Ричард Длинные Руки – бургграф

– Вот-вот, – согласился я. – Поджатохвостые. А про вас говорят с почтительным страхом и уважением. Только вы, сказали они, умеете переплыть океан.

В глазах капитана промелькнуло глубокое удовлетворение, как мы, мужчины, легко ловимся на лесть, чуть напыжился и сказал с той скромностью, что паче гордыни:

– Ну почему же… Еще Кучырь ходит… И даже Седьмой…

– Уже не ходит, – поправил боцман. – После того как вернулся чудом на половинке своей посудины. И без мачт… Если бы ветер не пригнал… Из всей команды Седьмого осталось трое.

Капитан кивнул:

– Да, не ходит, а жаль. Да и Кучырь поговаривал, что пора бросать эту игру с морским дьяволом. Ладно, мы в самом деле ходим на Юг. И что дальше?

Я сказал просто:

– Хочу туда.

За столом воцарилась тишина, матросы смотрели вытаращенными глазами. Сенешаль попытался что-то сказать, но боцман, повысив голос, рыкнул мощно:

– А почему нет? Если благородный господин хочет, почему он должен себе отказывать? Если у него, конечно, есть чем заплатить.

– Есть, – ответил я как можно небрежнее, играя богатенького наследника, который уже дорвался до папиного сундука. – С этим проблем не будет.

В наступившем молчании капитан в задумчивости барабанил пальцами по краю стола, звук был такой, будто стучали камешками.

– Вы где остановились?

Я сдвинул плечами.

– Нигде. Я намеревался сразу на корабль….

Они переглянулись снова, все то же нечто неуловимое скользнуло между ними, словно мгновенно обменялись целым каскадом слов и мыслей, сжав их неведомым архиватором. Капитан проговорил наконец с непривычной для человека его наружности деликатностью:

– Благородный сэр… нам, конечно, приятно, что вы платите за такое дорогое вино и весь ужин, но… как бы это сказать помягче, благородных лордов так часто бьют по голове… и хотя у вас шлемы, но что-то в черепушке перебалтывается, верно? Вы что же, всерьез решили, что вот так можно прийти в порт, заплатить за проезд и сразу же отплывете?

– Нет, – признался я. – Сперва приведу коня и свою собаку.

Они снова переглянулись, в глазах капитана я увидел даже восхищение такой наивной наглостью.

– Ах да, еще коня и собаку! А почему не стадо коров?

– Думаю, – ответил я в тон, – коровы и за океаном – коровы. А такого коня и такой собаки не найти. Впрочем, как и такого корабля, как у вас.

Он вздохнул:

– А где поселитесь?

– Не знаю, – ответил я честно. – Я же сказал, что въехал в город и сразу – в порт. Знатоки указали на этот кабак.

Матросы уже смеялись откровенно, капитан качал головой:

– Неужто за Перевалом все такие… Иварт, а не переселиться ли нам туда? Будем щипать их, как гусей. Состояние нагребем, сами лордами станем…

Иварт прогудел зычно:

– Дык неинтересно без моря.

Капитан сокрушенно покачал головой.

– И то верно. Какая жизнь без моря? Ладно, благородный сэр. Найдите место, где остановитесь, и сообщите нам. А мы перед отплытием на Юг пришлем гонца.

Боцман гоготнул:

– Если не забудем.

Сенешаль тоже загоготал, наблюдая за моим лицом. Я поднялся, высыпал на стол горсть золотых монет.

– Гуляйте, угощайте команду. Как только устроюсь, сразу сообщу. Как долго собираетесь протирать штаны на берегу?

Сенешаль суетливо сгреб золотые монеты в пригоршни, растопыренными локтями укрывая от взоров гуляк за другими столами. Капитан, даже не взглянув на золото, сказал задумчиво:

– Считайте, вам повезло. Мы уже все закончили, а товар на корабль как раз грузят. Дней через десять поставим паруса и выйдем в море.

– Десять дней, – вырвалось у меня. – Что-то я ползу к этому Югу, как черепаха.

Они улыбались, у всех свое восприятие времени. Кому-то покажется, что двигаюсь чересчур быстро.

Бобик сидит на заднице, как министр в ложе на премьере «Псковитянки» и заинтересованно наблюдает, как двое покалеченных с тихим воем отползают от Зайчика. За обоими тянется широкий кровавый след. Народ переговаривается, слышатся смешки.

