Песни служителей Адхартаха. Призыв

Андрей Кот

Песни служителей Адхартаха. Призыв

Посвящение

Моей любимой жене и дочке. Моим родителям, сестре, племяннику. Без вашей веры я – ничто.

Пролог

Ровно в 6:30 утра (и 6 секунд) её вырвал из глубокого сна вибрирующий телефон. Мелани одним глазом взглянула на имя контакта и в сердцах выругалась. Вставать в такую рань совершенно не хотелось, но этот звонок – дело исключительное.

Обычно мистер Хорни предпочитает электронную почту или длинные сообщения в мессенджерах. Пожалуй, “предпочитает” не совсем верное слово – скорее, обожает.

Порой создавалось ощущение, что и письма он пишет только затем, чтобы набить послание до предела витиеватыми фразами “повелеваю”, “сброшу в геенну огненную”, “во благо справедливости и утренней звезды” и “да снизойдет свет нашей правды на род человеческий”. А потом еще сдобрить весь этот пафос нудными нравоучениями, притчами, баснями, отсылками к философам прошлого и, наконец, гифками милых до тошноты котят.

“Не письма, а раздутый мусорный пакет. Конечно, мы, как та бумага, все стерпим. Вот возьми любое из сообщений, а суть одна: срочно бегите, а то мир рухнет и попутно разгадайте какую-нибудь загадку. То, кто маньяк, кто серебряные ложки из комода украл, то, что за странное сияние от той штучки, проверьте, только руками не трогайте, а то отвалятся, – сонная женщина улыбнулась своим мыслям и широко зевнула.

Телефон тем временем перестал жужжать, и наступила тягучая тишина. Мелани едва успела бросить удивленный взгляд на телефон, как комнату заполнил мощный рёв: “А ну-ка прекрати надсмехаться над письмами усталого старика и возьми трубку. Не заставляй меня бросать все и мчаться к тебе. Дело не терпит отлагательств”.

Слышимые нотки раздражения в этом голосе заставили женщину немедленно схватить трубку и отрапортовать: “Доброе утро, монсеньор! Простите, задумалась!”

Сделала она это так зычно, что легко затмила бы любого заправского вояку на плацу перед генералом. После чего Мелани согнулась в полупоклоне, разметав свои пышные рыжие волосы по кровати.

Если бы в это время случайный прохожий волшебным образом оказался в просторной, озарённой сиреневым светом спальне, многое бы показалось ему странным.

Первым делом, его взгляд притянуло бы огромное – размером со всю стену – тусклое, покрытое трещинами, древнее зеркало. Казалось, что его массивная оправа из переплетённых серебряных рук, змей и виноградных листьев находилась в постоянном движении и погружала в гипнотическое оцепенение.

Однако, если бы посторонний глаз отважился и заглянул внутрь – увиденное поразило и напугало бы до смерти. Изящная в стиле хай-тек спальня с модной мебелью исчезала в отражении мутного зеркала, уступая место другой обстановке.

Вместо книг, разбросанных на стеклянной прикроватной тумбочке, громоздилась стопка пожелтевших манускриптов на обветшалом сундуке. Современная лампа в зеркале оказывалась шестью свечами в оплывшем от воска канделябре. Вместо красной китайской шкатулки улыбался беззубым ртом череп, из пустых глазниц которого блестели дамские украшения.

Изящный электрический камин в углу отражался в зеркале таким огромным каменным очагом, что в нем легко можно было поджарить кабана приличных размеров, и еще оставалось бы место для приготовления крылышек барбекю с гавайским соусом.

Сейчас же над тлеющими дровами в нем висел маленький котелок, пыхтящий сквозь дрожащую от жара крышку и выпускающий тонкие струйки зеленоватого дыма.

Раскидистая пальма в углу комнаты при внимательном рассмотрении оказывалась буйными побегами ядовитого сиреневого аконита, а напольный коврик из Икеи – мохнатой медвежьей шкурой.

И это лишь малая часть тех странностей, которые мог бы рассмотреть в зеркале и оттого ужаснуться наш внезапный гость.

И даже спустя долгие годы, в глубокой старости, спроси вдруг его: “Что же ты всё-таки видел?” – “Эх, бесовщина какая-то, в зеркале – одна комната, в реальности – другая”.

