Песни служителей Адхартаха. Призыв

Андрей Кот

Песни служителей Адхартаха. Призыв

Посвящение

Моей любимой жене и дочке. Моим родителям, сестре, племяннику. Без вашей веры я – ничто.

ПЕСНЬ ПОТЕРЬ

Рыцарь

Пронизывающий ветер Нормандии, играясь, высоко подбрасывал белый плащ с красным крестом за спиной одинокого рыцаря на утесе.

Хозяин плаща – командор ордена тамплиеров, граф Амори де ла Рош – задумчиво стоял на краю утеса, скрестив руки на груди. Его серые глаза внимательно следили за линией горизонта, совершенно не обращая внимания ни на почерневшее небо, ни на грохочущие волны моря, накатывающие в яростной злобе на прибрежные скалы.

И хотя тамплиер был молод, груз ответственности за орден добавил борозд на его лбу и придал лицу излишне упрямое выражение. Тонкие шрамы у виска и на подбородке служили весомым доказательством, что молодой человек в бою не прятался за спины остальных.

Несмотря на то, что он был в мирной Франции и всего в получасе ходьбы от цитадели тамплиеров, под его плащом виднелась короткая кольчужная рубаха, которую обычно носили храмовники на жарком Востоке. Щит с красным крестом и дорожная сумка с припасами лежали рядом с воином.

Необычным в снаряжении храмовника был только полуторный меч в искусных ножнах на левом боку. Судя по красивому навершию с двумя всадниками на коне, окруженными витиеватым девизом ордена “Sed nomini tuo da gloriam”, клинок был сделан на заказ и выдавал во владельце непростого рыцаря.

Ненастье тем временем сильнее проверяло командора на прочность. Сверкнула яркая молния и прогнала на берег последних чаек. Прогрохотал гром.

Рыцарь торопливо накинул капюшон и сильнее укутался в плащ, но с места не отошел в поисках укрытия от хлынувшего дождя.

Прошлым вечером с разницей в полчаса к нему прискакали два гонца.

Первый привез в цитадель послание от своего бывшего наставника —аббата монастыря Мон-Сен-Мишель, второй – конюх Рене из родового замка – передал кусок пергамента от сестры Амори и дрожащим голосом сообщил, что благородный граф де ла Рош отдал богу душу.

Страшная новость пронзила тамплиера с такой силой, что он едва смог вдохнуть воздух. Сквозь пелену боли он вдруг понял, что их вражда с отцом закончилась.

“Я больше не увижу его сурового взгляда, не услышу постоянного укора. Он не любил меня, я знаю. Но почему мне так больно?” – злясь на себя и на свои чувства, подумал он.

Он принялся озираться, как слепец, не понимая, как ему поступить дальше. Вдруг чьи-то всхлипывания вернули его в действительность.

– Ну-ну, будет! – пробормотал рыцарь, неуклюже похлопав Рене по плечу. – Поешь и отдохни. Завтра на рассвете я найду тебя и передам ответ сестре.

После вечерни братья ордена разбредались из храма, и Амори направился через величественный зал к небольшой двери уединенной молельни.

В небольшой комнате хранились частицы мощей святых Бернарда и Бенедикта, и в это время суток сюда никто не заглядывал.

Статуи святых, тускло освещаемые факелами и чадящими свечами, охраняли собственные останки в золотых раках и подозрительно наблюдали со своих пьедесталов за вошедшим тамплиером.

Он перекрестился перед распятием, подвинул ближе пару свечей и уселся на скамью у стены.

Эхо шагов братьев-рыцарей постепенно угасло.

Только раскидистые ветви старого дуба, посаженного в день закладки первого камня цитадели, раскачиваясь на ветру, скрежетали и шелестели листвой за мозаичными окнами, нарушая тишину.

Он повертел в руках оба послания, колеблясь, с какого из них начать.

Решив, что долг превыше семьи, он оторвал сургучную печать с оттиском девиза ордена Бенедиктинцев: “Ora et labora”, нетерпеливо сдернул тонкую веревку, обмотанную вокруг послания, и начал читать.

