Ричард Длинные Руки – ярл

– Сэр Ричард… У вас новости о моем муже?.. Позвольте предложить вам комнату, где сложите вещи, отряхнете одежду. Обед скоро, вас позовут… Джулиан, распорядись.

Она смотрела ровно и бесстрастно, сделав вид, что вовсе не слышала моих возмутительных слов о моем родстве с ее мужем, а если и слышала, то все равно не слышала. Джулиан, кастелян, величественно хлопнул в ладоши и требовательно посмотрел по сторонам. Из толпы поспешно вышел один, поклонился.

Я сказал громко:

– Моего коня поставить от других отдельно! А то местные могут начать задираться, а он хоть и вежливый, словно монах-бенедиктинец, но может в конце концов обидеться… Благодарю вас, леди Изабелла, мне в самом деле не терпится смыть пыль, грязь и слюни ваших нерасторопных соседей…

Я не успел отвесить церемонный поклон, на стене закричали. Один на верху ворот повернулся и, отбежав к ступенькам, скатился почти кубарем. Леди Изабелла замерла, лицо сразу побледнело и напряглось, а стражник, низкорослый воин в кожаных доспехах, подбежал к нам, упал на одно колено и прокричал тонким сорванным голосом:

– Леди Изабелла! Чужаки с оружием бегут к воротам!..

Леди Изабелла не успела открыть рот, у меня вырвалось, как будто я всю жизнь защищал не только свой Амальфи, но и чужие замки:

– Лучники – наверх!.. Всадники – охраняют ворота внизу, женщины – носят камни на стену.

Воин смотрел на меня ошалело, я повернулся и бросился к стене. Во дворе сразу началась бестолковая сутолока, все бегают с криками, нападение явно застало врасплох, это и понятно, замок выглядит таким укрепленным, что будь здесь герцог с дружиной, никто не посмел бы и приблизиться…

По ту сторону стены распахнулся захватывающий дух простор. Вдали около сотни человек неторопливо идут на конях к замку, но совсем близко к воротам несутся во весь опор, вздымая желтую пыль, десятка два закованных в железо конников. Еще человек тридцать с топорами в руках уже подбежали к воротам. Пятеро из них, оставив оружие, взялись за луки и начали стрелять вверх. Пара стрел пронеслась в небо близко от камня, за которым стоял я, одна слабо чиркнула металлическим клювом и, совершив петлю, пошла вниз.

Я сдернул лук и начал быстро-быстро выхватывать стрелы. Еще пока ехал сюда, упражнялся в скорости, тот мужик в гостинице не подвел, если я натягиваю тетиву до отказа – стрела расщепляет средних размеров дуб и раскалывает валун, но для меня главное, что могу стрелять в неком трансе, когда руки двигаются с сумасшедшей скоростью.

Мужики справа и слева смотрели с открытыми ртами, я глазами указал вниз, туда смотрите, они посмотрели и тут же повернулись ко мне с еще большим почтением в вытаращенных глазах и даже суеверным ужасом.

Я выхватывал стрелы, накладывал на тетиву и, рывком оттянув, тут же отпускал, глазами выбирая цель, а внизу дикий панический крик, стрелы сеют опустошение, словно град Божий. Из тридцати нападавших осталась половина, прежде чем там сообразили, что ворота прорубить не успеют, некоторые попятились, двое-трое еще упрямо продолжали взмахивать топорами.

– Господи помилуй! – вырвалось у мужика справа от меня.

– А вот не помилую, – ответил я сквозь зубы.

– Богохульник, – сказал мужик с удовольствием.

– Мне дано от Бога право, – сурово ответил я, – судить и миловать… Спрячь голову, дурак!

Трое у ворот полегли, остальных я без жалости расстреливал в спины. Всадники начали придерживать коней, но когда увидели, как гибнут их кнехты, заорали, выхватили топоры. Копыта грозно и мощно стучали по дороге, солнце сверкает на доспехах, мы на стене поневоле начали щуриться и прикрывать глаза ладонями.