Я раздвинул толпу, Зайчик приветственно заржал. Я погладил его по носу, приготовился запрыгнуть, сзади кто-то крикнул:

– Ваша милость, это ваш конь?

– Ты же видишь, – ответил я и прыгнул в седло.

За спиной захохотали, кто-то сказал громко:

– Эти двое тоже говорили, что это ихний. А он одному плечо вырвал, другому ноги перебил…

Я сказал Бобику с укоризной:

– А ты не мог отогнать заранее? Преступления нужно предотвращать, как говорят правозащитники, а не калечить тех, кто совершил по некоему затмению… как скажут психиатры. А то все друг друга перебьют.

Он хитро оскалился, забегал то справа, то слева. Зайчик тоже скалил огромные зубы, как сговорились. Зайчик подпрыгивал, как-то ухитрялся даже звучно хлопать ушами, хотя вроде бы они стоят торчком, но все равно, несмотря на все попытки меня развеселить, я чувствовал себя хреново, будто помахали перед мордой морковкой и тут же спрятали.

Хотя, конечно, это сам охамел, пора бы забыть о временах, когда купил билет и сразу отплыл, поехал или улетел. Здесь все совершается неторопливо, обстоятельно. Даже покрой одежды не меняется столетиями, я имею в виду женской одежды, что вообще невероятно.

Мальчишки всюду глазели на моего огромного коня и на Бобика. Самые смелые ухитрялись притронуться к его блестящему крупу.

Я поинтересовался медленно:

– А скажите, всезнающие… где здесь гостиница, чтобы остановился доблестнейший из рыцарей, увенчанный и осиянный… это я о себе, как вы уже поняли?

Они захихикали, откликаясь на шутливый тон, один сказал торопливо, стараясь опередить менее расторопных:

– Прямо и на следующем повороте через два квартала постоялый двор дядюшки Коркеля!.. У него самая лучшая…

Второй выкрикнул:

– Нет, лучше у господина Цорюрга!

– У хозяина Грабеуса, – крикнул третий. – У него сам король останавливался!

– Это было сто лет назад, – возразил первый, – тогда дядюшки Коркеля еще не было!

– Ну и что?

– А то!

С этим словами он заехал дружку в ухо. Завязалась драка, я поехал, бросив им серебряную монету. Драка вспыхнула еще яростнее, я ведь не сказал, кого одарил так щедро.

Глава 6

Гостиница дядюшки Коркеля выглядит добротной и просторной, но все они построены так одинаково, как будто у всех единый обязательный для всех поэтажный план. Я уже привычно бросил повод мальчишке во дворе, а хозяину велел показать свободные номера.

Он поморщился, когда прежде меня в комнату вошел Бобик и хозяйски осмотрелся, но смолчал. Все-таки собаки не воруют простыни, не бьют посуду и не будят среди ночи других жильцов пьяными драками или веселыми песнями. Вообще-то это Бобику он должен был предоставить лучшие номера, а мне лишь в том случае, если за мое поведение поручится Бобик.

– Терпимо, – провозгласил я. – Изволю взять этот номер.

– На какой срок? – спросил хозяин.

– На десять дней, – ответил я.

– Это хорошо, – сказал хозяин. – Хорошо, когда благородные постояльцы… да. И не на день-два. Чем платить будете, ваша милость?

– Чем скажешь, – ответил я беспечно, – хоть серебром, хоть золотом.

Он окинул взглядом мою потрепанную одежду, покосился на Бобика, что лег посреди комнаты и высунул язык.

– Конь у вас знатный, ваша милость… И собачка еще та… боюсь и подумать, кого она мне напоминает. Но у нас правило, денежки вперед…

– Тю на тебя! – удивился я. – А вдруг твоя гостиница сегодня сгорит, и все мои деньги пропадут?

Он вздрогнул, перекрестился:

– Господи, такие страсти на ночь!.. С чего ей гореть, год назад прогнали последнего огневика. А с огнем у нас строго. Но с другой стороны, откуда мне знать, что вы не изволите тайно удалиться через три дня, забыв в благородной рассеянности заплатить? Для вас это пустяк, а для меня – убыток!

Я провозгласил надменно:

– Я заплачу. Порукой – мое слово!

Он помялся, возразил нерешительно:

– Но, ваша милость, вас никто не знает…

Я вытащил из мешка щит, хозяин терпеливо смотрел, как я примостил его возле постели, а у изголовья поставил меч.

