Айвен и омут души

«Эй, Айвен! Куда путь держишь?» – окликнул его приземистый мужчина с ящиком инструментов – кузнец Борн, постоянный клиент их лечебницы.

«В лес, за травами», – коротко ответил Айвен, стараясь не встречаться с ним глазами.

«Смотри, не заплутайся!» – добродушно хохотнул Борн и скрылся в толпе.

Айвен ускорил шаг. Ему не хотелось встреч и расспросов. Он двигался по извилистым улочкам, спускающимся к главным воротам цитадели. Чем ближе к стенам, тем больше чувствовалось военное присутствие. Вот и ворота – массивные, дубовые, обитые кованым железом. По обе стороны от проема, на невысоких каменных парапетах, стояли двое стражников.

Их латные доспехи, хотя и несли следы частой чистки, выглядели основательно и грозно. Сталь, покрытая мелкой сеткой травления от дождей и легких царапин, поблескивала в солнечных лучах. Шлемы с опущенными забралами придавали им вид безличных стражей порядка. В руках они держали длинные, хорошо сбалансированные копья с острыми наконечниками. У пояса каждого висел сигнальный рог, окованный медными обручами – на случай тревоги из Чащи.

«Куда, парень?» – один из стражников, более молодой, поднял забрало, открыв обветренное лицо и живые, оценивающие глаза.

«В лес. За целебными травами. Для лечебницы лорда Каэлана», – отрапортовал Айвен, стараясь говорить уверенно.

Второй стражник, старший, с сединой на висках, кивнул. «Знаю твоего отца. Хороший лекарь. Но не задерживайся. Перед закатом быть здесь!!! В Чаще слышали странные звуки прошлой ночью. Волки что ли» – он махнул рукой, давая разрешение пройти.

Айвен кивнул и быстрым шагом миновал ворота. Мост через неглубокий, но широкий ров привел его к началу Главной тропы. Она уходила вглубь Мглистой Чащи, широкой и утоптанной, патрулируемой солдатами. По ней двигались телеги с припасами для пограничных форпостов, группы военных, редкие отчаянные торговцы. Но Айвену туда было не нужно. Его цель росла в стороне, в более тихих и диких местах.

Пройдя от крепости метров двести, он замедлил шаг. Справа от тропы, за полосой вырубленного кустарника, начинался настоящий, древний лес. Айвен оглянулся – никто не обращал на него внимания. Глубоко вздохнув, он свернул с наезженного пути и шагнул под сень деревьев.

Мир изменился мгновенно. Шум города сменился оглушительной, живой тишиной, нарушаемой лишь щебетом птиц и шелестом листьев. Воздух стал влажным, прохладным и пьяняще свежим, пахлым хвоей, прелыми листьями и чем-то неуловимо сладким. Солнечные лучи с трудом пробивались сквозь густую крону, рисуя на земле причудливые световые пятна. Лес и впрямь был густым. Столетние великаны теснились друг к другу, их мощные корни, словно гигантские змеи, вылезали из-под земли, образуя настоящие валы, покрытые толстым слоем мха.

Айвен наклонился, чтобы рассмотреть его поближе. Это был знаменитый кристальный мох Виндхольма. В зависимости от угла падения света, его нежная зелень отливала то серебристым, то глубоким синим цветом, словно усыпанная мельчайшими кристалликами льда. «Хороший знак, – подумал Айвен, доставая один из мешочков. – Кристальный мох ускоряет заживление ран, отец будет доволен». Он начал аккуратно срезать ножиком верхний, самый нежный слой мха, складывая его в мешочек. Мысли о вчерашнем дне понемногу отступали, вытесняемые знакомым, почти медитативным ритуалом сбора.

«Зверобой любит опушки… а луноцвет вообще цветет только ночью, его днем не найти. Может, стоит поискать корни мандрагоры? Но она опасна, отец сам ходит за ней…»

Продвигаясь глубже, он продолжал свой внутренний монолог, сверяясь с книгой. Лес принимал его, обволакивая прохладой и уединением. Здесь не было ни насмешек, ни жалости, ни ожиданий. Были только деревья, травы и он.