– Они в панцирях, – сказал кто-то с тревогой. – Братцы, камнями их!

– Хорошо, – одобрил я. – Но бросайте прицельно, камни тоже денег стоят.

Передний из всадников достиг ворот, я услышал тяжелый удар боевого топора, которым раскалывают рыцарские шлемы и кирасы. Толстые дубовые доски загудели.

Перегнувшись, я пустил ему стрелу в темечко, а затем быстро-быстро осыпал стрелами остальных. Получилось хуже: цель стреле указываю взглядом, но если с кнехтами все просто – там лишь бы попасть, то здесь нужно высматривать щели между пластинами панциря. К счастью, усиленный геммами лук Арианта пробивает и панцири, только в двух случаях я поспешил выпустить стрелу, не оттянув как следует тетиву, и всадники лишь содрогнулись, один тут же ухватил стрелу и выдернул, вскинул над головой, потряс, роняя красные капли на роскошный султан на шлеме.

На стене перестали ахать при каждом удачном попадании, я при благоговейном молчании выпустил последние три стрелы, и три всадника, что уже повернули коней и скакали во всю мочь прочь от замка, свалились с коней.

– Быстро собрать коней! – велел я. – Обшарить карманы убитых!.. Все, что соберете, – ваше.

Они сыпанули со стены, как горох, на ступенях образовалась давка. Я боялся, что от жадности начнут сигать прямо со стены, но обошлось, через пару минут ворота распахнулись, наружу выметнулись не только те, кто был на стене, но и всадники, в мрачном молчании ждавшие схватки по эту сторону ворот.

Я медленно спустился во двор, лук уже за спиной, ладонями отряхнул пыль с локтей. Пес бросился мне на грудь, коричневые глаза смотрят вопросительно: не нужно ли ему вмешаться? Не нужно, ответил я взглядом. Отдыхай, не пугай местный народец.

Слуги испуганно пятились, кланялись и снова пятились. Я оглянулся, леди Изабелла и ее подруга уже ушли, не женское дело охранять ворота, ко мне подбежали воины, в глазах почтение и готовность повиноваться.

– Маловато камней, – сказал я жестко. – А если бы нападающих было втрое больше? Или с тараном?

Все молчали, слуги отступили, наконец один сказал угрюмо:

– Ваша милость, семьсот лет ни один не подступал к воротам!

– Тем больше слухов о здешних богатствах, – отрезал я. – Ладно, куда поместили моего пленника?

– Я покажу, ваша милость, – поспешно сказал один из слуг. – Мы его в самый надежный подвал…

Я оглянулся.

– А где это… Мартин Беар?

– Мартин? Он вывел отряд за ворота, осматривает убитых.

– Пусть потом доложит о результатах, – распорядился я. – А теперь веди в ваши темницы! Надеюсь, там крепкие решетки?

– Крепкие, ваша милость, – заверил слуга подобострастно.

– А двери?

– Железные!

– Хорошо, – повторил я. – Нечисть почему-то и железа боится.

Глава 4

Пес пошел следом, я оставил его у дверей во дворе, а со слугой пошли вниз по стертым каменным ступенькам. Опускаться пришлось недолго, я удивился, что у герцога с подземными темницами негусто, всего пять выдолбленных в скальном грунте каменных мешков, достаточно просторных, чтобы узник мог даже поразмяться, шагая от стены к стене. Не похоже на злобного тирана. Впрочем, герцог человек решительный, к садизму не склонен, он явно предпочитал без долгих разговоров простолюдинов в петлю, а благородных – на плаху. Явная экономия на судебных издержках, тюремщиках и оплате каменщиков по обустройству и расширению новых камер.

