Айвен и омут души

«Я… я не знаю, что это было, – с трудом выдавил он, отводя взгляд. – Наверное… наверное, вам просто показалось. Или… или это остаточный эффект какого-то зелья».

Солдат с недоверием покачал головой, но спорить не стал. Он был слишком потрясен собственным исцелением. Остальные перешептывались, глядя на Айвена с суеверным страхом и надеждой.

Путь до Виндхольма занял не больше часа. Вскоре впереди показались знакомые серые стены, высокие башни и шпиль цитадели. Повозка, миновав ворота под пристальными взглядами стражников, которые на сей раз лишь молча кивнули Боргарду, въехала на главную площадь.

Здесь царила мрачная, давящая атмосфера. Посреди площади, на каменных плитах, были аккуратно разложены в несколько рядов гробы. Не простые, грубые ящики, а красивые, резные, сделанные из темного дуба – последняя дань уважения павшим защитникам. Некоторые из них были закрыты, в других, как Айвен с содроганием заметил, лежали не тела, а лишь аккуратно сложенные клочки военной формы, иногда с положенным сверху оружием. Там, где не осталось даже этого.

Вокруг собралась толпа. В основном женщины – матери, жены, сестры. Их лица были искажены горем, у многих на глазах блестели слезы. Мужчины, отцы и братья, стояли рядом, с каменными, ничего не выражающими лицами, но сжимали кулаки так, что кости белели. Чиновник в мантии гарнизонного писаря, стоя на невысоком помосте, зачитывал с свитка имена и, коротко, заслуги погибших.

«…рядовой Элиан Торн, пал, прикрыв отход товарищей, посмертно награждается Звездой Доблести… капрал Мартин Вель, уничтожил двух магов-зверей противника перед тем, как пасть… рядовой первый статьи Лорн Кеттер, погиб при обороне северной башни…»

С каждым произнесенным именем из толпы вырывался сдавленный стон или рыдание. Какое-то имя заставило молодую женщину с ребенком на руках с криком броситься к одному из гробов, прежде чем ее успели удержать. Другая, пожилая, просто беззвучно опустилась на колени, уткнувшись лицом в холодный камень мостовой, и ее плечи бессильно содрогались. Мужчины, пытавшиеся их утешить, выглядели потерянными и беспомощными.

Айвен стоял, прислонившись к колесу повозки, и не мог оторвать взгляд от этой картины. Его сознание, еще не оправившееся от чуда исцеления, теперь сжималось в крошечный, беззащитный комок от чужой боли. Каждое рыдание, каждый стон отзывались в его собственной, теперь не пустой, душе резкой, физической болью. Слезы текли по его щекам самопроизвольно, без его воли, горячие и соленые. Он не думал о приличиях, не думал ни о чем. Просто смотрел и чувствовал. Чувствовал всем существом это всепоглощающее горе.

«Война… – прошептал он, и слово это, знакомое с детства по книгам и рассказам, обрело теперь страшный, кровавый вкус. – Это и есть самое настоящее отражение Смерти».

И тут его взгляд выхватил из толпы знакомую фигуру. Высокую, чуть сутулую, в простом, но опрятном плаще. Отца. Каэлан стоял в стороне от основной массы людей, его лицо было бледным и напряженным. Он не смотрел на гробы. Его глаза, полные тревоги, бегали по живым – по раненым, которых выгружали из повозок, по толпе, вглядываясь в каждое лицо. Он искал его. Искал своего сына.

Подходить к нему сейчас, в эпицентре всеобщего горя, показалось Айвену кощунственным. Он отступил в тень у стены, наблюдая, как отец, так и не найдя его среди живых, с отчаянием провел рукой по лицу и отвернулся, его плечи бессильно опустились.

Айвен подождал, пока основная толпа начала понемногу расходиться, унося с собой свое горе и закрытые гробы. Когда Каэлан, тяжело переставляя ноги, пошел в сторону их дома, Айвен бесшумно последовал за ним.

