Песни служителей Адхартаха. Призыв

Однако Филипп д’Аркур намеренно направил своего коня на несчастного рыцаря и нанес на всем скаку настолько сокрушительный удар ему в спину, что тот пролетел несколько шагов и крайне неудачно приземлился на голову, после чего скончался в диких криках и судорогах.

Женщины завопили от ужаса. Маргарита Прованская показала себя истинной королевой и приказала немедленно трубить конец состязания. Граф де Блуа с супругой обратились к королю с просьбой призвать к ответу барона за коварство. Людовик, обескураженный поведением своего фаворита, потребовал тишины и подозвал к себе обоих начальников отрядов.

Филипп подъехал и, не снимая шлема, поклонился королевской чете. Вся его поза отражала удивление неожиданной остановкой.

Жан Бургундский, взбешенный неподобающим истинному рыцарю поступком, громогласно требовал немедленных объяснений от барона.

– Ваше величество, – холодно пожал плечами барон, – прошу простить мою дерзость, но я не понимаю, в чем моя вина? Вы знаете, что в бою я всегда иду до конца, а тот рыцарь стоял с мечом в руке. Я не видел, чтобы он подал знак, что сдается и прекращает участие в турнире, потому я и атаковал его. Безусловно, если бы он подал сигнал, я бы не напал на него.

Мне показалось, что за вежливостью скрывалась насмешка, но формально барон был прав, потому присудили считать случившееся несчастным случаем. Людовик велел соперникам пожать руки и забыть это неприятное происшествие.

Словно почувствовав необходимость завершения состязаний, небо громыхнуло, и сильный дождь заставил всех зрителей спешно разбегаться. На поле остались только слуги разгребать следы сражения: разбитые щиты, поломанное оружие и падших лошадей среди набежавших луж.

Таким образом, перед следующим днем шансы несколько уравнялись: десять рыцарей де Блуа против отряда восьмерых французов с нормандцами.

На пиру все украдкой обсуждали поступок барона. Многие знали его буйный нрав, поэтому боялись открыто выражать недовольство. К счастью для сплетников он задерживался, и язвительные пересуды потекли рекой. Король был задумчив, не принимал участия в разговорах, наблюдая за жонглерами в центре зала.

Конечно, время от времени поднимались тосты за храбрость обеих сторон, но все же в них чувствовались тонкие уколы в сторону предводителя отряда желтых лилий. Еда вернула в благодушное состояние и Жана Бургундского, оказавшегося за столом рядом со мной. С каждым поднятым кубком он все громче похвалялся своей продуманной тактикой, которая бы позволила ему окончательно разметать соперников.

В зал вошел Филипп д’Аркур. Мне показалось, что он намеренно задержался в тени и нашел меня глазами.

Заметив, кто мой сосед за столом, он прикусил губу и гордо пошел на свое место, бросая на меня косые взгляды. Пересуды стихали по мере приближения барона, и только веселый от вина бургундец, не обращая внимания на происходящее вокруг, горделиво продолжал вопить мне в лицо:

– Поверьте, сударыня. Если бы бой не остановили из-за выходки д’Аркура, его отряду пришлось бы несладко.

Барон побледнел от ярости и желчно выкрикнул:

– Берегитесь, граф, госпожа д’Эвилль околдовала вас! Вы стали гораздо храбрее за ее столом, чем были на поле. Ведь там я вас видел только за спинами других рыцарей. Вы хорошо раздавали команды, вместо участия в схватке. Сейчас же под ее чарами вы бахвалитесь, что и вовсе победили один.

Бургундец побагровел и выпрыгнул из-за стола, но за него вступился сам король:

– Довольно, Филипп. Иначе мы будем вынуждены тебя наказать. Вспомните, что вы враги только на ристалище. Здесь вы мои вассалы и не должны устраивать распри. Никто в нашем присутствии не смеет подвергать сомнению доблесть одного из достойнейших рыцарей Бургундии. Думается нам, барон, ты злишься из-за сегодняшней неудачи. Остынь, говорю я тебе, докажешь свою отвагу завтра!

Маргарита Прованская накрыла кистью сжатый в гневе кулак Людовика.

