Путь Волка: Становление Князя

Она не молилась. Не шептала древних слов. Ее разговор с этим местом был другим, безмолвным.

Она слушала.

Слушала, как миллионы песчинок скрипят у нее под ногами – каждая со своей древней историей.

Слушала, как ветер шелестит в жесткой, седой траве, что росла на склонах дюн, и этот шелест был похож на шепот стариков, рассказывающих бесконечные саги.

Слушала ритмичное, вечное дыхание моря – вдох набегающей волны, выдох отступающей. Этот ритм проникал в нее, настраивая биение ее собственного сердца на свой лад.

Она впитывала.

Впитывала ноздрями густой, соленый воздух, в котором смешались запахи йода, гниющих водорослей, сырого песка и чего-то еще – чистого, первозданного, чего не было в их лесных краях.

Впитывала глазами эти бескрайние просторы, это высокое небо, этот горизонт, острый, как лезвие ножа, разделяющий синеву воды и синеву воздуха.

Впитывала кожей прикосновения – холод волн на ногах, тепло солнца на лице, уколы колючего ветра на щеках.

"Ты приходишь на новую землю, как гость в чужой дом, – говорила она со своим внутренним, невидимым миром. – И что ты делаешь? Ты не начинаешь сразу кричать, требовать еды и ночлега. Нет. Ты стоишь на пороге. Молчишь. Смотришь. Слушаешь. Пытаешься понять, как живет этот дом. Какие в нем правила. Какие у него запахи. Кто его настоящий хозяин. Ты знакомишься не с людьми, что в нем живут. Ты знакомишься с духом самого дома. И только когда ты поймешь его, когда он примет тебя, ты можешь войти".

Она шла долго, пока лагерь не превратился в маленькую, едва заметную точку позади. Она была одна. Но она не чувствовала одиночества. Вокруг нее была жизнь – незнакомая, чужая, но могучая и настоящая. Она видела, как стайка мелких куликов-песочников смешно бегает по кромке воды, уворачиваясь от волн. Видела, как вдали темной точкой мелькнула голова тюленя, с любопытством наблюдавшего за ней из воды. Видела краба, боком семенящего по своим делам.

Это была земля, у которой уже была своя жизнь, свои обитатели, свой порядок. Они, пришельцы, были лишь вторжением. Нарушением.

"Мы для них – как камень, брошенный в тихий пруд, – думала она. – Мы создали круги на воде. Встревожили тех двоих, что приходили утром. Зажгли свой шумный костер. Земля чувствует это. Она напряглась. Она наблюдает за нами. Ждет. Что мы будем делать дальше? Станем ли мы частью этого узора? Или попытаемся сломать его, навязать свой? И тогда она… она сотрет нас. Так же просто, как следующая волна смоет мои следы на этом песке".

Она остановилась. Наклонилась и подняла с песка гладкий, плоский камешек с дырочкой посередине – "куриного бога". Она повертела его в руках. Знак удачи. Или просто камень, проточенный водой за тысячи лет. Какая разница, во что верить.

Она посмотрела на свои следы, уходящие за спину. Ровная цепочка на мокром песке. А потом посмотрела вперед, на чистый, нетронутый берег, простиравшийся до самого горизонта.

Ее обряд прощания со старой землей был окончен.

Теперь начинался другой. Долгий, трудный. Обряд знакомства. Принятия.

И первым шагом в нем было это молчаливое, одинокое хождение по песку. Она делала первые, самые важные шаги. Она знакомилась с душой этого места.

И пыталась понять, примет ли эта душа их. Или отторгнет, как чужеродное тело.

Глава 34. Одинокий Валун

Она шла, потеряв счет времени, пока не увидела его. Он лежал не на самом берегу, а чуть поодаль, на границе песка и начинающихся дюн, поросших редкой травой.

Это был огромный валун. Размером с небольшую избу.