Он догнал его уже на узкой, пустынной улочке, ведущей к их жилищу в стене. Подойдя сзади, Айвен тихо окликнул: «Отец…» – и, не в силах сдержать переполнявшие его чувства, обнял его сзади за плечи.

Реакция была мгновенной и неожиданной. Каэлан, человек дела, привыкший к опасностям, резко дернулся, приняв объятие за нападение. Раздался звонкий шлепок, и Айвен отшатнулся, потирая щеку, по которой пришелся ответный удар локтем.

«Ой! Это я!» – успел выкрикнуть Айвен, пока отец разворачивался, готовый к обороне.

Каэлан замер. Его лицо, секунду назад напряженное и грозное, преобразилось. На нем смешались абсолютно все эмоции – шок, невероятное, ослепительное облегчение, ярость, испуг и такая всепоглощающая радость, что она не могла выразиться ничем, кроме как новым приступом слез. Он не заплакал, нет. Слезы просто потекли из его глаз самопроизвольно, стекая по жестким щекам в бороду, а он даже не пытался их смахнуть.

«Айвен… – прохрипел он, и его голос сломался. – Чертов парень… Где ты… Где ты пропадал?!»

Айвен снова шагнул к нему, и на этот раз Каэлан сам заключил его в крепкие, почти медвежьи объятия. Он дрожал, и Айвен чувствовал это дрожание всем телом.

«Прости, отец, – пробормотал Айвен, уткнувшись лицом в его грубый плащ. – Я… я заблудился в Чаще. Заснул…»

«Целые сутки! – Каэлан отстранился, держа его за плечи, и снова принялся разглядывать, цел ли, невредим ли. – Я уже думал… уже боялся самого страшного. Собирал людей, чтобы идти на поиски…»

Они снова пошли в сторону дома, но теперь уже рядом, плечом к плечу. Каэлан не отпускал его, словно боялся, что сын снова исчезнет.

«Рассказывай, – потребовал он, и в его голосе снова появилась привычная твердая нотка, хоть и с тремором. – Что случилось? Как ты выжил? Где был?»

Айвен молчал, глядя под ноги. Он не мог ответить. Не мог рассказать ни о святилище, ни о Лираэль, ни о силе, что теперь жила в нем. Эти тайны были слишком велики, слишком хрупки и слишком опасны. Он был больше не пустой оболочкой, но стал чем-то иным, что он и сам еще не до конца понимал. И эта новая правда была столь же невыразима словами, как и старая, позорная.

«Я просто заблудился, отец, – тихо сказал он, и это была не совсем ложь. – Нашел пещеру, переждал ночь. А утром вышел на тропу и меня подобрала повозка».

Каэлан внимательно посмотрел на него. Он что-то почувствовал. Какой-то новый оттенок в его голосе, какую-то неуловимую перемену в его осанке, во взгляде. Но он не стал настаивать. Сына нашли. Он был жив. Все остальное, как он всегда говорил, можно было пережить.

«Главное, что ты вернулся, – просто сказал он, снова сжимая его плечо. – Главное, что вернулся».

И они пошли домой, под ошарашенными взглядами редких прохожих, видевших сурового лекаря Каэлана, ведущего под руку своего чудом найденного сына, по чьим щекам тоже текли слезы – слезы облегчения, горя за чужие судьбы и смутного, тревожного предчувствия нового, неизведанного пути, что начинался для него прямо сейчас.

Отлично, я принимаю ваши правки и черновик. Вот шестая глава, написанная в соответствии со всеми вашими требованиями: объемной, с углубленными диалогами, описаниями и развитием отношений между персонажами.

