви и стремлюсь разводить монастыри, как хорошая хозяйка деловито разводит породистых кур. О моем рвении снова сообщил в Ватикан, оттуда наконец пришел ответ, что да, на меня обратили высокое внимание, будут следить за моими шагами. Я смиренно опустил свои брехливые глазки и льстиво поблагодарил Великого Инквизитора, забыв упомянуть, что когда я смиренно говорил о преданности нашим идеям, то подразумевал совсем другое.

Только невежды не знают, что демократические преобразования в Средние века шли из монастырей, и только из монастырей. Хорошо образованные и вообще почти единственно грамотные, пользующиеся доверием, уважаемые монахи служили обществу, и сколько бы простой народ ни сочинял про них ехидных песенок, все же люди знали: все лучшее сосредоточено в монастырях.

Вся складывающаяся жизнь городских общин всегда является лишь подражанием системам жизни в монастырях, их правилам, собраниям и выборной системе. Вообще сам принцип мажоритарности напрямую без изменений и поправок заимствован из жизни монастырей, которые помогали городам освобождаться из-под власти благородных лордов, хозяев городов.

В городах часто возникали социальные конфликты, и потому горожане всякий раз призывали монахов стать арбитрами. Им поручали разработать устав городского совета, их же просили председательствовать на выборах. Нередко именно монахам все стороны как доверяли раздавать избирательные бюллетени, так и вообще поручали избрать членов магистрата или членов городского Совета.

Вообще монахи всегда считались лучшими арбитрами не только из-за своих знаний и умений понимать людей, но и потому, что не являются ни избирателями, ни избираемыми, и вообще им по уставу недоступны должности в мирских делах. Хотя, конечно, магистраты постоянно просили монахов выполнять самые важные дела: ставили их во главе канцелярий, просили возглавлять суды, хранить городские печати, городскую кассу, архивы, даже поручали им взимать дорожные пошлины. В Бретани нищенствующие монахи имели решающий голос в заседании герцогского совета, кармелиты руководили налогообложением страны и ее финансами, францисканцы владели Счетной палатой, бенедиктинцы проверяли у торговцев весы и гири, а также все меры для сукна, разлива масел и вин… и вообще им доверяли все, что рискованно доверить мирскому человеку, который думает не о Боге, а о своем кармане.

Да что там говорить, монастырям даже доверяли чеканить монету! А гумилиаты собирали по всей стране пошлины и хранили у себя ключи от складов боеприпасов, цистерианцы сторожили гавани и арсеналы, охраняли городские врата и расставляли своих людей на городских стенах!

Но для меня еще важнее, что лучшие управляющие всегда выходили из монастырей: грамотные, умелые, честные, работоспособные, постоянно думающие о деле, а не том, как бы урвать побольше и смыться.

Мне управляющих нужно будет много, очень много.

Я не спал несколько ночей кряду, днем принимая новые рыцарские отряды, а ночью улаживая самое трудное: подчинение и соподчинение. Все прибывшие добиваются права вступать в бой своей боевой единицей, справедливо полагая, что лучше знают своих людей, а те в свою очередь за лордом пойдут в огонь и в воду. С этим я уже научился не спорить, бесполезно, лишь ставил так отряды, чтобы те, у кого больше лучников, прикрывали тех, у кого почти одни копейщики помимо конных рыцарей, а у кого преимущество ратников, шли вслед за копьеносцами.

Растер, Макс, Митчелл, все со своими отрядами, Альвар Зольмс, прибывший из Фоссано с двумя полками элитной конницы отборных рыцарей, все они давно отбыли и сосредотачивались у подножья Хребта. Со мной остались только барон Альбрехт, Будакер и лорд Рейнфельс, прибывший из Фоссано с большим конным отрядом и двенадцатью тысячами кнехтов. Как предупредил еще граф Альвар, из них пятьсот арбалетчиков в тяжелом вооружении. Барон с неудовольствием наблюдал за моими метаниями, хмурился, не дело гроссграфа заниматься мелочным обустройством, я улыбался и помалкивал.