– Видишь?

– Вижу, – ответил он с почтительным поклоном. – Красивый щит. И очень мудрая, так сказать, простите, отважная символика. Эти орлы, львы в гербе…

– Ты не на гербарий смотри, – прервал я. – Это рыцарский щит! А слово рыцаря разве не крепче стали? Если я нарушу слово, разве не буду покрыть бесчестьем?

Он вздохнул, развел руками:

– Ваша милость, мы живем в другом мире. У нас говорят: стыд глаза не выест, а брань на вороте не виснет. Потому у нас обязательны расписки, договора… И чтоб все было расписано до мелочи! А то вдруг не так можно истолковать… ну, чтобы деньги не отдать или не расплатиться вовремя. А то и вовсе… Словом, расписочка-то нужна, у нас без этого никак…

Я покачал головой:

– Вот так бежишь из коммерческого мира в рыцарский, а тот настигает… Ладно, сколько с меня? На, держи. А этот золотой сверху, чтобы за конем следили и даже баловали. У него бывают причуды, но это же благородный конь, а какой благородный человек без причуд? Конь – тоже человек. Зато никаких драк с посетителями, не орет похабные песни, не поджигает гостиницу… Как и Пес. Только и надо, что хороший овес и душистое сено, перемешанное с гвоздями, старыми подковами и разным железным хламом. Словом, философ.

Он вскинул брови, долго всматривался в меня:

– Э-э… Гвозди и подковы – это и есть причуды?

– Да, – ответил я. – А так он смирный. Даже вина ему не обязательно таскать. И девок в стойло можно не водить.

Он почесал в затылке:

– Ну, поломанных и стертых подков у нас полно. Если это все, то ваш конь будет доволен.

Вот оно, будущее этого мира, мелькнула мысль. Если для рыцаря культом является верность сюзерену, честь и доблесть, то для этого будущего олигарха главное – культ наживы и набитого кошелька.

Кланяется почтительно, но улавливаю в его манерах ту будущую вольность, что зреет и проявится очень скоро. Лет через двести-триста, если по всему обществу, но ростки вот они, здесь. Смотрит этот росток будущего устройства общества на меня с затаенной усмешкой и презрением к моим рыцарским идеалам. Уж он-то знает, что все покупается и продается, что люди чести – дураки, что если можно украсть и не попасться, то украсть нужно обязательно, главное – результат!

Устроившись в комнате, я свистнул Бобику и спустился в нижний зал, оттуда вкусно тянет ароматом жареного мяса.

В нижнем зале весело и шумно. Это дома мы просто едим, а в общественных местах обязательно пируем, даже если просто едим. В зале народ гораздо ярче и пестрее, чем в гостиницах, в которых я побывал. Сказывается портовость города, сюда ведут не только караванные тропы, но и морские. Вон в тех крепких мужчинах сразу угадываются моряки, от них так и веет океанскими ветрами, просоленностью и даже некой парусностью.

Еду и вино принесли сразу, приятно удивил выбор, у дядюшки Коркеля хорошие поставщики. Я поужинал с великим аппетитом, еще с большим азартом хрустело костями под столом. Я отправлял туда сперва обглоданные кости, потом сунул Бобику половинку жареного гуся.

После короткого хруста он высунулся с таким видом, будто собирался попросить подать ему и кувшин вина.

– Нет уж, – сказал я наставительно, – казаки в походе не пьют.

Он удивился, в каком это мы походе, мы же всего лишь в квесте, я оправдываться не стал, расплатился щедро, мы же с тобой благородные, мода давать чаевые пошла от нас, идиотов, которые ленились высчитывать и всегда давали больше: мол, этот народ все равно скоро все вернет в виде податей.

Бобик предложил идти спать, поели-то как хорошо, я объяснил, что на ночь наедаться вредно, а раз уж нажрались, то надо хотя бы выйти подышать свежим воздухом.

– Я с тобой, – сказал Бобик.

– Куда уж без тебя, – ответил я, и он побежал к выходу довольный, что обошел противного коня, с которым всегда соперничает за мое внимание.

В небе яркая россыпь звезд, всяких разных, до сих пор не помню их расположение. По мне так поменяй их все местами, я не замечу, что значит – цивилизованный. Это дикари назубок знали место всех-всех, придумывали красивые названия как каждой в отдельности, так и созвездиям, хотя никакие это не созвездия, мало ли что самая отдаленная звезда для наблюдателя с Земли выглядит аккурат между двумя близкими.