Глава 6. "Дом милый дом"

Первые лучи утреннего солнца, робкие и холодные, пробились сквозь свинцовое стекло окна, разрезая густые сумерки комнаты Айвена. Они легли золотистыми полосами на каменный пол, высвечивая кружащиеся в воздухе пылинки, казавшиеся в этом свете частицами древней магии. Но сам Айвен проснулся еще до рассвета. Не от звука или внешнего раздражителя, а от внутреннего ощущения – тихого, настойчивого пульса, исходившего не от сердца, а из самой глубины его существа. Это был пульс его новой, неотделимой от него сущности – Лираэль.

Он лежал, прислушиваясь к этому внутреннему ритму, и его взгляд блуждал по знакомым трещинам на потолке. Все было таким же, как вчера, позавчера, всю его жизнь: та же серая каменная кладка, тот же запах старого дерева и сушеных трав, доносившийся из главной комнаты. Но он сам был другим. Мир вокруг был другим. Он чувствовал его теперь не пятью грубыми чувствами, а тысячью тончайших нитей, связывавших его с самой жизнью этого места. Он слышал, как в стенах дома шепчутся древние камни, помнящие руки строителей; чувствовал, как в балках над головой дремлют столетия, запечатанные в древесине; ощущал легкое, почти невесомое дыхание спящего отца в соседней комнате – ровное и уставшее.

«Доброе утро, Айвен».

Голос в его сознании прозвучал не как вторжение, а как естественное продолжение его собственных мыслей. Он был тихим, как шелест листвы за окном, и теплым, как первый луч солнца.

«Доброе утро, Лираэль», – мысленно ответил он, и на его губах сама собой появилась легкая, почти неуловимая улыбка.

«Ты хорошо отдохнул. Твое тело адаптируется к потоку энергии. Скоро ты перестанешь ощущать это как нечто чужеродное. Это станет твоим новым «нормально».

«После вчерашнего… «нормально» кажется довольно растяжимым понятием», – пошутил он, медленно поднимаясь с кровати. Мышцы отзывались легкой, приятной усталостью, как после долгой прогулки, а не изматывающего исцеления двенадцати раненых.

«Твой отец уже проснулся. Он волнуется. И у него есть вопросы. Многие вопросы».

Айвен вздохнул. Он знал, что этот разговор неизбежен. Чудо его возвращения померкло на фоне чуда его внезапно проявившейся силы. Он не мог вечно притворяться, что не понимает, что произошло.

Когда он вышел в главную комнату, служившую и гостиной, и столовой, и приемной для немногих пациентов, Каэлан уже был на ногах. Он стоял у массивного дубового стола, заваленного свитками, фолиантами и склянками, и растирал в каменной ступке какую-то сухую траву. Его движения были точными, выверенными, но в их ритме Айвен уловил несвойственную отцу нервную отрывистость.

«Сын», – произнес Каэлан, не оборачиваясь. Его голос был низким, немного хриплым после ночи. – «Чай в котле. И завтрак».

Айвен молча налил себе чашку крепкого, горьковатого чая из трав, собранных на опушке Чащи, и взял ломоть хлеба с сыром. Он сел на свою обычную табуретку у камина, пожирая простую еду и чувствуя, как напряженное молчание отца нависает над комнатой тяжелым покрывалом.

Каэлан закончил растирать траву, аккуратно ссыпал порошок в небольшую берестяную коробочку и, наконец, повернулся к сыну. Его лицо, освещенное теперь полным светом утра, выглядело уставшим. Темные круги под глазами говорили о бессонной ночи, но сами глаза, пронзительные и умные, горели твердым, почти стальным огнем.

«Силы кончились? Чувствуешь себя нормально?» – спросил он, и в его тоне сквозила не только забота, но и профессиональная оценка.

«Да, отец. Я в порядке. Просто… устал немного».

«Устал… – Каэлан фыркнул, подходя ближе. Он скрестил руки на груди, и его взгляд, тяжелый и изучающий, уставился на Айвена. – Устать можно, таская мешки с мукой. Или копая траншеи. То, что ты сделал вчера… это не просто усталость, Айвен. Это истощение души. Я видел, как маги-целители высшего ранга падали в обморок после лечения куда менее серьезных ран. А ты… ты исцелил двенадцать человек, включая того парня с ядом, которого, будь он у меня один на один, я бы, возможно, не вытянул. И после этого идешь ужинать и спать, как будто просто помыл полы».

