Цугцванг. Право на паузу

Марен пальцем коснётся этой строки. Потом возьмёт мел и рядом добавит:

«Эксперимент прерван на последнем тихом ходе. Партия не доведена до конца».

Он постоит ещё немного, отбросит мел и выйдет, выключив свет.

Башня Редких Партий погрузится в темноту.

Доска останется стоять в центре зала. Фигуры застынут в той самой позиции, где маленькая чёрная пешка только что сделала тихий шаг. В проводах под столом ещё долго будут дрожать остаточные импульсы недавнего соединения.

Город за стенами Академии уснёт в своём привычном сетевом гуле, не подозревая, что на один вечер оказался для кого-то чужим полем.

Партия будет занесена в закрытый архив. Её разобьют на диаграммы, разнесут по разным базам, спрячут под нейтральными названиями. В описании поставят штамп: «не использовать вне строгих лабораторных условий».

Так они решат.

И только один человек, записывая пометку в личном дневнике, сформулирует это иначе:

«Редкая партия. Нельзя позволить, чтобы кто-то когда-нибудь сыграл её полностью».

Разумеется, кто-то когда-нибудь попытается.

Глава 1. Ход, которого не было в книге

В ее возрасте уже не верят в чудеса, но она всё ещё верила в редкие партии.

Алия сидела над доской, опершись подбородком о кулак, и смотрела не на фигуры, а на пустые клетки вокруг них.

Фигуры уже почти всё сказали.

Белые – её – застряли. Конь на f3, слон на g2, ферзь нервно мечется между d1 и c2 последние три хода. Чёрные пешки подползли так близко, что казалось, ещё немного и они переползут через края доски и рассыплются по столу.

– Твой ход, – напомнил судья.

Его голос был усталым, как лампы под потолком районного Дома культуры. «Центр стратегической подготовки молодёжи», по новой табличке при входе. По старой, выцветшей, – просто «ДК „Юбилейный“».

Зал пах пылью, перегретым пластиком и чем-то жареным из буфета. Ряды складных стульев, несколько столов для зрителей, стенд с логотипом городского отдела Протокола – три пересекающиеся кривые, складывающиеся в аккуратную букву П. Под логотипом слоган: «Мы считаем ходы вперёд». Рядом старый плакат, не снятый только потому, что до него лень дотянуться лестницей: мальчик и девочка над доской, надпись «Шахматы – гимнастика ума».

На табло над доской были всего две строки:

Областной отборочный турнир. Финал.

Белые: Алия Рахманова. Чёрные: М. Гусев.

Чёрные у Гусева были солидные. Как и положено победителю прошлого года: рейтинг, тренер из Центра, подготовка по базам Протокола. Его партия была аккуратной, респектабельной. У Алии – стипендия на школьные обеды. И отец, который сказал: «Сходи, конечно. Вдруг заметят».

Вроде заметили.

Сейчас в небольшом зале было человек сорок. Половина – родители, сидящие ближе к дверям, чтобы успеть на автобус. Пара местных журналистов – телефон на штативе, светящийся круг лампы. Сотрудница районного узла Протокола в сером, с браслетом на запястье посолиднее, чем у остальных. Она время от времени косилась не на доску, а на экран планшета, где по живым данным обновлялась какая-то кривая.

И, конечно, тренеры. Толпа взрослых мужчин в свитерах, рубашках, с разной степенью лысины и разной степенью презрения к чужой подготовке.

Алия их почти не видела. Всё внимание на доске.

Её ладья на е1 казалась сейчас единственной фигурой, которая ещё хочет жить. Всё остальное похоже на «позиционно проиграно, но шансы есть». В голове крутились обрывки из книг:

«Худшее, что может сделать начинающий – это поверить, что позиция ясна».

«Настоящий цугцванг редко выглядит устрашающе. Часто он почти красив».

Это была не та позиция.

– Ну, давай уже, – не выдержал Гусев. – Мы же не в классику играем.

Контроль был быстрый, но не блиц: пятнадцать минут на партию плюс пять секунд за ход. У него на часах ещё было прилично, у неё меньше трёх. Но дело было не в этом.

Алия взяла коня, поставила в центр ладони и не пошевелила.

Если бы это была просто партия, подумала она, я бы сдалась. Или пошла бы в грубую тактику. Сломала бы позицию и посмотрела, кто первый ошибётся. Но это не просто партия. Это билет.