Так и стоял бы он, недоуменно разведя в стороны руки и покачивая головой. Люди же неприметно бы перемигивались за его спиной, подтверждая друг другу, что, мол, дедушка уже точно не в себе, да и всегда был странный.

Потому и незачем, дорогой читатель, заходить утром к ведьме, да и в любое другое время, не…за…чем! Держитесь лучше подальше! Много чего нехорошего может с непрошеным гостем произойти.

А то, что это была ведьма – сомнений, благодаря поразительному зеркалу, не осталось никаких. Согласитесь, когда молодая привлекательная женщина лет примерно тридцати, с зелёными прищуренными от близорукости глазами и немного хищной, но все же обворожительной улыбкой отражается в зеркале скрюченной старухой в грязных обносках да еще и на скособоченной деревянной кровати – тут уж напрасно вы сомневаетесь!

Что? Все равно не верите? И даже горбатый нос с бородавкой вас не убеждает?

А ну-ка, сделайте милость, перелистните мысленно старые книжки со сказками да прочувствуйте заново ваши детские страхи в ночи, когда вы тоненьким голоском звали на помощь маму. И вот уже ваши мурашки на руках мне подсказывают, что всё-то вы хорошенько вспомнили и ясно представили, как эта женщина могла выглядеть в волшебном зеркале, и кем она была.

Но, к счастью, никто из посторонних в то утро к ней не забрел, потому у разговора между ведьмой и ее загадочным хозяином свидетелей не было.

Хотя некоторые удивительные события, произошедшие в то утро, кое-кого все же озадачили.

Так, парочка любителей утреннего бега стала свидетелями необычного зрелища: коты со всей округи, пушистым одеялом, стекались к воротам особняка Мелани Девилль – знаменитого профессора археологии и руководителя местной ассоциации любителей органического кофе. Мало того что домашние любимцы по странному совпадению собрались вместе и замурлыкали в унисон, но еще и отбивали единый ритм хвостами всех мастей.

Как позднее утверждал проезжавший мимо Марк Сибилл – отставной полковник морской пехоты: “Вы не поверите, они исполняли турецкий марш Моцарта или Баха – кто этих композиторов разберёт – но марш, точно говорю”.

Нет никаких оснований не верить бывшему военному – личности абсолютно неподкупной и в шалостях замеченной лишь однажды, когда во время рождения он десантировался на божий свет ногами вперёд, изумив все родильное отделение. Из-за последствий данного события, всю остальную жизнь он был прямолинеен в словах и атаках на врага.

В первую секунду при виде природного мюзикла “Кошки” Марк Сибилл даже решил, что с ним случился сердечный приступ, и он оказался в кошачьем раю. Следует осторожно заметить, не оскорбляя ничьих чувств, что офицер был преданным собачником и для него оказаться после смерти в месте, заполненном котами-музыкантами, согласитесь, не лучшая перспектива. Еще раз повторю: в его конкретном случае.

Доподлинно известно, что среди прекрасных кошатниц бытует иное мнение.

Тяжёлая туча тем временем нависла над округой, хотя на горизонте небо было чистым, и все метеорологи на телеканалах наперебой обещали, что будет прекрасный солнечный денек.

Других странностей замечено не было. Разве что одинокая мисс Шарлотта Бэнкс, слывшая чудаковатой дамочкой, а за глаза называемая покрепче, потому что любила бороться против всего на свете и своими яростными призывами под окнами порядком утомляла соседей, заметила при встрече мисс Оливии Хэнкс, что вчерашнее молоко из Walmart скисло, и это точно грозит бедами. Правда, кому именно стоило содрогнуться и ждать несчастья – всему человечеству или лишь продавцам из магазина – она не пояснила.

Мисс Хэнкс многозначительно хмыкнула и постаралась поскорее вырваться из цепких рук соседки: “очень уж зловеще та угрожала скрюченным пальцем наказать всех виновных”.

Однако мы слишком отвлеклись на малозначительные события, тогда как все самое интересное могло ускользнуть от нас.

Через несколько минут после странного звонка серая “Тесла”, управляемая хозяйкой, вынырнула из чащи садовых растений, буйно оплетающих жилье Мелани, и заскользила по направлению к университету Сан-Хосе.