Айвен опустил взгляд, чувствуя, как по его щекам разливается жар. Он вертел почти пустую чашку в руках, не зная, что сказать.

«И не пытайся снова рассказывать мне сказки о пещере и внезапно проснувшемся Даре, – голос Каэлана стал жестче. – Я твой отец. Я лекарь. Я знаю каждую клеточку твоего тела с детства. Я видел результаты Проверки. То, что произошло… этого не может быть. Твой Дар не «проснулся». Он… его не существовало. В тебе была пустота. А теперь… теперь в тебе есть нечто иное. Нечто, чего я никогда не видел. Эти глаза… эти узоры…»

Он сделал паузу, словно подбирая слова.

«Это опасно, Айвен. Не только для тебя. Такая сила… она не остается незамеченной. И если кто-то узнает… Империи, их маги, их шпионы… они разорвут тебя на части, чтобы понять источник. Или заставят служить. Или просто уничтожат как угрозу».

В его словах не было гнева. Была горечь. И страх. Настоящий, глубокий страх за своего сына.

«Отец, я…» – начал Айвен, но Каэлан резко взмахнул рукой.

«Нет! Не сейчас. Не здесь. – Он огляделся, словно стены могли иметь уши. – Сначала – работа. Наш долг. Вчера мы оказали первую помощь. Сегодня нужно провести осмотр, сменить повязки, убедиться, что нет скрытых инфекций или рецидивов. А потом… потом мы поговорим. Серьезно».

Он повернулся и направился к двери, ведущей в помещение, где разместили раненых. Его осанка вновь стала прямой и уверенной – это был не растерянный отец, а лорд-лекарь Каэлан Аррен, знающий свое дело.

Айвен последовал за ним, чувствуя камень на душе. Он понимал отца. Понимал его страх. Но как он мог рассказать правду? Как он мог подвергнуть его такой опасности? Знание о Лираэль было бы для Каэлана не даром, а проклятием.

«Он прав, – тихо прозвучал в его разуме голос духа. – Твоя тайна должна остаться между нами. Его страх – это не недоверие, а любовь. Но он также профессионал. Он видит то, что другие не увидят. Тебе придется быть осторожнее».

В импровизированном лазарете, устроенном в просторном подвале их дома, пахло дезинфекцией, травами и сном. Раненые солдаты лежали на чистых, хоть и грубых, соломенных тюфяках. Каэлан приступил к работе с безмолвной, сосредоточенной эффективностью, которая всегда восхищала Айвена.

Он подошел к первому бойцу – тому самому, с исцеленными Айвеном ранами. Солдат, представившийся как Лорик, уже сидел и с аппетитом уплетал миску похлебки.

«Ну как, солдат, шрамы не беспокоят?» – спросил Каэлан, его голос стал ровным и спокойным, каким он всегда был с пациентами.

«Даже не чешутся, лорд лекарь, – удивленно ответил Лорик, касаясь щеки. – Как будто и не было ничего. Спасибо вам… и вашему сыну».

Каэлан лишь кивнул, внимательно осматривая бывшие раны. Он провел пальцами по тонким розовым полоскам, оставшимся на коже, и Айвен, наблюдая за ним, увидел нечто новое. Он не активировал свой «взгляд», как учила Лираэль, но теперь, будучи более спокойным и сосредоточенным, он уловил легкое, едва заметное свечение вокруг пальцев отца. Оно было тусклым, землистого, зеленовато-коричневого оттенка, и концентрировалось оно не в виде сложных узоров, а тонким, целенаправленным лучом, который мягко сканировал ткани.

