Тишина, с которой я живу

Так мне удаётся вернуть свой отряд всего за восемь недель. Они становятся моими безропотными щенками. Мой отряд на ходках теперь намного продуктивнее, потому что каждый хочет доказать, что он лучше остальных, чтобы я обратила своё внимание именно на него или на неё. Это приносит больше прибыли. В несколько раз. Так что, встречаясь с Жабой на одном из собраний, бросаю ему четыре мешка с кристаллами, возвращаю ему с процентами то, что он мне заплатил.

– Просто бизнес.

Ему нечего сказать мне. Паук поступает хитрее. На одной из вечеринок он ловит меня и пытается запугать. Он пьян, но я не боюсь Паука, потому что теперь знаю, что могу приручить даже его.

– Как ты это сделала?

– Ты уверен, что хочешь знать? – улыбаюсь я. Это игра, в которой я победитель. Провожу по его рукам вверх. Он отшатывается, пугаясь:

– Ты чего?

– Ну, ты же хочешь знать.

Я целую его. Противно ли это? Нет. Это забавно. Я чувствую власть над человеком. Мне это нравится.

Последним, кто спрашивает, как это получилось, оказывается Аквамарин. Но Аквамарин не сделал мне ничего дурного, поэтому я его не трогаю.

– Паук сказал, что лидерство – это мужское занятие. А я женщина. Слабый пол. Знаешь, в чём-то он прав. Но он кое-что не учёл. Сила женщины в её слабости.

– Я не понимаю, – он долго смотрит на меня. – Ты сильно изменилась.

– Жалеешь меня?

– Как бы тебе ни пришлось пожалеть.

– Я знаю, что я делаю.

Но Аквамарин оказывается прав. Есть кое-что вне расчётов Шлюхи. Они и правда становятся зависимы от меня. Им нужно больше. Им нужно чаще. Они становятся одержимы мной. И я начинаю об этом жалеть.

Обо мне пускают слухи. Что я сплю со всеми подряд. Но это всего лишь слухи. Мне плевать, что говорят за моей спиной, потому что они просто хоть сделать мне больно, привлекая моё внимание. Чёрная дыра во мне с удовольствием поглощает эту боль, и я не чувствую её.

Проходит достаточно времени, когда я узнаю, что Кислый теперь встречается с Ёлкой – сестрой Аквамарина. Я вижу, как они вместе сидят в кафе, держась за руки, или танцуют на вечеринках. Во мне поднимается дикая злость. Это не ненависть, потому что я не ненавижу его, я просто хочу, чтобы они испытал ту же боль, что и я. Я перестаю появляться в людных местах и почти безвылазно сижу дома. Но, умудрённая опытом, я теперь не забываю про свой отряд. Боль – это тормоз, а гнев – это двигатель вперёд.

Я никогда не думала, что во мне может быть столько желчи. Я будто злобный дракон, плюющийся ядом. Со своими я сдержана и холодна, потому что теперь знаю, что любое моё проявление может быть понято как знак внимания, которое они так жаждут.

Иногда я хожу к Шлюхе. Не по нашему договору. А как обычный гость Дома Шлюхи. Мне выделяется пустая комната с двумя стоящими друг напротив друга стульями. На одном сижу я, а на другом я представляю Кислого. Я выливаю на него всё, что чувствовала и чувствую. Я знаю, что не могу сказать ему этого в лицо. Он будет считать меня истеричкой, что я преувеличиваю. Ему легче. Никто не оставлял его одного посреди сухой пустыни, никто не сбрасывал его с высоты, никто не разбивал его на осколки. Я пытаюсь хоть как-то склеить себя, но это уже невозможно.

Я помню себя раньше. Я помню эту светлую девочку, которая ещё верит в добро. Но наивность – это удел начала пути. Когда начало превращается в дорогу, тогда и наивность превращается во что-то другое. Вопрос только, во что? Я – монстр. Люблю ли я себя такую? Нет. Но это лучше, чем то, что я испытывала раньше. Я не жалею, потому что не жалели меня.