Примерно через двести метров тропинка, которую он интуитивно выбирал, пошла под уклон, выводя к небольшой, но быстрой реке. Вода здесь была темной, почти черной от ила, но на поворотах, где течение замедлялось, она отливала изумрудной прозрачностью. Айвен знал это место. Местные называли ее Серебрянкой, и неспроста. Вода здесь была насыщена духом земли, минералами, которые делали местную флору и фауну особенно ценной для лекарей. Рыба, водившаяся в реке, была не только съедобной, но и обладала легкими целебными свойствами. А водоросли, которые он иногда собирал, отец использовал для приготовления укрепляющих отваров.

Айвен остановился на берегу, глядя на воду. Раньше он никогда не решался здесь купаться. Суеверный страх, что вода, чувствительная к магии, может как-то прореагировать на его слабый, почти незаметный дар, останавливал его. Но сейчас… сейчас ему стало все равно. Что может случиться? Его душа и так пуста. Какая разница, что «увидит» в нем эта река?

Он огляделся. Кругом царила тишина, нарушаемая лишь журчанием воды. Решившись, он снял сумку, отстегнул нож, скинул куртку и башмаки. Оставшись в простой рубахе и штанах, он сделал шаг в воду. Она оказалась леденяще холодной, заставляя его вздрогнуть всем телом. Стиснув зубы, он вошел глубже, по грудь, а затем, сделав глубокий вдох, нырнул.

Тишина снаружи сменилась оглушительным гулом в ушах. Холод обжигал кожу, но через несколько секунд тело начало привыкать. Он открыл глаза. Вода была мутной, но сквозь зеленоватую толщу он видел, как между камнями снуют маленькие серебристые рыбки, а со дна тянутся темные ленты водорослей. Он чувствовал, как течение обтекает его, словно живое существо. И тогда он почувствовал… странное ощущение. Не боль, не зуд, а скорее легкое распирание изнутри, будто по его жилам, вместо крови, начала течь сама эта холодная, насыщенная силой речная вода. Ощущение было едва уловимым, почти призрачным. «Просто холод сводит мышцы», – подумал он, отмахнувшись.

Он провел под водой еще несколько минут, позволяя течению нести его по мелководью. Постепенно слабость, о которой он предупреждал себя, начала накатывать всерьез. Руки и ноги стали ватными, в голове зашумело. С трудом выбравшись на берег, он почувствовал, что едва держится на ногах. Тело ломило, как после долгой болезни.

«Надо… надо просто немного отдохнуть», – пробормотал он сам себе, его зубы стучали от холода.

Он натянул на мокрое тело куртку, кое-как обул башмаки и, отползя на несколько шагов от воды, пристроился в небольшом углублении между корнями огромного старого дуба. Мох здесь был особенно мягким и густым, словно перина. Он прислонился спиной к шершавой коре дерева, намереваясь закрыть глаза всего на минуту, чтобы перевести дух.

Но едва веки сомкнулись, тяжесть, накопившаяся за сутки – и эмоциональная, и теперь физическая – навалилась на него всей своей массой. Сон настиг его мгновенно, как удар дубиной по голове.

Он не видел больше снов. Был только черный, бездонный, истощающий провал.

Когда Айвен открыл глаза, сквозь листву он увидел не солнечные лучи, а холодный, синеватый свет заходящей луны. Лес погрузился в глубокие, густые сумерки. Воздух стал еще холоднее. Крики ночных птиц и стрекот цикад оглушали его.

Сердце Айвена упало. Он проспал целый день. Он проспал до ночи.

Конечно, вот продолжение вашей истории, соответствующее всем указанным требованиям.

Глава 3. "Тайны дремлющего леса"

Сознание вернулось к Айвену не резким толчком, а медленным, тягучим всплытием со дна бездонного колодца. Веки его были свинцовыми, и потребовалось немалое усилие воли, чтобы разлепить их. Первое, что он увидел, – это не знакомые серые потолки его комнаты, а густой, почти бархатный полог из листьев и хвои, сквозь который пробивался не солнечный свет, а холодное, синеватое сияние заходящей луны. Воздух был ледяным, и каждый вдох обжигал легкие колючим холодом.

Он лежал на спине, утопая в мягком, упругом мху, прислонившись спиной к шершавой, испещренной глубокими трещинами коре древнего дуба. Тело ломило, словно его переехали гарнизонной повозкой, а в голове стоял тяжелый, гудящий туман. Он попытался пошевелить онемевшими пальцами, и сквозь ватную слабость постепенно начала пробиваться тревога, острая и отчетливая.