Билет не в Академию, нет. Её туда пока даже никто не звал. Билет на следующий уровень отбора. На столе возле судьи лежала тонкая папка с логотипом Института комбинаторной этики. Та самая, про который в новостях говорили: «мозг Протокола», «главный научный центр», «контур этики решений».

В папке было письмо: победителю регионального турнира предлагалось пройти «расширенную диагностику когнитивного профиля» в дистанционном формате. Это звучало сухо. По сути – шанс, которого никто из их города ещё не получал.

Она перевела взгляд на позицию.

Чёрный король спрятался на g8, прикрытый пешками g и h. Слон b7 смотрит по диагонали на g2, как прожектор. Конь f6 прыгает в голове на g4, h5, e4, как надоедливое насекомое.

Её пешка на d4 вышла вперёд ещё в дебюте – по привычке. Она любила пешку «d». Она любила начинать как Нимцович против Земиша: пешка в центр, конь на f3, c4, g3, слон g2. Ей нравилось, как фигурки раскладываются по полям, будто кто-то аккуратно раскладывает стеклянные камешки на светлом столе.

Только она знала, что там, в знаменитой партии 1923 года, белые сыграли cxd5 на девятом ходу, – естественно, правильно, по учебнику. А Нимцович потом сделал вид, что согласен, а сам построил ту самую позицию, где у белых вроде бы есть ходы, а на самом деле каждый хуже предыдущего.

Цугцванг в середине партии, с уважением писал старый автор в потёртой книге, которую Алия когда-то украла из шахматного кружка.

Сейчас на её доске тоже что-то вроде середины. И что-то вроде цугцванга. Только без гения Нимцовича и без комментариев.

– У тебя две минуты, – напомнил судья.

Алия глубоко вдохнула.

Она не видела комбинации. Совсем. Не было никакого «ферзь бьёт пешку, шах, связка и мат в четыре». Было ощущение, что позиция уже решена, но решение спрятали не в тактике, а в логике.

Она всё-таки убрала ладонь с коня. Пальцы на секунду зависли над пешкой «h».

Тихий ход. Пешка на одну клетку вперёд. Без шаха, без взятия, без угрозы.

В книге про Нимцовича был такой момент: когда кажется, что пора жертвовать ферзя, он тихо переставляет пешку. И комментатор пишет: «Здесь большинство играло бы резко. Нимцович просто спросил позицию: „А что ты сделаешь, если я подожду?“»

А если я подожду? – подумала Алия. Что он сделает?

Она не была Нимцовичем. Она была девочкой из микрорайона «Южный», где шахматный клуб делил помещение с кружком «3D-моделирование для пенсионеров».

Но пешка «h» попросилась вперёд.

– h3, – сказала она и щёлкнула часами.

Судья фыркнул так, что услышал ближайший ряд. Кто-то в зале шепнул: «Что это вообще?». Тренер Гусева потянулся к таблице, готовый фиксировать ничью через десять ходов.

Только Гусев вдруг замер.

Ход был, в общем-то, нестрашный. Профилактика. Снятие конь g4. Так ходят все, когда боятся мата в два.

Но в этой позиции…

В этой позиции ход «h3» закрывал единственную форточку для её короля. Лишнее ослабление, слабость по белым полям, всё как в книжках. Гусев это знал. Он это видел. И именно поэтому он не понимал, почему ему так не нравится любой ход, который он собирался сделать.

Он уставился на доску.

У него было шесть минут. Вполне достаточно, чтобы аккуратно подтянуть фигуры, поменять одну из ладей, забрать эту слабость на h3 в нужный момент и дожать в техническом эндшпиле. Рейтинг, тренер, база Протокола на его стороне. ДК «Юбилейный» и его пахнущий рыбой буфет на её.

Алия в это время смотрела не на доску, а чуть выше. На отражение в стекле часов.

В отражении позиция выглядела иначе. Чёрные фигуры казались чуть тяжелее, чем белые. Как будто привязаны к полю невидимыми нитями. Каждый раз, когда Гусев тянул руку к пешке или коню, нити натягивались, и она почти физически слышала тихий звон.

Если он пойдёт f4 – я бью. Если он пойдёт ферзём, у меня есть Sc5. Если он просто подождёт – у меня тоже есть ход. Но – какой?

Её h3 был не гениален. Он просто сдвинул момент истины на один ход.

Гусев выбрал «по-человечески»: полез вперёд.

– f4, – сказал он. Палец чуть дрогнул. Он щёлкнул часами слишком резко.

