Тишина, с которой я живу

Я машинально хватаюсь за волосы. Может быть, я кудрявый. Она поджимает губы и, даже не попрощавшись ни со мной, ни с парнями, уходит. Так просто уходит.

Я не знаю, помогла она мне или нет, но оставаться с этими парнями мне не хочется. Когда Календула скрывается за поворотом, парни подступают ко мне. Я не чувствую себя их добычей, нет. Я словно урод в передвижном цирке, на которого собрались посмотреть. Отступать бесполезно, а нападать тем более.

– Давно ты в городе, новенький? – парень в капюшоне потирает бороду.

– Нет, – я звучу неуверенно, совершенно не скрывая свой испуг.

– А чё делал у дома Календулы? – спрашивает парень со вставным золотым зубом.

– Я… я…

Не знаю, стоит ли мне говорить, что было ночью. Мне не хочется им ничего рассказывать. А ей я бы рассказал.

– Я бежал… – выдавливаю из себя.

– Чё, прям бежал к Календуле? – парень в капюшоне неодобрительно склоняет голову на бок.

Хмурюсь:

– Я не понимаю.

Они усмехаются. Все они. Это мерзко. И устрашающе.

Парень кладёт посиневшую руку мне на плечо, и меня пробирает от холода.

– Календула наша. Наша, усёк?

Я их не понимаю.

– Мы её с тобой делить не будем, – подхватывает парень в капюшоне. – И если что пойдёт не по-нашему, то херня эта вся неприкосновенность. Ты понял? Она наша. Она это знает. Ей просто поиграться хочется, нас подразнить за то, что мы устроили.

– Был тут один… – вступает парень, убирая свою холодную руку с моего плеча. – А куда делся? – обращается он к своим.

Парень, о котором она спрашивала?

Я уже жалею, что не отказался от её предложения. Надо будет отказаться, как только она вернётся. Да.

– Убито выглядишь, новенький, – усмехается парень, обнажая свой золотой зуб. – Давай приведём тебя в человеческий вид, что ли. Мы неплохие, ты не думай, просто ты Календулу не трогай, и всё будет зашибись. Договорились? – он протягивает мне руку.

Я неуверенно киваю и как можно увереннее пожимаю руку.

Они отводят меня в квартиру одного из них и дают мне помыться. Раздеваясь в ванной, снимаю носок и замечаю, что пальцы моей левой ноги каменные. По-настоящему каменные. Я трогаю их. Они и на ощупь как холодный камень. Пытаюсь согнуть их мышцами, пошевелить ими как-то, но бесполезно, они не слушаются меня. Тогда я рукой пытаюсь согнуть их. Прилагаю небольшое усилие, и мизинец на моей ноге с характерным хрустом трескается. Я тут же убираю руку. Тонкая, совсем неглубокая трещина у самого основания пальца.

От паники пересыхает в горле. Я не знаю, что делать. И просто залезаю в горячую воду.

Я лежу в ней несколько минут, расслабляясь, меня даже немного клонит в сон. Из этого состояния меня резко выдёргивает боль. Я едва сдерживаюсь, чтобы не закричать. Стиснув зубы, я смотрю на пальцы ног. Они все теперь обычные. Я тихонько трогаю мизинец, и становится больно.

Вытаскиваю ногу из воды.

Вокруг мизинца всё опухло, от лёгкого прикосновения всё болит. Я стараюсь быстро помыться, одеться и выйти к парням. Ступать больно. Я стараюсь делать вид, что всё в порядке, но ходить как все я не могу.

Они ждут меня на кухне, что-то обсуждая, расположившись кто где: двое на стульях, один у окна, ещё двое на полу, подпирая спинами плиту и холодильник. Они объясняют мне про ходки, кристаллы и Хирурга. Я слушаю их, но словно не слышу. Очень часто переключаюсь на боль в мизинце. Они спрашивают, всё ли мне понятно. Я машинально киваю, лишь через мгновение осознавая, то слушаю их вполсилы. Разберусь. Лишь бы сейчас не подохнуть от боли.