Иногда я ещё чувствую, как сильно люблю Кислого. Я доверяла ему больше, чем себе. Но моя любовь теперь с привкусом злобы. И я знаю, что, если он когда-нибудь решит вернуться, я не смогу принять его обратно. Но я хочу, чтобы он хотел вернуться.

Чтобы двигаться дальше, мне нужно сделать то, на что так тяжело решиться. Я должна убить. Убить себя. Прав тот, кто говорит, что настоящая любовь не заканчивается. И та наивная Календула так и будет любить внутри меня Кислого. Но, чтобы снова начать жить, мне нужно убить то, что продолжает любить, причиняя мне вред, потому как безответная любовь лишь гниёт внутри. Я смотрю в окно и вижу в стекле своё отражение – девочку, которая просит пощады. И эту девочку я должна убить и похоронить в себе. Она этого не заслуживает, но она уже не выживет. И я заслуживаю лучшей жизни. Я буду скучать по той, какой я была, но я уже никогда не стану прежней.

Я не перестаю любить его. Я перестаю любить себя, потому что нельзя убить того, кого ты любишь.

Ночью я просыпаюсь от настойчивого стука. Под моими дверями уже ошивались Шквал и Старик, надеясь провести со мной время, но я никогда не открывала им. В этот раз я тоже решаю сделать вид, что меня нет.

– Календула, открой мне. Если ты дома, я очень прошу открыть мне. Это Аквамарин. Дело срочное.

Аквамарин? Что он забыл у меня под дверями? Я никогда не пыталась подчинить его себе.

– Что тебе нужно среди ночи? – я разговариваю с ним через закрытую дверь.

– Я расскажу тебе, всё как есть, но я молю тебя помочь. Я прошу тебя отправиться к Швее. Ей нужны твои цветы. Ей нужно сделать настойки для Кислого, – пауза. – Календула, не молчи!

У меня давно не цветут бутоны. Уже много лет. Как будто почва перестала плодоносить. Но мне и не хочется помогать. Мне хочется, чтобы теперь все вокруг почувствовали, какого это – испытывать боль, с которой не можешь справиться. Интересно, Кислый мучается?

– Я ничем не могу помочь.

Впервые в голосе Аквамарина я слышу панику. Значит, дело серьёзное.

– На него обрушился дом. Мёртвый дом. Он не может нормально дышать. Хирург сказал, что у нас нет лекарства, но мы должны попробовать всё. Я прошу тебя, будь человечной.

Хирург сказал… Значит, дело действительно плохо. В голове всё путается. Никто из них не пытался быть человечным по отношению ко мне, пока я пыталась не сдохнуть от боли.

– Проси что угодно, только помоги.

– Я правда ничем не могу помочь, Аквамарин.

Долго стою в тишине, освещаемая бледной луной. От того, что я не знаю, что делать, внутри собирается комок страха. Открываю дверь. Аквамарин стоит передо мной и молчит.

Аквамарин хороший человек и, по-видимому, хороший друг. Не то, что Смог. Она обещала не разговаривать с Кислым, если он причинит мне боль. Никто не просил её об этом говорить. Но она сказала, а я поверила. Не думаю, что она сдержала обещание. И Кислый не сдержал своего – быть всегда рядом со мной. Возможно, я просто тот человек, которого невозможно любить. Может, не всем в этом везёт. И меня всегда будут окружать люди, готовые отвернуться, как только я стану им неудобной.

Аквамарин молчит. Потому что слово за мной. Я делаю шаг назад, молча приглашая его к себе. Он заходит. Я закрываю за ним дверь. В лунном свете переливается его куртка.

– Кто-то знает, что ты пошёл ко мне?

Это очень смелый поступок – пойти ко мне.

– Нет.

– Послушай, я знаю, что вы все обо мне думаете. Но я правда ничем не могу помочь. На его месте мог быть кто угодно, но я действительно бессильна. У меня слишком давно не было цветов.

– Если это правда, то я благодарен тебе за то, что ты честна со мной.