“PAX

Мир тебе, благородный Командор Братьев во Христе, рыцарей ордена храма.

Неустанно молимся о твоем здоровье, граф,…”

Амори коротко вздрогнул. Новый титул напомнил о смерти отца.

“… И о процветании ордена вашего, надежды христианского мира. Помилосердствуй, прими в дар бочонок меду весеннего и свечей восковых полпуда.

Прости за столь скромное подношение, но медом Господь нас не благословляет.

Братья шепчутся, что дело не в холодной весне, а в проклятии, нависшим над стенами нашей обители и ближайших земель…”

Амори насторожился. К “ближайшим землям” относился его замок тоже.

“… Да, поистине свидетелями весьма странных событий стал наш Ordo sancti Benedicti.

Несколько месяцев назад перед Рождеством Христова в монастырь пришел монах. Представился он братом Оттоном из Магдебурга и поведал, что двадцать лет назад семья его погибла в пожаре, покуда он был в отъезде.

Потому принял он монашеский постриг, чтобы в святости монастырских мест – где Бог точно слышит слово каждого – вымолить рая для погибших жены своей и дочери.

Человек он оказался полезный. С моего благословения он организовал небольшую школу при монастыре, куда набралось двадцать пять мальчиков возрастом от семи до десяти лет.

Каждый день, кроме воскресенья и праздников, учили они молитвы, церковное пение и чтение Библии, а также немного латинский язык, грамматику и письмо.

И хотя, как известно, телесные наказания премного способствуют очищению души и тела для лучшего познания премудростей, наставник их почему-то избегал прибегать к палке для формирования дисциплины…”

Амори почувствовал, как у него снова заболели места от подзатыльников наставника.

“…Я должен признать, что дети его любили и преуспевали значительно.

Но вот беда: в месяц и в день Святых Даров перед праздником почитания Марка Евангелиста около полуночи поднялся страшный шум у ворот. Перед разбуженной братией предстал один из наших арендаторов – Гийом, который требовал объяснить, где его сын.

После расспросов нам удалось выяснить, что Жак (так звали его несчастного мальчика) не вернулся после занятий домой.

Я велел разыскать учителя, чтобы расспросить, когда он отпустил детей домой, и не произошло ли чего-то странного на занятиях.

Представь мой ужас, когда через час поисков стало ясно, что его нигде нет. Келья в дормитории была пуста, а все его вещи оставались нетронутыми.

Я пообещал отцу поутру бить в колокола и поднимать округу на поиски, ежели мальчик не объявится.

Тревожные мысли так захватили меня, что ночь я провел в полузабытьи между молитвами о счастливом нахождении мальчика и липучей дремотой, обволакивающей меня ужасными кошмарами.”

– С трудом уже могу разобрать его почерк. Буквы так и пляшут вкривь и вкось, – с досадой сказал Амори.

Он поднялся и принес себе еще одну свечу.

“Чудились мне голоса мерзкие, хохот адский, детский плач и волчий вой, а лунный свет рисовал на стене извращенные узоры, в то время как в темных углах моей кельи бродили ужасные тени с горящими глазами.

И только багряные лучи рассветного солнца разогнали мороки той ночи.

К концу утренней службы подтвердились наши опасения: Жак не появился дома!..”

Амори печально кивнул.

“Его товарищи рассказали, что учитель велел Жаку задержаться.

Наставник частенько оставлял кого-то из ребятишек помочь прибраться в классе, объяснить отстающим правила грамматики или сложения. Затем отводил ученика к песчаной косе, ведущей к поселениям мирян, и долго стоял, наблюдая, как мальчуган, постепенно исчезая вдали, вприпрыжку бежал домой.

Что было делать? Я велел звонить в колокола.

Уже к вечеру люди стали шептаться, что мальчик или утонул в реке, или его унесло в море, а посему искать его не имеет смысла.

Однако следующий день принес страшные новости.

Бедный мальчик, да упокоит Господь его безгрешную душу, был найден моими монахами под предводительством приора Петра в твоем родовом лесу…”

Амори прервался и устало потер переносицу. Он слишком хорошо знал этот лес. В нем было много глухих мест, где легко можно было схоронить убитого.

