Тишина, с которой я живу

Но я люблю их. Каждого. Наверное, одной моей любви им недостаточно, чтобы чувствовать себя нужными и важными, счастливыми, любимыми. Что, если Водоросля сбежал потому, что ему не хватало моей любви? Разве я его не любила? Любила. Я и теперь его люблю. Была ли я строга? Но иначе нельзя. Или можно? Мне начинает казаться, что всё, что я делала прежде, – ошибка. И вся эта дорога из ошибок привела к одной фатальной. Хуже всего, что у меня нет ответа. А тот, кто мог бы его дать, теперь никогда не заговорит.

Водоросля был не такой, как все, но это не делало его хуже. Но то, что я не уследила или, что ещё ужаснее, не услышала его, делает хуже меня.

Я пропускаю завтрак. Швея – и когда она пришла? – приносит мне поднос в комнату и молча ставит его на стол.

– Я могу посидеть с тобой. Если хочешь, молча.

Я ничего не говорю. Потому что сейчас я не знаю, чего я хочу. Но Швея меня понимает, не потому что у неё нечто похожее – не было такого, – а потому, что тишина оглушает, обездвиживает и начинает казаться, что ты умер, и всё вокруг тоже мертво, а нужно что-то живое, чтобы знать, что жизнь продолжается.

Жизнь продолжается. Наверное, это правильно, но так несправедливо…

Я молча медленно пережёвываю бутерброды с копчёной колбасой и маслом, отхлебываю чуть остывший сладкий чай. Это отнимает у меня много сил, и я ложусь на кровать, а Швея садится рядом. Она гладит меня по голове, я лежу, отвернувшись от неё, лицом в стенку. Камень на моём сердце передавил мои слёзы. Я не умею плакать.

Мне хочется поговорить о чём-то отвлечённом, но я не могу начать разговор, а Швея молчит…

Следующим утром мне не становится легче, но мне нужно собрать крупицы сил в себе, чтобы не дать Дому развалиться без меня, поэтому я стараюсь вести себя, как обычно: готовлю, убираю. Мозг работает автоматически, но это едва ли облегчает моё состояние.

Мне бы помогла улыбка Кукольных Дел Мастера. И его шутки. Но в самый тёмный час он оказывается где-то далеко, так далеко, что никто даже не знает, где именно.

Я смотрю на двор из окна своего кабинета. Такой яркий солнечный день! Солнце укутывает лучами весь двор. Дети носятся по футбольному полю, играют, кричат и смеются. В них не убавилось жизненных сил от того, что Водоросля умер. А, может, они не до конца понимают всей трагедии. Я бы тоже хотела быть беззаботным ребёнком.

Слышу всхлипы за приоткрытой дверью. Я не сразу обращаю на них внимание. Приоткрыв дверь, вижу Пустого. Он стоит, мнёт свою футболку и не смотрит на меня. Мне становится страшно. Теперь, наверное, мне постоянно будет страшно.

– Что случилось?

От моего вопроса он начинает рыдать. Он никогда раньше не плакал. Я завожу его в кабинет и закрываю за ним дверь. Пытаюсь его успокоить, но он не может. У него настоящая истерика. Он едва хватает ртом воздух. Я наливаю ему стакан воды. А потом ещё один. Стакан дрожит в его руках.

–Я… я… я… – вот и всё, что он может мне сказать.

Ставлю стакан на стол и прижимаю Пустого к себе так крепко, что ему становится тяжело дышать, но он немного успокаивается. Мне тоже нужно, чтобы меня кто-то обнял.

Пустой начинает жадно хватать ртом воздух:

– Мы… с Тёмным и Диким… – он говорит обрывками, – Я думал… крутые… И весело… Водоросля знает, где стройка… Я хотел провести… И мы… мы… Он тоже пошёл… Он не хотел… Я тоже не хотел!.. И мы прыгали… Это… весело… Страшно… Он не хотел… Это я убил Водорослю, я!