Пока машина странным образом самостоятельно маневрировала, Мелани откинула солнцезащитный козырек, чтобы привести себя в порядок. Она кокетливо поправила локон, забавно сморщила изящный, с небольшой горбинкой носик, вытянула чувственные губы, словно для поцелуя, и уже было расплылась в улыбке, как припомнила недавний разговор и сразу помрачнела.

Она раздраженно захлопнула козырек, устроилась удобнее в кресле и задумалась, не обращая внимания на поток автомобилей.

Наконец она приняла решение, нажала единицу в быстром наборе и ждала, слушая длинные гудки.

– Амори у телефона, – раздался глубокий мужской голос.

– Привет, извини, что беспокою в воскресную рань, но звонил мистер Хорни.

Мелани сделала паузу, прислушалась, будет ли реакция, но на другом конце не было слышно ни звука.

– Дело достаточно срочное, – продолжила она. – К нему обратился детектив из Редвуда за консультацией. В местном парке обнаружили мёртвого юношу.

Она буквально ощутила, как ее собеседник насторожился от недоброго предчувствия.

– Все указывает на ритуальное убийство. На месте найдены: воловий череп, тело кошки без ног и головы, черный петух.

Мелани не могла скрыть волнение, когда произносила вслух то, что он уже был готов услышать.

– Одна половина тела зачищена от плоти. Все точно, как и при нашей первой встрече.

Амори не сдержался и выругался, после чего извинился.

– Прости, Мелани. Я только прилетел из Европы, голова ещё не соображает.

Она понимающе ответила.

– Угу. В общем, собираемся на кафедре, как можно скорее. Там все и обсудим. Я уже в пути.

– Хорошо, выезжаю, – протяжно произнес Амори Дероше и отключился.

Он сонно посмотрел на свой нераспакованный багаж посреди комнаты, призывно манящую кровать и покорный судьбе побрел принимать душ, чтобы хотя бы немного взбодриться.

ПЕСНЬ ПОТЕРЬ

Рыцарь

Пронизывающий холодный ветер Нормандии, играясь, высоко подбрасывал белый плащ с красным крестом за спиной одинокого рыцаря на утесе.

Хозяин плаща – командор ордена тамплиеров, граф Амори де ла Рош – задумчиво стоял на краю утеса, скрестив руки на груди. Его серые глаза внимательно следили за линией горизонта, совершенно не обращая внимания ни на почерневшее небо, ни на грохочущие волны моря, накатывающие в яростной злобе на прибрежные скалы.

Мелкий дождь собирался в крупные капли и медленно стекал с прядей русых волос на приятное, но несколько печальное лицо рыцаря.

И хотя тамплиер был еще очень молод, груз ответственности за орден, а также накопившееся изнеможение после последнего крестового похода под предводительством Людовика Святого добавили борозд на его лбу и придали лицу излишне упрямое выражение. Тонкие шрамы у виска и на подбородке служили весомым доказательством, что молодой человек в бою не прятался за спины остальных.

Несмотря на то, что он был в мирной Франции и всего в получасе ходьбы от цитадели тамплиеров, под его плащом виднелась короткая кольчужная рубаха, которую обычно носили храмовники на жарком Востоке. Щит с красным крестом и дорожная сумка с припасами лежали тут же рядом с воином.

Пожалуй, необычным в снаряжении храмовника был только полуторный меч в искусных ножнах на левом боку. Судя по красивому навершию с двумя всадниками на коне, окруженными витиеватым девизом ордена “Sed nomini tuo da gloriam”, клинок был сделан на заказ, чем и выдавал во владельце непростого рыцаря.

Ненастье тем временем все сильнее проверяло командора на прочность. Порывы ветра усилились. Последние чайки, еще несколько минут назад бесстрашно бросавшиеся в воду за добычей, спрятались на берегу. Тучи, наползая друг на друга, становились все темнее и темнее. Наконец сверкнула яркая молния, за которой незамедлительно последовал грохот грома. Мелкую морось сменили крупные капли дождя. Рыцарь торопливо накинул капюшон и сильнее укутался в плащ, но с места не отошел в поисках укрытия от непогоды. Он ждал чего-то или кого-то, погруженный в собственные размышления.