Дикарям можно было смотреть на небо, а при цивилизации больше нужно смотреть под ноги: не вступишь ли в отходы этой самой цивилизации. При моем зрении мне пылающие факелы только мешают, слепят, как внезапный свет фар встречной машины, я двигался неспешно, присматриваясь и стараясь понять, что же делает этот город таким непохожим на все другие, что встречались ранее.

Большинство людей решает проблемы по мере их наступления… на горло. Потому я решил не ломать голову, как найти Адальберта. Сам найдется, я буду настороже. Да и вряд ли затеет что-то на улицах города…

Как будто перепрыгнул пару эпох и сразу вошел в девятнадцатый, а то и в двадцатый век, разве что здесь уцелела атрибутика Средневековья, но все отношения, раскованность, стремление любой ценой оттянуться, побалдеть, расслабиться – это уже из будущих эпох. Как и отношение к интимным штучкам и делишкам. Здесь, как вижу, профессия шлюх не относится к разряду греховных. Даже с виду добропорядочные горожанки держатся так, что любой задери юбку – не станет особенно возмущаться и звать стражу.

Гм, интересно, а есть ли здесь церковь? Что-то не заметил, все-таки церковь в любом городе – на самом видном месте. И обычно это самое высокое здание, самое красивое, ведь с языческих времен бытует мнение, что в церкви живет сам Бог. И хотя это в капищах и храмах жили боги, но во-первых и церкви нередко именуют по-старому храмами, во-вторых, и христианство немало позаимствовало от язычества.

Факелы отбрасывают резкие угольно-черные тени, а куда их свет не достигает, там все ровно и серо, как на черно-белой фотографии. Именно там пробираются всякие, кому нужно проскользнуть незамеченным: то ли шпионы соседних королей, то ли загулявшие мужья. Я делал вид, что не вижу, а они бросали осторожно-трусливые взгляды не столько на мой меч и кинжал у пояса, сколько на чинно вышагивающего рядом Бобика, похожего на небольшую лошадку.

Проскользнула парочка, мужчина заботливо укрывает плащом женщину от посторонних взоров, явно жену знатного сановника, сбежавшую на часок поразвлечься с молодым красавцем, возле кабака пьяная драка, кого-то выволокли за шиворот и пинают ногами. У стены одного из домов устроилась целая компания, посреди бурдюк с вином и четыре оголенных меча, все запоздавшие прохожие поспешно прижимаются к стенам и стараются проскользнуть как можно тише и незаметнее.

Я тут же намерился пройти прямо через них, ненавижу, когда какая-то пьяная или тупая тварь стоит посреди тротуара, загораживая дорогу, затем напомнил себе, что я просто еду на Юг, мне тут все по фигу, мне скоро на корабль, нечего в чужой быт со своим свиным рылом и… все-таки пошел прямо.

Они обалдели, когда я ступил в середину, поддел носком сапога бурдюк и, натужившись, отшвырнул подальше, ухитрившись шпорой пропороть кожаный бок. Темная струя сразу же хлынула, как из вертящейся шутихи, а я сказал наставительно:

– Приличные люди не загораживают дорогу. Если кто-то из вас считает себя неприличным, пусть возьмет меч.

Они и так собирались расхватать мечи, но мое приглашение почему-то их охладило. Мы с Бобиком постояли с минуту, нагнетая напряжение, потом я повернулся и медленно пошел по улице, во всю мощь задействовав затылочное, так сказать, зрение. Из-за этого картинки скачут и накладываются одна на другую, мозг не успевает координировать и составлять общую панораму, чтобы получался обзор спереди и сзади, я ощутил короткий приступ тошноты и тут же погасил вальдшнепьи глаза, как иногда называю за то, что у вальдшнепа, как известно всякому, глаза на затылке.

Собственно, это я сам недавно узнал, как и то, какими двенадцатью способами разделать тушу вепря, чтобы не стыдно показать работу самому королю.

Судя по увиденному, в этом городе рыцарство уже сдает позиции. Во всяком случае, пока не встретил ни одного рыцаря. Конечно, среди прохожих попадаются люди благородного звания, но я их просто угадываю, а так не выпячивают доспехи, не звякают шпорами, не скачут посреди улицы, заставляя простой народ шарахаться к стенам.

