Тишина, с которой я живу

Мы смеёмся.

– Но всё-таки приноси цветы мне, я сумею сделать из них что-нибудь полезное. Иногда смотрю на твои цветы и думаю: было бы здорово иметь хотя бы небольшой сад у дома.

– Я благодарна тебе за то, что мои цветы не завянут со временем, а на что-нибудь сгодятся. Когда Хирург объявил, что я ищейка, я сначала испугалась. Ну, какой из меня лидер? Я против троих парней. Паук, Жаба, да даже Аквамарин поначалу внушали страх. И я думала: кто, вообще, согласится пойти за мной?

– Но ведь согласились, – Швея вынимает последнюю маргаритку и берёт расчёску.

– Да.

– Думаю, что они тоже боялись, – мягкие щетинки расчёски приводят мои волосы в порядок, – просто никто из вас не показывал это перед другими. Смелость ведь не отсутствие страха.

– Разве?

– Иногда смелость – это отступить и отказаться от чего-то, настоять на своём. А иногда – бояться, но делать. Вы ведь все были в одинаковых условиях: вы боялись, но делали. Знаешь, Календула, тебе бы посетить Хирурга. Клумба на твоей голове меня, конечно, радует, но как бы тебе потом это не аукнулось. Пусть он проверит.

– Хорошо.

Когда мы покидали Хирурга, он собрал нас четверых и сказал, что мы не можем приходить по одному. С нами обязательно должен быть как минимум ещё один, только в этом случае Хирург укажет путь к нему.

Я прошу Жабу пойти со мной. Он мой напарник, и я ему доверяю, мало ли что там выявит Хирург.

Хирург оставляет Жабу ждать в тёмном зале, а меня отводит в комнату с ярким искусственным светом и белым кафелем на стенах и полу. Комната вылизана до блеска. С одной стороны стоит стол с папками, посередине – кушетка с лампой над ней. Обивка кушетки неприятно молочного цвета. Мне здесь неуютно. Знаю, что у Хирурга по всему кварталу оборудованы комнаты для процедур и опытов, но в них чувствую себя словно голой. В тёмных комнатах, где он всегда нас встречает, нет электричества, и, прячась в отблесках свечей и каминного огня, становлюсь менее заметной. Эта темнота иногда давит, словно съедает половину меня, но в светлых комнатах я на виду, и спрятаться негде. Хотя от чего тут прятаться?

– Швея посоветовала прийти к тебе.

– Что тебя беспокоит? – он указывает рукой на кушетку с приподнятой спинкой.

Я чуть мнусь и принимаю наполовину лежачее положение. Моим босым ногам холодно ступать по плитке. Я поправляю длинный подол сарафана в мелкий голубой цветок.

– Меня – ничего. Сегодня утром на моей голове был целый букет. Вот Швея и…

Хирург заходит сзади и поправляет положение кушетки так, чтобы я была полностью в сидячем положении. Это меня успокаивает. Лежать перед малознакомым мужчиной – это вызывает во мне напряжение.

– Откинь голову.

Он пододвигает к себе столик на колёсиках с инструментами и осторожно начинает копаться в моих волосах. На руках его – белые латексные перчатки. Мне не нравится их искусственный запах, но я не подаю вида.

– Что случилось накануне?

– Мы с Жабой устраивали вечеринку, веселились.

– Ты что-нибудь пила?

– Чуть-чуть.

Хирург аккуратно выдёргивает пару волосков и складывает их в прозрачный пакетик.

– Говорила с кем-то?

– Со многими.

– Танцевала?

– Да, – улыбаюсь, вспоминая Кислого. – Да.

Хирург останавливается.

– Как его зовут?

Голос его какой-то строгий и немного неприятный, словно он пытается выяснить то, что ему знать не положено.

– Это важно? – поворачиваюсь к нему.

– Нет, – его голос становится мягким. – Ты переживаешь сильное эмоциональное потрясение. Думаю, ты сама понимаешь, о чём речь.

