Тишина, с которой я живу

Море делает робкий шаг вперёд.

– Славно. Ещё кто? – нога Паука снова оказывается во власти его раздражения.

Шаг вперёд делают Цеце и Аконит.

– Не понимаю, чего вы боитесь? – он встаёт. – Дом Шлюхи – отличное место, нам всем нужно выпускать пар. Я лишь хочу, чтобы вы были честны со мной. Ну? – он подходит и заглядывает в глаза Ящеру. – Нет?

– Нет, – тихо отвечает он.

Ящер вряд ли врёт. После того, что я с ним сделал, он очень осторожен.

Паук подходит к Мотыльку.

– А ты?

Она молча мотает головой.

– И ты нет? – он заглядывает в глаза Морской Осе. Возвращается к стулу. – Спасибо за честность. Вы вольны развлекаться, как хотите. Серьёзно, как угодно. Главное, чтобы это никак не влияло на ходки. Все свободны.

Мы начинаем расходиться не сразу, опасаясь какого-то подвоха. Паук оставляет меня, дожидается, когда шаги за дверью стихнут.

– Сходи к Шлюхе. Узнай, чем там все мухи занимаются и как часто ходят. Шлюха будет брыкаться – применяй силу. Любую. Мне плевать, что ты сделаешь со Шлюхой, мне главное результат. Но в живых оставить. Ты понял?

Я курю сигарету за сигаретой, стоя перед Домом Шлюхи и впиваясь взглядом в безмолвные, бездонные окна высоких этажей. Темнеет. Одно дело – разбираться со своими, другое – с теми, кого я вообще не знаю. Мне Шлюха – никто. Ни горячо, ни холодно. И есть в этом что-то противоестественное.

Но я просто себя накручиваю. Паук наверняка уже ходил сюда сам и пытался всё выведать, но не вышло. И теперь иду я, потому что Паук как лидер не должен быть запачкан, а я, как его муха, могу валяться в любом дерьме и разбираться с любым дерьмом, делая всё, что он велит.

Паук говорит – Муха делает.

Бросаю окурок на землю и прижимаю его носком своего чёрного ботинка. Вхожу в здание.

Огромный холл. Справа – стойка регистрации. Пустая. Слева – двери. Чуть поодаль широкая витая лестница с резными деревянными перилами. Много красного бархата и огромная хрустальная люстра, свисающая с потолка. Оглядываюсь по сторонам. Никого нет. И тихо. За стойкой вижу неприметную дверь, скорее всего, служебную. Перепрыгиваю через стойку, и словно из-под земли передо мной вырастает тёмное размытое нечто с красными пустыми глазницами.

Оно меня пугает своей неподвижностью и полупрозрачностью.

– Мальчик потерялся? – раздаётся сзади.

Оборачиваюсь. Тоже мне! Мальчик. Худощавая лысая фигура с очками на носу, в лёгкой шали на тонких плечах, белой футболке с широкими лямками и потёртых джинсах проплывает вперёд, чуть виляя бёдрами. Мы почти одного роста. Но я крепче и определённо сильнее. Если это и есть Шлюха, то договориться не составит проблем.

– Шлюха, – протягивает через стойку руку в перстнях и кольцах.

Не пожимаю. Отворачиваюсь обратно на это странное существо, безмолвное и неподвижное.

– Фу, наследил! – Шлюха стряхивает со стойки песок. – Ты что, перепрыгнул? Зачем? Есть же вход, – Шлюха откидывает горизонтальную доску, прикрученную к стойке, и подходит ко мне, неодобрительно покачивая головой. Тонкие губы крепко сжаты.

– Мне нужно знать, кто из мух к тебе ходит.

– Мальчик…

– Я Муха.

– Муха, то, что происходит в доме Шлюхи, остаётся в Доме Шлюхи.

Шлюха упирается своим острым указательным пальцем мне в грудь и выводит из-за стойки. Закрывает за собой.

– Я предлагаю договориться по-хорошему. Я тебя сильней.

