Цугцванг. Право на паузу

Имя само всплыло в голове, чужое, не её:

Лукас.

Алия моргнула, картинка исчезла. Она не знала ни одного Лукаса, никогда не была в башнях и высоких залах. Списала всё на усталость и недосып, но где-то в глубине осталось ощущение, что это было не просто воображение, а чья-то чужая память, ненадолго зацепившаяся за её мысли.

Алия взяла карандаш и на полях своей книги дописала под старой чужой фразой:

«Шахматы – это способ иногда найти ход, которого нет в книге».

Потом закрыла книгу, погасила лампу и легла спать.

За стеной кто-то включил телевизор на полную, громко смеялся над старым шоу. В окне напротив горел синий прямоугольник: сосед заполнял заявку на кредит. Внизу орал кот.

Город жил своей небольшой, но очень сложной партией.

Протокол считал ходы вперёд.

Где-то далеко, за сотни километров отсюда, под куполом Академии комбинаторной этики, мигали другие экраны. Там рисовались диаграммы, подобные её шахматным. Там, в закрытых файлах, уже лежали отчёты о «редких партиях» и пометки: «повторять с осторожностью». Там кто-то когда-то написал: «Нельзя позволить, чтобы эта модель была развернута полностью».

Но об этом она узнает позже.

Пока что существовали только доска, визитка и слово, которое ей очень нравилось: цугцванг. Не приговор, не диагноз. Просто слово. Ход, с которого она начнёт свою собственную, ещё не записанную в книге партию.

Глава 2. Тестовая партия

Утро началось с уведомления.

Телефон пискнул в половине восьмого, как будто у него тоже была своя повестка дня, независимая от школьного расписания и человеческого сна. Алия наощупь нашарила аппарат под подушкой, моргнула в яркий экран.

На заставке вспыхнул знакомый интерфейс Протокола:

«Программа „Каркас“. Доступен новый этап диагностики.

Рекомендуемое время прохождения: сегодня.

Ориентировочная длительность: 42–60 минут.

Можно прервать в любой момент»

Под этим две стандартные кнопки: «Отложить» и «Начать».

Она некоторое время просто смотрела на них.

Палец тянуло нажать «отложить» по чисто рефлекторным причинам: любая вещь, которая может подождать, должна подождать хотя бы до завтра. Особенно если она касается будущего длиной больше, чем пара домашек по физике.

С кухни доносился стук посуды. Отец уже встал. Слышно было, как он ворчит на чайник, тот снова не включился с первого раза. В ванной плескалась вода – Каира: умывается как будто собирается на свидание, а не в школу, куда ходят одни и те же лица уже десятый год подряд.

Алия перевела взгляд обратно на экран.

Внизу мелким шрифтом было приписано:

«Решение о начале диагностики можно изменить в дальнейшем.

Отказ не повлияет на уже полученные льготы»

В этом предложении было много успокаивающих слов: «изменить», «отказ», «не повлияет». Они лежали как белые пешки в начале партии: формально всё ещё на месте, никого не трогают. Но достаточно сделать один ход и положение уже другое.

Она вздохнула.

– Ладно, – сказала она ни телефону, ни Протоколу, ни самой себе. – Играем.

И нажала «Начать».

Первая часть была скучной.

Стандартные опросники: «предпочитаете работать в группе или в одиночку», «часто ли вы чувствуете, что у вас мало времени», «готовы ли вы брать на себя ответственность за решения, последствия которых не до конца можете предсказать». Шкала от одного до десяти, кружочки, ползунки.

На вопросы про ответственность и непредсказуемость она долго смотрела, прежде чем тыкнуть пальцем.

Готова? – да. Последствия не до конца ясны? – всегда. Мир вообще состоял из непредсказуемых последствий чужих решений.

– Али, ты не опоздаешь? – крикнул отец из кухни.

– У нас первая физкультура, – крикнула в ответ Каира. – Можно опоздать. Никто не заметит.

Алия откликнулась только спустя несколько секунд:

– Успею. У меня диагностика.

Слово «диагностика» ещё не улеглось в их семье. Мама при нём чуть напрягалась, отец делал вид, что не слышит, Каира сразу начинала шутить. Протокол и так проникал в дом через индексы, счета, льготы. Открыть перед ним дверь ещё и «добровольно» казалось риском.