– Это плохо?

– Я так не думаю. По-моему, это очень положительно сказывается на тебе. Какие были цветы?

– Маргаритки и гвоздики. Значит, ничего опасного?

– Думаю, это положительное изменение. Но я бы предложил тебе остаться. Всего на пару дней.

– Почему? – внутри всё сжимается. Хирург что-то недоговаривает?

– Не бойся, – он приятно улыбается. – Я всего лишь хочу знать, произошли ли другие изменения. Хочу изучить тебя получше, с твоего согласия, конечно.

– Но мне нужно вернуться в город.

Перспектива оставаться одной с Хирургом в этом царстве бесконечных коридоров и тестов меня не радует.

– Поэтому лишь на пару дней. Я передам Жабе, что ты задержишься на два дня. У тебя команда, я понимаю. Они нуждаются в тебе, но за два дня с ними ничего не случится, а мы узнаем о тебе чуть больше. Разве не прекрасно? Жаба им передаст, а через два дня ты вернёшься. По рукам? – он снимает перчатку с правой руки и протягивает её мне для рукопожатия.

Я бы хотела отказаться.

Пожимаю руку.

Хирург держит своё обещание. Я провожу у него дополнительные два дня. Он берёт образцы моей кожи, ногтей, крови и слюны. Проводит какие-то опыты, на которых я не присутствую, так что я почти всё время предоставлена сама себе и брожу по комнатам в поисках чего-то занятного.

Открываю дверь в одну из знакомых комнат. Именно здесь Хирург собрал нас четверых и сообщил, что мы все ищейки. С тех пор прошла, пожалуй, пара лет. В комнате растут самородки. Это непривычно, наверное, потому что нам приходится лазать за ними в дома, а у Хирурга они растут прямо в комнате. Хотя я не удивлюсь, если узнаю, что он их создал искусственно и изучает. Аккуратно прохожу внутрь комнаты. Одна небольшая друза на полу мерцает. Сажусь перед ней. Тот же букет цветов, только каменный.

– Осторожно, – слышу я голос Хирурга за спиной. – Ты же помнишь, что они ядовиты?

– Откуда они здесь? – я поднимаюсь.

– У меня нет ответа на этот вопрос. Они просто есть в этой комнате. Почему они появляются в других домах?

– Я не знаю.

– Никто не знает. Но, вероятнее всего, они находят благоприятную среду и растут в ней, только и всего. Но главное ведь не они, их много, – он берёт меня за плечи и выводит из комнаты, – а вы – те, кто обладает особенностями. Она ведь есть не у всех. У меня, например, её нет, а у тебя есть. Почему?

– У меня из головы растут цветы. Не такая уж это и особенность.

– Помнишь, какие были твои первые цветы?

– Календула.

– Да. Поэтому я так тебя и назвал.

Мы движемся вдоль коридора по лишь одному ему известному маршруту. Вдоль потолка слева и пола справа светят тусклые лампочки.

– Я провёл дополнительный анализ твоих волос, ещё тогда, и он выявил, что твои волосы обладают противовоспалительными свойствами. Но это было известно ещё в первый раз.

– Поэтому ты и отправил меня к Швее.

– Да. Но в этот раз я выявил кое-что ещё, – мы останавливаемся у тяжёлой железной двери, запертой на мощный засов. – Анализ крови не дал никаких результатов, но вот анализ кожи губ и слюны… содержит в себе экстракт табака. А, насколько мне известно, ты не куришь.

– И что это значит?

– Пока не знаю. Но экстракт крайне слабый.

Хирург открывает дверь.

– Я продержал тебя два дня, и тебе пора возвращаться к своим, так что не смею задерживать. Если я узнаю что-то ещё, я тебя позову. Спасибо, что доверилась.

Это пасмурный день. Едва моросит. Я спешу добраться до жилых районов, чтобы скорее увидеться со своими. Проходя мимо завалов, стен и пустых серых зданий, я ещё не знаю, что…

Молодость ничего не знает, но во всём уверена. Молодость просто живёт.