Но я честна не до конца.

– Аквамарин, я могу кое-что сделать. Но я хочу, чтобы ты сказал об этом Кислому и больше никому.

– Всё, что попросишь.

– Тогда бери мои ножницы и состриги все мои волосы. Я хочу, чтобы бы ты отнёс их Шлюхе. Заплати, если потребуется. Проси Шлюху сделать из них препарат для Кислого. Настойки Швеи слишком слабые. А Шлюха может помочь.

Аквамарин смотрит мне в глаза. Наверное, он думает, что я поступаю благородно, но если так, то он ошибается, потому что теперь я действую в своих интересах, и мне хочется, что бы Кислый был обязан мне жизнью, чтобы он по-своему зависел от меня. Я хочу, чтобы он знал, что без меня он не выживет.

– Где ножницы?

Под их лязг, глядя прямо в зеркало трюмо, я прощаюсь, пожалуй, с тем, что делало меня Календулой. Аквамарин аккуратно складывает мои волосы в пакет, прощается и уходит, закрывая за собой дверь. Я продолжаю сидеть напротив зеркала. Как будто я становлюсь только хуже и хуже. И теперь не только внутренне, но и внешне.

Провожу рукой по остаткам волос. Они отрастут. Но я как будто смотрю на совершенно незнакомого мне человека.

Я не хочу, чтобы кто-нибудь видел меня такой. Начнут обсуждать, появятся новые слухи, а сейчас я не хочу привлекать к себе ещё большего внимания. Его стало слишком много.

Я выхожу на улицу только ночью, так вероятность столкнуться с кем-то куда меньше. Хожу есть в кафе, в Дом Шлюхи, чтобы выпустить пар, а ещё я прихожу стоять под окна Ёлки. Я не вижу там Кислого, но я вижу в окне её фигуру, и я знаю, что она рядом с ним.

Я могла бы быть на её месте. Мне становится грустно. Смогла бы я быть вместе с ним в таких обстоятельствах? Я знаю, что смогла бы. Внутри меня поднимается щемящее чувство. Что-то вроде ностальгии, только это грусть о том, что никогда не случится.

Ёлка в окне ходит, что-то перекладывает. У неё большие панорамные окна. Она кажется так далеко, хотя это всего лишь десятый этаж. А я стою и смотрю на это яркое пятно – окно, осознавая, что я никому больше не смогу посвятить себя. Я не хочу тратить время на тех, кто не готов быть со мной. И никто по-настоящему не захочет быть со мной.

Идёт снег. На улице холодно и тихо. Единственный свет и тепло – это окно. Я возвращаюсь к себе, оставляя следы на снегу. К утру их уже заметёт, и никто никогда не узнает, что действительно творится у меня на душе.

В эту ночь я совсем не могу уснуть. Я нахожусь в каком-то ожидании. Пожалуй, я уже давно нахожусь в нём, просто не осознаю этого. Засыпаю на столе перед чашкой. Меня будит стук. Выхожу в коридор.

– Календула! – говорит голос. Я давно не слышала Жабу. Его голос сухой и измученный. – Сегодня ночью Кислый умер. Я подумал, что ты захочешь знать. Завтра будут похороны. Мы пойдём от дома Ёлки в десять утра. Приходи.

Кислый умер. Наверное, я должна испытать грусть или даже скорбь. Наверное, что-то внутри меня должно надломиться или вовсе сломаться. Наверное, мне должно быть сейчас плохо. Наверное, так нельзя говорить, но он умер, а мне становится так спокойно. Это неправильно. Я понимаю. Но если я это чувствую, то значит, что это нормально? Если это льётся из меня, значит, это нормально?

– Календула, – чуть громче произносит Жаба. – Календула, ты в порядке?

– Я поняла, Жаба.