«Какой… какой сейчас час?» – пронеслось в голове первая связная фраза. Он приподнялся на локтях, с трудом фокусируя взгляд. Лес погрузился в глубокие, непроглядные сумерки. Дневные звуки – щебет птиц, стрекот кузнечиков – сменились оглушительной симфонией ночи: переливчатые трели невидимых в темноте птиц, настойчивый, монотонный стрекот цикад и отдаленный, леденящий душу вой волка где-то в чаще. Сердце Айвена сжалось, а затем забилось с такой силой, что стало отдаваться болью в висках.

«Луна… так высоко… Я проспал целый день? Целый день!» – паническая мысль пронзила его, заставив резко подняться и тут же зашататься от приступа головокружения. Он уперся руками в колени, стараясь отдышаться, чувствуя, как по спине бегут мурашки от холода и ужаса. «Отец… он уже, наверное, с ума сходит от беспокойства. А стража у ворот… они же предупреждали, чтобы я вернулся до заката. Теперь мне и в город не попасть, ворота на ночь запирают. И где я, черт возьми, нахожусь?»

Он лихорадочно начал перебирать в памяти события прошедшего дня. Проверка Души. Рассыпающийся кристалл. Унизительный вердикт мага. Побег в лес… Купание в ледяной реке… Невыносимая слабость… Он сел отдохнуть всего на минуту. Всего на минуту!

«Из-за чего? Из-за чего я проспал так долго?» – он мысленно повторял этот вопрос, бессмысленно шевеля губами и ощущая, как по лицу разливается жар стыда и растерянности. «Это из-за того отвара, что дал отец? Нет, он всегда помогал заснуть, но не на целые сутки… Это вода в реке? Та странная слабость… Или это… это я? Моя пустота? Она высасывает из меня даже силы, чтобы просто бодрствовать?»

Отойдя от первоначального шока, он заставил себя глубоко вдохнуть и осмотреться. Нужно было оценить ситуацию. Ночь в Мглистой Чаще была не временем для самобичевания. Он был жив, и это было главное. Теперь нужно было понять, где он и как пережить до утра.

Он встал на ноги, которые, к его удивлению, после долгого оцепенения чувствовали себя на удивление крепкими и послушными, будто отдохнувшими. Вокруг царила кромешная тьма, которую лишь слегка разбавляли лунные лучи, пробивавшиеся сквозь разрывы в листве. Его сумка с инструментами и едой лежала там, где он ее и оставил. Нож надежно торчал за поясом. Это немного успокоило.

И тогда он обратил внимание на звук. Не на оглушительные крики ночных тварей, а на нежный, почти музыкальный переливчатый шум, доносившийся слева. Это было не похоже на спокойное, размеренное журчание Серебрянки, у которой он плавал днем. Та река днем была звучной и веселой, а сейчас, должно быть, затаилась, как и все вокруг. А этот звук был громче, настойчивее. И он сопровождался странным свечением.

Присмотревшись, Айвен увидел его: легкую, фантасмагорическую дымку, парящую меж деревьев, которая отливала нежным голубоватым светом, а по краям ее мерцали фиолетовые искры. Это было одновременно пугающе и завораживающе. Сердце снова забилось чаще, но теперь не только от страха, но и от пробуждающегося любопытства. В книгах, которые он читал, часто говорилось о местах силы, о родниках, питаемых духовной энергией земли. Может быть…

Решив, что сидеть на месте бессмысленно и что этот свет – единственный путеводный знак в ночном лесу, Айвен поднял сумку и двинулся на зовущий его свет. Пробираться сквозь чащу было непросто. В темноте каждый корень норовил стать капканом, каждая ветка – хлестнуть по лицу. Он шел медленно, нащупывая путь ногой, его дыхание казалось ему невероятно громким в окружающей тишине.

Вскоре он вышел к массивным, похожим на древних стражников, стволам деревьев, которые стояли плотной стеной. Просвет между ними был подобен вратам. Айвен протиснулся сквозь них и замер от изумления.

Перед ним открылась небольшая, но ослепительно красивая поляна. В центре ее, извиваясь серебристой лентой, струился ручей. Но это был не обычный ручей. Его вода светилась изнутри тем самым нежным голубовато-фиолетовым светом, который он видел издалека. Он казался сотканным из жидкого лунного камня. Пар, поднимавшийся от воды, тоже светился, окутывая все вокруг волшебным, сказочным маревом.