И он снова начинает плакать навзрыд. Я мало что понимаю из его несвязного рассказа вперемешку со всхлипываниями и шмыганьем носа. Снова даю ему воды. Усаживаю и прошу рассказать всё сначала.

– Мы с Водорослей ходили на стройку через забор.

– Это вы проделали дыру?

Он мотает головой.

– Мне просто было интересно, что там, за забором. Там страшные пустые дома. Когда мы вернулись, нас заметил Тёмный. И он потом спросил меня, куда мы ходили. Я не хотел говорить, потому что это место Водоросли, но он пообещал мне свои наручные часы. И я всё рассказал. Я думал, Тёмный и Дикий сами пойдут, но они хотели, чтобы я их проводил. А мне было страшно, и дорогу я помнил не очень. Надо было, чтобы Водоросля показал ещё раз. Но был дождь, и Водоросля отказался. Тогда Тёмный и Дикий решили идти ночью через окно. Но Водоросля проснулся. Он не хотел, чтобы мы шли, и с нами идти тоже не хотел, но пошёл. Из-за меня пошёл! Я знаю. И там, на стройке, мы прыгали по этажам. А Водоросля боялся. Тогда мы стали его уговаривать. И он тоже прыгнул. Но он споткнулся на бегу и полетел вниз. А мы… мы просто сбежали. Я оставил его там. Он, может быть, был жив. А я испугался и сбежал. Если бы я не согласился показать им стройку, он бы не умер. Это я убил Водорослю, я…

Пустой уже не плачет. Его красное опухшее лицо теперь меня тревожит. Тихий, скромный мальчик.

Я подхожу к окну и вдыхаю свежий воздух, надеясь проветрить свои мысли. Голова кружится. До меня доносятся детские крики и смех. Вот Тёмный и Дикий сидят у кустов и что-то обсуждают. Они не похожи на тех, из-за кого мог погибнуть мальчик. Они сами ещё дети. Тощий копает палкой землю, поправляя сползающие на нос очки. Тихую на качели раскачивает Огненный. Буйный с другими мальчишками карабкаются по шведской стенке, а Светлая копается в песочнице. Они же все дети…

Я смотрю на них. Они впервые кажутся такими далёкими, неродными, словно их больше невозможно коснуться. Они выглядят хорошими и счастливыми. Я всё ещё люблю их, но разве можем мы знать, что вырастет из этих детей?

Елена Фролова – Проплывают облака

Рыжая

Если кто-то из мальчишек меня задирает, я могу и в глаз дать. Остаться потом у Ведьмы или Рыбака в наказание, но за себя я всегда постою. Девчонки любят изображать из себя слабых, таких из себя принцесс с карамельными глазками и зефирными улыбками, от которых пахнет весной, а вокруг разлетаются бабочки. Это всё ерунда! Настоящая девчонка должна быть пробивной, как ледокол за Полярным кругом из книжки, иначе никто ни во что не будет её ставить.

Ведьма говорит, что у меня шило в одном месте и слишком большой авторитет. Да уж, большой! А ты попробуй убедить этих неженок пойти собирать червяков после дождя или ловить лягушек. Ладно, не все из них такие, но с мальчишками проще, их словно создали с девизом «чем безумнее, тем лучше».

Самый странный из мальчишек – Пустой. Ему не нужна ничья компания, он часто сам по себе. Это дико, хотя он не задирает и не пугает меня, но в сравнении с другими – даже с девчонками – он кажется невзрачным. Иногда его можно встретить в компании Водоросли. Но мальчишки не очень-то любят Водорослю: говорят, он болезненный и хилый, а я вот Водорослю люблю. Его только позови куда – он тут же соглашается. Мы с ним друзья, когда никто не хочет с нами играть. С ним это случается часто, со мной реже, но уж если на то пошло, было бы лучше, если бы совсем не случалось.