Я не успеваю дойти до своего района, как меня перехватывает Кислый.

– Жаба сказал, что Хирург оставил тебя у себя. Всё в порядке?

– Всё в порядке, – улыбаюсь.

Приятно осознавать, что он переживает за меня. Может, вообще, нужно было пойти к Хирургу с Кислым. От этой мысли мне становится беспокойно. А если бы со мной было что-то не так, хотела бы я, чтобы Кислый знал? Нет. По крайней мере, честный ответ. Мне хочется быть перед ним сильной, красивой и счастливой. Наверное, потому что такой делает меня он. Не нарочно, сам не осознавая.

– Я хотел спросить…

– Сходишь со мной в библиотеку? – прерываю его.

– А? Тебе нужно в библиотеку? Пойдём, конечно. Сейчас?

– Я скажу своим, что вернулась, и мы можем идти.

– Хорошо.

Он улыбается.

Я улыбаюсь.

Мы словно общаемся улыбками. Что-то тёплое изнутри сдавливает мою талию, и я чувствую лёгкий жар в груди. Лёгкая дрожь.

Все бросаются обнимать меня с криками «Календула вернулась!», срываясь с мест и смеясь, словно меня не было целую вечность. Но за эти два дня они и я так успели соскучиться друг по другу. Мне бы хотелось уметь закупоривать счастье в склянки, как снежные шары, и трясти их, осыпая себя фрагментами самых солнечных воспоминаний.

Меня усаживают, наливают горячий чай и расспрашивают обо всём. Я отвечаю отрывисто, постоянно поглядывая на дверь и нелепо улыбаясь от того, что очередной вопрос пролетает мимо ушей. Мне удаётся вырваться минут через пятнадцать.

Погода не меняется, но когда на сердце хорошо, всё приобретает оттенок романтичности, и даже дождь или грусть сразу превращаются в нечто более глубокое и нежное.

Он ждёт меня у входа под козырьком. Снова встречает меня своей лучезарной улыбкой.

– Идём? – он протягивает мне руку с закатанным до локтя рукавом чёрной рубашки.

Улыбаюсь, беру его за руку и прячу взгляд. Мы так и идём по улицам, держась за руки. Если нас кто-то видит из окон, что они думают? Что думают пустые дома, провожая нас взглядом? О чём шепчутся обрывки обоев и трепещут лёгкие пыльные занавески? Будто всё тело пронизано миллионами иголок, но это так приятно. Это так приятно, что не хочется, чтобы это заканчивалось. Мне хочется думать, что те или то, что нас видит, верит, что мы вдвоём.

Ведь мы, и правда, вдвоём во всём городе. Я и Кислый.

Библиотека – семиэтажное здание без двери, но со стёклами в оконных рамах. Недалеко поскрипывает детская карусель от усилившегося ветра. Холодает.

– Я взял два фонарика, – говорит Кислый, доставая их из своего маленького чёрного рюкзака. – Понадобятся.

Он входит первым.

– Что будем искать?

– Про табак.

– Табак? – он смеётся. – Собираешься делать сигареты?

– Нет, – включаю фонарик, потому как внутри достаточно темно. – Хирург сказал, что во мне содержится экстракт табака.

– Что это значит?

– Не знаю. Да и он не знает. Хочу разобраться сама.

– А я уж надеялся на приворотное зелье.

– Из табака?

Он пожимает плечами.

В библиотеке пахнет пылью. Скрипят половицы, и веет холодом от стен. Коридоры с мягкими изодранными кожаными диванчиками, выцветшие от времени, и деревянные потрескавшиеся столики.

Мы двигаемся вдоль стеллажей в поисках буквы Т. Кислый начинает шмыгать носом от пыли и чихать. Вдруг из-за стеллажа нас ослепляет яркий свет. Сощурившись и прикрывшись рукой, пытаюсь разглядеть, кто там.