Шлюха снимает очки с носа, и они теперь болтаются на цепочке.

– Я знаю, что тебя прислал Паук. Но, дружочек, я веду свои дела, а он свои. Мы никак не связаны. Я не лезу ни в чьи дела, и в мои никто не лезет. По-моему, это честный бизнес.

– Мне плевать, кто как ведёт дела. Мне нужна вся информация.

– Ну, тогда я тебя разочарую, потому то Шлюха имеет принципы.

Шлюха разворачивается, но я хватаю за руку и резко выдёргиваю вперёд. Шлюха переваливается через стойку, падая лицом вниз. Хруст разбившихся очков. Кажется, переломать пару косточек Шлюхи будет тоже просто.

– Ты сломал мои очки! – Шлюха не кричит, но в голосе явное негодование. – Ты знаешь, с каким трудом они мне достались? Зрение моё ни к чёрту!

Шлюха поднимается, прижимая два пальца к правому виску, из которого тянется тонкая струйка крови.

Я замахиваюсь и замираю. Что-то не даёт мне ударить. Это странное нечто обволакивает мою руку так, что я не могу ею пошевелить.

– Знаешь, Муха, мы с тобой очень разные. У тебя вон какое мускулистое тело и личико смазливое, а тело Шлюхи – сплошной скелет, посредственность. Но знаешь, в чём наше главное отличие? Ты подчиняешься приказам, а я их раздаю.

Шлюха вынимает из кармана джинсов крошечный самородок и зажимает его окровавленными указательным и средним пальцами. Ударяет левой ладонью о правую. Из стен начинают выплывать как призраки эти странные существа. Они наполняют холл. Их так много, что я едва могу видеть стены.

Взгляд Шлюхи становится суровым.

– Знаешь, если бы ты пришёл сюда и ушёл ни с чем, как Паук… Но ты посягнул на Шлюху. И мне это не понравилось. Так что Шлюха посягнёт на тебя. И тебе это тоже не понравится, – Шлюха морщит нос. – Ты передашь Пауку, что, если он или кто-то ещё сунется сюда с чем-то подобным, я прихлопну всех. Глазом не моргну, – Шлюха меняется в лице и с дежурной улыбкой продолжает: – А потом добро пожаловать в Дом Шлюхи, Муха. У меня имеется отличный спортивный инвентарь.

Шлюха снова хлопает, и часть существ обволакивают меня, вызывая какой-то животный страх. Они перетаскивают меня в какую-то комнату и начинают меня клевать. Набрасываются по одному, бесшумно, но резко и озлобленно. Я отмахиваюсь от них, но их так много, и они словно пытаются сожрать меня, выжрать из меня что-то. Я мечусь от стенки к стенке, падая и поднимаясь. На меня сваливается огромный платяной шкаф, придавливая моё тело, и, пока я пытаюсь выкарабкаться из-под него, они продолжают атаковать меня. Я не знаю, сколько это длится. Мне кое-как удаётся открыть окно и выпрыгнуть наружу. И хотя комната расположена на первом этаже, приземляясь из-за спешки неудачно, подворачиваю ногу и бегу в сторону Паучьего Логова – нашего района.

Паук будет недоволен.

Но я долго не могу отойти от того, что произошло в комнате. Я словно падаль, которую пытались разорвать на части. И этот животный страх, который ещё долго бьётся учащёнными ударами моего сердца…

Я прихожу в себя только под утро.

Паук сам находит меня. Никто не знает, где он живёт. Он как будто бы везде: следит за нами из всех щелей и высовывается, только когда ему нужно.

Ко мне он приходит в компании Цеце. Мой покалеченный вид Паука совершенно не радует. Я передаю ему всё, что произошло в Доме Шлюхи. Паук от злости бьёт кулаком дверь, от чего она захлопывается. Его верхняя губа дёргается от злости, а большие круглые глаза бегают по комнате. Он думает, что делать дальше.