Я люблю читать книжки. Разные. Но больше всего с картинками. Не потому что я ещё маленькая. Мне уже восемь лет! Если в руки попадается книжка с картинками, я всегда могу придумать свою историю, своих персонажей. А после отбоя перед сном я рассказываю свои придуманные сказки в спальне девочек. Кто-то не верит, что это я сочиняю, а кто-то просить даже почитать, так хорошо я придумываю! Например, Тихая. Она ещё совсем кроха, но уже всему верит. Она ещё совсем кроха, поэтому всему верит.

В большинстве сказок, которые я читаю, за воздушной принцессой приезжает красавец принц на белом коне, спасает её от дракона или выполняет какие-нибудь сложные задания, а потом сажает к себе на коня и уезжает с ней в закат. Я не против ни принца, ни коня, но эта поездка в закат – скука смертная. Я так и вижу, как принц протягивает мне, своей принцессе, руку и, глядя мне прямо в глаза, говорит: «Поедем вместе навстречу приключениям». И вот мы с ним на коне несёмся спасать деревни от разбойников.

Тот солнечный майский день после грозы я не забуду. Лужи блестят, тепло, и в воздухе стоит ощущение чего-то нового и грандиозного. Больше книг я люблю, когда к нам приходят взрослые. Они играют с нами, рассказывают про город и дарят конфеты или игрушки. В этот день он приходит один. Это бывает редко. Обычно они ходят по двое или трое – видимо, так интереснее. Знаю, что он уже бывал у нас раньше, с Аквамарином, но я тогда сильно болела и не вылезала из лазарета с температурой.

Вижу: идёт он, а рядом катит велосипед. Настоящее событие для всех нас: ве-ло-си-пед! Не знаю, что уж меня цепляет больше, двухколёсный транспорт или его тёплый свитер. Он идёт не спеша, улыбается. Звонок велосипеда чуть брякает на неровностях дороги и собирает у входа в Дом всех нас. Мы бросаем свои игры, важные дела и с открытыми ртами смотрим на них. Я вижу его из окна ванной комнаты и сразу понимаю, что это он. Быстро сбегая по ступенькам, расталкивая застывших ребят, выбираюсь в первый ряд.

Это Лётчик. И красивее его я никого никогда не увижу. Он останавливается метрах в семи от нас, окидывает приветливым взглядом и громко – какой же у него голос! – спрашивает:

– Кто-то хочет прокатиться?

Все молчат. Ещё бы! Новенький велосипед. Блестит под солнцем. Да кто из нас, вообще, умеет на нём кататься? Тишина затягивается, но Лётчик как истинный рыцарь готов и к такому. Это его не смущает – веселит.

– Что ж, если никто не хочет, тогда…

– Я! – делаю широкий шаг вперёд с высокоподнятой головой и ловлю на себе взгляды всех детей Дома.

– А ты не боишься? Велосипед большой, а ты вон какая маленькая.

– Я тоже большая. Ничего я не боюсь.

– А кататься умеешь?

Моя смелость тут же отступает. Я опускаю голову, чувствуя себя пристыженной, и еле слышно произношу куда-то в носок ботинка:

– Нет.

– Что ж, тогда придётся тебя научить! Иди сюда!

Чуть ли не подпрыгнув на месте, я подбегаю к нему.

– Лётчик, только осторожнее, ради всего святого! – сквозь ликующую толпу доносится голос Ведьмы.

Я взбираюсь на велосипед, пока Лётчик держит его, и вцепляюсь в нагретые солнцем прорезиненные ручки. Мои ноги едва касаются земли, едва-едва, только кончики пальцев.

– Ставь ноги на педали! – командует Лётчик.

Я уверенно ставлю ноги. Одна соскальзывает, и педаль прокручивается. Мне нравится, что сейчас всё внимание сосредоточено на мне. Я слышу, как в толпе перешёптываются. И улыбка не сползает с моего лица.

– Как тебя зовут? – спрашивает Лётчик.

– Рыжая, – я боюсь, что он отпустит велосипед, и я упаду.

– Ну, что, Рыжая, навстречу приключениям!

Моё сердце замирает. Весь мир останавливается.

