Тишина, с которой я живу

– Чёрта с два! – ругается старик в углу. – Они потом попрутся смотреть на этот дом.

– Или могут начать его искать и пострадать. Или их ребята могут случайно на него наткнуться. Художник, будь любезен, укажи. Художник! – последнее обращение Хирурга к старику звучит настойчиво и с ноткой нетерпения.

Художник сопротивляется, ему явно эта идея не по душе. Он бормочет что-то нечленораздельное себе под нос, пока подходит к столу. Мы тоже обступаем его со всех сторон. Неприятный кисловатый запах усиливается.

Хирург остаётся стоять у камина.

На столе разложена огромная карта города. Я и не знала, что есть такая.

– Вот, – Художник тычет своим указательным пальцем в точку.

– Я хочу, чтобы вы сейчас подтвердили, что не пойдёте в аварийные дома, – говорит Хирург.

– Их несколько? – спрашивает Аквамарин.

– Нам известен только один, но мы не исключаем такую возможность.

Каждый из нас подтверждает, что не пойдёт в подобный дом. Мы покидаем Хирурга, останавливаемся у входа в квартал. Паук закуривает, и мы немного молчим.

– Как думаете, – интересуюсь я, – надо рассказывать своим?

– Зачем? – Паук сплёвывает. – Это ж мы даём наводки. Дом не указан – в дом не лезут.

– А если им станет любопытно? – говорит Аквамарин.

– Значит, нужно выстроить свою систему в отряде так, чтобы им было не любопытно, а чтобы они слушались только твоих приказов, – Паук снова сплёвывает и двигается в сторону города.

Жаба пожимает плечами и идёт следом.

– Ты расскажешь? – обращаюсь я к Аквамарину. Мне хочется сделать правильный выбор. Как лидер, я должна уберечь своих от чего-то плохого. Но кто знает, к чему приведёт эта новость.

– Да, – отвечает он без тени сомнений. – Они имеют право знать обо всём, что происходит в городе.

– А если они и вправду захотят посетить этот дом?

– Это ведь не аттракцион. Моя ответственность – предупредить их, а их – не натворить глупостей, – он немного молчит. – А ты расскажешь?

Кажется, он чувствует, что мне необходим этот вопрос.

– Да, – киваю я, хотя всё ещё сомневаюсь, как поступить правильнее.

Мои опасения оказываются напрасными. На собрании все с большим пониманием относятся к полученной информации. Холод даже предлагает обходить район стороной, чтобы ненароком не наткнуться на ещё один такой же.

– А ты сама видела этот дом? – спрашивает Шквал.

Мне вдруг кажется, ответь я отрицательно, мой авторитет в их глазах падёт. Но и врать я им не могу.

– Вживую не видела. Но описания вполне достаточно, чтобы, увидев, понять, как выглядит подобный дом.

– Ты уверена, что нам ничего не угрожает? – задаёт вопрос Пантера.

– Если бы было что-то ещё, Хирург бы сказал.

Я почти не помню этот день. Помню только, что допоздна задерживаюсь у Швеи. Она угощается меня ароматным чаем из трав, и мы много болтаем с ней. Домой я возвращаюсь уже затемно. Меня волнует, что Кислый почти всего себя отдаёт музыке и танцам. Пока его нет, я провожу время со Смог на кухне. А на вечеринках он постоянно на сцене, поёт и играет, совсем не спускается в толпу танцевать. Это беспокоит меня, и мне даже хочется поделиться этим со Швеёй, но я почему-то не могу.

Его поведение меня напрягает, но я убеждаю себя, что это временно. И оказываюсь права. Я говорю себе: если мы переживём этот февраль вместе, то всё наладится.

Когда я возвращаюсь от Швеи, нахожу Кислого, сидящего у стены на табурете в коридоре почти напротив входной двери. Он выглядит так, будто очень долго ждал моего возвращения.

– Ты чего? – пугаюсь я.

– Я ухожу.

– Хорошо. У вас ходка?

– Нет. Нам нужно расстаться.