– Тварь, – выплёвывает Паук. Его взгляд останавливается на мне, и я нутром чувствую, что дело плохо. Делаю невольный шаг назад. – Какого хрена, Муха? – взрывается он. – Я послал самого сильного! А ты совсем без мозгов. Или что, мне лучше отправить Цеце?

Бросаю взгляд на Цеце. Он стоит у двери в своей чёрной кожаной куртке, подаренной ему Пауком, и чёрных круглых очках. Его руки и ноги скрещены, а лицо не выражает абсолютно никаких эмоций.

– Если ты подведёшь меня ещё раз, – он тычет пальцем почти мне в лицо, – хотя бы ещё раз, Муха, я выгоню тебя к чертям собачьим. Мне нахлебники не нужны. Ты понял?

Он пальцем поддевает толстую цепочку на моей шее. Паук подарил мне её, когда принял в отряд как знак того, что я теперь принадлежу Паучьему Логову.

– Понял.

– Цеце, обработай! – бросает Паук, уходя.

Мы остаёмся с Цеце вдвоём. Когда входная дверь за Пауком захлопывается, Цеце отталкивается от стены, на которую опирался всё это время.

– Не смей, – говорю я.

– Это приказ Паука, – он произносит это безучастно. – Ты всё прекрасно понимаешь.

– Цеце, мы можем договориться.

– Давай без этого. Я хочу быстрее закончить, – он снимает очки.

Я прихожу в себя только к вечеру. Цеце знатно избил меня. Болит всё тело. Кое-как поднимаюсь с пола. Изо рта вытекает кровавая слюна. Медленно, держась за бок и опираясь о стены, плетусь в ванную. Из зеркала на меня смотрит изуродованное лицо. Включаю воду, аккуратно прикладываю намоченное полотенце к лицу. Стягиваю с себя через боль футболку, бросаю на пол. Кровоподтёки справа.

Но я рад. Я знал, что меня изобьют за то, что я не справился с заданием. Так что в целом я был к этому готов. Я рад, что Паук не пришёл с Ящером. Ящер бы отыгрался. А Цеце просто выполняет свою работу. С ним вообще невозможно договориться. Иногда мне кажется, что ему вообще плевать, что происходит вокруг.

Я не Ящер. Я заживаю очень долго. Но Мотылёк достаёт лекарства от Швеи, и это немного улучшает моё состояние и ускоряет процесс.

Я помню наше с ней знакомство. Оно странное. Паук берёт меня к Хирургу. Я давно не видел Хирурга. С тех самых пор, как Паук вывел наш отряд из заброшенного района, я никогда не возвращался в это место. Паук остаётся ждать меня у железной двери.

– Её нужно привести любой ценой. Меня она боится, сыграй на контрасте.

Хирург уже ждёт меня в тёмном зале. Он молча провожает меня к одной из комнат, открывает дверь и уходит.

Она сидит на кровати в самом углу с книгой в руках. Почему-то бросаются в глаза вязанные шерстяные носки на её ногах. Тусклый свет выделяет её кристально-голубые глаза. Блондинка с пышными волосами, тонкая и хрупкая. Она откладывает книгу обложкой вверх на кровать.

Я сажусь на противоположный конец старой металлической кровати. Она чуть вжимается в стенку, но пытается не показывать своего страха.

И зачем она только Пауку? Она больше похожа на принцессу из сказки, но никак не на очередную муху.

– Я Муха, – представляюсь я. – Меня к тебе прислал Паук.

Её красивые глаза смотрят на меня с невинностью оленёнка, который впервые в своём лесу встречает охотника. Это меня смущает.

– Меня зовут Суфле, – она говорит мягко.

– Не надо бояться меня. Никто не обеспечит тебе сохранность лучше, чем я. Ты боишься Паука, я знаю, но это ни к чему. Главное – выполнять, что он просит. А это уж не так сложно, согласись?

Она мило улыбается, багровея.

– Давай так. Если ты присоединишься к отряду Паука, я лично гарантирую тебе защиту. Это будет моя ответственность.