Взрослые всегда знают, что такое любовь. Я ещё не взрослая, чтобы знать её. Но здесь, сейчас я чувствую, как в моём теле горит огромное пылающее солнце, способное согреть тысячи бродячих собак и бездомных кошек. Мне остаётся только вырасти и сохранить эту любовь. Вырасти и сохранить. Это же так просто!

Лётчик начинает разбег прежде, чем я успеваю это понять. Он идёт быстрым шагом, и я начинаю смеяться:

– Быстрее, быстрее! Ещё!

Я забываю о педалях и совсем их не кручу, поджимая ноги под себя. Они крутятся сами.

– Педали, педали! – кричит кто-то из толпы.

Я пытаюсь поймать их ногами и крутить. Лётчик ускоряется. Мы делаем большой круг перед Домом. Ещё один.

– Быстрее, быстрее! – если разогнаться ещё чуть-чуть, то можно взлететь в небо.

– Лётчик, осторожнее, Лётчик! – над криками ликующих ребят раздаётся голос Ведьмы.

И тут толпа начинает бежать за нами.

– Не отпускай, не отпускай! – говорю я. – Быстрее! Ещё быстрее!

– Дай нам покататься! – кричит кто-то. – Теперь наша очередь!

– Я сейчас сама!

– Сама? – переспрашивает Лётчик.

– Отпускай! – командую я, и он слушается.

Велосипед начинает заносить то вправо, то влево, круг сужается, но я кручу педали, уверенно вцепившись в ручки. Толпа бежит за мной, догоняет, обгоняет меня и начинает хвататься за велосипед.

Я падаю.

Я падаю. Падает велосипед. Раздаётся дребезжание его звонка. На секунду воцаряется тишина, и кто-то начинает смеяться и тыкать в меня пальцем. Я сажусь на пыльную дорогу. На левом локте содрана кожа, а с правой коленки тонкой струйкой к лодыжке спускается кровавая капля. Я подтягиваю к себе велосипед, но кто-то из мальчишек вцепляется в него с другой стороны и тянет на себя.

– Отдай!

– Теперь моя очередь!

– Я следующий! – рук становится больше.

Я вскакиваю и изо всех сил тяну велосипед на себя. Он позвякивает, словно прося о помощи.

Ведьма убирает мои руки с велосипеда, я протестую.

– Хватит, – непонятно, сердится она или жалеет.

Лётчик садится передо мной на корточки и спокойной спрашивает:

– Несильно ушиблась?

Я начинаю плакать. Неожиданно для себя. И не просто плакать, а навзрыд, захлёбываясь своими слезами. Я утыкаюсь в свитер Лётчика, и он прижимает меня к себе. Лётчик поднимается со мной на руках и передаёт меня Ведьме.

– Ну, всё-всё, – её голос мягкий и тёплый, – сейчас промоем и обработаем царапины.

Как она не понимает? Я ведь рыдаю не от царапин. Что такое царапина? Пустяк.

Она уносит меня.

Из окна медкабинета я вижу, как катаются ребята, и мне теперь не радостно, а грустно. Когда Ведьма отпускает меня, я спускаюсь на крыльцо и стою, прислонившись к деревянной опорной балке. Мне уже не хочется кататься на велосипеде.

Меньше всего я люблю Пламя. Раньше я вообще не задумывалась, с кем из взрослых мне интереснее, но Пламя я прям терпеть не могу. И меня передёргивает больше всего, когда нас с ней сравнивают, ведь мы обе рыжие.

Он часто приходит с ней. Она старается быть доброй и милой, но это только раздражает. Вечно таскается за Лётчиком, как сырой лист, прилипший к ботинку. Из взрослых тётенек мне больше всего нравится Суфле. Она мягкая. Внутри. Как пирожное с кремом. И добрая. А не старается таковой быть. Однажды она пропадает на долгое время. На очень долгое время.

Тем днём Суфле навещает нас и по традиции одаривает конфетами. От её мягких рук пахнет солнцем и травой, хотя Водоросля утверждает, что от неё пахнет зефиром, но мальчишки никогда толком не скажут, какого цвета свитер, или чем пахнет чай.