На секунду показалось, что весь зал тоже щёлкнул. Несколько голов повернулись к доске, тренеры придвинулись ближе.

Алия не двигалась. Внутри было неожиданно тихо.

Он сделал тот ход, на который я надеялась, подумала она без удивления. Теперь либо я нахожу всё, либо нет.

Она взяла коня. В голове мелькнула картинка из старой книги: позиция из партии Земиш – Нимцович на диаграмме. Под ней подпись: «Белые делают естественный ход, после чего их положение становится объективно проигранным».

Её рука двигалась сама.

– Sc5, – сказала она.

Конь прыгнул на поле, одновременно напав на ферзя и пешку е6. Ничего особенного. Классический прыжок, который стоит в любом учебнике разве что на третьей странице. Если бы не одно «но»: вдруг стало видно, что у чёрных нет нормального хода.

Ферзь под боем, отойти на свободное поле значит оставить провал на е6. Закрыться слоном – попасть под тактику на d5. Прогнать коня пешкой «b» – открыть диагональ, на которой слон g2 врежется в их короля.

Чёрные ходов имели множество. Хороших среди них не было.

– Так… – протянул тренер Гусева так тихо, каким обычно произносят матерное слово, но не до конца.

Сотрудница узла Протокола подняла голову от планшета.

На секунду все увидели то, что видела Алия: как пространство вокруг чёрного короля сжалось. Не до матовой сетки, нет. До странного, почти невидимого цугцванга. Ходы есть, но каждый – уступка.

Гусев сморщился.

– Ладно, – буркнул он. – Ферзь d6.

Это был не худший ход. И, возможно, лучший, если верить компьютеру. Но у Алии не было компьютера. Была партия, которую она когда-то выучила наизусть: там тоже ферзь делал вид, что держит позицию, а потом оказывалось, что держать уже нечего.

Дальше было легче.

Она пошла слоном на h3, засунула ладью на «е», где она наконец почувствовала себя в деле, и, когда всё устаканилось, пожертвовала качество на d5. В той старой партии Нимцович тоже жертвовал качество – ладью за слона, чтобы полностью лишить соперника ходов. Алия не была уверена, что делает всё правильно. Она просто видела ту же сетку над доской.

Через пять ходов белые фигуры стояли не идеально, но стройно. Чёрный король оказался на g7, зажатый собственными пешками. Ферзь Гусева осиротел на фланге. Ладьи не могли найти ни одной открытой линии, не попав под конь.

– Всё, – тихо сказала Алия и, прежде чем могла передумать, толкнула пешку «е» вперёд. – e5+.

Первый и последний шах в партии. В зал он вошёл как крик.

Гусев посмотрел на доску, потом на судью.

Он понимал, что ещё не мат. Что где-то, возможно, есть спасение. Но он чувствовал, как поле вокруг него уже сжалось до такой степени, что каждый следующий ход будет только хуже.

Он снял короля с g7, положил на бок.

– Сдаюсь, – хрипло сказал он.

В зале повисла пауза. Кто-то из родителей пробормотал: «Ну вот…», кто-то захлопал неуверенно, словно проверяя, не рано ли.

Судья потёр переносицу, посмотрел на часы.

– Белые победили, – объявил он. – Рахманова – первое место.

Имя прозвучало чужим. Как будто он назвал кого-то ещё.

Алия ещё несколько секунд смотрела на доску. Позиция была красивая. Не «матч века», не доска для учебника, но что-то в ней было – это лёгкое ощущение, когда фигуры словно сами встали куда надо.

Это не я сыграла, подумала она. Это партия была уже здесь. Мне просто дали её доиграть.

Сотрудница узла Протокола подошла к столику, взяла со стойки папку с логотипом Института, открыла, заглянула внутрь и кивнула:

– Поздравляю, – сказала она. – Вы показали очень интересный профиль решений. Особенно в конце. Вам придёт письмо.

– Спасибо, – сказала Алия, не до конца понимая, за что именно её поздравляют: за ход конём, за цугцванг или за профиль.

Она поднялась.

Руки дрожали чуть-чуть. Но это было приятно: дрожь после прыжка, когда ты всё-таки долетел до второй половины крыши.

Отец махал ей из дальнего ряда. Он был в старой куртке, из кармана торчала упаковка дешёвых сигарет, глаза блестели. Младшая сестра, Каира, вцепилась в спинку стула, подпрыгивая.