– Хорошо, – почти сразу соглашается она.

Так просто? Я думал, что будет намного сложнее, раз Паук позвал меня. От Хирурга мы уже выходим вместе. Паук победоносно и немного показательно аплодирует, завидев нас.

– Нужно тебя переодеть. У нас чёрный дресс-код, – обращается Паук к Суфле. – И да, вот ещё. Подарок, – он достаёт из кармана своего плаща кулон в виде паука на круглой паутине и протягивает его Суфле. – Мой талисман. Теперь твой. Ты должна всегда носить его на себе. Он значит, что ты – часть Паучьего Логова.

– Спасибо, – она сжимает кулон в своём кулаке.

– Найдём тебе какую-нибудь цепочку, – предлагаю я, – будешь носить на шее.

Когда Паук приводит Суфле к дому, где она теперь будет жить, и оставляет её там, я решаюсь его спросить. Бесспорно, рискую.

– Чем она так хороша?

Паук пребывает в прекрасном расположении духа. Его затея удалась, так что он спокойно выкладывает мне все карты:

– У неё великолепная особенность. Её слёзы могут расщепить любой материал, кроме самородков, разумеется. Ты понимаешь, что это значит?

– Что с ней нужно быть осторожнее?

– Это значит, что мы без проблем сможем проникать в запертые квартиры на ходках, а значит, сможем получать больше. Перед нами теперь открыты любые двери. В буквальном смысле. И, кроме того, никто не захочет соваться к нам, зная, что у нас есть то, что может легко расщепить кости.

А зачем кому-то к нам соваться?

– Но сколько же надо плакать! – говорю я.

Паук пристально смотрит на меня. Кажется, об этом он и не думал. Его плоская физиономия озаряется медленно появляющейся улыбкой. Она мне не нравится.

– Ты прав, Муха. Чертовски прав. Но её слёзы теперь – твоя ответственность. Делай, что хочешь, но ты должен обеспечить весь отряд достаточным количеством слёз. Ты же не хочешь подвести свой отряд?

– Но каким образом?

– Я же сказал: как хочешь.

Обеспечивать отряд слезами Суфле оказывается не так уж сложно. Поначалу. Она достаточно эмоциональна в том плане, что её очень просто вывести на слёзы. Главное – быть к этому готовым. Паук снабжает меня специальными пробирками, изготовленными Хирургом из самородков. Интересно даже, знает ли он, для чего они используются?

Слёзы, если они катятся по щекам Суфле, прожигают её щёки как какая-то кислота, поэтому реагировать нужно быстро. Иногда ей приходится навещать Швею, чтобы залечить своё лицо. В конце концов, она девушка, а шрамы украшают только мужчину.

Но Паук не останавливается на этом. Ему мало. Он требует больше. Он словно боится, что слёзы закончатся. Кто-то, например, Ящер использует их направо и налево. Не ему же их собирать!

Суфле похожа на маленького ребёнка, которого вывели в большой мир. Она доверяет только мне. Мы с ней мало разговариваем, но она и так почти ни с кем не общается, даже с девушками. Всего боится. А меня нет. Может, оттого, что у меня внушающее доверие лицо, или потому что я, и правда, могу защитить её от кого угодно.

Кроме себя.

Цеце и Аконит выволакивают меня из дома на улицу, где уже ждут остальные. Замечаю Суфле, бледную и напуганную. Её за руки держат Мотылёк и Море, а рядом стоит Морская Оса.

Со скамейки у подъезда, где в пыли лежу я, поднимается Паук. Он бросает взгляд на Цеце, и тот кивает ему в ответ. Паук что-то задумал. Мне не нравится, как крепко сжимают Суфле.

– Не бойся, Муха, я не сделаю ей больно, – он садится передо мной на корточки, – я не изверг какой-нибудь. Я просто хочу, чтобы отряд был доволен, а отряд не доволен. Слёз становится всё меньше. А ты ничего не хочешь с этим делать.