Слуга погремел ключами, дверь распахнулась в темноту подвала. Слуга посветил факелом, в каменном мешке размером с просторный клозет, на охапке соломы разлегся прикованный к стене крупный мужчина. Доспехи уже содрали, оставив ярко-синий кафтан и коричневые штаны, даже сапоги сняли, чтобы проще было приковать к стене железными цепями.

Он прищурился, прикрыл ладонью глаза от яркого света.

– Чего?..

– Великолепно, – восхитился я. – Спасибо, что не выгнал сразу. Апартаменты у тебя как раз по тебе. Вот что, мужик. Кто ты и что ты, уже знаю. Сейчас вот думаю, что с тобой делать…

Я сделал паузу, рассматривая его, как мясник толстую свинью, он сказал чуть быстрее, чем следовало бы бесстрашному человеку:

– Назначайте выкуп. Если мой отец сможет…

– Сможет, – ответил я недобро. – Я ему начну присылать через день сперва правое ухо, потом левое, затем мизинцы с обеих рук…

Он чуть побледнел, смотрел исподлобья.

– Без пальцев я не смогу держать меч.

– И что?

– Тогда я не воин, выкуп снизится. Если вообще такого стоит выкупать.

Я сдвинул плечами.

– Пока что ты единственный наследник? А внуков отцу можешь обеспечить даже без обеих рук… которые тоже потеряешь, если отец быстро не соберет выкуп. Впрочем, я еще не решил насчет выкупа. Зачем мне выкуп? Я, в отличие от здешнего герцога, человек не бедный.

Он смотрел все так же неотрывно, в глазах затеплилась надежда.

– Тогда стоит ли встревать в эти дела? У Касселей с герцогом давние счеты. Он у нас четверых из родни убил, семь деревень разорил!.. Малолетнего племянника повесил в лесу и устроил из него мишень для стрелков!

Я смолчал, на герцога это похоже, но дело в том, что зверств герцога не видел, а вот деревню этот герой со своей командой жгли на моих глазах, убивали беззащитных крестьян. Я хоть и попытался проехать мимо, но молодую женщину насиловали слишком близко к дороге, и моя ярость не ушла, лишь затаилась, как кипящая лава под толстой коричневой коркой. Со зверьем не просто можно, а нужно по-звериному. Любой другой язык понимают как признак слабости.

– По ту сторону ворот три десятка трупов, – сообщил я. – Люди Винсена Касселя, как мне доложили. То есть твои люди. Или твоего папочки. Сейчас их вороны клюют с большим удовольствием. Здесь быстрые такие вороны, приученные. Сразу слетелись! Думаю, если тебя вышвырнуть, мигом растащат по косточкам. Не вороны, а волки с крыльями… Одного не пойму, это что, тебе на выручку явились так быстро?

Он помрачнел, глаза подозрительно зыркнули из-под выступающих, как у питекантропа, надбровных дуг.

– Был приступ?

– Да, – ответил я с удовольствием. – Только один пострадал… из защитников. Камень на ногу уронил, дурило. Зато из нападавших ни один не уполз. Работаем чисто!.. Вообще стараемся быть элегантными. Так в чем дело?.. Ты как-то сумел сообщить?.. Хотя все равно не успели бы… Замок Касселя, как мне сказали, отсюда далековато. И вроде бы совсем в другой стороне, хотя я этого что-то не понял.

Он оскалил крупные желтые зубы.

– У моего отца много людей!

– И все толпились в замке? – усомнился я. – Так вот и спали в полных доспехах и при оружии? Говори правду.

Я вытащил меч и упер острием ему в грудь. Он бесстрашно усмехнулся.

– Выкуп за мертвого не получишь.

– Зачем мне ваши копейки, – ответил я. – Вдруг я садист? Удовольствие стоит дороже.

Опустил меч, выбрал удобную точку на развилке, снова упер меч и легонько нажал. Острие, пропоров ткань, вошло в мягкое. Пленник дико заорал.

Я поинтересовался:

– А верно, что в ногах правды нет, она где-то между?