– Что вам тут надо? – голос незнакомый.

– Убери фонарь, – Кислый говорит строго и рукой преграждает мне путь.

– Что вы тут делаете? Разве вы не знаете, что это опасно?

Незнакомая фигура чуть опускает фонарик, и я вижу слегка вытянутое лицо. Лысая голова, чёткие черты лица, острые скулы. Пыльная майка с широкими лямками на худых плечах и местами порванные джинсы с цепями.

– Здесь не опасно. Здание в порядке. Самородков тут нет, – говорю я.

– Ты Календула?

Откуда известно?

– Я Шлюха. Может быть, слышали обо мне.

Шлюха протягивает свою тонкую руку с длинными пальцами. Кислый пожимает её. Я тоже.

– А ты, мальчик?

– Кислород.

– Умно взять с собой ищейку, Кислород. Вас только двое?

– Да, – отвечаю я. – Это твой дом?

Шлюха звонко смеётся:

– Это библиотека. Какой идиот живёт в библиотеке?

– Тебе тоже нужны книги?

– Нет. Мне нужно кое-что другое. Ты, милочка, ищейка, но есть кое-что, что даже такие, как ты, не могут учуять.

Бросаю мимолётный взгляд на Кислого. Он выглядит непривычно серьёзным. Эта внезапная встреча мне не нравится.

– В этом здании тень, – продолжает Шлюха. – Я охочусь на неё.

– Зачем?

– А это уже не ваше собачье дело. И, если уж откровенно, вы мне помешаете.

– Мы пришли за книгами.

– Здорово. Оставайтесь здесь, пока я не покину библиотеку.

Шлюха продвигается по коридору вперёд, Кислый решает идти следом.

– Кислый! – полушёпотом зову я.

Шлюха оборачивается:

– Что-то непонятно из моих слов? Разве Хирург не объяснил, что тени – это опасно?

– Объяснил, – отвечает Кислый. – Но ты-то их почему-то не боишься.

– Мне просто плевать на Хирурга. И на вас. Хотите подвергать себя опасности – добро пожаловать, – Шлюха делает широкий жест рукой, приглашая нас идти первыми.

Кислый делает пару уверенных шагов вперёд, но Шлюха останавливает его, резко касаясь пальцами его груди.

– Храбрый мальчик. Выпендриваться будешь перед Календулой, а передо мной не надо.

Шлюха делает несколько шагов вперёд к тяжёлой железной двери. Я подхожу к Кислому и чуть касаюсь его руки:

– Пойдём отсюда?

Он едва заметно мотает головой. Меня это настораживает. Неужели ему не страшно? Мне очень даже. Но не могу же оставить его тут одного, вместе со Шлюхой и тенью. Шлюха не вызывает доверия, а наличие тени пугает. Мы никогда раньше не сталкивались с ними, но Хирург рассказывал, как они могут быть опасны. Хотя точно неизвестно, чем и как они могут навредить, но в том, что эти существа враждебны, Хирургу удалось нас убедить. Я вижу на лице Кислого неподдельное любопытство. Страшно ли ему? Возможно.

Он замечает мой серьёзный и полный недовольства взгляд.

– Всё в порядке. Я рядом.

Это должно меня успокоить. Но это так не работает. Не потому, что я не доверяю Кислому, а потому, что теням мы не ровня. Мы мало что о них знаем. У нас нет ничего против жаждущих нас теней.

Шлюха открывает дверь. Дверь скрипит, а мы стараемся не издавать ни звука, я – даже не дышать. Шлюха, прислонив тонкий палец к губам, медленно опускается на корточки, бесшумно снимает рюкзак и тихо открывает его, не отводя взгляда от пугающей пустой темноты, которая ждёт нас за дверью. Шлюха достаёт из рюкзака что-то завёрнутое в тёмно-серую льняную ткань, аккуратно ставит на пол и разворачивает этот предмет размером в две большие кружки.