Айвен осторожно подошел ближе. Исток ручья бил прямо из расщелины в скале, поросшей изумрудным мхом и крошечными, незнакомыми ему цветами, лепестки которых тоже имели фосфоресцирующий отлив. Но больше всего его поразило не это. Вокруг родника, в самой скале и на дне ручья, росли кристаллы.

Они были разного размера и, что удивительнее всего, разного цвета. Словно радуга, рассыпанная могущественной рукой, застыла в толще породы. Он, затаив дыхание, рассматривал их. Ближе к краю, у воды, росли мелкие, почти прозрачные кристаллы, дававшие простой белый свет. Чуть дальше – более крупные, сияющие нежным голубым и зеленым. В центре, у самого истока, торчали мощные, сгустки фиолетового свечения. А глубоко в расщелине, в самой сердцевине ключа, ему померещился тусклый, но яростный отсвет кроваво-красного цвета.

«Похоже на ту теорию, что описывал старый травник…», – прошептал Айвен сам себе, пораженный. «Каждые пять лет кристалл меняет цвет, накапливая силу. Белый – молодой, фиолетовый – зрелый, а красный… красному, должно быть, не одно столетие. Это же невероятная удача!»

Он знал, что подобные кристаллы, насыщенные природной духовной силой, ценились на вес золота. Их использовали в сложнейших лекарствах, для зарядки оберегов, в мощных артефактах. Даже самый маленький белый кристалл мог в разы ускорить заживление тяжелой раны. Для их лечебницы это было бы спасением, настоящим кладом.

Руки его сами потянулись к самому близкому, небольшому белому кристаллу. Он был холодным на ощупь, и от его прикосновения по коже пробежали легкие мурашки. Аккуратно, с помощью ножа, он извлек его из породы. Кристалл лежал на его ладони, излучая ровное, успокаивающее сияние. Затем он взял один из фиолетовых, поменьше. От него исходила едва уловимая вибрация, словно крошечное сердцебиение.

«Нельзя жадничать», – строго сказал он себе, вспоминая отцовские наставления о том, что у природы нужно брать с благодарностью и не больше необходимого. «Пары штук хватит. Отец будет в восторге. Может, это хоть как-то искупит мою сегодняшнюю безответственность».

Положив драгоценные находки в самый надежный внутренний карман куртки, он вновь обратил взгляд на ручей. Он впадал в более крупный поток метров через пятьдесят. Решение пришло само собой: идти вдоль по течению. Рано или поздно оно должно было вывести его к знакомым местам, к Серебрянке или даже к стенам Виндхольма.

Путь вдоль светящейся реки был подобен путешествию по другому миру. Вся округа была окрашена в таинственные голубоватые и фиолетовые тона. Казалось, сама ночь отступила перед могуществом этого места. Деревья здесь были выше, их кроны пышнее, а воздух был густым и сладким, словно напоенным нектаром. Айвен с изумлением замечал, что по берегам в изобилии росли те самые редкие лекарственные травы, за которыми он и ходил: луноцвет, уже закрывший свои бутоны, но узнаваемый по серебристым листьям, зверобой невиданной пышности, и даже легендарный корень мандрагоры, который он раньше видел лишь в книге.

«Это место… его нет на картах. Я уверен. Ни у одной из великих держав, ни у нас в Четверке. Такое не могли бы не отметить. Значит… я, возможно, первый, кто сюда попал?» – эта мысль одновременно пугала и окрыляла.

Он шел уже около получаса, не чувствуя усталости, загипнотизированный красотой вокруг. Река делала плавный, но в то же время какой-то решительный поворот, огибая скальный выступ. Обогнув его, Айвен остановился как вкопанный. Дыхание перехватило, а разум на секунду отказался верить в реальность открывшейся картины.

Он стоял на берегу озера. Но такого озера не могло существовать в природе. Оно было огромным, и его воды не просто светились – они пылали изнутри тем же голубым и фиолетовым сиянием, что и ручей, но здесь свет был в тысячу раз интенсивнее. Вся водная гладь представляла собой колышущееся, живое полотно из сияния и теней. Озеро лежало в чаше, окруженное пологими берегами, которые представляли собой не просто поляну, а цветущий ковер из самых редких и мощных целебных трав. Он видел огненный папоротник, серебристый плакун-траву, сиящий адамовий корень – легендарные растения, которые искали годами и за которые на черном рынке платили целые состояния.