Он выкрикнул с мукой:

– Будь ты проклят!.. Ты же рыцарь! И я рыцарь! Что тебе, как обращались с быдлом? Ну сожгли те лачуги земляных червей… Скажи сколько, заплатим за ущерб!

Я пожал плечами, нажал снова. Он заорал, начал извиваться, пытаясь спасти гениталии от острого железа.

– Кто бы ни был человек, – сообщил я, – он может сказать лишь две вещи: правду и ложь. Ну, что скажешь? Можешь молчать, так даже интереснее, узнаешь, как жить кастратом…

– Хорошо, хорошо! – закричал он. – Я все расскажу! Только что это изменит? Да, мы давно готовились. Как только узнали, что герцог отбыл на турнир, сразу же начали собирать людей. Выехали на простор, переговорили со степными варварами, наняли самых крепких… Если бы знали заранее, что он уедет, то захватили бы замок за пару следующих после его отъезда дней. А так, ты прав, пока созвали всех, прошло много времени. Сегодня решили нанести удар… По дороге мой отряд решил малость повеселиться в деревне герцога. А тут ты, будь ты проклят, едешь мимо, такой гордый и блестящий на огромном коне, которым каждый хотел бы завладеть…

Я убрал меч, из распоротой штанины просочилась пара капель крови. Пленник обеими руками зажимал рану, бледный, разом исхудавший, с темными кругами под глазами, откуда так мгновенно появились, поникший, как под дождем лопух.

– Ладно, – сказал я как можно более жестко, – жди!

Он крикнул мне в спину:

– Чего ждать?

– Что моя левая нога решит, – ответил я уже со ступеней. – Знаешь, ты хоть и был в доспехах, но я никак не могу заставить себя обходиться с тобой, как с рыцарем. Как только вспомню, как вы деревню жгли и баб насиловали… Я хоть и не демократ, но все-таки… Так что ты теперь всего лишь военный преступник.

Он остался с раскрытым ртом, страж долго гремел засовами и ключами, запирая железную дверь.

Жаркое солнце напрыгнуло при выходе из подвала, разом сладко обожгло плечи и голову. Двор необъятно широк, однако народ жмется к стенам, перебегает там. Словно под артобстрелом, хотя огромный черный Пес сидит, как изваяние из темного металла, и, не обращая внимания на людишек, неотрывно смотрит на выход из подвала, терпеливо ждет возвращения хозяина.

Он ринулся ко мне, счастливый и ликующий, накопивший за тысячи лет столько любви и нежности к человеку, что никак не удается выплеснуть хотя бы часть, все время накапливается и любовь, и преданность, и верность.

– И я тебя люблю, – ответил я, – правда люблю… ну как тебя не любить, такое чудо…

Народ смотрит в ужасе, но к вечеру большинство привыкнет, для того и целуюсь на виду, треплю по загривку и хватаю за уши, пусть видят, что это просто большой пес. Всего лишь чуточку крупнее обычных собак.

Солнце жжет плечи, я сощурился, как китаец, и в удивлении посмотрел на небо. Вот он, Юг: солнце сползает по раскаленному своду, как яичный желток, а все еще жжет, будто в полдень. Когда коснулось крепостной стены, красное, огромное, распухшее, на мгновение почудилось, что Земля теряет атмосферу, а Солнце уже наполовину выгорело, размером с Юпитер, видимый с Ганимеда, воздух какой-то не совсем прозрачный, во дворе посерело, потом сообразил, что из-за высоких стен здесь как в колодце, пусть и просторном, солнце видишь только в полдень.

От сторожевой башни в мою сторону направился тот самый здоровяк, что поперек себя шире, Мартин Беар, начальник замковой стражи, отсалютовал, сказал хриплым голосом опытного ветерана:

– Собраны все доспехи, милорд, оружие!.. Двенадцать хороших коней, двое так вообще огонь, цены им нет. Что прикажете дальше?