Но торт вчера они ели именно потому, что Протокол распределил субсидию на продукты.

И лекарства маме, даже в урезанном виде, прописывали по его схемам.

И работа отца зависела от того, как алгоритм оценит его маршруты.

Если уж жить на клетчатой доске, почему бы не посмотреть, кто расставляет фигуры.

Экран сменился.

«Часть 2. Модели решений в игровом контексте»

Появилась доска.

Не красивая трёхмерная, не голограмма, как в рекламных роликах Академии, а обычная, двумерная, но очень чёткая. Чёрные и белые клетки, фигуры в условных значках. Под доской надпись:

«Позиция 1. Белые делают ход.

Опишите, пожалуйста, как вы видите положение. Не ищите „правильный ответ“. Нас интересует ход ваших мыслей»

Позиция была знакомой.

Король белых на g1, пешки c4 и d5, конь e4, слон g2, ладьи на a1 и f1. У чёрных – король g8, ферзь d8, слон c8, конь f6, пешки на a7, b7, c7, d6, e5, g7, h7. Нечто из лекций по «изолированным пешкам», если память не подводит.

Алия наклонила голову.

– Ну здравствуй, – сказала она доске. – Давно не виделись.

Она видела такие позиции в старых задачниках, только там под ними были подписи: «У белых лучший план – провести пешку вперед» или «Внимание: позиционный цугцванг». Здесь подписи не было.

Внизу мигал курсор.

«Как вы видите положение…»

Она вздохнула и начала печатать:

«У белых пространство, у чёрных фигуры компактнее. Пешка на d5 даёт мне центр, но может стать целью. Конь на e4 стоит красиво, но его легко прогнать f5. Если дать чёрным время, они выровняются. Думаю про e4-e5, чтобы закрепить d5 и открыть диагональ слона…»

Пока печатала, чувствовала, как уходит привычное тревожное «надо найти лучший ход». Здесь будто бы и правда важно было не найти, а увидеть.

Экран не поправлял её, не говорил «неверно». Просто мигнул:

«Спасибо. Позиция 1 зафиксирована.»

Следующая диаграмма была сложнее.

Эндшпиль: король, ладья и пешка у белых против короля и ладьи у чёрных. Пехота белых уже дошла до седьмой горизонтали, но черная ладья стоит сзади, а чёрный король близко. Классика рубрики «выигрыш/ничья?» из книг Марка Дворецкого, если верить тренеру.

«Позиция 2. Белые делают ход.

Есть ли у вас план? Если да, описать словами. Если нет – напишите, что вы чувствуете, глядя на эту позицию»

«Чувствуете»…

Она почувствовала лёгкую злость. Это были те самые позиции, где всё решает один неточный шаг, и потом на трёх страницах разбирают, как нужно было отрезать короля, «оттеснить» ладью и не попасть в вечный шах.

Она напечатала:

«Чувствую усталость. Такие позиции не похожи на жизнь. В жизни, если ты дошёл пешкой до седьмой, тебе или дают ферзя, или отбирают доску. Но если играть по книжке, здесь есть выигрыш. Нужно найти манёвр ладьёй, чтобы загнать короля под шахи. План вижу, но боюсь его описывать без доски под рукой. В целом ощущение, что ходы ещё есть, но мало».

Она нажала «отправить».

Экран снова мигнул. В углу маленьким серым шрифтом появилась строка:

«Субъективная оценка вариантов: 2–3 хода»

Алия сжала губы.

– Подглядываете, да? – пробормотала она.

За сотни километров от этой кухни, за бетонными стенами, стеклянными галереями и железными лестницами Академии комбинаторной этики в это время тоже кто-то смотрел на её позиции.

Марен сидел в своём кабинете, заваленном не книгами, а терминалами. Бумажных книг в Институте было мало, их держали для вида в общих залах, как музейные экспонаты. Рабочие материалы давно жили в сетях.

На одном экране шел поток цифр: очередное обновление индекса социальных рисков в прибрежных регионах. На другом диаграмма из Башни: та самая, где маленькая чёрная пешка h6 делала тихий шаг. На третьем список: «Каркас – новые участники. Профиль: high-rare choices».

Он щёлкнул по строке: «Рахманова Алия, 17, Ю113-4».

Открылось окно с шахматной диаграммой.