“Им повезло, что они смогли найти там убитого ребенка”, – удивился рыцарь.

“…Все обстоятельства его смерти вопиют, что стал он жертвой ведьминского обряда, чему нашлось немало свидетельств у места его гибели.

Тем временем бывший учитель так и не объявился. Думается мне, что в сговоре он с нечистой силой и бежал от нашего гнева.

Страх подобно огню в сухую погоду разносится среди людей. И теперь по вашим землям рыщут вооруженные миряне и рыцари, ищут беглого монаха и ведьму.

Мнится мне, что сестра твоя не сможет долго препятствовать людской ненависти. Многие даже винят ее в причастности к смерти в вашем лесу.

Я знаю, что ты оставил семью и наследство, приняв обет тамплиера, но дело таково, что родная земля нуждается в твоей защите.

Прошу тебя, приезжай при первой же оказии.

Magister tuus et amicus bonus,

Аббат Фризо”

Амори бегло прочитал письмо еще раз и задумался:

“Вряд ли обычная гибель мальчишки настолько взволновала бы аббата. Дети гибнут постоянно: от голода, от болезней, да мало ли опасностей поджидают юнцов за дверью родного дома. В наше время легче умереть, чем выжить. Обстоятельство смерти, вот что напугало настоятеля монастыря. Он в последнюю очередь стал бы искать объяснения в нечистой силе”.

Рыцарь задумчиво взял в руки второй запечатанный пергамент, долго рассматривал его словно в оцепенении.

Все тяжелые воспоминания детства, которые он прятал в глубине души, пульсировали и рвались наружу. Отец, сестра, замок.

– Честно говоря, не могу решиться его открыть, – пробормотал Амори.

Десять лет. Десять долгих лет с тех пор, как он видел отца в последний раз – тот стоял на стене и даже не помахал сыну на прощание. Амори уехал в Святую землю, где вступил в орден храмовников, дав обет служить славе господней, защищать паломников, оставить семью и земные наслаждения ради братства.

Смерть любимой жены во время родов сильно подкосила отца, поэтому часть горестной обиды он перенес на сына, очень похожего на мать, считая именно его виновным в утрате.

В детские годы Амори старался завоевать любовь отца. С утра до вечера он усердно занимался стрельбой из лука и фехтованием, но все было тщетно. Отец оставался безразличным к его успехам и всячески избегал сына.

Всю свою любовь вдовец дарил Агнессе, сестре-близнецу несчастного Амори.

Так продолжалось до тех пор, пока детям не исполнилось двенадцать лет.

Однажды в полуденный зной конюх разыскал Амори в небольшой лощине у широкого ручья и передал, что отец срочно требует сына к себе.

Вскоре запыхавшийся мальчик вбежал в главный зал замка и глубоко поклонился отцу, который едва кивнул в ответ.

– В замок пришел священник Фризо. Не могу сказать, что я рад его появлению, но много лет назад в Лангедоке он оказал услугу, в память о которой я обязан дать ему приют. Однажды он был замешен в тулузском мятеже. Его жизни, да и нашей, угрожает опасность, если посторонние прознают о нем. Держи язык за зубами!

Граф надменно посмотрел на сына, но Амори не отвел глаз.

– Но долг чести выше страха смерти, – смутившись, продолжил граф. – Старик станет отрабатывать свой хлеб, обучая тебя всем этим премудростям.

Граф быстро скривился от отвращения, словно был вынужден перемешать рукой навоз.

– Грамматике, философии. В общем, ему отведено место в комнате рядом с часовней. Иди туда, он предупрежден.

И граф взмахом руки отпустил сына.

В тот миг он даже не подозревал, что сделал сыну огромный подарок. Ведь он дал ему загадочного наставника, который надолго заменил мальчику отца и научил подростка видеть божественную природу мира.

Письмо сестры. Встреча в лесу

Амори тряхнул головой, стараясь вырваться из плена тяжелых дум и резко развернул пергамент.

“Милый брат мой,

С надеждой и страхом пишу тебе. Поверь, если бы не крайние обстоятельства, я не стала бы нарушать твое спокойствие тревогами из прошлой жизни.