Я помолчал чуть, определяясь с ответом. Лицо Мартина, некрасивое и неправильное, в то же время яснее ясного говорит о крутом, но честном нраве, квадратная челюсть выдает силу и твердость характера, а прямой взгляд пронзительно голубых глаз из-под насупленных бровей сообщает, что их хозяин не умеет льстить и подлаживаться, но свое слово держит, службу знает, в спину не ударит, честь и верность у таких вот в крови.

– Здесь, – ответил я после паузы, – как я понял, распоряжается леди Изабелла. Я же только гость.

Он взглянул коротко, опустил взгляд, чтобы я не догадался, что он думает о ситуации, сказал с некоторой совсем не нарочитой нерешительностью:

– Я слышал, что вы, ваша милость…

– Ну-ну?

Он произнес совсем негромко, словно стесняясь:

– Сын нашего хозяина…

– Незаконнорожденный, – сказал я громко. – Это значит, у меня прав никаких. Могу распоряжаться только своим конем.

Пес подбежал и сел рядом, в коричневых глазах обида. Я потрепал по огромной голове, шепнул, что и я его люблю, он у меня вообще замечательный.

Мартин покачал головой, в глубоко запавших глазах явное недоверие. Крепко замешанный и круто сваренный, битый жизнью, бывалый, много повидавший, мелкие морщинки у глаз и глубокие на щеках и у рта, от всей фигуры веет мужеством и силой, простой и бесхитростный, однако не дурак, такого вокруг пальца обвести непросто.

– Милорд, – произнес он почтительно, – меня зовут Мартин по прозвищу Большой Топор. Сейчас я начальник стражи замка. Вообще-то начальник – сэр Блэкгард, но его наш хозяин захватил с собой в Каталаун. Я много странствовал, повидал людей, могу сказать сразу, что вы добыли золотые рыцарские шпоры своими руками, своей силой и отвагой, потому так и блестят на ваших сапогах, как два солнца! Здесь сыновья лордов всегда становятся рыцарями, не важно, что иные только и умеют, что пить да девок на сеновал… Если бы вас Господь не послал так вовремя, то и не знаю… Если и отбились бы, то немало потеряли бы людей. Всем хочется, чтобы вы остались!

Я развел руками.

– К сожалению… или к счастью, у меня дальняя дорога. А сюда заехал только по пути. Так что еще не знаю, задержусь ли дольше, чем на сутки, пока отдохнем после долгого пути и разузнаю дорогу дальше.

Он прямо смотрел мне в глаза.

– Постарайтесь задержаться. Леди Изабелла – гордая женщина. Она полагала, что герцог никогда ей не изменял. Впрочем, он в самом деле женился по любви.

Я сдвинул плечами.

– Это было давно. Наверняка еще до его женитьбы.

– Все равно. Некоторые женщины считают, что мужчины должны были хранить им верность заранее, еще с пеленок.

Он взглянул за мою спину, поморщился. Я оглянулся, из донжона ко мне торопливо спешит, едва не наступая на полы длинного цветного халата, дородный, как генерал в отставке, мажордом.

– Леди Изабелла, – почти выкрикнул он хорошо поставленным трубным голосом, – изволит пригласить вас, сэр Ричард, в главную залу. Позвольте, я проведу вас…

– Позволяю, – ответил я. – Бобик, за мной!

Мажордом замедлил шаг. На лице отразилась нерешительность.

– Милорд, – проговорил он убеждающе, – с собаками нельзя в главный зал.

– Да? – переспросил я. – Ладно, и эту обиду на общий счет запишем… Бобик, ты пока подожди меня здесь. Займись чем-нибудь… кур погоняй, Зайчика проведай. Не морят ли его здесь голодом? Судя по всему, здесь живут небогато.