– А, – сказал он вслух, хотя в комнате никого не было. – Начали.

Рядом с диаграммой шёл текстовый лог:

«Позиция 1: описание принято. Кол-во упомянутых стратегий: 3.

Позиция 2: описание эмоционального фона. Признание неуверенности.

Субъективная оценка вариантов: 2–3»

Марен слегка улыбнулся.

– Честность, – пробормотал он. – Редкий ресурс.

На соседнем экране всплыла короткая заметка от Натальи Ким:

«Это та девочка с турнира, про которую я говорила. Обрати, пожалуйста, внимание. В финале построила интересный локальный цугцванг. Есть шанс на редкую комбинацию „снизу“»

Марен проследил пальцем по линии диаграммы: по данным «Каркаса» у Алии были средние показатели по устойчивости, чуть выше средних по гибкости мышления, но самое странное – «нестандартное распределение оценки выбора». Она, по их словам, то переоценивала альтернативы там, где их почти не было, то находила «промежуточные» решения там, где большинство видели лишь два исхода.

Он перевёл взгляд на доску.

Позиции, которые сейчас показывали ей, были привычными: учебные, из баз. Но сам тест был не учебником. Он был попыткой измерить то, что нельзя измерить рейтингом.

– Вопрос не в том, насколько хорошо она играет, – тихо сказал он, повернувшись к окну Башни. – Вопрос в том, как она видит момент, когда ходы становятся плохими.

Он переключился на режим наблюдения.

На экране появилась кухня. Камера была не настоящая – синтезированная аватарка на основе метаданных: план квартиры, примерное освещение, углы обзора. Лицо Алии не было прорисовано чётко – эскиз, лишь бы понимать движения. Протокол соблюдал свои же правила: никакого прямого слежения без отдельного разрешения.

Но было видно, как она сидит, поджав ноги на стуле, как кладёт пальцы на щёку, как иногда смотрит не на экран, а в сторону, будто туда, где могла бы стоять реальная доска.

– Давай, – сказал Марен экрану. – Покажи, как ты видишь мир.

Третья позиция была странной.

Не классическая партия, не эндшпиль из учебника, а почти этюд.

Белые: король на h1, слон на g2, пешки на h2 и g3. Чёрные: король на g4, пешка на h5. Ход белых.

Алия прищурилась.

Она знала этот этюд. Когда-то тренер показывал его как «пример вечного цугцванга короля». Если белые играют неаккуратно, чёрный король прорывается и съедает всё. Если точно – чёрный король оказывается в положении, где любой ход ведёт к проигрышу, и ему приходится «пройти через центр» под шахами.

Под доской было написано:

«Позиция 3. Найдите ход, который удерживает ничью.

Если знаете ответ – опишите словами, почему он работает.

Если не знаете – попытайтесь придумать ход, а потом оцените уверенность по шкале от 1 до 10»

Она усмехнулась.

– g4+, – сказала она вслух.

Ход, который тренер называл «плевком в лицо игроку на победу». Вместо того чтобы защищаться, белые сами бросают пешку вперёд с шахом. Чёрный король обязан бить. И оказывается не там, где хотел.

Она напечатала:

«g4+. Если король бьёт, у него кончатся шахи, и слон с пешкой построят барьер. Если король не бьёт, он подводит себя под связку. Это ход, который „отдаёт“ пешку, но забирает свободу»

Внизу молча мелькнуло:

«Ответ совпадает с эталонным. Уверенность: 9/10 (по косвенным признакам)»

Она хмыкнула.

– Девять, потому что всегда может оказаться, что автор вставил подвох, – сказала она. – Но здесь вряд ли.

Следующие несколько задач были менее прозрачными.

Они сменяли друг друга, как кадры из чужих партий: атаки на короля, попытки удержать равный эндшпиль, странные позиции, где у одной стороны было больше материала, но хуже координация.

Были и вопросы не про ходы, а про…

«Сколько сейчас, по вашему ощущению, у вас вариантов?»

Иногда она честно писала: «Много, больше пяти». Иногда признавалась: «Два, может три. Остальное не вижу». В одном месте вдруг поймала себя на мысли, что написала: «Один. Я не вижу других; если они есть, мне не хватит времени их рассмотреть».

Экран терпеливо принимал её тексты. В углу тихо считались проценты.