Но обо всем по порядку.

С наступлением первых дней весны я тайком от отца ускользала на прогулку на своем вороном Светлячке в тот предрассветный миг, когда темнота ночи еще не отступила, и сон всех жителей замка особенно глубок. Улыбнись, мой друг, и немедленно прекрати хмуриться из-за моих невинных забав. Видишь, даже спустя годы, я все еще легко угадываю твои чувства!”

Граф усмехнулся, слегка расправил плечи и повертел в стороны головой, словно осматривая своды молельни, затем вернулся к чтению.

“… Конь у меня смирный, и хотя в лесу бродят дикие звери, все же некоторые тропы вполне безопасны.

Я выехала из замка через задние ворота, где служит преданный мне старый Огюст и его сыновья. Преодолев ров по малому подвесному мосту, я отправилась через ромашковое поле к лесу.

Солнце лишь начало проступать над макушками деревьев, но природа вокруг уже вовсю ликовала от наступления погожего дня. Поддавшись настроению, я ехала легкой рысью, увлеченно разглядывая утреннюю суету: охоту птиц, виражи пчел, порхание стаек бабочек.

Едва я миновала первые деревья, как лес встретил меня такой пьянящей, волшебной смесью из невообразимого количества оттенков запахов цветов, молоденьких листочков на кустарниках, жухлой прошлогодней листвы и смолы на стволах, что, казалось, каждый вдох зачаровывал меня все сильнее.

Я отпустила поводья, и Светлячок постепенно перешел с рыси на шаг, с интересом поглядывая по сторонам, вскидывал голову, тряс гривой и довольно фыркал.

Ты помнишь тот старый дуб на опушке недалеко от въезда в лес со стороны нашего замка? Ствол его еще расщепился у основания на две части после попадания молнии, а позднее сросся у кроны, и стал напоминать сказочного великана, широко раскинувшего свои ноги?”

Амори припомнил место их постоянных игр с сестрой и улыбнулся.

“Я храню там лук, стрелы и искусный венецианский кинжал. Я уже неплохой лучник, по крайней мере, с двадцати шагов я попадаю в плетенное из хвороста чучело.

Не успела выпустить и пары стрел тем роковым днем, как услышала в чаще чьи-то голоса. Первым моим желанием было умчаться прочь, но необъяснимое любопытство удержало меня, и я решилась осторожно проверить.

“Точно кто-то из слуг”, – успокаивала я себя, подкрадываясь поближе. Я спряталась за валуном, целиком поросшим зеленым мхом, и огляделась.

В овраге на расстоянии десяти-пятнадцати туазов от моего укрытия беседовали двое мужчин. Один из них сидел на пне, другой же склонился перед ним в почтительной позе внимательного слушателя.

Черный плащ и белая туника сидящего монаха были покрыты слоем дорожной пыли. Сам он был крайне худ и выглядел усталым, однако уверенная поза и голос выдавали в нем человека, привыкшего повелевать.

В противоположность ему второй мужчина с короткой черной бородой был одет в изящный желто-зеленый костюм знатного человека. Золотая цепь на его шее и руки, усыпанные драгоценными перстнями, подчеркивали высокое положение.

– Ваше высоко…– продолжил стоявший мужчина.

– Я вам еще раз повторяю, называйте меня просто – брат… – раздраженно оборвал монах собеседника.

Вельможа молча поклонился и начал снова, избегая прямого обращения.

– Итак, я должен передать его … – монах предостерегающе взмахнул рукой. Собеседник уловил этот жест и продолжил, опустив упоминание адресата: – передать нашему знакомому, – здесь он ухмыльнулся, но, снова заметив неодобрение, сделал каменное лицо и поправился: – Передать на словах следующее: “Любезный друг, как мы и предполагали, лозы лангедокского винограда проросли по всей Франции. Итальянские вина резко упали в цене среди многих представителей знати и даже духовенства! Я приблизился к разгадке, кто стоит за этим, но мне понадобится еще время, чтобы понять их цели. Многое подсказывает, что праздник сбора свежего винограда следует начать в день святого Августина, то бишь 28 августа”.