Возможно, этот быстро растущий город уже имеет больше прав, чем могучие феодалы, когда-то позволившие селиться вокруг своего замка всяким там мастеровым и торговцам. Теперь эти мастеровые и торговцы, создавшие целые цеха, сами нанимают городскую стражу, сами решают, какие стены возвести вокруг города и на какую высоту, а также сами вооружают войско для охраны города или же нанимают на стороне дешевле.

Естественно, законы в таких городах соблюдаются строго, не в пример феодальной вольнице: безопасность торговли, оружейных и прочих мастерских, приносивших доход, гарантируется, а неподкупная, насколько это возможно, стража зорко бдит, чтобы в охраняемом ими городе не было даже намека на пьяные драки, грабежи, дебоши, стычки с применением оружия.

На меня потому и смотрели с подозрением, старший из стражников не зря предупредил, что будь я хоть сам герцог, но драки здесь запрещены, а если вздумаю буянить, поджигать дома и лишать кого-то жизни, то не посмотрят на мое благородство, а сразу дубиной по башке и в подземелье на цепь. Что вообще-то, как демократу, мне должно понравиться. Правда, я феодал, потому я как бы в некотором раздвоении чувств, как будто интеллигент, прости, Господи, за грубое слово…

Предостерегающий холодок прошел по телу, хотя ночь нежна, воздух густой и теплый, как свежесдоенное молоко, а все встречные мужчины в расстегнутых рубахах, а женщины с оголенными по плечи руками и в платьях с глубоким вырезом. Я настороженно посматривал по сторонам, вновь запустил, переборов мгновенную дурноту, тепловое и ночное зрение на полную мощь, однако явного недружелюбия не ощутил, разве что два-три раза по мне скользнули прощупывающей мыслью: а не удастся ли поживиться чем-нить с этого здоровяка?

Наконец я догадался взглянуть наверх, вдруг кто наблюдает за мной с крыши, и почти сразу увидел, как исчезают звезды.

Глава 7

Звезды гаснут, гаснут, словно по небу двигается черный ледник. Душа трепыхнулась, рухнула в пропасть… и воспрянула, когда увидел, как за некой гранью звезды вспыхивают снова. То, что застилает звезды, огромное, как туча, но куда страшнее, если бы звезды исчезли в самом деле.

Я всматривался до треска в висках, существо обрело наконец очертания, что-то подобно скат-гнюсу, гнусной такой рыбе, заряженной электричеством. Странная тварь медленно плывет по небу, почти не двигая крыльями, то есть отростками на краях туловища.

Я ожидал, когда пройдет и удалится к морю, однако тварь неуловимо быстро развернулась, я даже не успел заметить, и поплыла обратно. Вернее, не обратно, а как-то по линии незримого треугольника.

Мимо прошел прилично одетый горожанин, немолодой, степенный, похожий на старшину ремесленников, я поинтересовался наигранно бодро:

– Вы не подскажете, что это за птица?

Он посмотрел на меня, потом в небо.

– Где?

– Да вон же!

Он долго всматривался, наконец покачал головой.

– Да нет там ничего. Это я вблизи плохо стал видеть, но вдаль – ого!

Холод прокатывался по моему телу. Я заставил себя сказать как можно беспечнее:

– Ах да… Это облачко… фантазия разыгралась!

Он сочувствующе покачал головой.

– Это все от молодости. Я тоже раньше в облаках какие только дворцы не видел! А сейчас смотрю под ноги, вдруг кто кошель обронил?

Захохотав, ушел, а я отодвинулся в тень и прикидывал, что если тварь заряжена, как говорится магией, а то и целиком из магии, то наверняка увидит меня даже в личине исчезника. А если увидела, то и передаст, если у нее такая возможность есть, кому нужно… Если, конечно, я уже заинтересовал кого-то здесь.

Из желающих мне зла не так уж и много в этих землях, разве что Адальберт, неизвестно куда уползший зализывать раны, да еще король этих земель, с которым я так неосторожно поссорился, защищая свою «сестру»…

Но вряд ли я настолько значимая величина, чтобы ради меня выслать такое чудище. Здесь что-то покрупнее, глобальнее, геополитичнее, трансконтинентальнее…

Знать бы еще, должна ли эта тварь вернуться к хозяину или же работает по принципу беспилотного корректировщика. Если дело во мне, то сюда уже стягиваются какие-то темные структуры.

– Бобик, – сказал я, – подышал свежим воздухом?