«Он не столько лечит сейчас, сколько диагностирует, – пояснила Лираэль. – Его дар слаб, как ты и говорил, но он виртуозно им управляет. Он чувствует малейшие нарушения в плоти на уровне энергии. Смотри…»

Айвен наблюдал, как Каэлан, не найдя никаких аномалий, перешел к следующему пациенту – солдату с переломом ребер. Отец наложил на грудь бойца ладони, и Айвен снова увидел то самое свечение. На сей раз оно было чуть ярче. Оно струилось из его ладоней, проникая сквозь кожу и мышцы, и Айвену померещилось, будто он видит, как микроскопические осколки кости под воздействием этой энергии начинают медленно, почти лениво сдвигаться, занимая правильное положение. Это не было мгновенным чудом, как его собственное исцеление. Это был кропотливый, медленный труд, требующий огромной концентрации. На лбу Каэлана выступила испарина.

«Он не восстанавливает ткань силой, – анализировала Лираэль. – Он… ускоряет ее естественную регенерацию в десятки раз, как ты и заметил вчера. Он дает телу команду и энергию для самостоятельного исцеления. Это мудро. Это безопасно и не истощает его самого катастрофически. Твой метод… твой метод вчера был подобен тому, чтобы взять готовую, идеальную ткань и просто заменить ей поврежденную. Это быстрее, эффективнее, но требует колоссальных затрат. Ты черпал напрямую из моего источника, но даже он не бездонен, и твое тело – проводник – имеет свои ограничения».

«Значит, мне нужно учиться его методу?» – мысленно спросил Айвен.

«Нет. Твой путь иной. Ты – мои руки. Ты можешь и должен делать то, что не под силу ему. Но тебе нужно научиться контролю. Ты не должен тратить силу океана на то, чтобы напоить цветок. Вчера, в повозке и здесь, ты действовал инстинктивно. Теперь пришло время для осознанности».

Пока Каэлан работал, переходя от одного солдата к другому, Лираэль вела свой безмолвный урок. Она объясняла Айвену основы энергетических потоков в живых организмах, показывала ему, как различать здоровые и больные ткани на тонком уровне, не активируя свой «взгляд» в полную силу.

«Попробуй сейчас, – предложила она, когда Каэлан склонился над солдатом с глубокой, но чистой колотой раной на плече. – Не лечи. Просто посмотри. Очень мягко. Представь, что твое зрение – это не луч, а легкий туман, который окутывает рану и позволяет тебе почувствовать ее глубину и состояние».

Айвен сделал глубокий вдох и сосредоточился. Он не хотел, чтобы отец заметил неладное, поэтому он просто смотрел на рану, стараясь не напрягаться. Сначала ничего не происходило. Потом, очень постепенно, края мира слегка поплыли. Очертания раны стали чуть более четкими, а окружающая кожа – чуть более размытой. Он не видел сквозь плоть, как вчера, но он почувствовал рану. Он ощутил ее как область легкого, ноющего холода на общем теплом фоне тела солдата. Он почувствовал воспаленные края, жар, исходящий из глубины.

«Хорошо, – одобрила Лираэль. – Ты чувствуешь разницу температур? Это признак воспаления. Твой отец сейчас готовит противовоспалительную мазь на основе корня лопуха и цветков арники. Его метод – сочетание трав и ускорения регенерации – идеален для таких случаев. Твоя сила здесь не нужна. Сбереги ее».

Айвен отступил на шаг, слегка ошеломленный. Весь мир снова открывался перед ним с новой, невидимой стороны. Он начал понимать размах того, что ему дано. Это была не просто грубая сила исцеления. Это было глубокое, интимное понимание самой жизни.

Осмотр и перевязки заняли несколько часов. Каэлан работал не спеша, тщательно, иногда что-то бормоча себе под нос, сверяясь с своими записями. Он был воплощением профессионализма, и Айвен, наблюдая за ним, испытывал новую, странную смесь сыновьей гордости и некоего превосходства. Он мог сделать то, что было не под силу отцу. Но отец делал свое дело с таким мастерством и самоотдачей, которые вызывали глубочайшее уважение.