– Что?

– Я ухожу.

– Но почему? – я сажусь перед ним. Он не смотрит мне в глаза. Поднимается.

– Встань, не унижайся.

Это не Кислый. Кислый не говорил так со мной никогда.

– Я не понимаю, – сердце бешено колотится. Поднимаюсь, вцепляясь в его рукав. – У тебя есть кто-то другой?

Пожалуй, это будет услышать больнее всего. Я начинаю плакать. Тогда я ещё не знала, что это только начало беспросветной боли.

– Никого у меня нет. Я просто больше тебя не люблю.

– Так не бывает. Скажи, в чём дело. Кислый, не молчи! Что случилось?

– Я всё сказал. Так правильно. Вещи я свои уже перенёс. Вторые ключи, – он протягивает мне связку, но я не беру их, и они звонко падают на пол. Кислый выходит, а я бегу за ним:

– Кислый, объясни! Что я сделала не так?

Мне кажется, что я совершила где-то ошибку, огромную, которую он не может мне простить. Но не может же быть так, чтобы он перестал меня любить. Так не бывает. Я что-то сделала не так.

Я догоняю его уже на улице. На тот самом месте, где мы стояли когда-то с жабьими. Он оборачивается. В темноте морозного вечера лица его почти не видно. Я замираю.

Сейчас он скажет, где я ошиблась. Нет такой ошибки, которую не смогла бы я исправить.

– Так бывает. Я просто тебя не люблю больше.

Он разворачивается и холодно уходит.

Мне холодно. Не потому, что на улице зима. Я стою и рыдаю, потому что ничего не могу понять. Кислый не может уйти просто так. Что-то случилось, и он просто меня защищает, он думает, что так лучше, но ведь он обещал всегда быть рядом. Любить – значит быть рядом. Ведь мы почти пять лет вместе…

Мои ноги такие тяжёлые, что кажется, будто они вросли в снег. Я не могу успокоиться. Не знаю, сколько так стою. Время теряет для меня свой смысл. Я всё надеюсь, что Кислый вернётся, потому что во всём этом нет никакого смысла…

Мне так тяжело дышать. Хочется умереть от этого холода. Но нельзя. Ведь он… Я поднимаюсь наверх и падаю на кровать, даже не запирая дверь и не снимая дублёнку. Голова гудит до слёз. Я засыпаю…

Palina – Дёготь

Когда я просыпаюсь, в окно солнечно стучится март. Тяжёлая голова. Я выползаю из дублёнки. Мне в ней жарко, я покрыта испариной. Оглядываюсь. Кислый, и правда, забрал свои вещи. Кажется, их было не так много, но без них эта квартира выглядит такой пустой. В чуть приоткрытом шкафу я не вижу его одежды. Сажусь на кровать. Он оставил мне кассеты, магнитофон, проектор, фильмы…

Бреду на кухню. В шкафу нет его любимой кружки, а в коридоре – коробок с танцевальной обувью. На полу лежат его ключи, которые так навязчиво убеждают меня, что то, что случилось вчера, было наяву, а не в бредовом сне. В углу замечаю маленькую чёрную пуговку. Наверное, она оторвалась, когда он складывал вещи.

Я ставлю чайник, включив газовую плиту. Я так долго сижу на стуле, пытаясь выйти из оцепенения, что и не замечаю, как чайник начинает свистеть. Мне кажется, это свистит у меня в голове. Завариваю кофе. Кислый не любит кофе. Он всегда пьёт чай. Вдруг замечаю его кружку у раковины. Я не увидела её сначала. Не свожу с неё глаз. Если он оставил кружку, значит, что он не ушёл? Он ведь ещё вернётся. Хотя бы за ней.

Я снова начинаю плакать. Я как будто чем-то больна. Мне так хреново, что после кофе снова плетусь в кровать и засыпаю. Просыпаюсь, когда уже темно.

Каждый мой следующий день становится похожим на предыдущий. Я поздно встаю, плачу, пью кофе, плачу, сплю, вечером ем то, что нахожу в холодильнике, сплю…

Когда кофе заканчивается, перехожу на чай. Кислый пьёт только чай, так я становлюсь немного ближе к нему.

Но мне нужно собраться с силами и всё выяснить. Я должна быть сильной ради нашей любви, потому что любовь может всё.

Я отправляюсь к Смог. Она встречает меня и тут же впускает к себе без лишних вопросов. В соседней комнате – Крот, но он лишь выходит поздороваться, и Смог прогоняет его. Она всё понимает. Мы сидим с ней на кухне, и она просит меня поесть, пока я пытаюсь во всём разобраться.

– Он говорил мне, что собирается это сделать, – произносит она.

– Почему ты молчала? – я бросаю ложку на стол. Почему? Она знала и не предупредила меня. Ведь тогда у меня был шанс всё исправить.

– Слушай, он просто поделился. Я не лезу в ваши отношения.

– Но почему он так? Он сказал?

– Не сказал.

А может, просил не говорить?

– У него кто-то есть, да?

– Нет, ты что! Он порядочный!

– Но порядочные люди не бросают других ни с того ни с сего!

– Я правда не знаю.

– Я не знаю, что и думать, – кладу локти на стол и прячу своё лицо.

– Скажи, как я могу тебе помочь?

В этот момент мне кажется, что всё ещё можно изменить. Смог хочет помочь, а значит, у меня есть её поддержка. И значит, я всё смогу.

– Я хочу с ним увидеться.

– Он сказал, что ты, возможно, этого захочешь, но только зачем тебе это надо?

Надо что-то придумать, что-то существенное. Я и сама не знаю, что я буду делать на этой встрече.

– Он кое-что оставил.

– Что? – Смог мне не верит.

– Кружку.

Это не звучит существенным.

Смог вздыхает. Она всё прекрасно понимает, но соглашается договориться с ним.

Я прихожу к нему на его старую квартиру. Кислый открывает дверь.

– Привет! – тихо здороваюсь я.

– Привет, – холодно отвечает он. Это теперь совсем другой человек. Не тот, с которым мы танцевали у дома в свете фонаря, не тот, с кем мыс смотрели кино, не тот, кто писал мне песни. Я не знаю этого человека.

– Вот, ты оставил, – я протягиваю ему кружку.

– Могла бы оставить у себя, – он старается говорить спокойно, но это лишь причиняет мне боль.

– И вот, – я протягиваю ему коробку, в которой те самые письма с цветами, что я хотела подарить на пять лет. – Посмотри, что там. Потом.

– Хорошо, – он берёт коробку, но мне так хочется, чтобы он открыл её прямо сейчас.

– Это мой подарок, – я обнимаю его, а он меня отталкивает.

– Не надо.

Я виновато отступаю назад. Между нами какая-то эфемерная морозная стена толщиной с весь этот город.

– Пока, – Кислый закрывает дверь.

Аффинаж – Не танцуй

Дома я слушаю музыку с принесённых им кассет и плачу, смотрю фильмы, которые мы смотрели с ним вместе, и плачу, смотрю фильмы, которые мы ещё не видели, и представляю, что мы смотрим их вдвоём, и плачу. Я рыдаю по несколько раз в день. Я вообще не знала, что я могу столько плакать, что в человеке может быть столько слёз. Иногда я просто ложусь на пол, рыдаю и кричу. Но меня никто не слышит, дом прячет мой крик. Иногда после этого у меня падает давление. И я иду спать. Я теперь очень много сплю. Часов по шестнадцать в день, так что по пробуждении у меня болит голова. Но, когда я сплю, мне легче. Не в том плане, что, проснувшись, я чувствую себя лучше, разве что в первую минуту, когда сон только ускользает от меня. Во сне я могу жить той жизнью, которой меня лишили. Во сне я могу быть счастливой. Только во сне. Даже если мне снится кошмар – это лучше, что то, что я чувствую наяву. От кошмара я могу проснуться, а от настоящего – нет.

Я хожу в Детский Дом, потому что нужно с собой что-то делать. Но даже там, запираясь в туалете, я плачу, потом привожу себя в порядок и возвращаюсь в этот беззаботный мир детей. Я не улыбаюсь. Об это говорят окружающие, но они просто не понимают, что внутри меня не осталось радости, она разлетелась, когда я упала с высоты и разбилась на множество осколков.

Мой отряд постоянно напоминает мне о ходках. Хотя это моя обязанность, но я теперь теряюсь во времени. Возвращаюсь после нашего с ними собрания и с ужасом осознаю, что под светом фонаря блестят капли дождя на листьях распустившейся сирени. Уже, оказывается, май, а может быть даже июнь, а я всё ещё застряла в этом феврале и всё никак не могу выбраться из его сковавшего меня холода.

Мне больно, когда я просыпаюсь, когда хожу и говорю. И я понимаю, что больно – это не просто состояние. Я и есть боль. Куда бы я ни шла, что бы я ни делала, боль живёт внутри меня. Как паразит, она захватила моё тело, мой разум, мои чувства и питается мной, подчиняя себе.

И я никуда не могу от неё деться.

Я не знаю, что мне делать с этой болью. Боль всегда мощнее меня. Я переезжаю в свой старый дом в надежде изменить своё состояние в лучшую сторону, но это только усугубляет ситуацию. Я смотрю на стены, отдалённо знакомые, и вспоминаю, что здесь жила девочка, которая была счастлива, которая любила, которая занималась танцами и улыбалась.

Я понимаю, что моё состояние требует радикальных мер. Поэтому я отправляюсь к Шлюхе, надеясь получить то, что мне поможет. Это страшно. Это чертовски страшно, но иногда выход – это прекратить всё. И если нельзя искоренить, нужно просто убить носителя.

Я просто больше не хочу быть болью. Это невыносимо.

– У тебя ведь есть таблетки? – спрашиваю я.

– Какие угодно.

– Мне нужно двадцать граммов аспирина.

Глаза Шлюхи сужаются.

– У меня есть двадцать граммов аспирина, сорок, если хочешь, но я тебе его не продам.

– А сколько продашь?

– Тебе – ни сколько.

– Почему?

– Потому что двадцать граммов – это смертельная доза, а ты выглядишь мертвее моих теней. Я могу предложить тебе откачку, очень помогает, но аспирин я тебе не продам.

– Ты не понимаешь…

Шлюха всё правильно понимает. Мне просто не хочется чувствовать боль. Я так от неё устала, но я не знаю, что с этим ещё можно сделать. Мне хочется почувствовать что-то ещё, что угодно, но боль всегда оказывается сильнее любого другого чувства.

– Тебе нужно вправить мозги, – Шлюха звучит устрашающе. – Парни – это всего лишь парни. Он всего лишь один из. У тебя красивое личико, найди себе кого-нибудь.

– Мне не нужен кто-нибудь.

– Пока ты тут страдаешь, Кислый живёт и радуется себе.

Это причиняет мне боль.

– Пойдём, угощу тебя кое-чем, – Шлюха приобнимает меня за плечи.

– Нет, – вырываюсь я так резко, что Шлюха случайно выдирает пару моих волос, оставляя их у себя в руке. – Я не буду подсаживаться на твои… дела.

– То есть самоубиться ты готова, а попробовать это – нет?

«Самоубиться», произнесённое вслух, звучит куда страшнее, чем про себя. И это причиняет мне боль.

Я ухожу.

Мне хочется, чтобы кто-то прижал меня к себе, погладил по голове и сказал, что всё будет так, как я того хочу. Но теперь проблема в том, что я не знаю, как я хочу. Я люблю Кислого. Я ненавижу Кислого. Я хочу, чтобы он вернулся. Но я знаю, что, если он придёт возвращаться, я не смогу простить ему эту боль, которая поедает меня до костей. И я застряла в этих мыслях. Я хочу, чтобы случилось то, чего я не хочу.

Всё становится только хуже, когда однажды ко мне приходит Броненосец. Он вытаскивает меня на собрание, где помимо моего отряда присутствуют и трое лидеров. Броненосец делает заявление:

– Мы знаем, Календула, что эти несколько лет ты переживаешь тяжёлое время, но мы в этом не виноваты. Прошло уже достаточно, чтобы ты нашла в себе силы двигаться дальше.

Будто я не хочу двигаться дальше. Я просто не знаю, что для этого нужно. Я словно мыкаюсь из одного места в другое, но это всё не то, всё бесполезно, я не вижу ориентира, всё, за что я берусь, неправильно, не имеет никакого эффекта.

– Мы живём от ходки до ходки, потому что ты постоянно о них забываешь, – продолжает он. – И нам постоянно приходится тебе о них напоминать. Это не поведение лидера. Ты перестала им быть.

– Я…

– Нет, нам не нужны оправдания. Теперь будем говорить мы. Если бы тебе действительно не было на нас плевать, ты бы собралась, взяла себя в руки. Мы чувствуем себя брошенными, но тебе плевать на это.

Я тоже ощущаю себя брошенной. Никто из них не справляется о том, как я. Смог исчезла из моей жизни. Жаба тоже. Словно я для них никогда не существовала, словно я была там только потому, что там был Кислый. А я никто. Я пустое, никому не нужное место.

– В общем, мы поговорили с другими лидерами… мы переходим к ним.

Странно, но это не причиняет мне боль. Просто возникает непонимание от происходящего.

– Вопрос уже решён, мы просто ставим тебя в известность.

Я смотрю на весь свой отряд. Что ж, пожалуй, это лучшее решение. Но меня это не успокаивает.

– Выйдите из комнаты, – говорю я сухо.

– Мы уже всё решили.

– Вы пока ещё мой отряд. Выйдите.

Они медленно, переглядываясь между собой и оглядываясь на остальных лидеров, покидают помещение и закрывают за собой дверь. Воцаряется тишина, которую прерывает Паук:

– Я беру себе Холод, Лезвие и Шквал.

– Я их тебе не отдам, – мой голос сухой и тихий.

– Они не вещь. Они приняли решение, уважай его.

– Жаба? – я пытаюсь найти в нём хоть каплю сопереживания, ведь мы с ним партнёры.

– Я готов заплатить за каждого, – отвечает он, – разумную цену. И ты, и я будем в плюсе.

Перевожу взгляд на молчаливого Аквамарина.

– Я не приму никого, – говорит он, – если ты этого хочешь.

– Здесь вопрос не в том, кто куда переходит, – говорит Паук, – это уже решено, а в том, к кому присоединишься ты. К Жабе, пожалуй, не пойдёшь, там Кислый. Мне ты без надобности. Так что, если ты готова, Аква может тебя принять.

– Я их не отдам, – мой голос звучит уверенно.

– Послушай, – Жаба нагибается вперёд, – прошло достаточно времени, ты могла взять себя в руки…

– Взять себя в руки? Когда эта мразь бросила меня, ничего толком не объяснив?

– Я не лезу в личные дела, – он снова опирается о спинку.

– Вот и не лезь!

Из меня вдруг начинает литься сносящим потом злость. Такая буйная, необузданная злость.

– А ты что смотришь? – бросаю я Аквамарину. – Типа невинный весь.

Он молчит. И это бесит.

– Дайте мне месяц.

– Календула, уже всё решено, – говорит Паук, ему явно приятно то, что происходит между всеми нами сейчас. – Быть лидером – значит быть мужчиной. Тебе это просто не дано. Женский пол слабый, и ты это доказала, – он произносит это, стоя прямо напротив меня, заглядывая в мои глаза.

Жаба и Паук уходят, а Аквамарин, будь он не ладен, подходит ко мне:

– Что ты будешь делать?

– Понятия не имею, – во мне кипит агрессия.

– Мне не нравится то, что происходит. Но даже Хирург уже в курсе.