Отец Дитрих собрал всех священников, за это время к нему явились на призыв даже из дальних деревень, и он увел это войско в рясах вслед за копейщиками и лучниками.

Я улаживал и устраивал все дела, отлучаемся надолго, а без нас здесь все должно идти, как будто мы здесь, а не по ту сторону Хребта, ухлопал еще неделю, после чего свистнул Псу, конюхи вывели уже оседланного Зайчика, я вскочил в седло и вскинул руку в прощании.

– Вернемся с победой!

В ответ загремело:

– Слава сэру Ричарду!

– Слава гроссграфу!

– Слава нашему доблестному хозяину!

…Над миром жаркий полдень, грозно и молодо блещут сколы скал, отражая свет, словно вспыхивая изнутри. Зайчик несся мимо зарослей исполинских кипарисов, дальше вроде бы оливковая роща, но откуда здесь оливы, это все на той стороне Хребта, овеваемой южными ветрами и впитавшей в себя влагу океана…

Барон Альбрехт и лорд Реймфельс все же отбыли два дня назад, сразу же после нашего серьезного разговора, когда оба убедились, что гроссграфкость во мне взяла верх над самцовостью. Крепость и небольшой гарнизон в ней остались под командованием Будакера. Я оставил Будакеру сто рыцарей и триста ратников, в том числе пятьдесят арбалетчиков. Этого недостаточно, чтобы завоевывать Армландию, но вполне хватит, чтобы защитить не только крепость, но и окрестные земли. К тому же Будакер, как толковый комендант, сразу же обратил внимание на слабые места, так что двери, а к ним запоры, появятся везде.

Несмотря на зной, я успел остыть во время бешеной скачки, но при горячечных мыслях снова разогрелся так, что жар ударил в голову. Бобик как будто понял, свернул и сердито гавкнул из-за гряды камней, когда мы проскочили мимо.

– Вернемся, – сказал я Зайчику, – если шутит, всыплем ему.

Всыплем, согласился Зайчик молча. Мы перемахнули каменную россыпь, на той стороне звенит, как серебряный колокольчик, скачущий по камням прозрачный ручей. Бобик смотрел радостно и победно.

– Умница, – похвалил я. – Все понял, морда. За что я только тебя люблю?

Он бросился мне на шею, Зайчик гневно ржанул и сделал вид, что сейчас саданет Пса копытами. Я отпихнулся и пошел к воде. Руки заломило до самых плеч, хотя я подставил под прозрачные струи только ладони. Не знаю, может ли быть вода температурой ниже нуля, но тут чуть ли не на уровне жидкого кислорода.

Я жадно напился, хотя зубы ломило, Бобик плюхнулся рядом и переворачивался с боку на бок, вода бежит через его черное блестящее, как у тюленя, тело. Я зашел повыше и побрызгал на себя, зачерпывая обеими руками сверкающие на солнце струи.

В сверкающих струях проступило женское лицо. Я задержал дыхание, снизу сквозь толщу воды на меня смотрит с жадным восторгом молоденькая девушка, длинные светлые волосы струятся по течению, лицо бледное, не тронутое солнцем, а так достаточно хорошенькая…

Она протянула мне руку, я бездумно сунул руку в воду ей навстречу. Холодные пальцы ухватили меня за кисть, меня повлекло в воду с неожиданной силой. Я уперся, ощущение такое, что вся тяжесть земли повисла на моей руке, и я медленно склонялся к воде.

Бобик гавкнул и прыгнул ко мне. Я видел, как он вонзил зубы в ее руку, но девушка смотрела на меня неотрывно, улыбалась и продолжала утаскивать под воду. Лицо мое коснулось воды, я задержал дыхание, погружаясь глубже, теперь вижу ее отчетливее: красивая, с тонкими руками и ногами, удлиненным телом, черты лица тоже не простонародные…

Ее глаза распахнулись в непонятном страхе. Рот раскрылся, мне почудился безмолвный вскрик, полный боли и ужаса. Она отпустила мою руку, но я в чисто мужском жесте ухватил ее сам, приподнялся, чувствуя, как голова выходит из воды. Бобик рычал и помогал мне вытаскивать из воды эту коварную, как все женщины… женщину.