Монах, до того момента бесшумно повторявший слова этого странного послания, закрыл глаза и глубоко задумался.

Дворянин же начал медленно прохаживаться взад и вперед. По прошествии изрядного количества времени, когда шаги знатного господина уже значительно ускорились от нетерпения, а молчание более чем затянулось, монах наконец утвердился в своем решении и обратился к своему собеседнику:

– Да-да, именно так и не напутайте! А теперь, шевалье, скачите во весь дух. В Шартре напротив собора Нотр-Дам зайдите в постоялый дом “Соколиная Охота” и там смените лошадь. Спросите хозяина Робьена, скажите ему: ”Пес и факел”, и он все устроит. Кроме того, велите ему выдать вам… пятьдесят турских ливров и, не задерживаясь, отправляйтесь в Рим.

Шевалье поклонился и уже было направился к привязанной паре лошадей, как раздался треск ломающихся веток неподалеку. Стая птиц взмыла вверх, рассерженно крича и жалуясь на того, кто их потревожил.

В шагах двадцати среди кустов на противоположной стороне оврага промелькнула тень человека и резво скрылась в зарослях.

Дворянин развернулся на шум.

Но удивительно было то, с какой скоростью оказался на ногах монах, ибо через короткое мгновение он уже хищно озирался по сторонам в боевой стойке с длинным кинжалом, молниеносно выдернутым из-за пазухи.

Шевалье бросился вдогонку, но монах успел схватить его за плечо и потащил к лошадям.

—Оставьте! Вас ждут другие дела, да и мне пора возвращаться.

– Вероятно, это чей-то мальчуган, отлынивающий от работы по хозяйству, – сказал дворянин.

– Вероятно, – кивнул монах, – хотя я не верю в случайные встречи в угрюмом лесу. Будьте осторожны, поезжайте с Богом!

Монах перекрестил гонца, успевшего взобраться на своего рыжего коня и дождался, когда шевалье скроется из виду. Затем он и сам подобрал полы туники и сел на пегую лошаденку, которая, несмотря на свой невзрачный вид, отправилась бодрой рысью по делам загадочного монаха.

Крадучись и пугаясь любых звуков, я побрела обратно.

Однако, несмотря на мои опасения, на опушке у дуба все было спокойно. Светлячок с пользой проводил время без хозяйки и безмятежно отъедал бока молодой травой.

Но тут меня осенило, что монах-то поехал по моей дороге к замку. В чистом поле он легко мог заметить меня, выезжающую из лесу, и принять за того лазутчика.

Мне ничего не оставалось, кроме как выбрать длинный путь через лес.

Эта дорога вилась рядом с прохладным ручьем, пронизывающим подобно дуге большую часть леса, а затем расходилась в две стороны: одна вела к Шартру и дальше на Париж, куда и направился таинственный шевалье, а другая возвращалась к главным воротам нашего замка.

Красота утреннего леса растворилась в пелене обуревающих мыслей о подозрительной парочке. Почему они забрались в наш лес для встречи? Неужели обсудить виноград? И чего они опасались? И, наконец, кто же следил за ними?

Когда я была в одном лье от границы леса, резкий крик вырвал меня из размышлений.

Грубо осадив Светлячка на полном скаку, я едва не свалилась с ним на землю, но, к нашему везению, все закончилось лишь широким фонтаном из влажных комьев, вылетевших из-под копыт.

Теперь я разобрала, что крик был женский. Я немного струсила и пожалела, что у меня с собой никакого оружия, но все же решилась направить коня в ложбину.

Ужасная картина открылась передо мной. На берегу ручья лежала связанная женщина, ее длинные рыжие волосы разметались вокруг нее подобно скомканному тонкому покрывалу.

Судя по тянущемуся на влажной земле, несчастная долго ползла, чтобы спастись от своих обидчиков.

Я спрыгнула с коня и подбежала к ней. В первую секунду я даже испугалась, что она уже скончалась от истощения, но, слава богу, я различила еле заметное дыхание. Зачерпывая руками студеную воду, я принялась поливать ее лицо и шею, чтобы привести женщину в чувство.