«Великие Маги…», – прошептал Айвен, и его голос прозвучал неузнаваемо тихо и благоговейно. «Это же… это место Силы. Настоящее. Такое, о котором в академиях только легенды рассказывают».

Он знал из книг, что подобные места – очаги концентрации духовной энергии – обычно находились под строжайшей охраной. Их использовали для культивации магов высшего уровня, для тренировки элитных воинов, для ритуалов имперского масштаба. Любого постороннего, приблизившегося к такому месту, ждала немедленная и жестокая смерть. Его внутренний голос кричал об опасности, требовал немедленно бежать, спрятаться.

Но он не видел ни стражей, ни магических барьеров. Лишь безмолвие и ослепительная красота. И в центре озера, на небольшом скалистом островке, росла ива.

Она была бесподобна. Ее длинные, гибкие ветви, усыпанные мириадами серебристо-зеленых листьев, спускались до самой воды, нежно касаясь ее сияющей поверхности. Каждое движение ветвей было исполнено такой грации, что казалось, будто не ветер, а сама вода ласкает их. Она стояла там, одинокая и величественная, похожая на спящую богиню или на стражницу, застывшую в вечной медитации. Ее кора отливала мягким перламутром, а в самых густых зарослях листвы пульсировал теплый, золотистый свет.

Атмосфера, несмотря на внешнюю безмятежность, давила на Айвена. Воздух был настолько насыщен силой, что его было тяжело вдыхать, словно он был не воздухом, а густым медом. По телу разливалась странная, приятная и в то же время изматывающая усталость. Он не делал ничего физически сложного, но чувствовал себя так, будто протащил на себе повозку с камнями от самого города.

И тут его живот предательски заурчал. Громко, настойчиво, и эхо этого звука, отразившись от водной глади, разнеслось по всему озеру. Айвен мгновенно покраснел, ощутив жгучий стыд, будто осквернил что-то священное. Он огляделся по сторонам, но, кроме него, среди этого великолепия никого не было.

«Точно ли никого?» – мелькнула в голове тревожная мысль.

И в этот самый момент ива на острове качнулась. Резко, однократно, словно от вздоха. Айвен замер, вглядываясь. Но на идеально гладкой поверхности озера не было ни единой ряби. Ветра не было. Совсем. Воздух стоял неподвижный, застывший.

«Показалось», – попытался убедить он себя, отмахнувшись от непонятного чувства тревоги. «Просто голод и усталость играют со мной злую шутку. Нужно поесть и подумать, что делать дальше».

Он отошел подальше от кромки воды, метров на десять, к опушке леса, где начинались кусты. Отсюда открывался отличный вид и на озеро, и на таинственную иву. Разведя небольшой, аккуратный костерок из сухих веток (он помнил отцовские строгие наставления о пожарной безопасности в лесу), он принялся готовить ужин. Рыбу, пойманную им еще днем в Серебрянке, он начинил грибами и овощами, которые нашел здесь же, на поляне. Все это он запекал в глине, которую нарыл у берега. Аромат готовящейся еды, обыденный и земной, казался здесь чем-то кощунственным, но невероятно успокаивающим.

Поев и утолив голод, он почувствовал, как на него накатывает новая, еще более сильная волна усталости. Тело требовало отдыха. Он снова подошел к кустам, устроил себе подобие лежанки из мягкого мха и своей куртки, и прилег, не в силах бороться со сном. Его последней осознанной мыслью было то, что вид на иву с этого места действительно завораживающий.

Едва веки его сомкнулись, как его сознание погрузилось в бездну. Но на этот раз сон не был черным и пустым.

Он снова оказался на берегу озера. Того самого. Но сейчас оно выглядело иначе. Вода сияла еще ярче, а небо над головой было усыпано звездами, которых он никогда не видел в реальности – огромными, разноцветными, мерцающими. Воздух был теплым и благоухающим.

И она была там. Та самая девушка из его предыдущего сна. Она стояла не на берегу, а прямо на поверхности воды, в нескольких шагах от своего острова, спиной к нему. И на сей раз она медленно, очень медленно начала поворачиваться.

Сердце Айвена замерло в груди. Он видел ее профиль, изгиб щеки, линию носа. И вот она повернулась к нему в пол-оборота, и он смог рассмотреть ее.