Свидание – Вальс

Сажусь на пол, упираясь спиной и головой о стену. Нет, я не могу плакать. Наверное, я выплакала всё, что могла, много лет назад. Но если бы я и плакала, это были бы не слёзы грусти или отчаяния, это были бы слёзы освобождения. Я чувствую, как валун упал с моих плеч, и я теперь могу выпрямиться в полный рост и снова видеть не только землю под ногами, но и небо над головой. Я не испытываю ни жалости, ни сожаления. Я пробуждаюсь ото сна. Долгой-долгой спячки.

Я снова жива.

Никто, конечно, не спрашивает, почему меня нет на похоронах. Но никто и не знает, что я хороню его в себе, рядом с той самой Календулой, которую мне пришлось добить. У меня внутри маленькое кладбище из двух могил. И я буду приходить туда, полоть сорняки и знать, что эти двое, в конце концов, оказываются вместе.

Когда приходит весна, я за долгие годы впервые её ощущаю. И впервые за долгие годы мне хочется снова кого-то по-настоящему любить.

Я с головой ухожу в работу. Мне помогает Броненосец. Он становится моей правой рукой, если это можно так сказать. Только я не доверяю ему на все сто процентов. Я просто теперь не могу полагаться на кого-то, кроме себя.

Шлюха узнаёт про мою предпринимательскую активность и через Броненосца назначает мне встречу. Мы встречаемся в кафе. Непривычно видеть Шлюху в городе, мне всегда казалось, что Шлюха и Дом Шлюхи неразделимы.

Мы сидим за чашкой кофе, будто обсуждаем сплетни, а не бизнес.

– Мы с тобой немного конкурируем, – говорит Шлюха, размешивая ложечкой сахар, – но я не хочу, чтобы ты думала, будто мы враги.

– У меня есть к тебе предложение, – перехожу я сразу к делу. – Все знают, что ты прекрасно дрессируешь тени. И я хочу брать твои тени в прокат.

– Тени не вещь.

– Нанимать их. Не знаю, как это лучше назвать. Мои вечеринки популярны. Отряд Жабы устраивает концерты на моих площадках. Мне будет легче со всем справляться, если мне будут прислуживать твои тени.

– Во-первых, тени служат только мне. А, во-вторых, я хочу, чтобы моя выгода составляла процент выручки каждой вечеринки.

– Какой процент ты хочешь?

– Сорок.

– Это много. Я согласна на двадцать.

Шлюха откидывается на спинку красного дивана и отхлёбывает из чашки.

– Знаешь, Календула, в этом городе очень мало веселья. Иногда мне кажется, что этот город слишком велик для всех нас. Но из всего города я хочу быть партнёром только с тобой. Ты мне нравишься. Ради тебя я соглашусь и на двадцать, – снова отхлёбывает.

– Послушай, – наклоняюсь вперёд. На свету кольца и кулоны на шее Шлюхи блестят, чуть слепя мне в глаза. – Я знаю, что с тех пор прошло много лет, но могу ли я каким-то образом перестать быть венериной мухоловкой для тех, кого я так боялась оставить?

Шлюха медленно ставит чашку с горячим кофе на стол и ласково берёт меня за руку.

– Ты думаешь, что это плохо, но это не так. Мы все нуждаемся в человеческом тепле, и эти мальчики могут дать тебе это чувство. Ты боишься их. Но ты прекрасна, а они хотят того же, что и ты.

– Они просто хотят меня.

– Разве это плохо? Разве ты не хочешь того же? Это делает людей счастливыми.

Я вынимаю руку и, вздыхая, облокачиваюсь о спинку. Я знаю, что я не люблю той любовью, которую хочу и боюсь, ни одного из своего отряда. Я знаю, то я могу дать им то, что они хотят, – себя. Я знаю, что взамен я получу то, в чём нуждаюсь. Я буду ощущать их тепло. Секс даёт выброс окситоцина, но это будет недолговременно. Я знаю, что я не буду любить ни одного из них по-настоящему, потому что я не буду доверять ни одному из них. Никто из них по-настоящему не нуждается во мне. Я – это просто причина выброса гормонов счастья. Но, возможно, быть не с теми – это тоже нормально? Может быть, так я напоминаю себе, что жива. Но это нелюбовь. Может быть, это напоминание о любви. Это моё напоминание себе о способности любить кого-то.