Пытаюсь замычать. Паук выпрямляется:

– Приступайте.

Он возвращается на скамейку и уже как безучастный зритель наблюдает за тем, как остальные избивают меня ногами, а я не могу сопротивляться. Меня бьют по ногам и рукам, прилетает даже в лицо, в живот и спину. Суфле пытается высвободиться и умоляет Паука остановится, обещая столько слёз, сколько нужно. Но Паук делает вид, что не слышит. Когда из её глаз начинают литься слёзы – а плачет она навзрыд, – Морская Оса подставляет пробирки и собирает их.

А потом Паук встаёт и уходит. А с ним расходятся и остальные. Я медленно прихожу в себя. Вижу, как в конце улицы горит ярко-розовый закат. Это мне запоминается лучше всего. Пытаюсь встать и кряхчу от боли. Суфле сидит рядом и боится меня коснуться дрожащими руками. Но я не сахарный, не растаю. По ощущениям, вместо лица у меня теперь месиво. И, кажется, сломаны кости. Я переворачиваюсь на спину и смотрю на небо. По нему быстро плывут облака.

И так тихо…

– Только не плачь, – еле слышно, едва шевеля губами, говорю я. – Только не плачь.

Не хватает мне, чтобы её слёзы ещё упали мне на кожу. Она втягивает воздух носом и пытается сдержать слёзы, чуть запрокинув голову назад. Она берёт своей тоненькой рукой мою большую. Её ладонь мягкая и нежная. Как суфле. Поворачиваю к ней голову, а она так и сидит, глядя в небо и изо всех сил стараясь не плакать. Её грудь сотрясается от глухих рыданий, но она держится. Значит, всё-таки сильная. В её красном, опухшем лице есть что-то приятное.

Мне становится её жаль.

Мне ещё никого не было жаль. Даже себя.

Она опускает голову и смотрит на меня. Помогает мне подняться и ведёт меня в дом. Я едва могу на неё опереться, она не выдержит моего веса. Мы движемся чертовски медленно, боль стучит и режет то в одном, то в другом месте. Она помогает мне снять футболку и смоченным полотенцем вытирает кровь. Взяв кое-какие лекарства, она обеззараживает раны и делает примочки. И всё это в полной тишине.

Я знаю, почему Паук так поступает. Нет ничего проще, чем дёргать влюблённого человека за верёвочки. Я не хочу, чтобы она однажды оказалась на моём месте. Но у меня нет к ней того, что люди называют влюблённостью. Она как щенок, который не справится один. Если Паук прикажет Ящеру или Цеце сблизится с ней, если теперь её слёзы станут их ответственностью, они не будут с ней церемониться. Меня успокаивает мысль, что пока Суфле со мной, она в безопасности.

Мы начинаем с ней часто ругаться. Но только потому, что так хочет Паук. Она ничего об этом не знает. Ей и не нужно. Чем дальше она от Паука, тем безопаснее для неё. Мне всего-то лишь нужно выводить её на эмоции. Я говорю, что ей нужно найти кого-то получше, – и она плачет. Я всю ночь зависаю в доме Календулы на вечеринке без неё – она плачет. Я напиваюсь и крушу половину своей квартиры – её это пугает, и она плачет. Она не любит, когда я хожу к Шлюхе, а я хожу туда, только чтобы она плакала. Я бы не ходил, я всё ещё помню этих существ. Это меня пугает. У Шлюхи я курю – как это тут называют – особые сигареты. Они вставляют не сильно, и мозг как будто немного плавится. Они расслабляют. Мне они даже нравятся, если курить нечасто. А Суфле всегда определяет по моим зрачкам, курил я их или нет.

Мне правда её жаль, но она не такая уж и безвинная, как может показаться. Вопреки приказам Паука, она тайком ходит в Детский Дом. Говорит, что ей нравится проводить время с детьми, она словно вырывается на свободу. Но это не нравится Пауку. А мне не нравится, что она пытается гнуть свою линию. Нет ничего сложного в том, чтобы следовать правилам, особенно зная, какие последствия ждут за их нарушение. Суфле становится для меня чем-то вроде собаки, которую приходится воспитывать кнутом или пряником. И это воспитание часто не доставляет никому из нас никакого удовольствия.