– Ваше величество, господь учит нас усмирять гнев. Вспомните, что мы собрались в честь помолвки наших детей. Давайте откроем сердца веселью. Господа, – вставая, обратилась она к обоим смутьянам, – находите пару и становитесь в хоровод! Граф Шароле, ведите нас.

Людовик непонимающе посмотрел на супругу. Наконец, черты лица его разгладились, и он с улыбкой махнул музыкантам. Заиграла музыка. Маргарита Прованская чопорно поклонилась супругу, протянула ему руку и призвала всех дам участвовать в кароле.

Филипп д’Аркур пожал плечами, с поклоном вклинился в круг между мной и графиней де Блуа и молча взял меня за руку. Я не удержалась от вопроса:

– А вы, господин барон, не боитесь танцевать со мной? А вдруг мои чары навредят и вам?

Его лицо покрылось красными пятнами от злости, но он быстро овладел собой и пробурчал:

– Мой выпад был просто безобидной шуткой, бургундец вывел меня из себя. Поверьте, впредь я никому не позволю надсмехаться над вами. Даже себе.

Я отшутилась, что могу постоять за себя сама, но внутри меня все похолодело от странных слов этого человека. При первой же возможности я сослалась на недомогание и покинула зал, с огромным трудом отделавшись от сопровождения барона.

Следующим утром зрителей встречала волшебная погода. Огромные белые облака, как сказочные летающие острова медленно плыли по небу, то скрывая солнце от глаз, то расступаясь перед его яркими лучами. Ветер, напоенный долгим дождем, еще приносил временную прохладу, но по всему было видно, что нас ждал один из тех дней, когда все пышет безмятежностью после бури, и хочется прилечь в тени дерева, чтобы лениво наслаждаться очарованием окружающего мира.

Собаки из псарни графа де Блуа, почувствовав погожий день, радостно заливались лаем на всю округу. И даже боевые кони решили позабавиться, подкидывая сонных слуг, выезжающих их перед состязаниями, а затем делились с остальными собратьями о своих шалостях особым издевательским ржанием.

Веселье ясного дня передалось и собравшимся зрителям. Омрачившее турнир событие выветрилось из памяти, и все уже предвкушали развязку противостояния. Их сложно винить: в наше время легко забывают павших – ведь так легче жить.

Рыцари подъезжали к трибуне, ударяли в подвешенный щит тупым концом копья, показывая готовность к бою, и тянули жребий, чтобы определить соперника.

Не успело солнце подняться высоко в небе, как на стороне короля остался только д’Аркур, а в отряде де Блуа – трое.

Про одного из них, шевалье Филиппа де Реми, мне рассказал Тибо Наваррский. Этот немолодой мужчина был рифмоплетом и близким друг отца Тибо, известного короля-трувера. О себе он шутил, что всю жизнь ему больше удавались стихи, песни и романы, чем сражения, потому он на старости лет он был крайне доволен, что смог продержаться столь долго. Двух других я знала. Шевалье Обер д’Эвилль, младший брат моего супруга, недавно получивший рыцарское звание, был до удивительного мало похож на него. Среднего роста, щуплый, чрезмерно горячий и нерассудительный в бою. А последний из троицы оставался Жан Бургундский.

Пока на поле возникла пауза для новой жеребьевки последних рыцарей, Тибо Наваррский развеселил присутствующих сочиненным на ходу стихотворением:

“Над полем бабочки порхают,

Из седел рыцари слетают,

Бьются трое против одного,

Вот и нет у нормандцев никого”.

– Пожалуй, ты несколько торопишься, дорогой Тибо, – хмыкнул Людовик. – Не скрою, положение хрупкое, но все же посмотрим.

Герольд выехал на поле и сообщил, что согласно жребию первыми скрестят копья шевалье Филипп де Реми из Пикардии и барон Филипп д’Аркур из Нормандии.

Спустя несколько минут всадники с копьями на перевес помчались навстречу друг другу. Копье д’Аркура попало точно в смотрящего на желтое солнце белого орла, изображенного на зеленом щите шевалье де Реми, и разлетелось на несколько частей от силы удара. Сам же барон слегка откинулся назад, изящно подбросил своим щитом копье противника вверх и пронесся на своем коне под восторженные крики толпы.

Несмотря на то, что шевалье де Реми удержался в седле, победа была без сомнения присуждена его сопернику.