Вряд ли можно доверять кому-то, чьё имя Шлюха. Но я теперь просто плыву по течению. И начинаю встречаться с Броненосцем. Меня хватает на месяц. Я бросаю его, потому что боюсь, что он первый бросит меня. Но он здорово на меня подсаживается.

Начинаю встречаться со Стариком. Бросаю и его. Возвращаюсь к Броненосцу, потому что ему нужна ещё одна доза.

И снова бросаю.

Я встречаюсь со всеми. Я сплю со всеми. И я бросаю всех.

Billie Eilish – Bad Guy

Мне их жаль, но чувство покинутости оказывается сильнее меня. Нет ничего в том, чтобы хотеть быть любимой. Я хочу быть любимой, но я больше не могу любить.

Слава о том, что я меняю парней и сплю со всеми подряд, тянется ещё с тех самых пор, как я пытаюсь вернуть свой отряд. Но тогда меня это не волновало. Цель оправдывает средства. Да и к тому же плевать, кто что говорит, если я о себе знаю правду. Даже Паук в те дни сталкерил меня, но скоро остыл. Он всегда был мне неприятен, потому что он считает, что ему все должны. И когда я вернула своих, мне даже было приятно, что мне удалось показать Пауку, что не все находятся в его сетях.

Я просто хотела удержать на плаву. Удержать рядом тех, кто был мне важен. Пусть самым мерзким способом. И теперь я чувствую, как сама становлюсь зависимой от этой кратковременной любви. Потому что это лучше, чем ничего. Но это лучше делает только хуже.

В городе появляется новенькая. Меня мало интересует то, что происходит вне моего отряда. Её зовут Змея. До меня доходят слухи, что она в отряде Аквамарина и что Паук пытается переманить её к себе. Наверное, у неё очень нужная Пауку особенность, потому что иначе он бы ни за что не стал за ней гоняться.

Впервые я встречаю её на вечеринке. Она одета в белую блузку с вырезом на груди и широкими рукавами, в чёрные кожаные шорты. Её длинные почти белые волосы красиво зализаны назад. Она выглядит жутко модной, но при этом немного застенчивой. Змея полвечера проводит с Аквамарином, который вообще не особый любитель вечеринок. Со второй половины вечера она начинает чувствовать себя раскованнее и даже танцует. Этим она напоминает мне меня.

Здороваюсь с Аквамарином.

– Давно тебя не видела.

– Меня давно и не было.

– Говорят, в городе теперь много новеньких.

– А ты никого себе не берёшь?

– Нет. Затратно это и муторно. А ты?

– Змею вот. Слышала о ней?

– Слышала, что Паук очень хочет её к себе.

– Он устраивает настоящую охоту за теми, кто будет ему полезен. Но за Змею я отвечаю головой.

– Перед кем? – спрашиваю я и тут же понимаю, что перед Хирургом. – Откуда они все приходят?

– Не знаю.

– А ты спрашивал у Хирурга?

– Не думаю, что он знает. А если и знает, то не скажет. Мне всегда казалось, что они с Пауком похожи. Они оба считают, что город принадлежит им, но это мы принадлежим городу.

– Ты не боишься, что Паук переманит к себе Змею?

– Этого не будет. У неё есть голова на плечах. С ней будет нелегко, но она того стоит.

– Ты так говоришь, будто она вещь.

Он смотрит на меня пронзительным взглядом:

– Я не об этом.

Я не знаю, о чём он.

– Ты больше не играешь в группе?

Он переводит взгляд на сцену.

– Только дома и то редко. У них теперь там Космос, – он указывает на чернявого кудрявого парня в жёлтом худи. – Говорят, он играет на всех музыкальных инструментах. По крайней мере, что ни дай – всё может.

– Значит, Жаба тебя выпер?

– Нет. Просто я теперь не могу. Знаешь, Календула, очень многое изменилось с тех пор. И я не только про город. Мы изменились. И, по-моему, совсем не в лучшую сторону.