Мне не хочется показывать свою слабость. Может, потому что я действительно слаб. А может, потому что я всё ещё нахожусь в замешательстве.

Они начинают подниматься, и я следую их примеру.

Парень со вставным зубом всматривается в моё лицо, прищурив левый глаз. Он рассматривает меня, будто критик работу в музее, ища изъян: глаза бегают, пытаются уловить мелкие детали моего лица, но не улавливая целостную композицию.

– Ты какой-то бледный. Неважно себя чувствуешь? – интересуется он. Его беспокойство о моём здоровье не кажется праздным и тем самым настораживает. – Ты говори, если что.

– У меня болит… – почему-то признаваться до конца не хочется. Подумаешь, мизинец, какая малость!

– Мы тебя не трогали, – тут же защищается он.

– Это я сам. Ночью, – вру. – Кажется, ногу подвернул.

– А, ну это дело поправимое, – он хлопает меня по плечу. – Надо к Швее тебе, она посмотрит. Она во баба, лека́рка или типа того. Я отведу. Без проблем, – он замечает мой неодобрительный взгляд. – Календула убьёт, если узнает, что с тобой что-то не так. И на кой ты ей, вообще, сдался…

И на кой я ей, вообще, сдался? Странно. Эта фраза теплом разливается по моему нутру.

Мы спускаемся, и я просто следую за ним, стараясь делать вид, что чувствую себя превосходно. Ботинок на левой ноге неприятно жмёт.

– Меня зовут Старик. Тот борзый парень в капюшоне – это Броненосец. А парень с холодной рукой – Холод. Есть ещё Шквал – тот, что повыше, и Лезвие. Он пониже. Тоже борзые ребята. А, ну, и пара девчонок: Русалка да Пантера, – а потом он мечтательно добавляет. – И наша Календула.

А потом он замолкает, погружаясь в свои мысли, что меня вполне устраивает. Болтовня только усиливает ощущение боли. У дома Швеи нам приходится сесть на ступеньки, потому что Швея нам не открывает. Может, делает вид, что её нет дома.

Старик вытаскивает пачку сигарет и предлагает мне закурить. Я отказываюсь. Не хочу ничего брать от малознакомого человека. Едва он тушит спичку, как замечает полную женщину небольшого роста, направляющуюся к этому дому.

– Вот зараза, только закурил, – Старик поднимается. – Чего сидишь? Задницу оторвал и марш лечиться. Швея! – он улыбается. – А мы к тебе. У нас тут проблемный новенький.

– Доброго, мальчики, – она не смотрит на нас, вставляет большой ключ в замок. – Новенький? Ещё один, – вздыхает. – Ну, заходи, раз новенький, – она открывает дверь и широким жестом приглашает внутрь. – Старик, ты с нами?

– Не, я покурю, – а потом он обращается ко мне: – Дорогу запомнил? Не потеряешься?

Я опять машинально киваю, хотя здания тут похожи друг на друга. Даже если заблужусь, кому какое дело…

– Ну, покеда! – он поднимает ладонь вверх, прощаясь.

Дом Швеи маленький. Мне кажется, сама Швея здесь кое-как помещается, а тут ещё и я. Потолки невысокие давят на меня. Большой. Больной. Явно не к месту в этом доме.

– Ну, чего стоишь в проходе? – она чуть толкает меня бедром, чтобы я дал ей пройти на кухню. – Садись, рассказывай, что болит. Только давай по делу, у меня и без тебя забот сегодня полно.

Я молча сажусь на стул и снимаю ботинок с ноги вместе с носком.

– М-м-м-м… Ясно, – говорит она, чуть нагнувшись над моей ступнёй. – А ты немой?

– Нет, почему?

– Молчишь. Ты как деревянный. Молодёжь! Новенький, новенький! Со старенькими бы разобраться.

Пока она причитает, лезет в холодильник за льдом, заворачивает его в кухонное полотенце и даёт мне.