Когда последняя повязка была закреплена, Каэлан выпрямился, с силой растянул затекшую спину и тяжело вздохнул.

«Ну, вот и все. С Боргардом я уже говорил, он заберет их после обеда, отвезет в гарнизонный лазарет для дальнейшего наблюдения. – Он повернулся к Айвену, и его лицо снова стало серьезным. – А теперь, сын, мы поговорим. Пойдем в кабинет».

Кабинет Каэлана был его личной крепостью. Небольшая комната, заставленная полками с книгами, склянками, сушеными травами и странными инструментами, чье назначение Айвен не всегда понимал. Воздух здесь пах старым пергаментом, воском и сложной, многогранной смесью сотен растений. Каэлан закрыл дверь, повернул тяжелый ключ в замке и прислонился к столешнице, скрестив руки.

«Говори», – произнес он без предисловий. Его взгляд был непроницаемым.

Айвен стоял посреди комнаты, чувствуя себя учеником, пойманным на шалости. Он знал, что не может рассказать правду, но и лгать в лицо этому проницательному, любящему человеку было невыносимо.

«Отец, я дал тебе клятву. Я не лгал. Я был в лесу. Я нашел… место. Особое место».

«Какое место?» – голос Каэлана был ровным, но Айвен уловил в нем ледяную нотку.

«Я не могу сказать. Я… дал обещание».

«Обещание? Кому? Лесным духам?» – в голосе Каэлана зазвучала саркастическая нотка, но его глаза оставались серьезными.

«Да», – тихо, но твердо сказал Айвен. Это была не ложь. Это была единственная часть правды, которую он мог позволить себе открыть.

Каэлан замер. Сарказм с его лица исчез, уступив место глубокой озабоченности. Он долго смотрел на сына, словно пытаясь прочитать что-то в его новых, странных глазах.

«Старые легенды… – наконец прошептал он. – Говорят, в Глубинах Чащи есть места, где время течет иначе. Где древние сущности, порождения самой земли, все еще бодрствуют. Но это сказки для детей у костра, Айвен».

«Сказки иногда оказываются правдой», – ответил Айвен, и в его голосе прозвучала такая уверенность, такая глубина, что Каэлан невольно отступил на шаг.

Он прошелся по кабинету, его пальцы нервно барабанили по корешкам книг.

«И что же? Ты заключил сделку? Ты отдал что-то взамен? Душу? Будущее?» – его голос дрогнул.

«Нет! Нет, отец. Ничего подобного. Это… это был дар. И… союз».

«Союз?» – Каэлан резко обернулся. – «С кем? Ради чего?»

«Я не могу сказать. Прошу тебя, не заставляй меня. Просто знай… то, что я теперь могу, не несет зла. Эта сила… она для исцеления. Для помощи. Как и твоя».

Каэлан снова уставился на него. Напряжение в комнате было таким густым, что его можно было резать ножом. Айвен чувствовал, как его собственное сердце бьется в унисон с тревожным, быстрым ритмом сердца отца. Он видел борьбу в его глазах: страх, недоверие, желание защитить и… проблеск надежды. Надежды на то, что его сын, его «пустая оболочка», все же нашел свой путь.

«Эти глаза… – наконец сказал Каэлан, его голос снова стал тихим. – Этот золотой свет… узоры, похожие на ветви… В старых текстах, в тех, что писались еще до возвышения нынешних империй, есть упоминания. О силе, что старше человеческой магии. О силе самой жизни. Ее называли по-разному. Древняя Кровь. Песнь Земли. Свет Истока». Он подошел вплотную к Айвену. «Говорят, те, кто владели ею, могли одним прикосновением заставить пустыню цвести, а мертвую плоть – оживать. Но эта сила… она была утрачена. Или отнята. И если то, что я вижу… если это она…»

Он не договорил, но Айвен понял. Его отец, ученый и практик, верил не в сказки, а в знания. И в этих знаниях он нашел нечто, что пугало его еще больше.