Щека мажордома нервно дернулась, но спокойствие и невозмутимость он сохранял королевские, так мы прошли ко входу в северную башню. В обе стороны отпрыгнули слуги, на лицах испуг и замешательство. Я расправил плечи и вошел красиво и надменно, как входит в покоренный город император, хотя сердце трусливо тукает, а в черепе сшибаются десятки мыслей и сотня вариантов, как держаться и что говорить.

Двери распахнулись, я перешагнул порог несколько деревянно, ошалелый величием распахнувшегося роскошного простора. Немалый зал, справа и слева широкие лестницы из белого мрамора, перила толстые, из темного дерева и резные до невозможности. На полу дивной красоты ковер, так это метров двадцать на двадцать, а за ним еще один зал, широкие двери распахнуты в полумрак, оттуда блестит металл, словно под стенами два ряда рыцарских доспехов.

И что самое удивительное, чего нигде ни в одном замке еще не видел: по обе стороны двери в другой зал в деревянных кадках растут высокие не то растения, не то деревья. На стенах картины в золотых рамах, везде битвы и сцены охоты, что и понятно, как будто богатые феодалы что-то умеют еще, на потолке огромная люстра, свет причудливо преломляется в тысячах стекляшек, такой ровный и уверенный, словно электрический, но и не электричество, это видно, хозяин сразу демонстрирует, что магией здесь пользуются открыто.

Мажордом свернул налево, я понял, что наверх мне пока рано, рылом не вышел для хозяйских покоев, не каждый слуга имеет туда допуск, покорно прошел через целую анфиладу залов, роскошных и величественных, сразу же заметил главное отличие от дворцов Барбароссы или Шарлегайла: здесь чувствуется изысканность и недурной вкус. Если у Барбароссы всего лишь роскошь варвара, ограбившего богатых соседей, то здесь единство стиля, словно весь огромный комплекс выстроил один человек с чутьем художника. Или одна команда архитекторов, придерживающихся одного направления.

Залы не богаче, чем у Шарлегайла, но ощущение, что богаче намного. А возможно, и богаче, в том смысле что строение из простого гранита ценится выше, если дворец из мрамора рук Корбюзье строили узбекские гастарбайтеры. Я молча наслаждался, пока шли через залы, ощущение такое, словно разом из раннего Средневековья попал в позднее, а то и вовсе в эпоху барокко и прочей ренессанстности.

Дверь, перед которой мы остановились, тоже выглядит солидно, но не кричаще: коричневая, из старинного мореного дуба, с приколоченной на двери медной пластинкой с изображением крылатого коня. Я не понял, что это значит, но едва мажордом распахнул дверь, с порога осмотрелся, ничего особенного: кровать, стол с длинной лавкой, мощного сложения табурет, похожий на штангиста мирового класса.

– Сейчас принесут воду, – сообщил мажордом, – если хотите сменить одежду… вам дадут новую.

– Спасибо, – ответил я, – с удовольствием смою пот и грязь. Но одежду пока что оставлю свою. Не знаю здешних мод. Вдруг у вас пирсинг обязателен?

Он поклонился, ничуть не удивившись, что я не доверяю копаться в своем дорожном мешке, словно здесь иностранные шпионы бывают каждый день. Возможно, их всех селят в этот номер.

Едва дверь закрылась, я огляделся более внимательно, и хотя скрытых камер не обнаружил, но держаться нужно так, будто подсмотреть могут в любой момент. Сосредоточился, вызвал термозрение, оглядел внимательно помещение. Везде ровная розоватость, лишь в одном углу чуть-чуть темнее, самую малость. Отогнул ковер, так и есть, между гранитными блоками ввиду осадки здания появилась крохотная щель, тянет свежим воздухом.

Я неторопливо и уже умело снимал железо, горка металла в углу росла. Наконец я остался в рубашке, брюках и сапогах, вздохнул свободнее, но все-таки табурет перенес и поставил так, чтобы все время оставаться возле своих доспехов, а меч, молот и лук тоже на расстоянии протянутой руки.