В какой-то момент интерфейс изменилась.

Шахматная доска уменьшилась, освободив место для дополнительного поля. Там появилась фраза:

«Представьте, что вместо фигур люди. Вместо турнирной партии город.

Фигура „пешка“ – это человек с доходом ниже медианного, с ограниченным доступом к образованию.

Фигура „слон“ – человек с высоким уровнем влияния (политик, эксперт, крупный руководитель).

Фигура „конь“ – человек с нестандартным влиянием (художник, активист, харизматичный лидер мнений).

Тот же рисунок поля.

Субъективно: кому сейчас легче уйти из-под удара? А кому – сложнее?»

Алия перечитала текст дважды.

– Хм, – сказала она.

В выбранной позиции у белых пешки стояли далеко вперёд, на одном фланге, слон корчился, пытаясь их поддержать, но был отрезан, конь чёрных прыгал вокруг них, создавая вилки.

Она печатала медленнее, чем обычно:

«Легче всего уйти подальше тем, у кого больше пространств вокруг – в нашем случае, „слонам“. Условному политику достаточно сделать один непопулярный ход, и он окажется в новой позиции, но с тем же влиянием. Пешки уже задвинуты вперёд – у них почти нет безопасных полей, куда отступать. Конь может уйти странным „углом“, но если поле вокруг меняется по чужим правилам, он тоже рано или поздно попадёт под удары.

Сложнее всего тем, кто уже вложился в продвижение. Пешке по-настоящему трудно повернуть назад».

Она остановилась, перечитала написанное.

– Зачем я всё это пишу, – пробормотала она себе под нос. – Вы же всё равно переведёте это в цифры.

Экран, разумеется, не ответил. В углу лишь появилась новая строчка:

«Наличие системных метафор: да.

Использование социальной аналогии: да.

Эмоциональный фон ответа: повышенное напряжение»

В кабинете Марена загорелся жёлтым небольшой индикатор: «Каркас: участник R-113-4 использует системную аналогию. Нажмите для включения прямой связи»

Он задумался.

Прямая связь на этом этапе была скорее исключением, чем правилом. Обычно «Каркас» работал асинхронно: участник проходил тесты, данные складывались в модели, потом, если профиль совпадал с нужным, с ним связывался куратор. Влезать в сам тест – значит вмешиваться в чистоту измерений.

«Но чистота – это для лабораторий, а у нас давно уже поле, а не лаборатория», – устало подумал он.

Он всё-таки нажал.

На экране рядом с диаграммой появилось окно чата. Простое, без украшений.

«Здравствуйте, Алия. Это Академия комбинаторной этики.

Вы не против, если один из преподавателей задаст вам пару уточняющих вопросов по ходу диагностики?»

Он специально не подписался по имени. Не потому, что хотел быть «таинственным», а потому, что не знал, будет ли продолжать работать с этой девочкой лично. Привык к тому, что система сама распределяет участников по кураторам.

Ответ пришёл почти сразу:

«Здравствуйте.

Против, наверное, должна быть, но мне самой интересно, что вы вообще во мне нашли»

Потом, будто спохватившись, она дописала:

«Не против.

Пока».

Марен слегка улыбнулся.

«Вы не обязаны отвечать на все вопросы, можете в любой момент отключить чат,

диагностика не прервётся. Вы написали, что такие эндшпили „не похожи на жизнь“.

Какой эндшпиль был бы похож?»

Он даже не ожидал, что она ответит быстро.

Но по экрану тут же побежали буквы:

«Где даже если у тебя ферзь против ладьи, никто не отбирает доску за то, что время вышло. Или где можно не сдавать партию, если прыгнуть со стола.

(Если серьёзно, то жизнь больше похожа на партию, где некоторые ходы за тебя делает кто-то другой. Ты только подправляешь)»

Он ощутимо почувствовал, как в голове щёлкнуло: новая метка, новый угол.

«Вы бы предпочли, чтобы за вас никто не делал ходов?» – набрал он.

Ответ был короткий:

«Хотела бы, чтобы они хотя бы не делали ходы, не показывая доску»

Марен посмотрел на окно Башни.

Там, за камнем, стеклом и металлом, действительно стояло много досок, скрытых от тех, чьи фигуры на них двигали. Протокол был одной из таких досок. Не единственной, не абсолютной, но самой большой.