Традиционно в читальном зале Суфле рассказывает нам о том, что происходит в городе. Я сижу рядом с ней, так что моя рука касается её ноги. Когда становится поздно, Ведьма уводит нас спать. Но мне не спится. Сон – самое скучное занятие для тех, кто готов к приключениям. В эту ночь сильный дождь пытается пробить окна и крышу, и под весь этот стук совсем уж не уснуть.

Сегодня дежурит Пастух. Он любит точить карандаши и читать книжки без картинок, делая на полях пометки. Я спускаюсь и минуты три стою, не решаясь подойти. Пастух поднимает голову и замечает меня:

– Опять шило в одном месте, – бурчит он.

Я радостно подскакиваю к нему. Он только делает вид, что не рад мне, но ему одному скучно, я знаю. Он не может не быть мне рад. Откуда-то из-под стола он достаёт пожелтевшую раскраску с кругами от чашки и кучу тупых карандашей. Я беру и, взобравшись на стул, приступаю к делу.

– Сейчас покажу, как надо, – он подтягивает раскраску к себе и начинает ножичком водить прямо по грифелю карандаша над ней. Стружка падает на бумагу. – А теперь вот так, – он отрывает маленький чистый кусочек бумаги и начинает им растирать стружку.

– Как здорово! – восклицаю я. – А теперь можно сюда зелёного?

Через несколько таких просьб он доверяет мне ножичек, и я аккуратно пытаюсь добиться того же результата, что и у него. Получается не сразу, но в целом получается.

Я докрашиваю пруд, когда в дверь кто-то стучится. Пастух поднимается и идёт её открывать. В дверях стоит высокий, мокрый от дождя. Он меня пугает.

– Муха? – удивляется Пастух. – Что ты тут делаешь? – он выталкивает его на крыльцо, но я всё равно их слышу.

– Я знаю, что Суфле у вас. Позови.

– Ты в курсе, который час? Ты что, перелез через забор?

– Не твоё дело. Надо с ней поговорить.

– Свои шашни решайте в другом месте!

Какое смешное слово «шашни».

– Паук сказал.

– И что, мне теперь плясать под его дудку?

– Или передай ей сам.

– Нет уж! Ваши разборки меня касаться не должны. Жди здесь! Внутрь не пущу.

Пастух возвращается и проходит мимо меня. Лицо его сосредоточено и недовольно. Я невольно встаю со стула и провожаю его взглядом. Через несколько тревожных минут я слышу шаги, и вот появляется Суфле и брюзжащий Пастух:

– Ещё свиданки я им тут в Доме не устраивал! Иди уж!

Свиданки… Когда-то и меня позовут на свидание.

Суфле не сразу выходит на крыльцо. Она, видимо, знает, что то, что ждёт её, малоприятно. Она улыбается мне и скрывается за дверью, аккуратно закрыв её за собой. Я тут же подскакиваю к окну и пытаюсь разглядеть, что происходит. Я ведь никогда не видела свиданки вживую! Пастух меня отвлекает, пытается усадить за стол. В конце концов он сдаётся, и я остаюсь у окна одна.

Конечно, ничего не слышно. Конечно, из-за дождя видно плохо. Но так хочется посмотреть на настоящую жизнь, на жизнь взрослых, ведь, когда я вырасту, у меня будет точно такая же!

Они, кажется, ссорятся под дождём, – это мало похоже на любовь, – и, в конце концов, я слышу только: «Паук так решил». Муха что-то забирает у Суфле и решительно уходит, растворяясь в темноте.

Суфле остаётся под дождём. Милая Суфле дрожит, готовая растаять. Я оборачиваюсь на Пастуха, но тот преспокойно читает книгу. Я снова смотрю в окно и вижу, как Суфле держится за живот, нагнувшись вперёд. Это странно. Её трясёт, наверно, от холода и какой-то обиды. А потом она резко падает на колени.