Совместными усилиями вытащили из ручья, теперь ее тело стало совсем легким. Бобик отпустил добычу и смотрел на меня в ожидании приказа. Я отволок добычу шагов на пять от ручья и опустил на траву.

– А теперь приступим к допросу, – сказал я. – Если понадобится, то и третьей степени.

Дыхание из меня вырывалось все еще с хрипами, но я чувствовал, как во мне пробуждается нечто самцовое: девушка полностью обнажена, фигура просто дивная, на меня смотрят полные ужаса глаза, что наполняются слезами… да-да, вода уже сошла, это настоящие слезы, а руками она пытается закрыть свои интимные места.

– Бобик, – велел я, – стереги! Как только она, то, сам понимаешь, ты. И – сразу.

Бобик довольно оскалил зубы. Женщина из ручья не отрывала полных ужаса глаз от меня, на черного пса не обращала внимания, хотя рука ее все еще кровоточила.

– Итак, – сказал я, – отвечай, женщина. Почему ты там?

Она прошептала нежным серебристым голосом, похожим на журчание ручья:

– Я там живу…

– Не тесновато? – спросил я.

– Ручей… это часть реки, – ответила она шепотом, – а река… бескрайняя…

– Ага, – сказал я, – живете там, а сюда ходите позабавиться? Или ты здесь всегда?.. Отвечай, как перед Господом!

Она вздрогнула при последнем слове и сжалась. Я наконец-то сообразил, куда направлен ее испуганный взгляд. Солнечный зайчик от крестика, привезенного из Ватикана, скользил по ее лицу, оставляя красную полоску. Я чуть запахнул рубашку, ручейница судорожно вздохнула, но страх из глаз не ушел, крестик остается на мне.

– Можно мне встать? – спросила она. Ее губы силились улыбнуться, а тело обольстительно изогнулось.

– Лежи, – велел я безжалостно. – Не на того напала.

– Мой господин…

– Скажи, – потребовал я, – сколько христианских душ погубила?

Она искательно улыбнулась.

– Господин… приди и насладись мной…

– Насладись? – переспросил я. – От тебя рыбой пахнет.

Она в недоумении повела взглядом крупных глаз по своей упругой груди, по животу и длинным стройным ногам.

– Рыбой?.. Господин, я чиста, как рыбка… Приди в мои объятья…

– Я задал вопрос, – спросил я сурово. – Не хочешь отвечать?

Моя рука потащила из ножен меч. Ручейница вздрогнула, но продолжала улыбаться, ее руки поднялись ко мне, приглашая в объятия. Капельки воды уже высохли на ее теле, я невольно засмотрелся, но опомнился и поднял над нею меч, держа острием над ее грудью.

– Господин, – прошелестели ее губы, – приди ко мне… насладись…

– Похоже, – сказал я, – других слов не знаешь?.. Ладно…

Она вскрикнула, когда острое стальное жало вонзилось в ложбинку между снежно-белыми холмиками. Я нажал, лезвие на миг уперлось в позвоночник, там хрустнуло, я ощутил, что кончик меча погрузился в землю. Изо рта ручейницы хлынула алая кровь. Она смотрела на меня широко распахнутыми глазами, все еще не веря, что такое случилось, что мужчина убил женщину, это же неправильно…

Я выдернул меч, коротким взмахом отсек голову и пинком отбросил ее в сторону. Самому гадко, мужчины женщин не убивают, их убивают напарницы мужчин. Когда у мужчины нет напарницы, что вообще-то редкость, он всегда дерется так, чтобы женщина сама как-то убилась. Ну так промахнулась в замахе и упала с высоты, обязательно на припаркованный в месте падения автомобиль, попала кулаком в оголенные электрические провода или же как-то нечаянно застрелилась… А мужчина даже может попытаться ее спасти, вот такие мы кругом благородные, но, увы, не успевает.