– На, приложи. Дай гляну, – она своими сухими старческими пальцами едва касается вспухшей поверхности ступни. – Мизинец. Ну, вроде, не перелом. Значит, трещина. Сейчас.

Достаёт марлю и режет её на тонкую полоску большими зелёными ножницами с наполовину облезлой краской.

– Вот так, – он связывает мизинец и безымянный палец. – Так и ходи. Понял?

– Ага.

– Ну, всё, прикладывай лёд-то.

Я ставлю ногу на стул и прикладываю лёд. Холод мгновенно пробирает и успокаивает.

– А ты молодец, – она ставит чайник. – Кремень. Скала. Чай-то будешь? Ел что?

– Нет.

– Нет – не будешь, или нет – не ел?

– Не ел. Я и не хочу.

– Будешь, значит, чай. С ромашкой.

Перечить ей не хочется, как, впрочем, и чая. Но она только что предприняла попытку унять мою боль, так что отказываться было бы верхом невежливости.

– Конечно. Спасибо.

Она добродушно улыбается.

Мне нравится её улыбка. Такая простая, человеческая. Но я не могу отделаться от мысли, что отвлекаю её от чего-то более важного.

Швея много суетится, гремит посудой. Это раздражает немного, но я пытаюсь отвлечься от этого состояния. И я невольно вспоминаю её.

Календулу.

Мы почти допиваем чай, когда в дверь стучат.

– Швея, это Календула! – раздаётся по ту сторону дома. – Новенький ещё у тебя?

Она пришла за мной! Я чуть ли ни подпрыгиваю на стуле, роняю лёд и тут же начинаю натягивать носок на ногу. Швея тем временем отпирает дверь. Календула входит, и я замираю в совершенно дурацкой позе от её взгляда. Полусогнутый со шнурками в руках.

– Он в порядке?

– Жить будет.

– Ладно, зашнуровывай быстрее. Пойдём есть, – она почти уходит, когда вдруг оборачивается, снова заставляя меня замереть, и бросает: – Как зовут?

От растерянности смотрю на Швею. Я не знаю, как меня зовут.

– Скала, – отвечает она.

Календула кивает и выходит.

Пока Календула закуривает у кафе в компании Шквала и Броненосца, я захожу внутрь. Запахи будто пробуждают во мне воспоминания. Словно мой желудок долго спал, а сейчас проснулся. Мне не нравится, что я хочу есть, но мне нравится, что я ощущаю голод.

Подхожу к свободному столику у окна, замечая трёх девушек. Маленькая брюнетка с волосами, собранными в огромный пучок; девушка с длинными белыми волосами, вроде бы даже знакомая, и рыжая – та самая, из дома. Она, кажется, тоже узнаёт меня, заслоняя лицо ладонью.

Календула не докуривает. Нервно тушит сигарету и в сопровождении своей свиты входит в кафе. Броненосец отходит к стойке делать заказ, и я замечаю это странное существо. Мне становится дико страшно, будто меня только что загнали в ловушку. Мизинец болит с утроенной силой. Я стараюсь не смотреть на стойку.

Броненосец присаживается к нам. Тут светловолосая девушка с соседнего стола встаёт и, поправляя свою причёску, идёт к нам.

– Календула, сестричка, доброе утро! – она звучит приторно-сладко, и мне это не нравится. – А что это у вас за новенький мальчик? Симпатичный, – она падает на диван к Календуле, заставляя тем самым её подвинуться.

– Змея, свали! – Календула не отталкивает её, но всем своим видом даёт знать, что ей тут не рады.

– Как грубо! – поворачивается ко мне, мило улыбаясь и протягивая свою тонкую руку. – Я Змея.

Бросаю взгляд на Календулу. Что мне делать? Что этой Змее нужно от меня? Календула молча смотрит мне в глаза. Кажется, ей интересно, как поступлю я. Наверное, проявить вежливость будет самым правильным решением.