– Пастух, – не отрываясь от окна, шепчу я, – ей плохо…

Пастух вскакивает и выбегает под дождь. Он заводит Суфле внутрь. Я успеваю заметить, какое страшное у неё лицо, искорёженное, но крови на нём нет. Я стою с открытым ртом от страха. Суфле плачет.

– Марш в свою комнату! – тихо рявкает на меня Пастух, и я со всех ног убегаю. Я прячусь с головой под одеялом, потому что знаю: то, что я видела, я видеть не должна была.

В эту ночь спать становится страшно.

А через пару дней приходят Лётчик и Пламя. Они раздают нам воздушные шары, стоя на углу Дома. Несколько ребят уже успевают разобрать шарики. Глазами я ищу Водорослю, хочу позвать его запускать шары в небо и ловить. Кто не поймает – проигрывает. Я ловчее, а он выше.

Я подскакиваю к шарам, улыбаясь во весь рот:

– В честь чего такой праздник? – я стараюсь не замечать Пламя и общаюсь исключительно с Лётчиком.

– Да так, нашли на чердаке. Решили: почему бы и нет.

– Отличная идея!

– Вообще-то, это Пламя придумала.

Я вскользь перевожу взгляд на неё и сухо произношу:

– Молодец.

– Какой шарик ты хочешь, Рыжая?

– Красный, – отвечаю я.

Он яркий и за ним легко будет следить, отпуская в небо. Я точно сделаю Водорослю. Пламя протягивает мне шарик. Я морщу нос:

– Нет, не этот. Вон тот!

Я тычу пальцем в охапку шаров за их спинами. Лётчик повинуется и достаёт мне единственный в охапке красный шар. Вот бы Водоросля не взял красный у Пламя. Хотя, если так, то победить его будет ещё большим удовольствием.

– Этот?

– Да, спасибо, Лётчик! – Лётчик – мой принц, и я обнимаю его.

Мимо проносится Тёмный.

– Эй, Рыжая! – я оборачиваюсь, пока Лётчик привязывает ленту с шариком к моей руке. – А я и не знал, что вы с Пламя так похожи! У вас и цвет волос один в один.

– Точно, – подтверждает Лётчик. – Вы как сёстры, – он как раз заканчивает завязывать узел, и я отдёргиваю руку:

– Она мне не сестра! – грубо отвечаю я и бросаю вдогонку Тёмному: – А ты дебил!

Я, поджав губы, чтобы не расплакаться, обиженно смотрю на Лётчика и убегаю. Как он мог подумать, что мы сёстры? Он! От обиды и злости я залезаю на дерево. Дурацкий шарик только мешает.

Дурацкие волосы! Дурацкий цвет! Я и Пламя разные. Она лживая, самовлюблённая…

– …стерва! – вырывается из моих уст.

Впервые я использую такое грубое слово. Таскается за Лётчиком, как собачонка. Противная скользкая тварь.

Шарик цепляется за ветку. Дурацкий шар. Я дёргаю руку, но шарик не двигается с места. Я опускаю взгляд и вижу Пустого. Он сидит под соседним деревом.

– Ты опять один?

Пустой поднимает голову.

– Где Водоросля?

– Он…

Шарик лопается и не даёт ему договорить. Звук такой звонкий, что от неожиданности я чуть не падаю с ветки.

– Оно и к лучшему, – решаю я.

Спрыгиваю вниз и бегу в Дом наверх. Лента с лопнувшим шариком тянется следом. В Доме тихо. Я пробираюсь в комнату Ведьмы. Она редко оставляет свой кабинет закрытым, но мало кто осмеливается сюда заглядывать. Ищу их. Большие, тяжёлые, железные. Рыскаю по полкам и шкафчикам, пока не натыкаюсь на них. Старые, почти зелёные, тяжелее, чем я себе представляла, ножницы. Портняжные.

Пряча под кофтой, пробираюсь в ванную комнату. Осторожно выкладываю их на молочного цвета забрызганную раковину. Ножницы предательски позвякивают. Я смотрю на своё отражение.