Это такой камень в мою душу?

Аквамарин замечает моё нахмуренное выражение лица.

– Я не о тебе. Я не сплетник, Календула. Мне плевать, что говорят люди. Уверен, они что-то говорят и обо мне.

К нам подходит Лётчик. Я помню его ещё с тех самых дней, когда мы должны были сформировать отряды. Он долго не давал ответ.

– Мне нужно с тобой поговорить, – обращается он к Аквамарину.

Я понимающе оставляю их вдвоём. Выхожу на крыльцо. Пахнет озоном от только что кончившейся грозы. Небо ещё затянуто тучами и совсем темно. От прошедшего дождя прохладно. Какое-то время просто стою, наслаждаясь погодой, кутаясь в бежевые плащ.

Со стороны запасного входа группа Жабы перетаскивает музыкальнее инструменты и складывают в большой прицеп. Они что-то громко обсуждают. Слышу, как бряцают и звенят инструменты. Голоса становятся громче, переходят на крик. Я заворачиваю за угол здания и вижу, как две тёмные фигуры сцепляются в драке. Кто-то из толпы кидается их разнимать, но сам получает и падает на траву. Подхожу ближе.

Это Лезвие начищает морду Старику. В темноте этого почти не видно, да и из-за кровавых подтёков тоже, но кожа Старика сморщилась и покрылась пятнами темнее его цвета кожи.

– Хватит, – спокойно произношу я, стоя за толпой жабьих. Лезвие замирает. Все оборачиваются на меня. Я выхожу вперёд. – Лезвие, иди домой, ты перебрал с алкоголем.

– Календула… – его голос хриплый, слабый и стонущий.

– Я сказала – домой! – перебиваю я его. Оглядываю жабьих. – Я знаю, что вам нужно отвезти инструменты, но мне нужно убедиться, что Лезвие доберётся до дома.

Не то чтобы не верю, что он туда не доберётся. Просто он вполне себе может решить туда не идти.

– Я отведу, – вызывается Кот.

Подхожу к лежащему на кровавой траве Старику. Ему очень досталось от Лезвия. Мне его совсем не жаль, хоть вид у него и жалкий.

– Мы отведём его к Швее, – говорит какой-то парень из толпы. Он вместе с другим парнем поднимает Старика, и они медленно уходят прочь.

Это не первый раз, когда я вижу, как парни из моего отряда дерутся. И я знаю, что дерутся они из-за меня. Поначалу меня это пугало, а сейчас мне это уже кажется настоящим детским садом. Уже собираюсь уходить, как из-за прицепа раздаётся незнакомый голос:

– Это же твои пацаны, да?

Останавливаюсь. Оборачиваюсь. Кудрявый парень в жёлтом худи стоит рядом с прицепом.

– Мои.

– Ты знаешь, что они не поделили?

В темноте мы видим только тёмные силуэты друг друга. Этот парень говорит вежливо и чуть обеспокоенно.

– Меня, – спокойно отвечаю ему.

– Тебе что, это приятно? – через паузу с удивлением спрашивает он.

– Они делают это не потому, что им нравится или не нравится, они делают это потому, что не могут устоять.

Он подходит ко мне. Теперь я могу видеть его лицо. У его уголка губ виднеется кровь. Это тот самый парень, который пострадал от руки Лезвия, пытаясь разнять дерущихся. Он смотрит на меня, но в его взгляде нет осуждения, он словно пытается разгадать мои мысли, словно я загадка. Мне это не нравится. Он рукой вытирает кровь с губ, лишь размазывая её. Потом он молча закрывает брезентом инструменты и начинает медленно тащить прицеп за собой. Он ничего мне больше не говорит, но именно от этого я чувствую себя хуже. Лучше бы он что-то сказал.

Спустя некоторое время, когда я вхожу в кафе в окружении своих, и мы занимаем два столика, в кафе вваливается Жаба с Котом, Кротом и этим парнем в жёлтом худи. Они громко смеются. Пока они делают заказ, этот парень подходит к нашему столу. Я думаю, что он хочет заговорить со мной, но он обращается к Старику, сидящему напротив меня.