– Али! Али, ты видела?! – кричала она. – Он просто… просто сам упал!

Фигура короля действительно лежала не так, как положил её Гусев. Кто-то задел стол, когда толпа сдвинулась, и маленький деревянный король перекатился ближе к краю.

Алия подняла его, поставила обратно. На секунду ей захотелось сделать обратный ход. Взять обратно пешку «h», коня на c5, всё. Посмотреть, как сложилась бы жизнь, если бы она сыграла как все: «h3» не поставила, а сыграла безопасно.

Но шахматы так не работают. И жизнь тоже.

Награждение было быстрым и немного неловким.

Им выдали грамоты – плотная бумага, герб области, подпись начальника отдела спорта, отсканированная с прошлогоднего бланка. Победителям конверты. У Гусева конверт был чуть толще: городской приз, даже за второе. У Алии – тонкий, но тяжёлый: там лежало приглашение на диагностику Института и пластиковая карточка с логотипом Протокола.

– Это что? – спросил отец, когда они уже уходили из зала.

Сотрудница в сером, та самая, догнала их у выхода.

– Талант-карта, – пояснила она. – Статус участника программы «Каркас». Ваши решения сегодня… – она бросила короткий взгляд на планшет, – показали необычные закономерности. Мы хотели бы предложить Алие расширенную работу с нашими модулями.

– Это как? – нахмурился отец. – Как… социальный контракт?

– Нет, – улыбнулась она. Улыбка была отработанной. – Это не обязывает. Пока. Просто дополнительные задания, обучение, онлайн-семинары. Если показатели подтвердятся, мы можем рекомендовать вашу дочь в Институт комбинаторной этики.

Слово «Институт» прозвучало как имя страны, в которую не ездят на автобусе.

Отец кашлянул.

– Это… та Академия, где… – он запнулся, – где Протоколы делают?

– Там исследуют модели, на которых основаны Протоколы, – поправила сотрудница. – И следят, чтобы решения оставались этичными.

Каира фыркнула.

– Ага, – сказала она. – «Этичными». Как когда маме урезали лекарства, потому что «модель показала, что в среднем хватает».

Отец бросил на неё строгий взгляд.

– Каира.

– Простите, – быстро сказала женщина. – Я не занимаюсь зоной здравоохранения. Но если ваша дочь пройдёт диагностику, это может изменить многое. Для вас тоже. – Она посмотрела на Алию, и в её взгляде впервые появилось что-то живое. – Вы сегодня, по сути, построили локальную модель цугцванга. Без грубых ошибок, без риска. Это… редкий профиль.

– Так это всё из-за шахмат, да? – спросил отец. – Не зря, значит.

– Шахматы – это один из инструментов, – кивнула она. – Протоколу важно понимать, как человек принимает решения в условиях неполной информации. Вы… – она снова взглянула на планшет, – вы долго не видели выигрыш, но всё равно не пошли в ничью. И не сдались. Любопытно.

Алия почувствовала, как ей хочется одновременно улыбнуться и спрятаться.

– Это просто партия, – сказала она.

– У нас ничего не бывает «просто партией», – мягко ответила женщина. – Особенно в Институте.

Она протянула визитку. На гладком пластике – то же самое П, три кривые линии. Имя: Наталья Ким. Региональный куратор программы «Каркас».

– Подумайте, – сказала она. – Срок действия приглашения тридцать дней. Диагностика проводится онлайн. Никаких поездок.

Отец спасибо не сказал, только кивнул. Каира закатила глаза. Алия сунула визитку в карман.

У выхода из ДК снег уже почти растаял. Ноябрь в этом году был странный: то серый дождь, то внезапные хлопья, то жара, как в сентябре. Это списывали на климатические сдвиги, на старые ошибки, на всё подряд, но никто уже не пытался исправлять, только адаптировать.

Протокол говорил, что адаптация дешевле.

Дом был на окраине. Девятиэтажка из тех, что в старых документах значились как «типовая серия-87», а в новых как «жилая единица кластерного массива №113». Лифт не работал два года. Соседку из шестой квартиры давно переселили в «центр интеграции пожилых», но её цветы на подоконнике до сих пор кто-то поливал.

По дороге отец молчал. Он вообще говорил мало, особенно после того, как маме урезали лекарства.

– Пап, – не выдержала Каира. – Ну скажи ты хоть что-нибудь. Али сегодня выиграла. Это же… ну, круто же.

Отец остановился, почесал шею под воротником куртки.

– Круто, – сказал он.

Он улыбнулся, и от этой улыбки Алии стало тяжело и светло одновременно.

– Ты молодец, – добавил он. – Я… я горжусь.

Это было важно. Даже важнее визитки, конверта и логотипа Института.

В подъезде пахло тем же, чем всегда: сырой штукатуркой, кошачьей шерстью, чужим варёным супом. На первом этаже, под батареей, спал соседский пёс, который считал себя сторожем. Он лениво поднял голову, увидев их, махнул хвостом.

В квартире было тесно, но тепло. Маленькая кухня, ещё меньшая гостиная, где стояли две диван-кровати. Мамина комната оказалась открыта: она сидела на краю кровати, в халате, волосы собраны на макушке, в руках планшет с каким-то сериалом. На экране кто-то кричал и плакал, но звук был выключен.

– Ну? – спросила она, не досмотрев сцену до конца.

– Выиграла, – сказал отец.

– Знала, – сказала мама.

Она сказала это так спокойно, будто речь шла не о финале турнира, а о том, что Алия вынесла мусор.

– Поздравляю, – добавила она. – Пройдёшь диагностику?

– Не знаю пока, – честно ответила Алия.

– Там, может, и с лекарствами помогут, – сказала Каира, слишком громко.

Мама нахмурилась.

– Не надо, – отрезала она. – Не надо ничего связывать. У них всегда сначала красиво, потом…

Она не договорила. Все трое знали, как бывает «потом». Когда Протокол вдруг решает, что твоя линия лечения «неэффективна» по сравнению с усреднённой. Когда приходит письмо с новой схемой, в которой половины препаратов нет.

– Там Академия, – тихо сказала Алия. – Институт. Они этим всем управляют.

– Управляют, – горько усмехнулась мама. – Только не для таких, как мы.

Отец шумно налил чай.

– Давайте хотя бы один вечер без Протокола, а? – предложил он. – Мы сегодня отмечаем. Али, достань торт.

Торт был куплен по акции в супермаркете. Крем чуть расползся по краю коробки, на этикетке гордо красовалось: «Содержит оптимизированный состав сахаров согласно рекомендации Протокола питания». Каира прочитала вслух и скорчила рожицу.

– Даже торт у нас под Протоколом, – сказала она. – Осталось только сделать шахматы безопасными.

– Шахматы давно безопасные, – заметила мама. – Ты посмотри на Алию. Что опасного в том, чтобы тихо двигать фигурки?

Алия вспомнила, как у Гусева дрогнул палец над пешкой. Как зал на секунду замолчал, когда она поставила коня на c5. Как у неё самой сжалось горло, когда брала качество на d5, понимая, что делает то, чего не показывал тренер.

Опасное в шахматах не фигуры, подумала она. Опасное в том, что ты в какой-то момент веришь, будто это всё только игра. А потом понимаешь, что уже подписал что-то важное, пока двигал пешки.

Она ничего не сказала. Только улыбнулась маме и пошла за тортом.

Ночь, как всегда, наступила не вовремя.

В городе после одиннадцати выключали часть внешнего освещения – экономия. Оставались только дорожные фонари вдоль магистрали и голубоватое свечение рекламных экранов: «Протокол рекомендует», «Новый безопасный кредит», «Выбор без риска».

В их квартире было темно, кроме тусклого света настольной лампы в углу. За столом сидела Алия.

Перед ней доска.

Не та, на которой она играла в ДК. Та стояла где-то у тренера, с деревянными фигурами, тяжёлыми, как обещания. На её столе старая пластиковая доска с лёгкими, как игрушечные, фигурами. Белый ферзь был потерян два года назад, его заменяла пешка от другого набора.

Рядом лежала книга. Потёртая, переплёт давно отслоился от блока, страницы пожелтели. На титуле – «А. Нимцович. Моя система» мелким шрифтом, под ним штамп: «Муниципальное учреждение дополнительного образования „Центр шахматного развития №3“». Этот центр закрылся ещё до того, как Алия пошла в восьмой класс.

Она раскрыла книгу на середине, там, где уже не раз сгибала корешок.

Диаграмма. Под ней текст:

«Редкая партия, сыгранная автором против Земиша. Особенность – возникновение положения цугцванга не в эндшпиле, а в полном миттельшпиле, при наличии всех тяжёлых фигур».

Алия провела пальцем по маленьким чёрным и белым квадратикам.