Когда-то Швея рассказывала нам, что всех нас создал Бог. Он как великий волшебник, только живёт на небесах. И он справедливый и добрый и, наверное, мудрый, поэтому мы должны жить так, как Он завещает. Например, не лгать, не воровать. И в нас всегда должны быть хорошие мысли. Наверное, очень удобно быть добрым и мудрым, пока живёшь один на небе, а ты попробуй среди людей, где каждый пытается быть правым.

Ещё Швея сказала, что Бог создал людей по своему образу и подобию и что первую женщину звали Ева. Она, наверное, была очень красивой, ведь не стал бы Бог создавать каких-нибудь уродов. Я всегда представляю, что у неё были длинные пышные волнистые каштановые волосы. Каштановые волосы – это красиво. Такие у Светлой. Только она за ними никогда не следит.

Но я не верю, что мы все появились от Бога. Иначе как объяснить, что у прекрасной Евы могла получиться такая нескладная я с рыжими волосами и веснушками по всему телу? Мои ресницы и брови блёклые. Лицо бледное, круглое, да и ростом я небольшая.

Пламя другая. У неё чётко выраженные брови, густые ресницы и губы не ниточками. А её волосы, пусть и короткие, всегда так красиво обрамляют шею.

Я не похожа на Пламя, я совсем не похожа на Пламя.

Я не замечаю, как начинаю плакать. Я не люблю себя. Я не люблю себя, потому что все вокруг считают, что я похожа на человека, которого я ненавижу. Мы разные. И я никогда не буду как она. Я лучше буду лысой или покрашусь в чёрный.

Ножницы будто сами оказываются у меня в руках. Когда я подношу их к первой косичке, меня уже трясёт от рыданий. Ножницы тугие и тупые, совсем не хотят резать мои волосы.

Я ненавижу их, ненавижу их, ненавижу!

Через несколько минут косичка падает на пол, прямо мне на ботинок. Я смотрю на неё, а потом на своё отражение в зеркале. Красная от слёз, я стряхиваю косу с носка ботинка и приступаю ко второй косичке.

Теперь у меня короткая неровная стрижка, но мне и этого мало. Я беру пряди и начинаю срезать их под корень. Волосы сыплются в раковину, на одежду и пол. Они становятся короче, а мне легче – нет.

Я откладываю ножницы, когда понимаю, что на затылке мне самой не постричь. Я аккуратно кладу ножницы на раковину и смотрю на своё отражение. Лицо сухое и красное. Отступаю. Ещё. Медленно поворачиваюсь и иду в свою комнату. Если бы можно было заболеть одним усилием воли, я была бы сейчас больна.

Забираюсь под одеяло почти с головой. Плакать не хочется. Хочется исчезнуть.

Я просыпаюсь от тихого шёпота. Темно. И я натягиваю одеяло на голову.

– Кто это так с ней?

– Да кто-то из мальчишек. Они такие.

– Ой, а если и меня так!

– Надо её будить.

– Она хоть знает?

– Надо сказать.

– Кто скажет?

– Ты предложила – ты и говори.

Я поворачиваюсь к ним лицом и моргаю. Девчонки стоят, застывшие на месте, безмолвно, словно у памятника в музее. Я медленно сажусь, всё так же укутанная в колючее коричневое одеяло. Они молчат и глазеют на меня.

– Что? – спрашиваю я.

Маленькая Тихая говорит «ой» и прикрывает ротик руками, когда одеяло сползает с моей головы.

– Нас всех собрали, тебя не было, – говорит Светлая деловито. – Ведьма отправила за тобой. А ты здесь. Спишь.

– Зачем?

– Ну, так сходи, узнай.

Я сползаю с кровати и надеваю ботинки. Всё происходит в полнейшей тишине под пристальным взглядом многих пар глаз. Когда я прохожу мимо, доносится второе «ой» Тихой. Она только что увидела мой затылок. Странно, но мне даже приятно такое безмолвное внимание. Я обездвижила и заткнула их будто волшебным заклинанием. А стоило-то обрезать косы.

Я останавливаюсь у кабинета Ведьмы.