Огромный самородок. Мне такие ещё не попадались. Он блестит, красиво переливаясь внутренним свечением. В темноте это завораживает и приковывает всё моё внимание. Шлюха снимает латексную перчатку.

– Что ты делаешь?! – невольно вскрикиваю я, но Кислый зажимает мне рот.

– Тише, – шепчет Шлюха. – Тень здесь.

Тонким лезвием ножа Шлюха проводит по правой ладони, оставляя разрез по диагонали от большого пальца до запястья. Красная кровь сочится, стекая к локтю. Шлюха прижимает ладонь с кровью к самородку, зажимая от боли глаза и сжимая зубы. Это больно. Самородки ядовиты.

– Назад! – успевает крикнуть Шлюха, когда нечто тёмное с двумя красными горящими пятнами проносится между нами.

Кислый хватает меня за руку, и мы убегаем. Я успеваю только бросить мимолётный взгляд на Шлюху: стоит в свечении самородка и слизывает кровь с ладони, глядя на удаляющуюся меня.

Я не знаю, с какой скоростью передвигаются тени. Я, вообще, понимаю, что ничего о них не знаю. Кислый резко останавливается.

Два красных размазанных, словно рисованные акварелью, пятна дико глядят на нас. Глазницы без глаз, без лица, сущность без чёткого тела вызывает дикий страх.

Я не знаю, способны ли тени видеть. Мы медленно движемся по дуге, а тень следит за нами. Она резко бросается на Кислого, обволакивая его как туман. Кислый начинает размахивать руками и кричать. И я начинаю кричать. Вдруг тень взлетает и исчезает в коридоре, по которому мы только что бежали.

Кислый падает на пол. Я подскакиваю к нему.

– Ты в порядке?

Его лицо искажено печатью ужаса. Но он старается делать вид, что всё нормально. Я помогаю ему встать.

– Шлюха, оно сзади! – полушёпотом произносит Кислый.

Шлюха улыбается:

– Я знаю. Тень теперь моя.

И правда, тень следует за Шлюхой, прямо за рюкзаком, словно она на поводке. Те же красные пустые глазницы, но что-то в ней изменилось, словно тень обретает спокойствие.

– Что с ней случилось? – спрашивает Кислый.

– Она питается. Она ест.

– Тебя? – да, звучит страшно, но это само вырывается из моих уст.

Шлюха улыбается ещё шире:

– Нет. Но ей вкусно. Здесь больше не должно быть теней, но если вдруг наткнётесь, – руки в ноги и бежать. Понятно?

– А ты куда?

– Кормить зверюшку.

Шлюха проходит по коридору вперёд:

– Чао!

Мы с Кислым переглядываемся.

– Давай закроем ту дверь, что-то мне не хочется идти дальше, – предлагаю я, когда Шлюхи уже совсем не видно.

– А как же табак?

– Поищем что-нибудь здесь. Тень не покалечила тебя?

– Нет, я просто испугался. Это было странно.

– Почему?

– Я никогда так не пугался.

– Я тоже, – добавляю я после короткой паузы.

Мы закрываем железную дверь. Кислый подходит к окну:

– Дождь усилился.

Подхожу тоже. За окном бушует ветер, клонит деревья, а дождь крупными каплями освежает серый асфальт. В пыльном окне город тоже кажется пыльным.

– Думаешь, Шлюха нормально доберётся?

Он действительно переживает? Я усмехаюсь:

– Если уж тень ничего не сделала Шлюхе, то дождь и подавно.

Кислый улыбается. Его улыбка действует на меня успокаивающе, как лучик солнца среди сумеречного царства потрёпанных книг.

Мы продолжаем наши поиски. Я почти не отхожу от Кислого, потому что мне всё-таки страшно, хоть это, наверное, теперь и глупо. Нам удаётся отыскать лишь одну книгу, в которой табаку отведена только одна страница, где половина – его изображение.

Мы сидим на старом угловом диване под окном. Прочитав абзац, Кислый обращается ко мне:

– Здесь есть что-то полезное?