– Бобик, – сказал я, – рыбу тут не ловить, ясно?.. А с этой будем считать, что сама убилась. Вот разогналась и ударилась головой об этот дуб. Нечаянно!

Бобик посмотрел на обезглавленное тело, на дуб, потом на меня. В глазах я прочел такое, что поспешно повернулся к мирно щиплющему траву Зайчику.

– А ты что конем прикидываешься?.. Ишь, гады, на чем поймать хотели!.. Да мне сейчас сто настоящих лядей выведи навстречу, всех зарублю… Лоралея, что ты с нами со всеми делаешь…

Глава 4

Хребет вырастал буквально с каждым конским скоком. Грозный, невероятно высокий, с такого расстояния выглядит обтесанной стеной, это потом можно увидеть впадины, щели, трещины, каверны, дупла. Дорога медленно начинает повышаться, мы проскочили каменистую котловину, мелькнуло ущелье, на камнях кое-где зеленеют сожженные солнцем кусты и чахлые деревца.

Дорога все еще тяжело всползает, как старуха, выше и выше. Мелькнули кремнистые плоскогорья, камни здесь огромные, округлые, белые, похожие на спящих баранов. Их притащил когда-то ледник и бросил здесь. То ли устал, то ли Хребет уже был и сказал, что видали здесь всяких, повертай обратно, иначе magetak, в смысле, здесь и останешься.

Бобик впереди радостно гавкнул. С каменистого гребня долина внизу заполнена народом и выглядит единым воинским лагерем. Красиво и пышно цветут красные, оранжевые, зеленые и синие шатры знатных лордов, похожие отсюда на диковинные цветы из сада великанов. Костров полыхает великое множество, пригнанные на прокорм стада разбредаются без оградки, их торопливо сбивают в кучи звероподобные пастухи и такие же лохматые и дикие собаки.

Донеслись веселые вопли, резкие звуки труб и рожков, протяжно и печально ревут коровы. У костров, как я рассмотрел, уже очень веселые ратники пляшут что-то замысловатое, падают и с хохотом отползают к дружкам, у которых в руках бурдюки с вином.

Рыцарей у костров я не рассмотрел. Если и пьют, то в шатрах среди благородного сословия. Пьют за дам, за подвиги, за честь и славу, а не просто так, как простолюдины, которые пьют, словно скот, только бы пить и валяться пьяными.

– Вперед, – сказал я Зайчику. – Это наши.

Он весело ржанул, в самом деле наши, Бобик гавкнул и понесся к лагерю. Наши, повторил я. Только увидел, и уже тоска улетучивается. Кто-то топит ее в рюмке, настоящие мужчины глушат работой, как молотом рыбу.

Сэр Растер первым бесцеремонно облапил меня по старой дружбе и, хотя от него мощно несет запахами по меньшей мере дюжины разных вин, заявил безапелляционно, что в честь прибытия гроссграфа надо выпить. Я улыбался и приветствовал собравшихся, чувствуя себя как кандидат в президенты, который должен помнить всех и каждому сказать что-то приятное. Хорошо, хоть нет слюнявых детишек, которых обязательно целовать, зато голова гудит от звона металла, хлопают по железной спине ладонями в железных рукавицах, по плечам, хорошо хоть пока не бьют по голове.

Я улыбался и тоже красиво и залихватски бил ладонью в ответ по стальным панцирям, я ведь прежде всего – рыцарь, мы боевое братство, связанное единой этикой, целями и помыслами, а уж потом кто-то из нас гроссграф, кто-то рангом пониже.

– Начинайте без меня, – велел я решительно, – загляну пока в Тоннель. Не будет ли помех на дороге? Надо проверить.

– Сэр Ричард! – сказал барон Альбрехт укоризненно. – А другие на что?

Сэр Растер проревел решительно:

– Это дело надо отметить!

– Успеем, – возразил я и перекрестился. – Во славу Господа.

Все дружно перекрестились и тоже пробормотали это «во славу Господа», и хотя никто не понял, к чему эти слова, но сработало безотказно, притихли, а я вышел из разомкнувшегося круга, вскочил на Зайчика и понесся к темнеющему входу.