В следующей схватке мой молодой родич упал с коня от мощного удара барона, но остался доволен и тем, что сумел преломить свое копье, попав в щит противника. Поднявшись при помощи своего совсем юного оруженосца, Обер сорвал аплодисменты от молоденьких крестьянок и гордо, словно победитель, отправился к своему шатру.

Людовик повернулся к зятю.

– Ну что, мой дорогой трувер, какими стихами повеселишь нас теперь? Остались самые опытные воины, и, клянусь, это будет захватывающее состязание.

Тот приосанился и без промедления ответил королю:

“Нормандец силу показал,

И мальчуган с коня упал,

На Жана Храброго надежда,

Ведь зачарован был он прежде”.

Все рассмеялись, посматривая в мою сторону, припомнив насмешку д’Аркура. Маргарита Прованская заметила, что женская красота окрыляет мужчин без всякого волшебства. И хитро улыбнувшись мне, она сообщила, что, по ее мнению, скорее барон находится под моим воздействием, чем славный граф Шароле.

Запели трубы герольдов, и последними на ристалище выехали те, кто начинал турнир. Пришпорив коней, они промчались мимо друг друга с поднятыми копьями вверх, приветствуя друг друга и своих зрителей. Когда противники разъехались на расстояние трехсот шагов, все посторонние звуки стихли, и над полем повисла тревожная тишина.

Словно по невидимой указке они одновременно двинули лошадей —шагом, затем перешли на рысь, и вот уже желто-красный и сине-желтый вихри неслись навстречу друг другу. Копья едва скользнули по щитам соперников, и оба рыцаря разминулись без особых повреждений. Общий возглас разочарования пронесся над полем.

Всадники, достигнув своего края ристалища, не стали останавливаться, а развернув коней, без промедления ринулись в бой. Топот копыт раздавался набатом в ушах зрителей, толпа подалась вперед в ожидании столкновения. За мгновение до сближения солнце выскочило из-за туч и ярким огнем всполохнуло доспехи графа Шароле. Конь д’Аркура испугался резких бликов, шарахнулся немного вбок и оступился, из-за чего Филипп был вынужден немного наклониться в седле, чтобы выправить его бег.

Копье барона дрогнуло в руке. Вместо попадания в щит оно застряло между рукой и доспехами противника, немного сдвинуло оружие противника вбок, после чего – сломалось.

Многие потом рассуждали, что именно неудачный выпад барона направил копье графа в открытое место на груди Филиппа, из-за чего того выбросило из седла, словно лист на ветру. Это ли помогло графу Шароле или его удар был заранее подготовлен лучше, но сам он остался в седле. Осознав свою победу, Жан Бургундский развернулся к трибунам, отбросил обломок своего копья и победно вскинул руку к небу.

Тем временем Филипп, понурив голову, ждал на траве, когда его слуги помогут ему подняться. Подбежавший распорядитель быстро осмотрел барона и крикнул зрителям, что доблестный рыцарь серьезно не пострадал. Граф Шароле подъехал к противнику и произнес великодушно:

– Бог – свидетель, вы славно сражались, и никто не укорит вас в слабости. Забудем же обиды. Все видели, что вы победили больше рыцарей на этом турнире, чем кто либо еще. Но судьба не всегда благосклонна к сильнейшим, бывает, она ставит подножку в самый неожиданный момент. Однако признаю, если бы не странность вашего коня, вы не оставили бы мне не малейших шансов на победу.

– Благородные слова! – вскричал Людовик. – Филипп, прими это как Божье испытание твоего терпения. Хотя земли наши богаты славными рыцарями, но лучшим в этот раз оказался отряд графа де Блуа. Я объявляю победителем турнира Жана Бургундского графа Шароле!

Главный распорядитель турнира подал королю венок и увесистый мешочек с монетами.

– Рыцарь, протяни копье! – церемонно приказал Людовик и, нанизав венок на копье, бросил кошель в руки графу. – В честь твоей победы мы вручаем тебе двести ливров, а также настаиваем на твоей обязанности выбрать для нас королеву турнира.

Жан поклонился королю и повернулся к королеве.

– Ваше величество, моя супруга Агнес де Бурбон в ожидании ребенка не смогла присоединиться к вашему блистательному двору, иначе я безусловно отдал бы предпочтение ей, – он усмехнулся, – да и как бы я посмел поступить иначе? Но сейчас мой выбор падет на прекрасную даму Мелани д’Эвилль. Я хочу сделать приятное и моему противнику – барону д’Аркуру. Уверен, что в его глазах, как и в моих, сегодня она – королева турнира.