– Это было его решение? – почему-то это кажется важным сейчас.

– Нет.

– А чьё? Ты ведь знаешь, да?

– Я только слышал, что предложение поступило от Шлюхи.

– Какое Шлюхе вообще дело до того, что происходит в моём отряде?

– Не знаю.

– Я с этим разберусь. Спасибо.

Направляюсь в Дом Шлюхи.

– Какого хрена? – с порога обращаюсь я, крича чуть ли ни на весь пустой холл.

– Здравствуй, Календула, – Шлюха выплывает из соседней комнаты.

– Какого хрена ты лезешь в мой отряд?

– Ну, говорят, что он скоро не будет твоим.

– По твоей, мать его, вине.

– Наверное, это приятно – чувствовать что-то, кроме боли, не так ли? – Шлюха смотрит на меня лисьим взглядом.

– Хочешь услышать от меня «спасибо»? – мне хочется выцарапать эти мерзкие глаза.

– Нет. Я хочу, чтобы ты обуздала свой гнев и направила его в нужное тебе русло, вернув свой отряд. Тебе пора сдвинуться с мёртвой точки, дорогая.

– Я потеряла его по твоей вине.

– Нет. По своей.

Это правда. Шлюха тут ни при чём. По крайней мере, я могла бы думать о них больше, а теперь, когда уже всё потеряно, я пытаюсь что-то собрать. Паук прав. Это не женское дело.

– Мне теперь их не вернуть.

– Нет-нет-нет, – Шлюха кончиком пальца поднимает мой подбородок чуть выше. – Ты правильно сделала, что пришла ко мне, потому что у Шлюхи есть ответ. Хочешь, я расскажу тебе то, о чём не знаешь даже ты?

– Ну? – делаю шаг назад.

Если Шлюха блефует, то слишком искусно.

– Я знаю, что Хирург когда-то обнаружил в твоей коже табак. И что ты ходишь к Швее, и она варит настойки из твоих волос, снимает с них цветы. То есть снимала, когда они у тебя ещё были. А знаешь ли ты, что при правильной обработке из твоих волос можно вырастить что угодно?

Шлюха ждёт моей реакции, но я молчу, пытаясь разгадать, что будет сказано дальше.

– Ты, наверное, слышала, что в Доме Шлюхи можно найти всё. Например, качественный алкоголь, или крепкие сигареты, или наркотики. Я не осуждаю своих клиентов. Моя обязанность – их удовлетворить. На этом я строю свой бизнес.

– И что, ты хочешь, чтобы я накачала их наркотиками?

– Не совсем. Я хочу, что ты стала наркотиком. Я хочу, чтобы ты стала той, от которой невозможно отказаться, от которой нельзя уйти, к которой всегда хочется возвращаться, снова и снова, которой нельзя сопротивляться, потому что они подсядут на тебя. Они станут зависимы от тебя. Ты станешь их личной дозой эйфории.

Это звучит слишком заманчиво. Не по отношению к отряду. В таком случае Кислый бы не смог уйти, а если бы ушёл, вернулся бы.

– Это невозможно, – возражаю я.

– Возможно.

– А тебе какая польза?

– Умница! – Шлюха широко улыбается. – А в тебе есть предпринимательская жилка. Я хочу, чтобы ты мне тоже давала свои локоны. Немного. Я не буду делать тебя лысой.

– И всё?

– Откровенно говоря, это неравное предложение, потому что я получу больше, чем ты. Но ведь отряд для тебя важен.

– И как я, по-твоему, должна их вернуть?

– Этого я не знаю. Я лишь могу помочь тебе раскрыть то, что спрятано внутри тебя. Твой организм – твоё спасение. Людям очень сложно бросить курить, Календула, и им будет очень сложно оставить тебя. Ты согласна?

Шлюха протягивает мне свою костлявую руку, украшенную кольцами и перстнями.

Правильно ли это? Абсолютно неправильно. Должна ли я сохранить свой отряд? Да, должна. Паук сказал, что это не женское дело. Но истинный лидер пойдёт на всё ради своего отряда.