Я пожимаю плечами.

– Про никотин? Не знаю. Вообще-то, я не знаю, что конкретно я ищу.

– Знаешь, вот я Кислый, и кислород для меня играет важную роль, но мне как-то не особо всё это интересно. Нет, если Хирургу надо, пусть занимается этим вопросом. Я не против.

Гремит гром. Капли настойчиво стучат в окно. Им интересно, что происходит на этом маленьком диване. Я смотрю на Кислого. Он сидит в углу, и половину его лица почти не видно. Мне хочется, чтобы он меня поцеловал. Тишина затягивается.

– Почему Хирург назвал тебя Кислородом?

Кислый выпрямляется, наклоняется вперёд и упирается руками в колени.

– Мой организм устроен не так, как у всех. Видишь эти татуировки? Они всегда были со мной. Это не моя прихоть.

– Мне нравятся твои татуировки.

– Да, мне тоже. Но я всегда был с ними. У меня очень слабые лёгкие. Мои татуировки как поры. Мой организм дышит через них. Если бы ни они, я бы задохнулся.

– И с этим ничего нельзя сделать?

– Да, в принципе, мне нормально. Это никак не сказывается на моей жизнедеятельности.

– Меня бы это напугало.

– Учитывая, что я не знаю, как по-другому, мне всё равно, – он откидывается назад, затылком упираясь в стену и глядя куда-то в потолок. – Хирург, наверное, злится.

– Почему?

– Я не люблю, когда меня называют Кислородом. А ведь это он дал мне имя. Оно звучит как-то… вычурно, – он усмехается. – Я Кислый. Это подходит мне больше.

Кислый смотрит на меня и улыбается.

– А мне нравится моё имя, – чувствую слабую неловкость от этого.

– Мне тоже. Вот если бы тебя звали Роза или Лилия – это было бы банально. А Календула – это… экзотично, что ли.

Хмурюсь:

– Мне не нравится описание моего имени как экзотичное. Наоборот, оно как будто бы родное. Моё.

Встаю.

– Наверное, нужно идти.

Кислый тоже поднимается:

– Но дождь ещё не кончился.

– А гроза – да.

– Ты хочешь промокнуть? В одном сарафане-то.

– А ты предлагаешь остаться ночевать здесь? Тут холодно и пыльно, а кто-то дышит через поры.

– Ауч, – притворно обижается он. – Ну, если девушка настаивает, не смею перечить. Тебя проводить?

Я хочу ответить «да», но это как-то неловко. Я не хочу, чтобы он знал, что он мне нравится, если я ему не нравлюсь. Но, с другой стороны, что такого в том, чтобы проводить меня до дома? Просто на улице дождь и ночь, и это, наверное, может быть опасно, а Кислый всё-таки порядочный человек. Но ведь почему-то он пошёл со мной в библиотеку.

– Кх-м. Не так сказал. Я провожу.

Улыбаюсь.

Мы выходим на крыльцо библиотеки. Моросит мелкий противный дождь. Нас обдувает холодный ветер, от которого меня передёргивает.

– Прости, у меня с собой нет ни куртки, ни кофты.

– Ничего. Мой дом в той стороне.

– Идём!

Он снова берёт меня за руку.

С Кислым я чувствую себя маленькой. Будто это он знает, куда идти, а не я. Он словно всегда знает, что делать. И я чувствую, как могу положиться на него. Я ему доверяю. Даже не так. Он всегда будет оправдывать моё доверие. Он будто знает, как заслонить от дождя и простуды. Он выглядит всегда таким уверенным, что хочется идти за ним, куда бы он ни шёл. Если бы он сказал прыгнуть со скалы прямо в море, я бы прыгнула, несмотря на то, что не умею плавать.

Когда мы подходим к моему дому, дождь уже прекращается. Мы стоим у подъезда, мокрые, трясущиеся от холода со стучащими зубами.

– Спасибо, что проводил.