Но её наивная душа терпит всё. Не знаю, откуда только берутся силы. Она первая приходит мириться после скандалов. Она всегда заботится, когда мы на публике вместе. И она всегда на моей стороне, когда я вступаю в спор с Ящером или Аконитом.

Когда она оказывается засыпанной спорами дома во время ходки, я первый бегу к ней на помощь. Она лежит вся чёрная на земле и, кажется, не дышит. Споры попадают ей в лёгкие, а это может привести к летальному исходу. Она будто захлебнулась ими. Ещё не все споры оседают, когда отряд потихоньку собирается вокруг неё. Я пытаюсь привести её в чувство. Когда она начинает откашливаться, тут же беру её на руки.

Я приношу Суфле к Швее. У неё Паук часто берёт что-то из лекарств. Пожилая женщина с седым пучком на голове оставляет Суфле у себя. Я тоже хочу остаться, но Швея недовольно выставляет меня за дверь. Суфле нужен покой, потому что борьба с враждебными спорами, попавшими в организм, отнимает много сил и времени.

Дом Швеи стоит на самом стыке жилого и старого районов. В старом районе двух- или даже одноэтажки, в жилом – от пяти и выше. Её дом расположен рядом с пустой девятиэтажкой, между ними – небольшой коридор с тупиком.

Я сажусь на ступеньки дома Швеи. Наверное, пока сам ползал доставать Суфле, испачкался, но чувствую себя хорошо, а значит, мне ничего не угрожает.

Хочу, чтобы с ней всё было в порядке. Я же обещал ей. Мне абсолютно всё равно, что Паук будет недоволен случившимся, хотя никто из нас не застрахован от подобного. Дома́ размножаются спорами, но никто не может сказать, когда именно произойдёт выброс. Мне стыдно перед Суфле. Потому что меня не было рядом, когда это случилось. Но странно, она даже не плакала…

Суфле восстанавливается долго и тяжело. Паук бесится, потому что запасы слёз истощаются, а новые не поступают. Он даже требует у Швеи собрать их, но она просто закрывает перед ним дверь. Паук не связывается со стариками.

Пока Суфле на лечении, Паук расширяет отряд, присоединяя троих парней, которые, как выясняется, принадлежали отряду Календулы. Паук делает меня их наставником на словах и надзирателем на деле. Но к моменту возвращения Суфле в строй все они покидают наш отряд. Что для меня совсем не удивительно. Влиться в отряд Паука сложно, а стать настоящей мухой, если до этого ты был цветком в палисаднике, почти невозможно. Но у Паука на них планы. И они их срывают.

Паук просит разобраться с Календулой.

Паук впервые просит меня разобраться с лидером другого отряда. Я воспринимаю это как знак повышенного доверия.

Календула устраивает вечеринки, известные на весь город, и я уже видел её пару раз. Караулю у здания, когда она выйдет одна. Многие выходят перекурить и возвращаются обратно. Но её нет. Я жду. Она выходит в компании какого-то парня в капюшоне. Время позднее, так что очень темно. Справиться с одним парнем для меня не проблема. Они идут вдвоём молча. Я так же молча следую за ними. Когда они отходят достаточно далеко от здания, в котором только что звучала вечеринка, я нападаю на парня. Удар сзади – и он падает. Контрольный удар.

Встречаюсь взглядом с Календулой. Она смотрит на меня удивлённо, но не испуганно, даже, скорее, сердито. Меня это напрягает. Делаю шаг к ней – она остаётся стоять на месте.

– Меня прислал перетереть Паук.