Я хочу, чтобы Кислый ко мне вернулся. Я хочу, чтобы он жалел о том, что со мной сделал. Я хочу, чтобы каждый, кто решил оставить меня, жалел об этом. Я хочу доказать всем, что я лидер. Я хочу доказать всем, что нельзя идти против Календулы. Этот чёрный змей странной чёрной жажды присасывается к моему сердцу. Я знаю, что он выкачает из меня всю мою боль, и я позволю ему это сделать.

Я не знаю, что я буду чувствовать потом. Я лишь знаю, что буду лишена невыносимости боли.

– Я согласна, – пожимаю руку Шлюхе.

– Прекрасно! Тогда я приглашаю тебя на процедуру к своим теням. А после – делай, что твоей душе угодно.

Louisahhh!!!– Change

Пока Шлюха делает со мной всё, что нужно, извлекая наружу то, что столько времени скрывалось внутри, пока я вынашиваю план по возвращению, Лезвие, Холод и Шквал переходят к Пауку, а Русалка, Пантера, Старик и Броненосец к Жабе. Аквамарин держит своё обещание и не принимает никого. Но, возможно, никто и не стремится попасть к нему. Его отряд отличается крепкой сплочённостью, и остальным будет тяжко в него влиться. Впрочем, Жаба тоже не бросает своих обещаний на ветер и платит мне за каждого перешедшего к нему. Месячную норму. На эти деньги я решаю устраивать вечеринки каждую неделю. Я хочу, чтобы Жаба и его отряд играли на сцене. Жаба воспринимает это как перемирие между нами и соглашается. Но это лишь часть моего плана.

Каждая вечеринка – это цель. Цель – конкретный человек. Начинаю с того, кто объявил об общем решении на собрании. Это Броненосец.

Первое, что я делаю, – меняю стиль. Больше никаких хлопковых сарафанов. Топы, кроп-топы, штаны, берцы. Я должна вызвать обсуждение. Первая стадия – эмоциональная стимуляция. Я должна вызвать обсуждение. Начинаю красить глаза и губы. Шлюха говорит, что от процедур у меня меняется аромат. Следующая стадия – любопытство.

Я появлюсь в разгар вечеринки. Танцующая толпа не сразу, но обращает на меня внимание. Замечаю Броненосца и иду к нему. Приглашаю на танец. Стадия третья.

Примирение?

Возбуждение. Они должны почувствовать меня. Поэтому во время танца я всячески пытаюсь коснуться своей жертвы. Я кладу его руку себе на талию или провожу тыльной стороной ладони по щеке. Всё должно казаться безвинным, но побуждать к самым откровенным мыслям.

Четвёртое. Они должны начать думать обо мне. Поэтому после танца и алкоголя я отвожу их подальше, где нет никого, и целую. Парней в губы, а девочек в щёки. Уже на этом этапе можно понять, что они в ловушке. Ни один из парней не отстраняется первым во время поцелуя. Потому что им нужно ещё. Они уже на крючке.

И заключительная стадия. Я должна вызвать ломку. Я исчезаю. Или сменяю жертву. Что и происходит на следующей вечеринке.

Когда прежняя жертва приглашает меня на танец, я соглашаюсь, но не позволяю целовать или касаться меня. Это они пойманы и играют по моим правилам. Чем больше меня, тем сложнее от меня отказаться. Это сработало на них. Это может сработать и на Кислом. На ком угодно.

Это звучит ужасно, но я хочу, чтобы он приполз ко мне, умоляя принять его обратно, а я бы ему отказала. Я хочу, чтобы он мучился так же, как мучилась я, страдая по его отсутствию. Чтобы, подыхая в канаве, он молил меня о помощи, а я бы прошла мимо. Потому что вместо боли во мне теперь одна ненависть. Сделать из женщины дьявола очень просто: нужно всего лишь лишить её любви. Я хочу, чтобы они все страдали, все, кто отвернулся от меня.