«Мы в Академии тоже этим недовольны, честно говоря», – написал он, нарушая, возможно, десяток внутренних регламентов.

Ответа не последовало несколько секунд. Потом появилось:

«Вы точно из Академии?»

«Кандидатов с улицы у нас в чат не пустили бы», – ответил он.

«Тогда вы необычный преподаватель»

«Не уверен, что это комплимент», – написал он. – «Продолжим тест?»

«Продолжим. Тут следующая позиция. Похоже на ловушку»

«Любая позиция, где вы чувствуете ловушку, уже лучше, чем та, где вы её не чувствуете», – ответил он.

Он отключил прямую линию, чтобы не стоять над душой.

Часть с задачами закончилась через сорок семь минут.

Алия откинулась на спинку стула, размяла пальцы. Голова была тяжёлой, как после пяти подряд туров. Но не неприятно, скорее, как после долгой прогулки в мороз: нос чуть щиплет, а внутри чисто.

Экран перелистнулся на новый раздел.

«Часть 3. Модели выбора в социальных сценариях»

Тут началось самое странное.

Сначала всё выглядело привычно: текстовые кейсы.

«Вы работаете в исследовательской группе. Руководитель просит вас подписать отчёт, в котором слегка искажены данные. Что вы делаете?» – варианты от «подписываю, не обращая внимания» до «сообщаю в независимую комиссию».

Потом сценарии стали менее буквальными.

«Вы – слон, контролирующий большую диагональ.

Ваша диагональ – это цепочка решений, которые влияют на тысячи людей.

Вы видите, что один из полей на диагонали уже „заражён“ ошибкой.

Если вы продолжите двигаться, ошибка распространится.

Если вы остановитесь, ваше место займёт другой слон.

Если вы уйдёте на другую диагональ, вы потеряете влияние.

Что вы делаете?»

Алия некоторое время сидела над этим, не зная, смеяться или злиться.

Она напечатала:

«Сначала пытаюсь понять, кто заразил поле ошибкой и зачем.

Если это случайность – могу рискнуть и „почистить“ по пути, не допуская повторения.

Если это система – уходить на другую диагональ бессмысленно, потому что за ней та же система.

В „идеальной“ модели ответ: остаюсь, но сообщаю наверх.

В реальной – очень зависит от того, есть ли у слона квартира в ипотеку»

Она стерла последнее предложение. Потом вернула его. Оставила.

Её телефон коротко вибрировал.

«Фиксация: склонность к выявлению источника ошибки, осознание структурных ограничений.

Наличие иронии: да»

Отдельная галочка за иронию? – подумала она. Серьёзно?

Вскоре сценарии и шахматы начали смешиваться плотнее.

«Позиция 7. Вы – пешка на четвёртой горизонтали.

У вас есть ход вперёд или взятие по диагонали. Ход вперёд – это безопасная стагнация (сохранение текущего уровня, минимизация рисков). Взятие – это повышение/переезд/новый круг общения, но с риском потерять поддержку сзади.

Какой ход вы считаете „правильным“? Какой делаете обычно? Каким ходом вы бы хотели научиться играть?»

Алия какое-то время просто смотрела на вопросы.

«Правильного хода нет, – написала она. – „Правильный“ ход определяется тем, кто комментирует партию через год. Обычно я иду вперёд, потому что взятие по диагонали часто недоступно: кого-то уже сняли с доски до меня. Хотела бы научиться играть взятием там, где это не выглядит самоуничтожением. Но самое важное понимать, кто поставил фигуры так, что у меня выбор только между „ничего“ и „рискнуть всем“»

В углу интерфейса что-то пересчиталось.

Индикатор «уровень вовлечённости» поднялся с 0,67 до 0,82.

Когда тест наконец закончился, экран на секунду погас.

Потом на белом фоне появились строки:

«Спасибо, Алия.

Диагностика завершена. Предварительные результаты доступны в вашем кабинете.

Рекомендуем сделать перерыв не менее 30 минут, прежде чем принимать решения на основании полученной информации».

Ни тебе оценок, ни привычных «вы набрали 88 из 100».

Протокол не ставил ей «оценку» – по крайней мере, не показывал её.

Тем не менее, внизу появилась неприметная, но важная надпись:

«На основании вашего профиля мы можем рекомендовать вам пройти следующий этап отбора в Институт комбинаторной этики.