– Скала, – я пожимаю её руку, едва касаясь пальцами.

– Какие мощные руки! – от её любезностей меня тошнит. Она поворачивается корпусом, почти подпрыгивая на месте, к Календуле: – Давно он тут?

– Змея, я же сказала, – Календула строго смотрит на неё.

– Ты мешаешь, – не выдерживает Шквал, сидящий слева от Календулы, но девушка поднимает кулак, и Шквал вжимается в спинку дивана. Наверное, он сказал лишнего.

– Это женское любопытство, – не унимается Змея. – Новенький, да?

– Да, он совсем недавно здесь, – отвечает Календула сухо.

– Ты берёшь его к себе в отряд? Ты любишь брать симпатичных мальчиков к себе. Нам бы тоже не помешал симпатичный мальчик, – она заигрывающе смотрит на меня. Мне неприятно.

– У тебя уже есть парень, чего ты хочешь?

– Обожаю твою прямолинейность, сестричка. Но это не для меня, а вообще. Люблю смотреть на красивое.

Этот комплимент меня пугает. Не хочу встретиться взглядом ни со Змеёй, ни с Календулой. Начинаю тупо пялиться в стол.

– Просто констатирую. Была рада тебя видеть, сестричка, – она целует Календулу в щёку. – Была рада познакомиться, Скала, – встаёт. Я внутренне выдыхаю. – Целоваться не будем.

И наконец-то она возвращается за свой столик. Мы все провожаем её взглядом. Я хочу убедиться, что она не передумает и не вернётся к нам. Мой взгляд цепляется за рыжие волосы. Меня пугает, что они могут загореться.

– Они из отряда… – Календула запинается, – Аквамарина. Вы объяснили ему про ищеек? – обращается она к Броненосцу. Тот кивает. – Они напугали тебя? – спрашивает уже меня.

– Нет, – вру я. – Они мне неприятны.

Я боюсь рыжую девчонку. Я, если быть честным до конца, всех тут боюсь. Кроме Календулы. Есть в ней что-то отличное от других.

– Я не запрещаю общаться с другими, но будь осторожен. Всех нас терзают монстры.

Когда мы кончаем с едой, Календула решает показать мне дом, где я могу жить. Я не возражаю. Выбирать я не умею и не люблю. Я не понимаю, что в принципе требуется от меня сейчас, поэтому мне нравится, что мне говорят, что делать. А я просто делаю.

Мы выходим на улицу из кафе, но никуда не идём, так и стоим у входа. Мне очень хочется кое-что спросить у Календулы, но я не хочу, чтобы это слышали парни. Она, кажется, замечает это и отправляет их вперёд.

– Что? – Календула не церемонится.

– Я хотел узнать про эту рыжую из кафе.

Календула меняется в лице, словно мой вопрос успокаивает её.

– Её зовут Пламя. Ты её уже видел?

– Да. Она загорается.

– Только волосы. Когда ты её видел?

Я коротко рассказываю ей о нашей встрече. Мне хочется верить, что Календула сумеет успокоить мои беспокойства, накатывающие словно предштормовые волны.

Календула не спрашивает меня ни о том, как я оказался в том доме, ни почему я напал на Пламя. И меня это даже расстраивает. Она словно держит меня на дистанции. Мне обидно, я ведь вряд ли хуже любого другого парня в её отряде. Но она меня совсем не знает. Да и я не знаю себя.

– Хорошо, что там была Змея, – говорит Календула спокойно. Это звучит странно. Мне показалось, что она не в восторге от светловолосой девушки. – Самородки опасны. Они прожигают кожные покровы, мясо и вызывают галлюцинации.

– Я не знал.

– Теперь знаешь.

Я смотрю через окно на столик, за которым сидит Пламя.

– Тебе нужно поговорить с ней, – продолжает Календула.

– Что? О чём?

– О происшествии. Ты напугал её.

– Она напугала меня.

Разговаривать с рыжей у меня нет ни малейшего желания.

– Скала, она хрупкая девочка.