Дверь распахнулась от толчка ногой, толстый как Тартарен слуга, покраснев от напряжения, внес большой таз. Вода колыхается, как растопленное масло. Я выждал, когда опустит на табуретку.

– Мыло здесь не полагается? Ладно, обойдусь конским скребком. Иди.

Слуга поклонился и молча вышел. Я сбросил рубашку, она растопырила рукава и полетела на ложе, как усталое и пропотевшее привидение. Из окошка приятно тянет сквознячок, вспотевшее тело радостно вскинуло руки, чтобы проветрило и в подмышечных впадинах. Ладони погрузились без плеска, пахнет приятно, что-то добавлено, хорошо бы изобрели какой– нибудь грязерастворимый гель…

Дверь открылась, вошла девушка с большим кувшином в руках, взглянула боязливо.

– Тебе чего? – спросил я.

– Милорд, – сказала она, запинаясь, – я… я полить вам воды…

Я кивнул.

– Давай. А спину потереть можешь?

– Как скажете, милорд.

Я наклонился над тазом, тонкая струйка экономно бежала по спине, по шее, затем побежала вдоль хребта вниз. Я дернулся, сказал, распрямляясь:

– Хочешь, чтобы у меня штаны промокли?.. Лей на шею!

Она сказала очень смиренно:

– Прошу прощения, ваша милость… У вас такая широкая спина, я промахнулась…

– Больше не промахивайся, – велел я строго. – Потри этой щеткой лопатки… Сильнее три, что ты такая хилая? Еще сильнее!

Она уже тяжело дышала, наконец сказала с досадой:

– У вас не чесотка, милорд?

– Грязь, – ответил я. – Не выношу грязи. А приходится глотать по дорогам. И по хребту потри… Еще, еще, не ленись!.. Распустили вас, как погляжу.

Она терла молча, сопела, наконец любопытство взяло верх, поинтересовалась:

– Милорд к нам надолго?

– Конь отдохнет, поеду дальше, – ответил я.

Она помолчала, спросила вдруг:

– А верно, что вы… сын герцога?

– Не имеет значения, – ответил я с небрежностью сына императора. – Лишь бы не сукин сын. Да и то… Вода кончилась? Зачерпни этой, лей на плечи.

Она сказала рассудительно:

– Ваша милость, зальем полы, у вас плечи больно широкие. Вы давайте сперва одно над тазом, потом другое…

Я послушно сдвигался, она лила и терла щеткой, довольно бестолково, вообще руки слабоваты, словно прислали хилую белошвейку. Да и слишком белые руки, ведь крепкий здоровый загар здесь считается признаком простолюдинства, а благородные люди избегают солнца, словно слизняки.

Она тяжело дышала, скребла, снова спросила:

– Милорд, как вам удалось… одному отогнать столько народу?

– Моя смерть в яйце, – ответил я. – Яйцо в утке, утка в зайце, заец… или заяц, как правильно? Ладно, не важно, лопоухий в медведе, топтыгин в хрустальном сундуке, сундук на вершине могучего дуба, дуб на острове Буяне, а остров Буян, что самое интересное, в такой стране, что никогда туда не добраться. Теперь все поняла?

Она поняла больше, чем я ожидал, щетка пошла скрести по мышцам спины с такой силой, что едва не сдирала шкуру, а злой голосок сказал над ухом:

– Милорд, вас, наверное, слишком много били и топтали, что вы стали таким злобным и недоверчивым.

– Милочка, – сказал я, – ты в своем уме? Я просто неболтлив. Суровая мужская неболтливость. Знаешь, давай лучше поговорим о твоих молочных железах. Они такие прелести, что я прямо сейчас готов…

Щетка шлепнулась в таз, обдав брызгами мое лицо. Девушка отстранилась, я не успел сказать и слова, как она пробормотала торопливо: