Цугцванг. Право на паузу

Она отправила ответ.

Секунда. Другая.

Экран писал: «Обработка…»

Потом короткое сообщение:

«Предложение принято для моделирования.

На первичной оценке – не ухудшает показатели, в отдельных сценариях улучшает.

Примечание: траектория „коллективного риска“ ранее рассматривалась в теории, но в модули Протокола не внедрялась из-за сложностей юридической реализации.

Запрос отправлен в отдел „Правовые модели“.

Спасибо»

Алия подняла брови.

– „Спасибо“, – повторила она. – Так легко?

Конечно, она понимала: это может быть просто учебная иллюзия. Песочница. Они могут написать «запрос отправлен», «модель улучшена», и ничего при этом не сделать в реальности. Но мысли всё равно побежали: а если вдруг…

Телефон пискнул ещё раз.

«Отдел „Каркас“.

Мы зафиксировали у вас пример „невидимого“ хода. Такие решения особенно ценны. Продолжайте в том же духе»

Внизу маленькими буквами:

«P.S. Ваше предложение не будет внедрено без дополнительной проверки и согласия нескольких независимых комитетов. Мы не меняем жизнь людей по результатам одного домашнего задания»

– Пока, – пробормотала она.

Под вечер местные новости выдали сюжет, который её слегка выбил из колеи.

Отец сидел за столом, уставившись в экран старого телевизора. На канале шла привычная смесь: немного политики, немного аварий, немного «как Протокол помог очередной семье». Алия, проходя мимо, услышала знакомые слова.

«…В пилотном режиме в кластере Ю113 запускается программа „Плечо“, – улыбалась ведущая. – Теперь молодые специалисты смогут объединяться в пары для совместного участия в программе „Стабильность“. Это позволит распределять риски и создавать новые формы взаимной поддержки. Как прокомментировали нам в Институте…»

Она застыла.

– Ты это видела? – спросила Каира из комнаты. – „Плечо“. Они как будто взяли твою идею и сделали её глупее.

– Это не моя идея, – автоматически сказала Алия. – В задании было сказано, что такое уже рассматривали.

– Рассматривали, но не делали, – поправила Каира. – И вот – сделали. Прямо сегодня. Какое… – она подыскала слово, – …совпадение.

Отец тихо усмехнулся.

– У Протокола не бывает совпадений, – сказал он. – Бывают только разные сроки публикации решений.

Алия вернулась в свою комнату.

Она понимала, что пилотные программы не запускаются за пару часов. Что это, скорее всего, готовилось уже давно. Её небольшое домашнее задание стало лишь крошечной стрелкой в схеме, подтверждением того, что модель кому-то по вкусу.

Но чувство было странным.

Если поле, о котором говорил Марат, действительно существует, – думала она, – и мы своими ходами чуть-чуть его двигаем… сколько вообще людей должны „сыграть“ одинаковую идею, чтобы она сделалась реальностью? Десять? Сто? Тысяча?

Телефон пискнул третий раз.

На этот раз уведомление было другим.

«Институт комбинаторной этики.

Личный кабинет.

Новое сообщение от приёмной комиссии»

Она открыла.

Текст был короткий, без пафоса.

«Алия, на основании результатов вашей диагностики и участия в подкурсе „Игровые модели решений“ мы приглашаем вас на очный отборочный модуль в Институте комбинаторной этики.

Формат: двухнедельная программа „Живая партия“, включающая лекции, семинары и практические задания на территории Академии.

Даты: 12–26 марта.

Расходы на дорогу и проживание – за счёт Института.

Участие добровольное.

Просим подтвердить или отклонить приглашение до 1 февраля.

С уважением,

Приёмная комиссия Академии»

Внизу – две кнопки: «Подтвердить участие» и «Пока не готов(а) ответить».

Она некоторое время просто смотрела на них.

С одной стороны, это было то, о чём она не смела всерьёз мечтать. Настоящий кампус, настоящие аудитории, настоящие доски, не виртуальные. Башня, которую пока показывали только серым блоком на карте. Люди, которые не просто смотрят на графики, а придумывают ходы для целого мира.

С другой, мама, которая вряд ли обрадуется идее отпустить дочь на две недели в город, где делаются такие модели. Отец, который будет молчать, а потом тихо скажет: «Решай сама». Каира, которая наверняка устроит сцену – наполовину из зависти, наполовину из страха.

И ещё кое-что.

В письме был приложен PDF – «Памятка участника». Она открыла его и пролистала.

Строки про расписание, про общежитие, про правила безопасности. И отдельный пункт:

«Внимание: в ходе программы „Живая партия“ участникам могут быть предложены эксперименты с использованием игровых моделей, оказывающих влияние на субъективное восприятие решений. Все такие эксперименты проходят этическую экспертизу и не выходят за рамки допустимого воздействия на психику. При желании вы можете отказаться от участия в любом эксперименте без объяснения причин. Отказ не повлияет на ваше участие в программе».

Строчки словно шевельнулись.

«Субъективное восприятие решений»… «не выходят за рамки»… – слишком знакомые формулировки, как будто она уже где-то их читала, хотя не могла вспомнить где.

В голове вспыхнуло коротко, как белая вспышка на старом экране:

Лукас. Башня. Доска.

Она вздрогнула. Имя всплыло само, без повода, так же внезапно, как тогда ночью, над книгой Нимцовича. Никакого Лукаса в её жизни не было, никакой Башни она не видела. Но вместе с этим именем пришло странное, физическое ощущение: за словами «редкая партия» всегда стоит чья-то дрожащая рука.

– Чушь, – сказала она вслух и захлопнула файл.

Но чувство осталось – как слабый запах озона после молнии.

Она закрыла PDF.

Вернулась к письму.

Кнопки всё ещё ждали.

– Ты же знала, что к этому идёт, – сказала она себе. – Ты сама полезла в этот интерфейс. Ты сама подписалась на подкурс. Ты сама писала про невидимые ходы.

Она поставила

Телефон встал у неё в руке тяжёлым камнем.

– Если я откажусь, – продолжила она, – кто пойдёт вместо меня? Кто-то другой. Кто решит, что самое лучшее – это „активная глупость“, красиво продающаяся на экранах. И тогда все эти модели останутся без тихих ходов.

Она вдохнула.

И нажала «Подтвердить участие».

Экран мигнул. Вверху появилась зелёная галочка.

«Спасибо за ваш выбор. Подробная информация о поездке и программе будет направлена вам дополнительно»

Она положила телефон на стол, как будто боялась, что он сейчас оживёт и скажет: «Шутка!».

Руки слегка дрожали.

– Ну всё, – сказала Каира из дверей. – Ты только что сделала ход ферзём.

Алия повернулась.

– Я только что двинула пешку на одну клетку, – возразила она. – Всё остальное метафора.

– Это ты так думаешь, – сказала сестра. – А у Протокола это уже двадцатый ход в партии.

Они переглянулись.

Где-то далеко, за десятками километров, на карте виртуального кампуса маленькая синяя пешка у Факультета игровых моделей мигнула и двинулась по коридору к серому блоку с надписью «ЖИВАЯ ПАРТИЯ».

Башня Редких Партий пока оставалась серой. Неактивной. Закрытой.

Но в одном из кабинетов под её крышей человек по имени Марен посмотрел на список новых участников программы и тихо отметил напротив одной фамилии:

«R-113-4 / Рахманова А. Склонность к тихим ходам. Наблюдать»

Он не знал, что за этой лаконичной пометкой вскоре последует целая цепочка событий, которые превратят сложные формулы в очень конкретные решения.

Алия ещё меньше знала, во что ввязывается.

Она просто любила редкие партии.

Глава 4. Академия на краю поля

Поезд подошёл к столице рано утром, в час, который в расписаниях значился сухо: 06:12, а в жизни ощущался как «слишком рано даже для надежд».

Алия приклеилась лбом к холодному стеклу.

Снаружи медленно проплывали многоэтажки: выше их Ю113, плотнее, стекляннее. На крышах панели солнечных батарей, на фасадах огромные экраны с мягкими, успокаивающими лозунгами Протокола:

«Мы считаем ходы вперёд»

«Выбор, в котором нет проигравших»

«Стабильность – наш общий рейтинг»

Иногда между экранами мелькали старые кирпичные дома, пережившие несколько реформ и две переоценки кадастровой стоимости. Некоторые из них были обшиты металлом, другие прикрыты баннерами, на которых улыбались незнакомые лица и обещали «новые траектории».

– В столице даже реклама звучит как лекция по теории игр, – пробормотала она.

В соседнем кресле пожилая женщина, всю дорогу мирно спавшая, шевельнулась, но не проснулась. В проходе кто-то ворчал на чемодан, застрявший между сиденьями. По старому экрану под потолком бежала строка: «Индекс транспортной нагрузки: 3/10. Время в пути от вокзала до Института комбинаторной этики: 28–35 минут».

Институт. Академия.

Она всё ещё не привыкла к тому, что эти слова имеют к ней хоть какое-то отношение.

Прощание было коротким: все важное они уже сказали. Мама, сидя на краю кровати, подбирала халат повыше, будто боялась замарать его о пол.

– Возвращайся, – сказала она. – Это главное.

– Это не армия, – попыталась пошутить Каира. – Её туда не по призыву забирают.

– Армия хотя бы честно говорит, что она армия, – ответила мама.

Отец молчал, пока не дошли до двери. Потом неожиданно сжал Алие плечо.

– Там, где у тебя будет выбор, – сказал он. – Вспомни, что часть выбора уже сделали за тебя. Это не твоя вина.

Она кивнула, не уверенная, что поняла до конца. Слишком много всего сразу: билет, рюкзак, документы, таблетка от укачивания, мамин запах лекарств, Каира, которая делала вид, что не плачет.

У входа он вдруг достал из кармана маленький, почти игрушечный магнит с дешевым изображением их города – серые дома, синий знак Ю113 в углу.

– Подарок от отдела стратегического туризма, – усмехнулся он. – Раздавали на площади. Я подумал… – он пожал плечами. – Вдруг пригодится.

Она взяла магнит и почувствовала, как сжалось в груди. Глупая вещь, сантиметр пластика с картинкой. Фигура с самой далёкой, восьмой горизонтали: если она уйдёт за поле, доска станет чуть пустее.

– Спасибо, – только и сказала она.

Вокзал столицы был слишком чистым, чтобы казаться настоящим.

Пол блестел. Платформы были обозначены не цифрами, а буквами, напоминающими координаты: A1, A3, C5. На информационных панелях, кроме времени, светились краткие резюме для тех, кто привык жить по Протоколу:

«Среднее время ожидания такси: 6 минут.

Индекс безопасности: 8/10.

Рекомендуемый маршрут до:

– правительственного квартала: линия М2, 4 остановки;

– Института комбинаторной этики: автобус 17, далее пешком 800 м»

Она выбрала автобус.

Чисто из спортивного интереса посмотрела в Приложении Протокола, не предлагает ли он ей блестящую альтернативу: «рекомендуем взять такси для повышения социальной мобильности» или что-то в этом духе. Система, вежливо посчитав, выдала:

«С учётом вашего текущего уровня дохода и цели поездки

рекомендуется общественный транспорт.

Вероятность опоздания: 13%.

Фактор стресса: ниже среднего»

– Хоть здесь без навязчивого сервиса, – буркнула она.

Автобус оказался обычным, старым, с потрескавшимся серым пластиком и слегка пахнущими бензином сиденьями. Разве что над кабиной водителя висел маленький экран, где бегущей строкой шли данные: «Индекс пробок», «Общий тон настроения пассажиров» – последние измерялись по запросам к музыкальным сервисам и количеству сообщений со словами «устал», «надоело», «хочу домой».

Город за окном постепенно менялся.

Сначала жилые районы, знакомые по другим городам: многоэтажки, торговые центры, парки. Потом кварталы с низкими домами, переулки, вывески кафе, куда в Ю113 можно было ходить только по праздникам. Дальше мост через реку, широкую, тяжёлую, с баржами и лодками; на середине моста на столбе висел экран: «Риск затопления в ближайшие 10 лет: 4/10. Ведутся работы по укреплению берегов»

После моста начался другой город.

Здесь небоскрёбы вырастали не стеной, а группами, между ними старые здания с колоннами, резными наличниками, арками. В некоторых были вмонтированы гладкие стеклянные вставки, в других на крыше стояли антенны. В воздухе висела та самая смесь веков, из которой обычно готовят открытки.

Институт находился чуть в стороне от этого блеска. Не в самом центре, но и не на окраине. На холме.

Алия увидела его раньше, чем автобус объявил остановку.

Сначала – башню.

Она возникла из-за разворота дороги неожиданно, так, как иногда выплывает из темноты фигура, которую всё время не замечал. Не небоскрёб, не стеклянный офисный блок, а круглая, тяжёлая башня из светлого камня, будто её вытащили из другого века и аккуратно вставили в этот город. Камень был не идеально гладким: в нём угадывались старые швы, залеченные трещины, следы какого-то прошлого, про которое здесь, наверху холма, обычно не рассказывают.

По всей высоте башню прорезали узкие вертикальные окна – тонкие щели света, в которых блестели современные стеклопакеты. Если смотреть издалека, они казались не окнами, а зарубками: чьи-то аккуратные отметки на колонне, где считают не рост ребёнка, а количество сделанных ходов. Башня поднималась над остальными корпусами, как король над плотной цепью пешек, только без короны и без позолоты – голая геометрия.

На самом верхнем ярусе, прямо под карнизом, шла полоса витражей. Не традиционные святые и гербы, а замороженные в стекле диаграммы: прямоугольники полей, контуры фигур, стрелки. Если прищуриться, можно было увидеть знакомые рисунки – слон по диагонали, конь с угла, позиция, в которой уже нет хороших ходов. При дневном свете витражи казались почти бесцветными; только иногда, когда солнце попадало под нужным углом, по камню пробегали блики, как будто внутри кто-то переворачивал страницы с партиями.

Вокруг башни расходились прямоугольные корпуса, разной высоты и разного возраста. Какие-то были почти монастырскими – строгие фасады, глубокие окна, минимум деталей. Какие-то – стеклянные, с галереями, в которых уже сейчас, с дороги, угадывались тени людей и слабый отблеск экранов. Корпуса соединяли между собой прозрачные переходы-мостики, нависая на разных уровнях. Это всё напоминало не столько университет, сколько позицию, где фигуры связаны не прямой линией, а сложной сетью.

Между корпусами лежали внутренние дворы, выложенные чёрно-белой плиткой. Поначалу показалось, что это просто модный приём, но через пару секунд стало ясно: никакой симметрии. Где-то доска начиналась прямо у стены и обрывалась, не доходя до середины. Где-то одна «доска» перекрывала другую под странным углом. Квадраты то расширялись, то сжимались, образуя островки и коридоры. С высоты всё это, наверное, складывалось в идеальный рисунок; снизу же архитектура выглядела как партия, которую кто-то записал, а потом стал стирать и переписывать, оставляя лёгкие смещения.

Дорога вела вверх по холму, к этому каменному «центру позиции». И чем ближе подъезжал автобус, тем сильнее было ощущение, что Академия построена не для красоты и не для удобства, а как огромная застывшая модель: каждый корпус – фигура, каждая галерея – линия, по которой когда-то уже ходили. И где-то внутри этой каменной партии обязательно есть поле, куда лучше не ступать, если не хочешь оказаться без ходов.

Автобус остановился у подножия холма. На остановке значилось просто:

«Институт комбинаторной этики (главный вход)»

Под ним мелко: «Факультет игровых моделей, Факультет социальных структур, Факультет этики и права».

Алия вышла.

Ветер был другой, чем в Ю113. Более сухой, более живой. Дул вниз, с холма, как бы вперёд. Она поправила рюкзак, ощутила в кармане уголок магнита с городом и пошла вверх по дорожке.

Главный вход был не парадной лестницей с красной дорожкой: широкий, но спокойный пандус, ведущий к арке. На камне выбитый, но не выкрашенный герб: стилизованная доска, на которой диагональ была вытянута и превращалась в знак бесконечности.

Под аркой стояли двое в форме охраны. Но вместо привычных рамок металлоискателей – прозрачная дверь, над которой вспыхивал мягкий свет, когда кто-то проходил. Рядом стойка ресепшена.

Первая волна участников уже собиралась.

Алия заметила знакомые ники на бейджах: LEON, высокий, светловолосый, в светлой куртке, узнаваемый столичный стиль: чуть шире плеч, ровные швы, приглушенный белка ткани, одежда человека, привыкшего быть на виду; NEXA, девушка примерно её возраста, с тёмными волосами и цепким взглядом; KIRA, рыжеватая, с очками; JO – невысокий, в футболке с логотипом какого-то старого сериала; ARJUN – в аккуратной рубашке, со слишком большим рюкзаком.

Рядом с ресепшеном стояла Наталья Ким в том же сером костюме, только с другим браслетом – на этот раз с золотистой каёмкой.

– Рада видеть вас живыми, – сказала она, когда Алия подошла. – Протокол не запутал с поездами?

– Только чуть-чуть, – ответила Алия.

Ей выдали бейдж с её настоящим именем и маленькой пиктограммой – король, конь и странный символ, напоминающий пересечение трёх линий.

– Это наш внутренний классификатор, – объяснила Наталья, заметив её взгляд. – Король – значит, у вас высокий потенциал к стратегическому видению. Конь – нестандартные траектории. А этот… – она коснулась третьего значка, – …значит, что вы склонны видеть структуру игр, а не только ходы.

– В смысле, „слон“? – не удержалась Алия.

– В смысле, «наблюдатель поля», – улыбнулась Наталья. – Но да, в какой-то мере слон.

Вокруг гудело тихо.

Кто-то приехал с родителями – те стояли чуть поодаль, рассматривая архитектуру. Кто-то один, как Алия. У кого-то уже были знакомые: смеялись, обменивались впечатлениями. Над входом висел большой экран, на котором по очереди появлялись надписи:

«Добро пожаловать на программу „Живая партия“»

«Пожалуйста, не опаздывайте на вводную лекцию»

«Помните: вы всегда можете отказаться от участия в эксперименте»

Последняя строка мигнула чуть дольше остальных.

– Наши юристы настояли, – тихо заметила Наталья, уловив её взгляд. – Мы искренне хотим, чтобы вы это помнили.

– А вы сами когда-нибудь отказывались? – спросила Алия.

Ким задумалась.

– Да, – сказала она честно. – Один раз. – И добавила уже веселее: – И до сих пор работаю здесь. Так что это возможно.

Внутри Академия была не будущим и не прошлым – чем-то, что выстроили люди, очень любившие оба.

Первый холл встречал высокой, почти соборной высотой. Потолок уходил вверх метров на десять, там, в полумраке, сверкали металлические фермы, на которых держались световые панели. Свет был не ярким, а рассеянным, мягко ложился на белые стены и чёрный каменный пол.

Пол, конечно, был клетчатым.

Не грубое «чёрно-белое», как в дешёвых кафе, а тонкая игра оттенков: тёмно-графитовые квадраты, светло-серые, матовые и полированные. Некоторые казались чуть теплее, другие холоднее, и в целом создавалось ощущение, что доска не нарисована, а выросла из самого камня.

На стенах не портреты академиков, как в классических университетах, и не абстрактные картины, как любят современные офисы. Были диаграммы.

Не шахматные, а… похожие.

Схемы, где вместо фигур – точки и стрелки. Какие-то узлы пересекались, какие-то расползались. Под ними мелькали подписи: «модель принятия решений в кризисной ситуации», «динамика доверия к институтам», «эффект переноса цугцванга».

Под одной диаграммой кто-то оставил мелкую подпись: «А вы уверены, что вы не просто пешка на краю?», написанную почерком, который Алия не могла прочитать, но стиль узнавался: подросток, который слишком рано понял шутку.

– Холл Функций, – пояснила какой-то приятный голос рядом.

Алия обернулась.

Рядом стояла женщина лет сорока, в тёмном платье и с бейджем «СТАРШИЙ КУРАТОР / ДАРЬЯ МОРИ». На бейдже миниатюрная ладья в углу.

– Здесь мы напоминаем себе, что любые красивые теории упираются в функции: риск, доверие, ответственность, – сказала она. – Но вы, кажется, здесь не за экскурсию, вы идёте дальше.

– На программу „Живая партия“, – кивнула Алия.

– Отлично. – Дарья махнула рукой. – Тогда вам прямо по коридору, потом налево. Не перепутаете, там будет шумно.

Коридор действительно был как в фильмах.

Высокие окна, сквозь которые видно было только деревья во внутреннем дворе. На подоконниках – длинные скамьи, обитые тёмной тканью. В нишах – старые часы, которые, кажется, ходили каждые по своему времени. Между ними – небольшие витрины с какими-то артефактами: деревянная доска без фигур, записная книжка с исписанными полями, кусочек старой газеты с заголовком «Внедрение Протокола снизило число протестов на 37%».

Алия шла и впитывала.

Пахло кофе, бумагой и стерильным холодом кондиционеров. Где-то наверху слышались голоса и звон посуды. Где-то внизу гудение серверной.