Вчерашним утром с разницей в пару часов к командору прискакали два гонца.

Первый привез в цитадель послание от бенедиктинцев аббатства Мон-Сен-Мишель, второй – конюх Рене из родового замка, передал кусок пергамента от сестры Амори и дрожащим голосом сообщил, что благородный граф де ла Рош отдал богу душу, а молодая госпожа Агнесса молит о помощи. Затем верный слуга в порыве чувств схватил руку молодого господина и жарко поцеловал, не скрывая слез.

Страшная новость пронзила тамплиера такой ледяной волной, что он едва смог вдохнуть воздух. Сквозь пелену боли он вдруг понял, что их вражда с отцом закончилась. Все его обиды показались совершенно пустыми и надуманными в тот миг.

“Я больше не увижу отца. Ни его сурового взгляда, ни постоянного укора. Он не любил меня, я знаю. Но почему же мне все равно плохо?” – огорченно подумал он.

Он принялся озираться, как слепец, не понимая, как ему поступить дальше. Вдруг чьи-то всхлипывания вернули его в действительность. Старый конюх стоял рядом и тихо плакал.

– Ну-ну, будет. Поешь и отдохни. Завтра на рассвете я найду тебя и передам ответ сестре, – пробормотал рыцарь.

Он неуклюже похлопал Рене по плечу и, незаметно смахивая слезу, кивком подозвал слугу, чтобы поручить тому заботу об обоих гонцах. Сам же решил заняться неотложными обязанностями, намеренно отложив до вечера чтение писем, чтобы немного прийти в себя.

Сразу после вечерни братья ордена принялись разбредаться из храма, но Амори задержался и направился через величественный зал к небольшой двери уединенной молельни.

В отгороженной от остальных помещений храма небольшой комнате хранились частицы мощей святых Бернарда и Бенедикта, и в это время суток сюда никто не заглядывал.

Статуи святых, тускло освещаемые факелами и чадящими свечами, охраняли собственные останки в золотых раках и подозрительно наблюдали со своих пьедесталов за входящим молодым командором.

Эхо шагов братьев-рыцарей постепенно угасло. Ничто не нарушало тишины в храме. Только раскидистые ветви старого дуба, посаженного более ста лет назад в день закладки первого камня цитадели, раскачиваясь на ветру, скрежетали и шелестели листвой, напоминая о существовании мира за мозаичными окнами.

Рыцарь перекрестился перед распятием, подвинул ближе пару свечей и уселся на скамью у стены. Он повертел в руках оба послания, колеблясь, с какого из них начать.

Вероятно, решив, что долг превыше семьи, он оторвал сургучную печать с оттиском девиза ордена Бенедиктинцев: “Ora et labora”, нетерпеливо сдернул тонкую веревку, обмотанную вокруг послания, и начал читать.

“PAX

Мир тебе, благородный Командор Братьев во Христе, защитников веры, рыцарей ордена храма.

Неустанно молимся о твоем здоровье, граф,…”

Амори коротко вздрогнул. Новый титул напомнил о смерти отца.

“…так же, как и о процветании ордена вашего, надежды христианского мира. В благодарность за заслуги ваши, помилосердствуй, прими в дар бочонок меду весеннего и свечей восковых полпуда.

Прости за столь скромное подношение, но, несмотря на все старания монастырских монахов, медом Господь нас не благословляет. Братья шепчутся, что дело вовсе не в холодной весне года сего, а в проклятии, нависшим над стенами нашей обители и ближайших земель…”

Амори нахмурился. К “ближайшим землям” относился их родовой замок тоже.

“…и хотя я подобные разговоры пресекаю, но сам, признаюсь тебе, ощущаю постоянную тревогу и нуждаюсь в помощи. Зная твой ум и проницательность, приумноженные на боевые качества (а я полагаю, здесь не только глубокомыслием и рассудительностью потребно действовать, но и быть готовым с мечом в руках отстаивать безопасность жителей нашей местности), решился написать тебе, как своему былому воспитаннику.

Да, поистине свидетелями весьма странных событий стал наш Ordo sancti Benedicti.