Маргарита переглянулась с графиней де Блуа, и обе рассмеялись над моим смущением. Граф подъехал ближе и с улыбкой протянул мне венок на острие копья. Я приняла корону турнира, надела на голову и приветственно помахала всей публике рукой. Простое зрители захлопали, послышались одобрительные возгласы. Лишь на одном лице явно читалось недовольство.

Филипп раздражено принял слова сочувствия от Жана о несправедливости судьбы. Наблюдая за ним, я вдруг поняла, что он воспринял их как оскорбление, ибо он из тех людей, кто не приемлет снисхождения. Подобные проявления благородства задевают и унижают ему подобных. Умение поздравить другого с победой и принять достойно свое поражение, чтобы зачерпнуть в нем силы для продолжения будущей борьбы – недостижимо для них. Как раз наоборот, горе тем, кто присутствовал при их падении, ибо на очевидцев они возлагают вину в своей неудаче.

Не дай Бог, если обожаемая женщина стала свидетелем сцены поражения и последующего великодушия постороннего победителя, побежденный немедленно низвергает ее с пьедестала обожания в пучину бесконечного презрения. Наказать ее, подчинить своей воле, растерзать малейшие сомнения, чтобы снова утвердить, возвернуть свою силу и стереть сами воспоминания о проигрыше – вот те стремления, которые овладевают человеком низким, до боли самовлюбленным, скорбящим о потере своего привилегированного положения непререкаемого героя.

Наши с бароном взгляды встретились, и я ощутила в его глазах бушующую ненависть. Он пребывал в бешенстве, и с кем бы я не говорила в тот момент, я беспрерывно ощущала на себе его тяжелый взор.

Мне показалось, что еще ранее – с момента нашего знакомства и первого разговора о моем погибшем муже – какая-то необъяснимая смесь страсти и злобы начала вызревать в нем. За эти несколько дней он поглощал мою свободу и время, впитывал все связанное со мной, опутывал меня собой и своим мнением, стремился подавить своей чрезмерной заботой, пытаясь за столь короткое время участвовать во всем, что меня окружало.

Меня посадили в первый вечер турнира с графом Шароле. Это раздосадовало Филиппа, и он принялся надсмехаться надо мной и добродушным графом.

Я пошла танцевать – барон опять оказался рядом.

Окружающие посмеивались, воспринимая его поведение легким увлечением и не находили ничего предосудительного в его репликах и взглядах.

Более того, чета де Блуа даже была не прочь организовать мое повторное замужество за любимца короля и наследника одного из известнейших нормандских родов. Они упорно старались не замечать его грубой навязчивости, полагая, что стерпится-слюбится.

Однако в его преследовании я чувствовала нечто иное, словно ему было необходимо от меня что-то важное – то, от чего зависела самая́ его судьба.

И вот в разгар его предвкушения неминуемого триумфа победы, он потерпел поражение. Не он оказался тем рыцарем, кто возложил на меня венок королевы. Не он одарил меня, чтобы иметь право почувствовать себя моим властелином, благодетелем. Планы рухнули, и это сжигало его внутри.

Я сидела, погруженная в эти размышления, пока графиня де Блуа, не дернула меня за рукав.

– Милая королева турнира, – просмеялась она мне в ухо, – очнитесь! Пора идти в церковь.

У меня совершенно выскочило из головы, что в тот день должна была состояться церемония подписания контракта о будущем бракосочетании Жанны с Пьером в церкви Блуа. Родители невесты, вслед за королевской четой, приложили свои родовые печати к сургучу на пергаменте, чтобы подтвердить свои намерения и финансовые обязательства.

Когда с условностями было покончено, будущие супруги обменялись подарками друг другу в присутствии приглашенных на церемонию дворян. Шестилетняя Жанну в очаровательном белом платье вручила ручную голубку своему будущему мужу Пьеру – восьмилетнему мальчугану, который изо всех сил старался выглядеть важным и серьезным. Он, в свою очередь, преподнес ей искусно вырезанный из дерева собор Парижской Богоматери, который вызвал всеобщее восхищение сходством с оригиналом.