Она смотрит на меня надменно. Она точно знает, из-за чего я здесь. Что-то острое резко проводит по моей ноге, прорезая штанину и оставляя кровоточащую рану. Затем удар в челюсть, в живот – и я падаю. Этот парень в капюшоне, только что загибающийся от боли, прикладывает меня к земле, и я, в принципе, могу его сбросить, но он прикладывает к моей шее что-то очень острое. В темноте я не сразу разбираю, что это просто рука ребром. Рукав его надрезан, рука касается шеи, и я чувствую, что, надави он хоть немного сильнее, он рукой перережет мне глотку. Парень смотрит на Календулу, ожидая приказа.

Один её взгляд – и я могу распрощаться с жизнью. Стараюсь не двигаться. Календула знает, что всё сейчас зависит от неё. Совершенно спокойная, она выглядит куда более устрашающе, чем Паук в гневе. Женщина, осознавшая свою власть, опаснее кого угодно.

Её пышные волосы чуть развиваются на ветру. Взгляд, полный презрения, направлен на меня. Я для неё – полнейшее ничтожество. Моё имя оправдывает себя.

– Я бы попросила тебя плюнуть Пауку в лицо, но ты вряд ли найдёшь в себе смелость сделать это, – говорит она. – Так что просто передай ему, что если он ещё раз натравит на меня своих мух, то венерина мухоловка захлопнется и переварит их всех. Если я захочу, вы все перейдёте в мой отряд. Лезвие, отпусти его.

Лезвие поднимается и молча удаляется вслед за Календулой.

Что странно, Паук спокойно воспринимает слова, которые я ему передаю. Он лишь как-то непривычно вздыхает и больше уже никогда не возвращается к этому вопросу.

Однажды Суфле обращается ко мне с самой отбитой просьбой. Стоит конец зимы, и я наслаждаюсь холодом. Зимой всё бело. Зима скрывает всю грязь. Я сам будто скрыт под белым снегом.

Зимой выживается тяжелее. Больше одежды, инструментов приходится таскать на ходки. Быстрее мёрзнешь в неотапливаемых заброшках. Мерцающий снег сбивает с толку. А сугробы вообще скрывают самородки. Приятного мало.

Суфле стоит в чёрной куртке с мехом, которую я ей достал, в золотом с розовым шарфе, который она связала сама, без шапки. Тепло. Как только бывает зимой. Крупными хлопьями падает снег на её ресницы и мягкие волосы и не тает. Она смотрит на меня всё тем же кристально чистым взглядом.

– Я хочу уйти.

– Куда?

– Не знаю, куда угодно. Я больше не хочу быть мухой.

Она говорит серьёзно. Никому бы из нас не пришло такое в голову. Оставить Паука? Этого он не допустит. И с чего-то это она вдруг? Столько лет уж прошло, как она стала мухой.

– Он этого не допустит, – говорю я.

– Неправда.

– И что, ты хочешь прийти к нему и сказать: «Спасибо за всё хорошее, до свидания, Паук»? Он тебя прихлопнет.

Не может же она всерьёз так поступить. И вообще так думать. Достаю сигарету. Я знаю, что Суфле неодобрительно смотрит на меня, пока я её зажигаю и прикуриваю, но делаю вид, что не замечаю. Умение игнорировать в подходящий момент является залогом сохранения любых отношений.

– Но ведь парни Календулы пришли и ушли. И Паук ничего им не сделал.

Он хотел сделать, но не сделал. И это странно. Но Суфле знать об этом не стоит.

– Они ни за что не стали бы настоящими мухами. Неужели ты этого не понимаешь?

Она опускает взгляд:

– Понимаю. Но я думаю, что и я не стала мухой.

– Брехня. Ты давно с нами, со мной. Ты – муха.

Она снова смотрит на меня. Я ожидаю увидеть в её глазах застывшие слёзы и даже готовлюсь отчитать её за это, но слёз нет. Есть в озере её глаз не отражавшаяся до этого решительность.

– Я согласилась вступить в отряд Паука, потому что ты мне понравился. Мне просто хотелось быть рядом с тобой. Я тебе поверила. Я тебе доверилась, а не Пауку.