Несколько месяцев назад перед праздником Рождества Христова в монастырь пришел монах из нового ордена проповедников. Представился он братом Оттоном из Магдебурга и поведал, что восемь лет назад семья его погибла в пожаре, покуда он был в отъезде и не смог их спасти. Потому принял он монашеский постриг и обет о том, что будет странствовать между обителями разных орденов, денно и нощно работать на благо их, чтобы в святости монастырских мест – где Бог точно слышит слово каждого – вымолить у Создателя прощение и выпросить рая для погибших жены своей и дочери.

Дали мы ему место, о чем я нисколько не пожалел. Человек он оказался полезный, и правду сказать, где бы он ни трудился и за что ни брался – везде у него спорилось, и на конюшне, и на мельнице, и даже в скрипте. Человек он был образованный, посему много времени проводил с братом Амвросием – библиотекарем нашей братии.

Через пару месяцев после появления Оттон с моего благословения организовал небольшую школу при монастыре, куда набралось двадцать пять мальчиков возрастом от семи до десяти лет. В основном, дети зажиточных арендаторов монастырских наделов. Каждый день, кроме воскресенья и праздников, учили они молитвы, церковное пение и чтение Библии, а также немного латинский язык, грамматику и письмо. И хотя, как известно, телесные наказания премного способствуют очищению души и тела для лучшего познания премудростей, наставник их почему-то избегал прибегать к палке для формирования дисциплины.

Я должен признать, что дети его любили и преуспевали значительно.

Но вот беда: в месяц и в день Святых Даров перед праздником почитания Марка Евангелиста около полуночи поднялся страшный шум у ворот. Перед разбуженной братией предстал один из самых достойных наших арендаторов – Гийом, который требовал объяснить, где его сын.

После расспросов нам удалось выяснить, что Жак (так звали его несчастного мальчика) не вернулся после занятий домой.

Обычно дети уходили задолго до Vesperae, чтобы успеть засветло пройти по узкой косе отлива от монастыря до поселений на берегу реки, но в этот раз родители не дождались свое дитя. И вот испуганный отец явился в надежде разъяснить случившееся, но мы-то сами были поражены не менее его. Горестно мне было видеть его тревогу и волнение, но я мог лишь обнять его и попытаться приободрить добрыми словами.

Я тотчас велел разыскать учителя, чтобы расспросить, когда он отпустил детей домой, и не произошло ли чего-то странного на занятиях, ну хотя бы что-то, что могло пролить свет на исчезновение. Представь мой ужас, когда через час поисков стало ясно, что и его нигде нет. Келья в дормитории была пуста, а все его вещи оставались нетронутыми.

Волнение мое стало нарастать.

(Надо заметить, что Оттон, будучи доминиканцем, жил отдельно от братии в предназначенной для странствующих монахов кельи. По своему решению он иногда покидал на день-два монастырь, хотя и предупреждал меня или библиотекаря).

Кое-как я уговорил Гийома остаться на ночь при монастыре. Он, конечно, несмотря на опасность прилива, рвался обратно к семье, ибо была высока вероятность, что Жак, заигравшись с ребятишками, разминулся с бросившимся на розыски отцом и давно уже добрался до дома.

Я пообещал растерянному отцу снарядить утром ему в спутники двух сметливых монахов, наказав им спешно возвращаться с новостями, и ежели, “да сохранит нас Господь от этой напасти”, мальчика не будет дома, – сразу же бить в колокола и отправлять всех монахов и мирян на поиски. На том порешили, и келарь повел Гийома отдохнуть.

Я уже лично осмотрел келью Оттона, но ничего подозрительного не обнаружил. Тревожные мысли так захватили меня, что ночь я провел в полузабытьи между молитвами о счастливом нахождении мальчика и липучей дремотой, обволакивающей меня ужасными кошмарами.

Чудились мне голоса мерзкие, хохот адский, детский плач и волчий вой, а лунный свет рисовал на стене извращенные узоры, в то время как в темных углах моей кельи бродили ужасные тени с горящими глазами.

С трудом дождался я утренней службы, где словно в тумане молился с братией о возвращении мальчика невредимым. И только когда багряные лучи рассветного солнца озарили молельню, мороки той ночи окончательно покинули меня.