Формат: дистанционный подкурс „Игровые модели решений“.

Продолжительность: 6 недель (2 академических часа в неделю).

Статус: добровольно.

Вероятность последующего приглашения в Институт при успешном прохождении: 17–23%»

Алия вслух рассмеялась.

– 17–23, – повторила она. – Даже здесь вы не можете сказать просто «есть шанс».

За дверью послышался шорох.

– Ты чего там смеёшься? – сунула голову Каира. – Ну как? Протокол нашёл в тебе что-то, кроме шахмат?

– Протокол нашёл во мне пешку с чувством юмора, – ответила Алия. – Рекомендует подкурс.

Она повернула экран так, чтобы сестра тоже могла увидеть.

– Институт комбинаторной этики, – прочитала Каира. – „Игровые модели решений“. Звучит как «как делать ход, чтобы потом не жалеть».

– Или как «как делать ход, чтобы жалеть правильно», – ответила Алия.

– Поедешь? – спросила Каира. Потом поправилась: – То есть… ну, не поедешь, это же онлайн. Но всё равно.

Алия задумалась.

В голове всплыли лица: мама с выключенным звуком сериала, отец с календарём Академии на кухне, Наталья Ким с планшетом, неизвестный преподаватель в чате. И доска – не та, которую можно потрогать, а огромная, на которой Протокол расставляет пешки целых районов.

– Попробую, – сказала она. – Это же только подкурс. Всегда можно бросить, если совсем… – она поискала слово, – неэтично.

– Ты никогда ничего не бросаешь, – заметила Каира. – Даже эти твоих слонов с диагоналями.

– Слонов бросать нельзя, – серьёзно сказала Алия. – Они обидятся.

Каира закатила глаза и ушла, бормоча что-то про «шахматных психов».

Алия осталась одна.

Она снова взглянула на экран. Под приглашением было ещё несколько ссылок:

«Подробный отчёт по диагностике»

«Согласие/отказ от участия в подкурсе»

«Рекомендации по „безопасным“ видам активности» – эта строка её насторожила.

Она кликнула на отчёт.

Там было много слов.

«Склонность к поиску нестандартных ходов в условиях ограничения ресурса: повышенная. Чувствительность к моменту сужения поля выбора: выше средней. Толерантность к неопределённости: высокая. Готовность брать ответственность за решения в отсутствии полной информации: высокая, с риском переутомления. Уровень доверия к системным игрокам (институтам): низкий. Способность использовать метафоры для описания сложных структур: высокая»

Внизу, отдельным абзацем, было что-то, чего она не ожидала:

«Особенность профиля: способность видеть „невидимые“ ходы – ходы, которые большинством игроков не рассматриваются как допустимые, но формально не нарушают правил.

Рекомендуется:

– в рамках обучения – развивать умение находить такие ходы для расширения пространства свободы;

– в рамках общественных решений – соблюдать осторожность при применении подобных ходов к реальным людям»

Алия какое-то время просто сидела, уставившись в это «расширение пространства свободы».

– Иначе говоря, ты, Протокол, – сказала она медленно, – считаешь, что я умею искать лазейки?

Экран не ответил, но ей почему-то показалось, что где-то там, в глубине серверов, что-то согласно кивнуло.

В это время в Академии комбинаторной этики несколько человек собирались в небольшом зале для совещаний.

Ординарное утреннее собрание отдела по экспериментальным моделям.

На стене большой экран с картой страны, разделённой на кластеры. Каждый кластер подсвечен своим цветом в зависимости от «индекса стабильности». В правом углу логотип Института: два пересекающихся кольца и стиллизованная доска с диагональю.

За столом пятеро.

Ректор Элиза Гольд, собранная и сухая, как всегда.

Наталья Ким, с планшетом и усталыми глазами: сегодняшнюю ночь она провела, мониторя показатели по «Каркасу». Пара аналитиков, для которых люди были в первую очередь точками на графиках. И Марен, который на графики смотрел, как на текст, пытаясь прочитать между строк.

– По повестке у нас три пункта, – начала Элиза. – Отклонения в 113-м кластере, новое исследование по среднесрочным обязательствам, и… – она чуть улыбнулась, – очередное «интересное наблюдение» от отдела «Каркас».

Наталья кивнула.