Это было лицо неземной, божественной красоты. Черты его были утонченными и одновременно полными жизни. Кожа казалась прозрачной и сияющей изнутри, словно сотканной из утреннего света и лепестков жемчужной розы. Длинные ресницы оттеняли огромные глаза, цвет которых невозможно было определить – они были то ли фиолетовыми, то ли серебристо-зелеными, и в их глубине мерцали искры, словно отражение звездного неба на поверхности озера. Ее губы, нежные и чуть приоткрытые, словно хранили тихую тайну. А ее волосы… те самые каштановые с медными и золотыми отсветами волосы, были заплетены в одну толстую, невероятно сложную косу, которая лежала на ее плече, а остальные волны мягкими волнами ниспадали на спину, достигая пояса. Она была одета в нечто струящееся и белое, похожее на туман или на лепестки лилии.

И она смотрела прямо на него. Ее взгляд был не просто направлен в его сторону – он видел его, Айвена, чувствовал это всем своим существом. И в этом взгляде была бездонная грусть, надежда и мольба.

И тогда он услышал Голос. Он звучал не снаружи, а внутри его собственного сознания, тихий, как шелест листвы, и в то же время ясный, как удар колокола. Это был женский голос, нежный, мелодичный и пронизанный такой древней печалью, что у Айвена сжалось сердце.

«Айвен…» – прошептал Голос, и его имя, произнесенное так, прозвучало как самая прекрасная и самая страшная молитва.

Девушка на воде подняла руку, протягивая ее в его сторону. Ее пальцы были тонкими и изящными.

«Помоги… мне…» – прозвучало в его разуме. «Освободи…»

Он хотел закричать, спросить: «Кто ты? Как ты знаешь мое имя? Что я могу сделать?» – но не мог издать ни звука. Он мог только смотреть, загипнотизированный, чувствуя, как его собственная пустота отзывается на этот зов, не болью, а каким-то странным, глубинным резонансом.

Он видел, как слеза скатилась по идеальной щеке девушки и упала на поверхность озера. В месте, куда она упала, вода вспыхнула ослепительно-белым светом.

И тогда сон поглотил его полностью, унося в пучину видений, где он видел ее заточенной в сердце дерева, связанной невидимыми цепями с этим местом, томящейся в вечном одиночестве. Он видел, как ее сила питает озеро, кристаллы, все живое вокруг, но сама она является пленницей этого великолепия.

Айвен проспал до утра, его сон был глубоким и целительным, но наполненным одним-единственным образом – образом плачущей девушки с острова и ее мольбой, которая навсегда отпечаталась в его пустой, но более не спокойной душе.

Глава 4. "Обретение"

Синеватый туман, в который растворились ветви и листья ивы, был не просто дымкой. Он был плотным, шелковистым, наполненным миллиардами мерцающих частиц, похожих на светящуюся пыльцу. Айвен, погружаясь в предобморочное состояние, чувствовал, как этот туман не рассеивается, а наоборот, сгущается вокруг него, обволакивая его тело, проникая в легкие с каждым прерывистым вздохом. Он падал, но падение было медленным, словно в густом меду. Боль, что молнией пронзила его от конечностей к центру груди, была не жгучей, а странно… преображающей. Казалось, миллионы невидимых игл выжигали из его сосудов, из его мышечных волокон, из самых потаенных уголков его существа что-то чужеродное, наносное.

«Мать… отец…» – промелькнуло в его затуманивающемся сознании. Он вдруг с болезненной ясностью вспомнил теорию, которую читал в одной из отцовских древних книг по герметической медицине. В ней говорилось, что душа младенца при рождении – не чистый лист. На нее, как отпечаток, накладываются «вибрации» предков, их нереализованные амбиции, их слабости и даже болезни. Эти «примеси» засоряют периферические меридианы – невидимые каналы, по которым должна свободно течь врожденная энергия души. Его собственные меридианы, должно быть, были забиты этим наследственным шлаком, что и делало его «пустым», неспособным к магии, несмотря на сильную душу. Зелье, которое он только что выпило, сожгло эти наслоения.

Боль начала отступать, сменяясь ощущением невесомости и невероятной, кристальной чистоты внутри. Он словно стал сосудом, который не просто опустошили, а вымыли до блеска, до стерильного сияния. И в эту вычищенную пустоту хлынуло нечто новое.

Туман вокруг него начал принимать очертания. Сначала это были лишь размытые тени, но постепенно они становились все четче. Он больше не падал, а стоял, вернее, парил в центре сиящей сферы, сотканной из света и тумана. И перед ним, из самой гущи этого сияния, проявлялась она.