К концу службы вернулись ушедшие монахи и подтвердили мои опасения: Жак так и не вернулся домой. Соседские товарищи по учебе рассказали, что, когда они собирались уходить после занятий домой, учитель окликнул Жака и велел тому задержаться. Ничего странного в этом не было, ведь наставник частенько оставлял кого-то из ребятишек: помочь прибраться в классе, объяснить отстающим правила грамматики или сложения. А бывало в награду за хорошие успехи он брал с собой одного из них, чтобы показать гнезда чаек на морской стороне скал монастыря, собирать моллюсков в отмелях или понаблюдать за охотой альбатросов. Затем отводил ученика к песчаной косе, ведущей к поселениям мирян, и долго стоял, наблюдая, как мальчуган, постепенно исчезая вдали, вприпрыжку бежал домой.

Я велел звонить в колокола, чтобы по обычаю собрать всех жителей из округи и начать поиски. К сожалению, первый день закончился безуспешно.

К вечеру настроение среди уставших людей ухудшилось. Некоторые стали шептаться, что мальчик или утонул в реке, или его унесло в море, а посему искать его не имеет смысла.

Однако следующий день принес страшные новости, от которых даже сейчас я чувствую, как кровь отливает у меня от головы, и руки леденеют.

Но, deo juvante, я продолжаю.

Бедный мальчик, да упокоит Господь его безгрешную душу, был найден моими монахами под предводительством приора Петра в лесу. И представь, какой ужас охватил меня, когда открылось, что лес сей принадлежит твоей семье и расположен всего в полутора лье от гордого замка де ла Рош. Все обстоятельства его смерти вопиют, что стал он жертвой ведьминского обряда, чему нашлось немало свидетельств у места его гибели.

Тем временем бывший учитель так и не объявился. Думается мне, что в сговоре он с нечистой силой и бежал от нашего гнева.

Однако же это был не конец испытаний, посланных нам Богом.

Примерно через четыре-пять дней прискакал гонец от твоей сестры, Агнессы, с сообщением, что ваш лесничий нашел в том же лесу в окружении ведьминых знаков еще одного мальчика, словно растерзанного самим дияволом.

Страх подобно огню в сухую погоду разносится среди людей. И теперь в подтверждение слабости человеческого духа, по вашим землям рыщут вооруженные миряне и рыцари, хватают всех, кто хоть сколько-нибудь напоминает бесовское отродье и свозят в острог.

Две схожих смерти не могли пройти незаметно. Глава доминиканцев, ведающих во Франции и Нормандии делами инквизиции, явился с вооруженными людьми в ваш замок и силой увез в Руан какую-то женщину, подозреваемую в убийствах.

Мнится мне, что сестра твоя, еще не окрепшая после неожиданной смерти отца вашего и ставшая поневоле хозяйкой имения, не сможет долго препятствовать людской ненависти. Многие даже винят ее в причастности к смертям детей.

Мои скромные увещевания мирянам набраться терпения и милосердия бесполезны.

Я знаю, что ты оставил семью и наследство, приняв обет тамплиера, но дело таково, что уже сама вера христианская и родная земля нуждаются в твоей защите, чтобы разобраться в произошедшем и охладить буйные головы.

Прошу тебя, не медли и приезжай при первой же оказии.

Magister tuus et amicus bonus,

Аббат Фризо”

Амори бегло просмотрел письмо еще раз и задумался: “Вряд ли обычная гибель одного или даже двух мальчишек настолько взволновала бы аббата, чтобы он стал просить меня о помощи. Дети гибнут постоянно: от голода, от болезней, да мало ли опасностей поджидают юнцов за дверью родного дома. В наше время легче умереть, чем выжить. Обстоятельства смертей, вот что, видимо, напугало настоятеля монастыря. Он всегда отличался холодным рассудком и в последнюю очередь стал бы искать объяснения в нечистой силе, но все письмо явно сквозит каким-то страхом”.

Рыцарь взглянул на второе послание.

“Честно говоря, не могу решиться его прочитать”, – пробормотал Амори. Он задумчиво рассматривал запечатанный пергамент, словно в оцепенении. Тяжелые воспоминания о семье, детстве, разлуке с близкими, все то, что пряталось глубоко внутри, вырвалось наружу.