Она поймала себя на том, что считает шаги по клеткам.

Раз. Два. Три. Четыре. Чёрный. Серый. Светлый. Тёмный. Как если бы двигалась по диагонали невидимой партии, в которой ещё не знала ни соперника, ни цели.

На развилке коридора стоял указатель:

«Факультет игровых моделей →

Факультет социальных структур ←

Башня редких партий ↑ (доступ ограничен)»

Стрелка вверх указывала на лестницу – каменную, с металлическими перилами. Она поднималась в полумрак, где было видно только начало.

Алия подняла глаза.

И увидела башню.

Не ту круглую, снаружи, а её внутренний образ: массивный цилиндр, уходящий вверх за несколько этажей, прорезанный галереями. На каждой галерее двери с табличками. Где-то выше слабый свет. Внизу тень.

Было в этом что-то… неправильное.

Не в архитектурном смысле – всё было выверено, красиво. Неправильное в ощущениях. Как будто воздух вокруг башни был чуть плотнее. Шум людей, доносившийся из коридоров, здесь глушился, как в библиотеке. Даже свет казался другим – не жёлтым и тёплым, а белым, сухим, как в лаборатории.

И, как это уже начинало быть подозрительно привычным, у неё в голове вспыхнуло:

Лукас. Башня. Доска. Тихий ход пешки.

h6.

В висках на секунду защемило.

Она моргнула, картинка исчезла.

На лестнице никого не было. Только на первом пролёте висела табличка: «Башня редких партий. Вход только по специальному допуску. Нарушение режима доступа рассматривается как дисциплинарный проступок».

– Не смотри долго, – тихо сказал кто-то справа.

Она повернула голову.

Марат.

В обычной одежде – тёмная рубашка, чёрные брюки, бейдж с тем же набором значков, что и в виртуальном пространстве, только теперь настоящих. На бейдже – «МАРАТ ЗАЕВ / Факультет игровых моделей».

Он чуть улыбнулся.

– Все привыкают, – добавил он. – Но не сразу.

– Это из-за… – она повела рукой в сторону башни. – Из-за неё?

– Из-за того, что в ней наиграли слишком много партий, – ответил он. – Здесь поле плотнее. – Он посмотрел на неё внимательно. – Как добралась?

– Поезд, автобус, лестница, – перечислила она. – Пока без цугцванга.

– Не обольщайтесь, – сказал Марат. – Лестница в Академии сама по себе маленький дебют: первые ходы кажутся простыми, пока вы не понимаете, что уже привязаны к позиции.

Он кивнул в сторону коридора налево.

– Вводная лекция сейчас в Зале Досок, – сказал он. – Идите, иначе пропустите вступительное слово Канцлера. Она этого не любит.

– А вы? – спросила Алия.

– Я иду туда же, – ответил он. – Но со стороны преподавательской.

Он сделал шаг назад, будто растворяясь в тени башни.

Алия ещё секунду посмотрела вверх – туда, где исчезали пролёты. Внутри что-то холодно пошевелилось, как при виде высокой горы: одновременно желание подняться и понимание, что это не прогулка.

Потом она развернулась и пошла по стрелке: «Факультет игровых моделей».

Зал Досок оказался просторнее, чем она ожидала.

Не лекционный амфитеатр с рядами и кафедрой, а прямоугольное помещение, в котором пол был основным действующим лицом. Девять больших квадратов, каждый метра по три, размеченные как шахматные доски. Между ними проходы. По стенам обычные столы и стулья, сейчас отставленные к краям, чтобы освободить центр.

На потолке лампы, напоминающие перевёрнутые пешки.

В одном из углов зала висел экран, на котором шли те же приветственные строки, что и в холле. В другом старинные часы с маятником, который качался медленно, в своём ритме, не совпадающем с бегущими строками Протокола.

Участники программы уже собирались.

Кто-то стоял кучками, кто-то бродил по клеткам, пробуя шагать, как фигурки. Один парень (кажется, тот же Leon) уже пытался перестроить пешечную цепь из людей, уговаривая случайных соседей встать «на c4, на d5, ну пожалуйста». В воздухе смешались запахи кофе из автомата, чужих духов, новой краски и старой пыли.

Алия встала ближе к стене, у одного из столов, и просто смотрела.