Она застонала и тут же начала изгибаться всем телом в попытке уползти дальше.

Я шептала ей ласковые и ободряющие слова, одновременно пытаясь освободить ее от пут, но, как назло, ее обидчики затянули узлы очень надежно. Стоит признать, что я сама тряслась от страха, как осиновый лист, поэтому руки мои совершенно не слушались, и у меня не получалось даже немного ослабить веревки.

Не знаю, что с нами бы произошло, если бы вся мокрая от пота и раздосадованная от неудачных попыток, я не сообразила разрывать узы зубами. Дело сразу пошло на лад, и вскоре мне удалось отбросить ненавистные веревки в сторону.

Освобожденная женщина, еще не вполне осознавая происходящее, оттолкнула меня, рыкнула и отпрыгнула в сторону. Я умиротворяюще подняла руки и крикнула:

– Я – друг, не бойтесь!

Несколько мгновений мы обе тяжело дышали и молча смотрели друг на друга. Постепенно ее взгляд стал более осмысленным. Она, с заметным усилием подыскивая слова, спросила, кто я такая, и где д’Аркур и его люди?

– Меня зовут Агнесса де ла Рош, я – дочь властителя этого леса и замка, – ответила я, как можно спокойнее, – А барон Филипп д’Аркур – наш сосед, хотя я не имела чести его встречать ранее. Он только недавно получил свои земли в наследство…

– Чести? Нет чести во встречи с этим отродьем, – презрительно бросила бывшая пленница.

Вспышка гнева отняла у нее последние силы, и она упала на траву.

Я бросилась к ней на помощь и принялась ее теребить, чтобы не дать ей потерять сознание снова.

– Как вас зовут? Что с вами произошло?

– Мелани… Мелани д’Эвилль, – едва она успела ответить и вцепилась меня в руку, услышав шум.

Кто-то точно бродил в чаще недалеко от нас.

Я бросилась к Светлячку, схватила поводья и подвела его к сидящей на траве женщине. Я быстро надорвала подол ее туники, чтобы облегчить ей движения.

– Скорее, скорее в седло, – приказала я ей.

Мелани даже привстала, но тут же свалилась с глухим стоном. Затем я подхватила ее и попыталась поднять, но бедняжка безвольно повисла на моих руках.

– Ну же, Мелани, помогите мне посадить вас верхом, – в волнении умоляла я.

Вдруг несчастная женщина пробормотала что-то резко и неразборчиво. И, о чудо, она оттолкнулась от моих полусогнутых коленей и запрыгнула в седло!

Лишь только Светлячок вывез нас на дорогу, как из леса, передвигаясь на четвереньках подобно зверю, выскочил человек в шагах сорока от нас.

Я сроду не видела существа ужаснее. Ростом он был чуть выше мальчишки лет двенадцати, но огромная шея, плечи, руки и грудь – все указывало на неимоверную, животную силу. За черными, спутанными волосами на голове и бороде невозможно было разглядеть его черты лица – только пару смотрящих с ненавистью глаз.

Стараясь не терять нас из виду, он повернулся в сторону зарослей, откуда недавно сам выскочил странным образом, и тут я успела разглядеть горб на его спине, что объясняло угловатость его фигуры и странную манеру передвигаться. Он коротко свистнул и вытащил полуторный меч.

В ответ раздался схожий сигнал, и на дороге появились еще двое.

Первый был высок и худ, его тонкие руки и ноги придавали ему сходство с насекомым. Он высоко вышагивал, смешно поднимая и переставляя ноги, словно паук, пробирающийся к жертве. Но смеха он точно не вызывал.

Он начал вертеть и играться своим клинком, перекидывая его из руки в руку. Он делал шуточные выпады в нашу сторону, словно сражался с нашим невидимым защитником и каждый раз довольно посмеивался, забавляясь нашей беспомощностью.

Другой их спутник был напротив невообразимо толст. У него была маленькая лысая голова, совершенно несоизмеримая с гигантским телом, а его короткие и пухлые конечности и вовсе словно взяли от другого человека и насильно прилепили к чужому телу.