Кислый, улыбаясь, раскрывает объятья. И я обнимаю его. Он тёплый, почти горячий. Мы, пожалуй, стоим так немного дольше, чем стоило бы. Так теплее.

Если Кислый сейчас уйдёт, ему придётся идти к себе под холодным ветром. Мне совсем этого не хочется.

Делаю шаг назад.

– Не пойми неправильно, но, может, тебе лучше погреться у меня, чем идти к себе?

– Не пойми неправильно, – отвечает Кислый, – но я соглашусь.

Я грею чайник, пока Кислый переодевается в махровый халат. Я тоже в халате. С чашками чая сидим на стульях перед ванной с горячей водой, опустив туда ноги. Греемся.

Кислый рассказывает про Жабу и его музыкальную группу. Он много шутит. Иногда я просто взрываюсь от смеха. В такие моменты он, улыбаясь правой стороной губ, смотрит на меня, и в его глазах что-то мерцает. Он, наверное, сам не понимает, насколько он хорош.

Одна чашка чая сменяется другой. Я повторно ставлю чайник, а затем и вовсе переношу его в ванную на пол, подложив под него полотенце, чтобы постоянно не бегать на кухню.

К рассвету нас уже совсем клонит в сон. Кислый переодевается в подсохшую одежду. Мы прощаемся, и он уходит в это солнечное утро, блестящее в ночных каплях дождя.

В эту ночь у нас ничего не было. Но это ничего оказывается размером с космос.

Мне нравится заниматься организацией мероприятий. В такие моменты я чувствую свою значимость, чувствую, что во мне нуждаются, а я могу помочь. Даже усталость от этого кажется легче и приятнее. А ещё мне нравится, что я так провожу больше времени с Кислым и Жабой. У Жабы фонтан идей, и порой их едва ли можно вместить в один вечер. Жаба – яркий пример того человека, который изначально кажется закрытым и нелюдимым, даже несколько недружелюбным, но когда начинаешь обсуждать то, что ему действительно интересно, он меняется: много шутит, громко смеётся сам, а ещё, рассказывая что-то увлечённо, он начинает походить на ребёнка, который нашёл где-нибудь в траве огромного цветного жука, которого никто больше не видел.

После одной из вечеринок, которые, впрочем, почти всегда заканчиваются под утро, Жаба, пребывая в прекраснейшем расположении духа, предлагает мне не расходиться, а продолжить где-нибудь на свежем воздухе. Начало осени, но уже достаточно прохладно, особенно с вечера под утро. Я уставшая, и меня клонит в сон. Жаба уверяет, что будет весело.

– Бери своих ребят, погуляем по округе. Из моих идут Кот, Крот и Кислый.

Ну, конечно. Козыри идут в дело. Знает ли он, что я не могу сопротивляться последнему?

– Смог не идёт, она устала, – продолжает Жаба. – Ну, так что? – Он подхватывает меня, сжимая в крепких объятьях, и кружит. – Ночь не создана для того, чтобы спать.

– Мои уже разошлись.

Они никогда не ждут меня, ведь я как организатор ухожу последняя.

– Кислый! – кричит он. – Твоя подружка не хочет с нами идти, – он тычет в меня указательным пальцем.

Я покрываюсь румянцем. Что значит «твоя подружка»?

– Я не сказала «нет», – возражаю я.

– Кислый, – снова кричит он, – твоя подружка не сказала «да».

Чуть помятый от усталости, Кислый подходит к нам, держа руки в карманах чёрных брюк.

– Каждый из нас будет рад, если ты присоединишься, но если ты сильно устала, то мы не будем настаивать.

– Ещё как будем! – возражает Жаба, приобнимая меня за плечи.

– Я пойду, – почти смеюсь.

Кислый подмигивает.

Дует холодный ветер, заставляя кутаться в плащи и куртки. Жаба и Кот что-то поют на всю улицу. Крот останавливается у дома и указывает на него пальцем:

– Жаба, скажи, в этом доме есть самородки?