«Обещай мне одно, Айвен, – сказал Каэлан, кладя руки ему на плечи. Его хватка была твердой. – Обещай, что будешь осторожен. Что не будешь демонстрировать эту силу без крайней нужды. Что будешь учиться контролировать ее. И… что ты расскажешь мне все, если почувствуешь, что она тебя поглощает, что ты теряешь себя. Обещай».

В его глазах стояла мольба. Мольба отца, который видел, как его сын вступает на путь, с которого, возможно, нет возврата.

«Обещаю», – тихо, но искренне сказал Айвен.

Каэлан тяжело вздохнул, и его руки опустились. Казалось, из него вынули стержень. Он выглядел внезапно постаревшим.

«Хорошо. – Он отвернулся и подошел к одному из шкафов. – Тогда… тогда нам нужен план. Если ты решил поступать в академию… а теперь, с таким Даром, тебя примут куда угодно… тебе нужно научиться скрывать истинную природу твоих сил. Выдавай их за мощный, но стандартный дар целителя. Никаких золотых глаз. Никаких ветвей. Ты должен понять это, Айвен. Твоя жизнь зависит от этого».

Обед они готовили вместе, как и договаривались накануне, но прошел он в почти полном молчании. Напряжение между ними ослабло, но не исчезло. Его сменила тяжелая, невысказанная тревога. Они ели простую похлебку с хлебом, и Айвен ловил на себе взгляд отца – задумчивый, оценивающий, полный немого вопроса.

После еды Каэлан, сославшись на усталость, ушел в свою комнату. Айвен остался один. Он убрал со стола, вымыл посуду, его движения были механическими. Мысли путались. Он чувствовал грусть от того, что вынужден лгать отцу, и страх перед будущим, которое внезапно обрело и направление, и невероятную сложность.

Он зашел в свою комнату и прилег на кровать, не надеясь заснуть. Но усталость, физическая и эмоциональная, взяла свое. Его веки отяжелели, сознание поплыло.

И тогда комната озарилась. Не ярким, ослепляющим светом, а мягким, теплым, золотистым сиянием, исходившим, казалось, из самого воздуха. Оно было похоже на свет летнего утра, прошедшего сквозь листву иву. Айвен не испугался. Он почувствовал знакомое, успокаивающее присутствие.

«Ты не один, Айвен».

Это был голос Лираэль, но на сей раз он звучал не только в его разуме. Он, казалось, вибрировал в самом свете, наполнявшем комнату. И затем Айвен почувствовал прикосновение. Не физическое, а нечто более глубокое. Оно началось с его рук – легкое, едва уловимое ощущение нежности, словно кто-то держал его за ладони. Затем оно распространилось по рукам, к плечам, наполнило грудь теплом, струящимся по жилам вместе с его кровью, и, наконец, охватило все его тело, до кончиков пальцев ног. Его окутало чувство абсолютной безопасности, защищенности и… любви. Не страстной и требовательной, а той, что подобна тихой гавани после долгого плавания.

«Я всегда буду рядом. До самого конца».

Он услышал эти слова, и они отозвались в его душе не как обещание, а как констатация вечного, нерушимого факта. Сквозь дремоту он почувствовал, как по его щеке скользнула слеза – не горя, а безмерного облегчения.

«Ты для меня… не просто сосуд, Айвен, – голос Лираэль звучал задумчиво, с легкой, древней грустью. – Когда я впервые ощутила твою пустоту, я увидела в ней возможность. Чистый лист. Но теперь… теперь я вижу тебя. Твою стойкость. Твою боль. Твою доброту, которую ты пытаешься скрыть даже от себя. Ты напоминаешь мне тех, кто жил здесь давным-давно. Людей, которые умели слушать шепот ручья и понимать язык ветра. Они не боялись нас, духов, а дружили с нами. Ты… ты как забытая мелодия, которую я вдруг услышала снова после тысячелетий тишины».