– Как состояние?

Старик с ещё не сошедшими фингалами, ссадинами и гематомами смотрит на меня. Рядом со мной сидит Броненосец и хочет встать, но я жестом усаживаю его.

– Что же ты молчишь, Старик? Неприлично не ответить, – я обращаюсь к нему, а сама смотрю на этого парня. Он не смотрит на меня.

– Я в порядке.

– Просто хотел узнать, – поправляет капюшон. – Но раз вы тут все вместе сидите, значит, всё нормально, да?

– А с чего ты взял, что должно быть не в порядке?

– Космо, отстань от неё! – на весь зал кричит Жаба. – Иди, делай заказ!

– Я, кстати, Космос, – он широко улыбается и протягивает руку, но никто из моих парней не пожимает её.

Тогда он смотрит на меня и ждёт, что это сделаю я. Но и я не пожимаю её, потому как мои парни могут это неправильно расценить, приревновать, и тогда этот Космос может пострадать, а мне проблемы с Жабой не нужны. К тому же я знаю, как влияю на ум людей, и прикосновение может повлечь за собой не очень хорошие последствия.

Космос понимает, что пожимать руку ему никто не собирается, и пожимает её сам. В нём слишком много радости. Пожалуй, лишь потому, что в городе он относительно недавно.

Мне вдруг становится его жалко. Он выглядит слишком наивным и неиспорченным. Наверное, напоминает мне себя. Город ещё не успел испортить его. А потом мне становится страшно. Страх вперемешку с чувством вины. Эта его беспечность до добра не доведёт, особенно если он продолжит предпринимать попытки дружелюбного контакта в сторону моего отряда и, не дай бог, меня. Мои парни растерзают его.

Покончив с едой, подхожу к Жабе:

– На пару слов.

Мы отходим в сторону.

– Последи за своим жёлтым, чтобы ни ко мне, ни к моим не приближался.

– Чего это ты мне указываешь? – я знаю, что он всё ещё таит в себе обиду на за то, что я вернула свой отряд.

– Я чувствую, что иначе это может плохо кончится.

– Что это ещё за женские штучки? Опять собралась кого-то увести?

Его слова меня оскорбляют. Ну, а что? Пострадает он или кто-то ещё. Какое мне дело, если в мой омут попадёт ещё один чёрт? Я их уже не считаю, и мне своих чертей не жаль.

– Я по-человечески прошу тебя, Жаба.

Жаба может испытывать ко мне что угодно. Он может ненавидеть меня, призирать, может продумывать план мести. Но я говорю с ним не как с бывшим другом, а как лидер с лидером. И в таких делах все свои внутренние переживания надо засунуть себе поглубже.

– Ладно, я понял.

Chandler Leighton – Monster

Мне становится немного легче от выброса окситоцина. Это очень короткий момент. А потом я себя ненавижу. И я очень много презираю себя. Я сделала из своего отряда наркоманов, зависящих от меня, боясь, что они однажды меня всё-таки оставят. А они оказываются слишком слабы, чтобы даже предпринять попытку изменить это. А, может, они и не понимают, что на самом деле с ними происходит. А я трус, я боюсь сказать им это в лицо. А, может, всё это правильно? Что было бы со мной, если бы я не стала возвращать свой отряд?

Возвращать звучит как развращать. В попытке получить хоть толику любви я не замечаю, как сама опускаюсь на точно такое же дно зависимости. Мне хочется быть счастливой, но теперь это грязное счастье, липкое, дурно пахнущее. Оно овладевает моим мозгом, моим телом, моими эмоциями. Я говорю себе, что я люблю их, каждого, когда иду к ним в дом. Мне хочется в это верить. А потом я презираю себя, потому что знаю, что несколько дней не смогу смотреть им в глаза и буду говорить себе, что сплю с ними в последний раз, а потом наступает период ломки. И я срываюсь к следующему. И так по кругу.