1.d4 Nf6 2.c4 e6 3.Nf3 b6 4.g3 Bb7 5.Bg2 Be7 6.0-0 0-0 7.Nc3 d5 8.Ne5 c6 9.cxd5 cxd5…

Она никогда не играла эту партию целиком. Но она знала ключевые моменты.

«Ход 14.h3?! – профилактика, которая оборачивается слабостью».

Её сегодняшнее h3 тоже могло стать слабостью. В какой-то другой реальности Гусев, возможно, нашёл бы правильный план, и сейчас над их кухонным столом лежала бы не визитка Института, а только грамота «за участие».

– Странно, да? – тихо сказала она в пустоту. – Ты там жертвуешь качество, я тут жертвую качество. Ты там ведёшь партию к цугцвангу, я тут… пытаюсь.

На последней странице кто-то когда-то карандашом написал: «Шахматы – это способ сделать чужую свободу выбором между плохим и очень плохим». Почерк был подростковый, острый.

Алия улыбнулась.

Снаружи, за окном, проехала ночная маршрутка. На её боку светилась бегущая строка: «Протокол: пробки 2 балла, риски 1 балл, аварийность ниже среднего».

Мир за стеклом был насквозь пронизан оценками, вероятностями, рейтингами. Каждое решение проходило через фильтр. Стоит ли идти на перекрёсток сейчас? Стоит ли спрашивать начальника о перерасчёте зарплаты? Стоит ли иметь второго ребёнка?

Протокол показывал рекомендованные ходы. Большинство следовало.

Алия вдруг ясно увидела: Институт, куда её зовут, – это место, где сидят люди вроде Нимцовича. Только партии у них не из тридцати ходов, а из тысяч. Фигуры – не конь и слон, а города, отрасли, целые поколения. Они строят такие позиционные партии, где целый класс оказывается в цугцванге. Ходы есть, но каждый в минус.

Мысль была пугающей и странно манящей.

Если я не пойду туда, – подумала она, – кто-то другой пойдёт. Кто-нибудь вроде тренера Гусева. Или той женщины в сером с планшетом. Они будут считать, что всё это «всего лишь партии». Они умеют выигрывать. Но умеют ли они останавливать?

Она поставила белого короля в центр доски, окружила его фигурами, как крепостью.

В книге говорилось: «Идеальный цугцванг – когда даже лучший ход ухудшает положение». Про жизнь там ничего не было. Про то, как выглядит идеальный цугцванг для человека, который живёт в девятиэтажке без лифта, ест торт по акции и играет в шахматы вместо того, чтобы подрабатывать по вечерам, – тоже.

– Может, это и есть мой шанс, – сказала она шёпотом. – Если уж кто-то будет выстраивать эти партии, пусть хотя бы я буду видеть, где там тихий ход, который ещё оставляет кусочек свободы.

Ответа не последовало. Только на кухне щёлкнул старый холодильник.

На столе рядом с книгой лежала визитка Натальи Ким. На обратной стороне мелким шрифтом: «Доступ к диагностике через личный кабинет Протокола. Выбор можно изменить в любой момент до завершения процедуры».

Алия взяла телефон, включила экран.

На заставке стандартный интерфейс: «Индекс благополучия семьи: 4,2/10. Индекс риска: 6,1/10. Рекомендации: стабилизировать». Внизу новая иконка: «Программа „Каркас“. Доступно новое задание».

Она кликнула. На экране появилась та самая диаграмма, которую она представляла по партиям. Только здесь вместо фигур были столбцы: «академическая успешность», «устойчивость к стрессу», «склонность к риску», «готовность к долгосрочным обязательствам».

Под ними – надпись: «Шаг 1. Пройди тестовую партию».

– Конечно, – сказала она. – С чего же ещё начать.

Она выключила телефон и отложила его в сторону.

– Завтра, – решила Алия. – Завтра поставим первую пешку.

Она снова посмотрела на книгу Нимцовича.

Партия против Земиша заканчивалась там, где белые уже не могли сделать ни одного хода без потери. Там, в комментарии, автор писал: «Иногда лучший ход – это признать поражение и сдаться». Это была честная, взрослая мысль.

Она вдруг ощутила странное головокружение, словно на секунду посмотрела не на свою доску, а на чью-то чужую. На миг перед глазами вспыхнула картинка, которой не могло быть: высокий зал, круглая башня, другая доска, другой парень, опускающий белую пешку на d4.