Наблюдая за происходящим, я не сразу услышала шаги за спиной, потому вздрогнула, когда раздался голос Филиппа.

– Сегодня вечером королева турнира не откажет мне в удовольствии сидеть с ней рядом?

– Как решит графиня… – растерянно начала я.

– Думаю, я смогу уговорить хозяйку, – перебил меня барон и отошел в сторону, не дожидаясь моего ответа.

Пир прошел как в тумане. Я не помнила, что ела, что говорила, что происходило вокруг. Я постоянно слышала дыхание хищного зверя, его горящий взгляд и ощущала себя беспомощной добычей.

Меня снова спасла графиня (не ведая того), желавшая немного поболтать перед сном и с мягкой улыбкой забравшая меня из рук барона. Боже, она даже не представляла, как я ей была благодарна. История загадочной гостьи. Горбун

Последний день турнира ознаменовался сокрушительной победой одного из воинов барона. Помните, я описывала выезд Филиппа в сопровождении слуг и оруженосцев, когда один из них – горбун – привлек общее внимание? Совершенно напрасно толпа смеялась над ним, ведь даже сам король Франции позднее вынужден был признать, что никогда ранее не встречал столь искусного мечника.

Турнир завершался состязанием в искусстве владения разнообразным оружием. Много молодых и прекрасно сложенных юношей-оруженосцев выстроилось тем утром перед трибунами в надежде заслужить право именоваться рыцарями. Мрачный горбун, как черная ворона, выбивался среди них своим внешним обликом.

Король благодушно пожелал победы сильнейшим и обратился с улыбкой ко мне.

– Королева турнира, повяжите свой платок на шест в центре поля.

Я выполнила волю монарха и вернулась на свое место.

Людовик кивком поблагодарил меня и обратился к оруженосцам.

– Пусть этот платок послужит вам напоминанием в бою, что только во имя служения женской красоте должны скрещиваться мечи на турнирах.

Победители в каждой паре, если полученные в схватке увечья не мешали продолжать состязание, переходили в следующий круг, и так до тех пор, пока не остался бы один.

Молодые оруженосцы в желании проявить себя перед двором сражались отважно и с азартом, но недостаточно искусно. Здесь и там раздавались вскрики и стоны от ранений, и воины один за другим разочарованно покидали поле. Выявить явного лидера среди молодых соперников было сложно. Как только кто-то приковывал к себе внимание мастерством, в следующем же бою он нелепо проигрывал невыразительному противнику.

И лишь горбун, когда подходила его очередь, играючи одолевал очередного противника, сплевывал презрительно и, не задерживаясь, уходил с поля поджидать свою следующую жертву.

После очередной победы горбуна на трибуне раздался голос Тибо Наваррского, который под смех зрителей прочитал сочиненные наспех стихи:

“Медведь и мухи.

Назойливые мухи за мед устроили сражение,

Но тут пришел медведь – забрал все угощение.

Как мухи ни хвалились, ни жаждали сражаться,

Пришлось тогда им всем постыдно разлетаться.

Мораль: коль воин сильный, как медведь, явился—

Младым оруженосцам лучше удалиться”.

– И вправду, Филипп, где ты взял этого горбатого медведя? – повернулся к барону Людовик.

– О, это легко объяснить, ваше величество, – Филипп поклонился королю. – Это Гийом Меуллент – бастард моего дядюшки Жана д’Аркура. Я приютил его, и он мне крайне предан. Честно признаюсь, есть какая-то тайна, связанная с его рождением, но я не знаю деталей. Несмотря на свое уродство, он жаждет получить рыцарское звание, потому служит у меня кем-то вроде оруженосца, вассала и слуги одновременно. Как видите, участие в турнире для него – шанс получить звание, принадлежащее, по его мнению, ему по праву.

– А сколько же ему лет? Не слишком ли стар он для оруженосца?

– Ваша правда, ваше величество, – пожал плечами барон, – Ему около тридцати лет, но, как вы видите, почтенный возраст не мешает ему обучать остальных владению мечом.

– Верно подмечено. Детина мал ростом, но наголову выше остальных участников! – Людовик хлопнул барона по плечу, довольный своей остротой.