Бобик широко зевнул, показав огромную пышущую жаром красную пасть.

– Вот-вот, – согласился я. – Возвращаемся.

В других городах уже давно ночь, свет погашен, а люди спят, набираясь сил для нового трудового дня, а здесь не только свет в окнах, но даже на улицах разожжены костры, на вертелах жарят коровьи туши. Музыка не умолкает, народ оттягивается, яркие языки огня подстегивают восторженно-дикарское веселье, в пляс пошли уже не только бродячие актеры, но и весьма добропорядочные с виду мужчины и женщины.

Я бросил пару монет, взял деревянный прут с обжигающе горячими ломтиками мяса, вкусно, прослойки из лука придают необходимый привкус, к тому же эти шашлыки на виду у всех по всем правилам сбрызгивают кислым вином, чтобы не подгорели и не ссохлись. Все прекрасно, народ здесь счастлив и веселится напропалую, как будто завтра уже конец света.

Дважды из толпы выскакивала какая-нибудь особенно отчаянная молодая женщина или уже совсем охмелевшая и, ухватив меня за руку, пыталась утащить танцевать, я отнекивался, и она, ухватив кого-нибудь из моих соседей, исчезала в вихре танца.

Дожевав мясо, неплохое, замечу еще раз, запил дешевым вином урожая этого года, в нем своя прелесть, бросил остальное Бобику. И вино, и мясо, и танцующие женщины – все прекрасно, но холодок пробегает по коже, как только вспомню эту черную птицу-ската размером с целый квартал… «Церебальд, – вдруг вспомнил я, – это же Церебальд. Его появление предвещает великие потрясения».

Песни и веселые вопли мы услышали еще за два дома до постоялого двора. Двери распахнуты еще шире, в нижнем зале играют и пляшут приглашенные музыканты, служанки сбиваются с ног, разнося вина, эль и еду, воздух пропитан дразнящими запахами.

Бобик посмотрел вопросительно, я сказал укоряюще:

– Сколько в тебя влезает? Мы же спать идем!

Он вздохнул и побежал к дверям нашей комнаты. Мол, смотри, я помню, куда нас поселили.

– Молодец, – сказал я и, открыв дверь, впустил его, а сам, стоя на пороге, задействовал все виды зрения, все чувства. Пришлось держаться за косяк, комната кружится, как китайский зонтик в руках шаловливой девочки. Странно и дико видеть самого себя, размытого и в разных местах, уже поблекшего, но еще можно разобрать, что это я только-только осмотрел комнату и сейчас пойду ужинать…

Бобик порыскал по комнате и, тяжело вздохнув, грохнулся костями на пол.

– Мин нет, – согласился я и, перешагнув через него, прошелся по комнате, запер дверь на засов и подпер еще и поленом. Для удобства на полу для упора прибита небольшая железная пластина с выступом, сервис на высоте. – Но ты все равно бди.

Бобик вяло подвигал хвостом и закрыл глаза. Ноги гудят от усталости, но нервное возбуждение не дает рухнуть на постель. Итак, я прибыл в так называемый плебейский город. Так называемый, потому что именно так называли в Средние века города, где власть от сеньоров переходила к выборным городским властям.

В плебейских городах сословие торговцев развивается как нигде быстро. Землями владеет только старая знать, а купцы крутятся без земли, у них только деньги, которые вкладывают в недвижимость. Церковь то и дело пытается раздавить их как класс, резко запрещая ростовщичество. Еще Христос учинил погром в храме, переворачивая столы ростовщиков, а потом избил их и выгнал, тем самым учинив первый в мире еврейский погром… Нет, конечно, еврейские погромы были и до него, были всегда, где евреи – там и погромы, но это был первый погром со стороны еще не оформившегося христианства, так что Христос оказался еще и первым антисемитом-христианином.

Правда, я привык жить по рыночным законам и могу трезво сказать, что церковь запрещает ростовщичество в первую очередь потому, что сама владеет огромными земельными угодьями и доход получает с них, но это будет неправда: в романтичное время Средневековья даже купцы нередко пренебрегали выгодой, а уж рыцарство и церковь – подавно. Исключения составляют немногие трезвые и прагматичные дельцы, которые и развивали эти плебейские города. Монстры для того времени и нормальные бизнесмены для моего прошлого времени: по трупам пройдут к своей насквозь материалистичной цели, пренебрегая всеми условностями церкви и рыцарства.