– У которой горят волосы.

– Это как-то ей помогло? – она немного молчит. – Просто извинись.

– Но я не хочу.

Это ведь она напугала меня, я просто защищался.

– Хорошо, – Календула снова становится строгой. – Тогда как твой лидер я настоятельно рекомендую тебе извиниться перед ней.

Мне хочется ей возразить, мне хочется засыпать её мелкими аргументами, почему этого делать не стоит. Но я не могу. Нет, не так. Я не хочу перечить ей.

– Я буду ждать тебя за кафе, – она разворачивается и уходит.

Я сворачиваю за угол и тупо жду. Пламя сама сталкивается со мной, но она не пугается меня, она пугает меня. Я молча смотрю на неё сверху вниз. Интересно, что нужно сделать, чтобы у неё снова загорелись волосы?

Надо что-то сказать.

– Я тебя ждал. Ты в порядке?

Я не хочу извиняться за то, в чём не чувствую своей вины. То, что она девушка, не даёт ей исключительное право находиться в позиции жертвы.

Она почему-то молчит.

– Я про руку. Я не знал. Извини.

– С рукой всё нормально, – она отвечает тихо. – Хм… Я напугала тебя.

– Да, – почти перебиваю её. Я тоже хочу услышать её «извини».

– Значит, ты Скала?

Это не то, что я жду.

– Ты теперь у Календулы?

Она явно не собирается извиняться.

– Это всё, что я хотел сказать.

– Я Пламя, – она улыбается, чуть поджав губы.

Киваю и ухожу.

Я едва успеваю обжиться в доме, который для меня выбирает Календула, едва успеваю понять, как устроены ходки, как Календула собирает свой отряд.

Мы сходимся в какой-то светлой, почти жёлтой квартире, слишком уютной. Такой, в которой мягкие диваны, даже стулья – и те мягкие. Где какие-то безделушки, безвкусные и бесформенные, натыканы на полках и комоде, где картины не изображают ничего конкретного. Предметов так много, они настолько разнообразны, что сложно понять, что их объединяет.

Я располагаюсь в кресле в углу. Мне не нравится сидеть с кем-то бок о бок. Когда мы рассаживаемся, Календула, которая всё это время стоит, обращается к выходу:

– Заходите!

Пламя в сопровождении какого-то парня в коричневой кожаной куртке, которую я уже, впрочем, видел, и высокого мускулистого парня, которого я ещё не знаю, входит в комнату, останавливаясь у порога. Я снова пугаюсь. Но не Пламя как таковую, а то, почему она может быть здесь. Что ей нужно от меня? Она меня преследует? Мысли о преследовании больно отдаются в моём мизинце. Мне хочется вскочить и убежать.

Я вжимаюсь в кресло.

– Вы все знаете о том, что случилось, – начинает Календула, не приглашая вошедших сесть. – Аквамарин пропал, и пока следов его нет, как, впрочем, и остальных. Отряд не может существовать без ищейки, вам ли не знать. Отряд Аквамарина принял решение о расформировании до тех пор, пока их лидер не будет найден. Пламя, Лётчик и Хрусталь вступают в наш отряд.

Я что-то слышал о пропавших, но мне это казалось малозначительным. Зачем мне обращать внимание на то, что не касается меня? Меньше всего мне сейчас хотелось бы быть в отряде с Пламя, видеть её. Страх перед ней никуда не девается. И Календула только делает хуже. Она будто всё время пытается сделать мне хуже. Но почему? Я ведь рассказал ей, что было. Зачем она так со мной? Может, это проверка?

– Календула, это похоже на месть, – нарушает воцарившуюся тишину Пантера. Я не понимаю её слова.

– Это может быть похоже на что угодно, – сухо отвечает Календула. – Мне плевать.

– То есть как только Аквамарин вернётся, они уйдут? – спрашивает Старик. Календула смотрит на Пламя:

– Если они захотят.

– Мы уйдём, как только он вернётся! – подтверждает Пламя.