Тем временем на поле боя остались последние пять воинов. Филипп д’Аркур сбежал вниз с трибуны, жестом попросил герольда турнира подойти и обратился при нем к Людовику.

– Ваше величество, позвольте сделать соревнование более зрелищным. Я предлагаю выставить Гийома против остальных четверых оруженосцев одновременно. Если же ему окажется по зубам победить, разве он не заслужит рыцарское звание?

– Клянусь честью, ты прав, мой дорогой барон. Ну что ж, я не против, если он готов принять этот вызов. Надеюсь, это будет славный поединок.

Получив одобрение, Филипп отошел в сторону и жестом подозвал своего оруженосца. Горбун почтительно выслушал барона и согласно кивнул. Затем он смачно высморкался и побрел вальяжной походкой к противникам, закинув меч на плечо.

Герольд обошел остальных участников и пояснил им изменения.

Толпа заорала в предвкушении, услышав, что Гийом Меуллент даст бой оставшимся соперникам одновременно.

Былое отвращение сменилось восхищением его отвагой и мастерством. Некоторые вдовушки, ранее презрительно обсуждавшие уродство горбуна, сменили гнев на милость и стали оценивающе присматриваться к нему, обмениваясь с товарками намеками и смешками.

Запели трубы герольдов, и противники начали сходиться.

Горбун занял позицию спиной к солнцу, начертил на земле вокруг себя круг кончиком мечом, показывая границу своей недосягаемости. Молодые оруженосцы, сговорившиеся действовать вместе, стали широко расходиться, чтобы окружить соперника. Несмотря на свое численное преимущество, они действовали осторожно, памятуя, как умело в несколько ударов Гийом обезоруживал своих былых противников.

Нельзя сказать, что ему противостояли неопытные юноши. Два брата-близнеца из Бургундии, Роберт и Анри де Пуатье – высокие, статные, словно отражение друг друга – быстро скользнули на боевые позиции по бокам одинокого соперника.

Виконт де Комменж, сын одного лучшего мастера меча своего времени, ловко переместился за спину горбуна и приготовился к броску.

Коренастый Роже Бернар де Кастельбон остался перед Гийомом. Парень перекидывал свой меч из руки в руку и постоянно менял опорную ногу, пританцовывая, чтобы сбить с толку равнодушно наблюдавшего за его ухищрениями горбуна.

Виконт, как дровосек, широко размахнулся и нанес глубокий рубящий удар, наклонившись вперед всем телом. Горбун почувствовал нападение сзади, отклонился вбок и атаковал схожим ударом уже де Кастельбона, застигнув беднягу врасплох.

Неудачно парируя удар, молодой воин засеменил маленькими шагами назад и, не удержав равновесия, грохнулся с железным лязгом на спину. В то же время, из-за своего промаха сам де Комменж лишь чудом удержался на ногах, уперевшись телом в рукоятку своего меча, воткнувшегося плугом в землю.

Близнецы одновременно атаковали с обеих сторон на горбуна, но тот ускользнул и мощным ударом ноги выбил меч из руки лежащего на земле де Кастельбона, чем вызвал свист и восторженный крик толпы.

Возникла небольшая пауза, пока слуги помогали обезоруженному воину покинуть поле битвы.

Едва был дан сигнал продолжать бой, горбун начал действовать. Воспользовавшись тем, что противники стояли на некоем расстоянии друг от друга, он атаковал Анри де Пуатье таким молниеносным каскадом выпадов, что парень совершенно растерялся и пропустил несколько чувствительных ударов по кольчуге и шлему-черепнику.

Пока союзники не сообразили и не устремились на выручку, Гийом перехватил свой меч и вколотил рукоятку под наносник Анри. Несчастный юноша завыл от боли, прижав обе руки к раздробленному носу и разбитой верхней губе. Горбун подхватил его меч и резко метнул в бегущего де Комменжа. Последний увернулся от летящего меча, упав на одно колено, но сбился с ритма.

Увидев кровь брата, Роберт де Пуатье впал в ярость. С ревом разъяренного быка, отбросив всякую осторожность, он обрушился на обидчика, осыпая его градом сокрушительных ударов. Однако горбун хладнокровно парировал некоторые из них, а от других просто уворачивался, каждый раз стараясь занять такую позицию, чтобы размахивающий, как сумасшедший, мечом Роберт мешал де Комменжу приблизиться к нему.