В её голосе звучит страх.

– Но это абсурд! – вскакивает Лезвие. – Мы только что взяли этого пацана, – он рукой показывает на меня, приковывая ко мне всеобщее внимание. – Зачем нам ещё двое?

– Ты что, думаешь, мы закроем глаза на то, что ты берёшь в отряд ещё двух парней? – медленно поднимается Броненосец. – Я не буду мириться с этим.

– А девчонка? – подскакивает Русалка.

– Вы забываетесь, – холодным голосом Календула остужает нарастающий бунт. – Они наш отряд. Пламя и Лётчик теперь наш отряд.

– Календула, что мы сделали не так?

– Мы всё исправим!

– Пожалуйста!

– Не надо!

Словно вулкан, всех прорывает. Кто-то даже падает на колени. Я ничего не понимаю. Это выглядит так унизительно.

– Хватит! – я впервые слышу, как кричит Календула. – Как малые дети. Жить они будут в своём районе, ходить на ходки вместе с нами. Это всё.

Она отходит к окну, став к нам спиной. Все потихоньку расходятся, и я следую их примеру, прохожу мимо Пламя, едва бросая на неё взгляд. Она выглядит растерянной. Лётчик подходит к Календуле. Мне это не нравится. Я не слышу, что он ей говорит, но странно, что Календула совсем на него не смотрит. Стоит, опустив взгляд. Лётчик хочет коснуться её плеча, но она резко дёргается назад.

Будто между ними что-то было. Или есть. Или будет. От последнего свербит. Лётчик мне тоже не нравится, как и всему отряду. Что ж, наконец-то у нас есть что-то общее.

Внутри отряда эту новость не обсуждают. Не так. Её, конечно, обсуждают, но не со мной. Я сам ещё не вышел из разряда новеньких, чтобы со мной обсуждали пришедших. Думаю, обо мне тоже говорят за спиной. Мне бы этого хотелось и не хотелось одновременно. Не хотелось бы, потому что это неприятно. Факт. Но хотелось бы, потому что это давало бы мне определённую значимость, ценность. Бессмысленно то искусство, которое не обсуждают, пусть даже за спиной.

Я чувствую свою маленькость в этом огромном городе. Пожалуй, из-за этой маленькости я особо и не чувствую ничего другого. Все высотки, пустые окна, самородки, люди, тени – всё это словно смотрит и ждёт от меня чего-то важного, грандиозно значимого. А я под их микроскопической линзой. Я маленький, незначительный. И я не знаю, что конкретно от меня хотят. Это давит, зажимает в тиски. Я чувствую постоянное напряжение, боюсь совершить ошибку или показаться каким-то не таким. Ведь я не такой.

Моя первая вечеринка в этом городе. Шумная, выбивающая все мысли музыка. Почти полное отсутствие света. Алкоголь. Танцы. Горячие тела малознакомых людей. Даже тех, с кем я знаком, я знаю мало. Где-то на сцене за пультом диджея стоит толстый парень с наушником на одном ухе.

Поначалу само место вызывает у меня отталкивающие эмоции, но это длится буквально секунд пять. Какая-то общая волна настроения всей вечеринки подхватывает меня и засасывает в свою пучину. Здесь все равны. На глубине морского дна равны все: и потопленные корабли, и тела людей, и сундуки с бессмысленными сокровищами. Это и есть царство Календулы.

Первым делом я выпиваю. Потом ещё. Хочется танцевать, но стеснение так просто не отступает. В полутьме от стробоскопов и лазерных установок все люди превращаются в чёрные силуэты, безликие и пустые. Странно, но мне тоже хочется почувствовать себя безликим, свободным от установок и внутренних переживаний, свободным от самого себя.

Я теряю себя в толпе. Я распадаюсь на куски. Всё вокруг тоже распадается на куски, и мы превращаемся в песок, общую массу. Я – это толпа, толпа – это я. Мне нравится ощущение общности, мне нравится, что я не один, что они чувствуют то же, что и я. Я – это они, а они – это я.

В реальность меня возвращает этот маленький эпизод: Календула, выводящая Лётчика из зала. Я не вижу точно, но мне кажется, что она держит его за руку. Меня внутри обжигает. Становится слишком шумно и душно. Я не могу совладать с собой и следую за ними. Это неправильно, я понимаю, но я должен знать, зачем она его…

Они стоят на лестнице за туалетами. Говорят вполголоса.

– Совсем ничего, – грустно произносит Календула.

– Я попробую ещё раз, – от слов Лётчика мне становится не по себе. – Для меня это важнее, чем для тебя, ты знаешь.

– Мне тоже это очень важно, Лётчик.

– Я хотел поблагодарить тебя за…

– Скала? – обрывает она его чуть растерянно. Я сам не замечаю, как, поддаваясь какому-то звериному чувству внизу живота, выхожу из-за угла. Она недовольна мной, её брови нахмурены. – Я возвращаюсь в зал.

Она уходит молча, даже не взглянув на меня. Через пару бессловесных секунд и Лётчик решает вернуться. Он ровняется со мной, и я тут же вцепляюсь в его предплечье:

– О чём вы говорили? – смотрю ему прямо в глаза. Мой голос суров.

– Что тебе надо? – он вырывает руку, но я снова хватаю его.

– Ты слышал мой вопрос.

– Тебя это не касается.

Я сдавливаю его руку.

– Голубки ссорятся? – Лезвие поднимается по лестнице к нам навстречу, и я невольно опускаю руку Лётчика. Есть в голосе Лезвия что-то недоброе. – А я всё думал, когда это случится. Мы даже ставки делали…

За Лезвием поднимаются Шквал и Холод.

– Спорим, угадаю из-за чего? Точнее, из-за кого. Из-за Календулы. Мы, кажется, чётко дали понять, что она наша.

Лётчик молчит. И я молчу. Мне мерзко от того, что они называют её «наша». На мгновенье в моей голове проносится «она моя». И это пугает. Ведь она не моя. Она отталкивает меня, но притягивает к себе Лётчика. Разве я хуже Лётчика? В нём ничего нет. Совсем ничего.

Мы ведь, и правда, говорили о Календуле. Врать об этом нет смысла. Да, может, они и слышали всё сами.

Шквал замахивается на Лётчика, но я успеваю перехватить удар. Загибаю его руку за спину и мощным пинком под зад отталкиваю в сторону. Он неловко падает мордой вниз, кажется, ломая нос. Лётчик отскакивает в сторону. Лезвие засучивает рукава своего поло и бросается на меня. Ребром руки он пытается прорезать мне грудь, но он лишь убого тычется в неё. Я чувствую, как тяжело дышать, я чувствую, как грудь моя, стягиваясь, превращается в камень. Ударяю Лезвие в челюсть, только чтобы он от меня отстал. Рука проезжает по его скуле, длинный порез остаётся на моих костяшках.

Холод подбегает к парням и помогает подняться. Если надо драться, я буду драться и дальше.

– Ублюдок, – схаркивает Лезвие, поднимаясь.

Мы ждём, когда они уйдут. Может быть, они сейчас позовут подмогу. Такая перспектива меня не радует. Лётчик мне не помощник, а пятеро на одного – это уже чересчур.

– Я не знал, что ты так хорошо дерёшься, – выходит из оцепенения Лётчик.

– А ты отлично стоишь без дела, – дышать всё ещё тяжело. Я чувствую, как окаменение переходит на правое плечо.

– Извини. Спасибо тебе.

Он протягивает мне руку. Я чувствую, что это важно, если я ему сейчас пожму или не пожму. Будто от этого выбора что-то поменяется в моей жизни, я только не знаю, что.

Я не умею выбирать.

Он смотрит на меня искренним взглядом благодарности. Это подкупает. Он благодарен мне, я только что был ему нужен. Я нужен. Пусть и Лётчику, но всё-таки нужен.