Он был не отсюда. Его не родили ни море, ни песок. Он был пришельцем, как и они. Только прибыл он сюда за тысячи, за десятки тысяч лет до них, принесенный с севера великим ледником, который когда-то покрывал всю эту землю. Ледник давно растаял, оставив после себя этого молчаливого, одинокого свидетеля.

Он наполовину врос в землю, будто пустил в нее гранитные корни. Его бока были покрыты густым, ярко-зеленым бархатом мха. А верхушка, открытая ветрам и солнцу, была испещрена картой седых, потрескавшихся лишайников, похожих на письмена, которые никто уже не мог прочесть.

Заряна остановилась в нескольких шагах от него.

Казалось бы, просто камень. Большой, старый, но камень. Однако от него веяло… чем-то другим. Чем-то живым. От него исходил покой. Но это был не тот ласковый покой, что исходит от теплой печи или спящего ребенка. Нет. Это был покой вечности. Покой того, что видело рождение и смерть лесов, рек и, может быть, даже самих звезд. Покой, настолько глубокий и древний, что человеческая жизнь рядом с ним казалась лишь суетливым трепетом крыльев мотылька-однодневки. И от этого покоя Заряне стало страшно.

Ее собственный мир, мир духов и богов, которых она знала, был живым, страстным. Боги гневались, любили, ревновали, требовали жертв. Духи леса и воды были капризны, их можно было задобрить, с ними можно было договориться. Они были частью ее мира, понятными, хоть и могущественными силами.

А этот камень… он был вне всего этого. Он был старше.

Он был изначальнее.

"Ты приходишь в новый дом, – шептал ей внутренний голос, тот, что говорил с ней на языке видений и предчувствий. – Ты хочешь поговорить с хозяином. И ты ищешь его на троне. С короной на голове. А настоящий хозяин – это не тот, кто сидит на троне. Это тот, кто заложил первый камень в основание этого дома. И этот камень здесь. Перед тобой".

Она медленно, с благоговением, которое сама не до конца понимала, подошла к нему. Воздух вокруг валуна был другим – тише, плотнее. Она протянула руку и коснулась его поверхности.

Ладонь ощутила холод. Глубинный, идущий из самого сердца камня, холод тысячелетних зим. И шершавость. Мириады кристалликов кварца и слюды царапали кожу. Это была кожа земли. Настоящая, без прикрас.

Она закрыла глаза. И прислушалась. Не ушами. А всей своей сущностью жрицы.

И она почувствовала.

Это не был голос. Не была мысль, облеченная в слова. Это было чистое, беспримесное ощущение, которое хлынуло в нее через кончики пальцев и заполнило все ее существо.

Ощущение Времени. Не того, что измеряется днями и годами. А другого. Великого, текучего и бесконечного, как река, впадающая в саму себя.

Ощущение Присутствия. Не личности. Не духа, с которым можно поговорить. А просто могучей, дремлющей силы. Силы, которой было абсолютно все равно, есть ли она, Заряна, есть ли ее народ, есть ли их горе, их надежды, их боги. Для этой силы они были меньше, чем песчинка на ее гранитном боку. Их появление и исчезновение не изменило бы ровным счетом ничего.

Ощущение безразличия.

Именно оно было самым страшным. Можно сражаться с врагом, можно договориться с капризным духом. Но что делать с силой, которой ты просто не интересен? Которая не замечает твоего существования?

Заряна отдернула руку, будто обжегшись. Она тяжело дышала. Она заглянула за завесу своего привычного мира. И увидела то, что было под ним. Изначальную, стихийную мощь, из которой все родилось и в которую все вернется.

Она не стала произносить молитв. Какие молитвы можно произнести перед тем, что старше самих богов? Она не стала оставлять требы. Что может дать мотылек горе?

Она просто склонила голову. Не в поклоне раба перед господином. А в знаке глубокого, почтительного признания. Признания факта. Факта того, что они пришли в мир, где их привычные законы могут не работать. В мир, чьи истинные хозяева – не люди и даже не духи, а вот такие вот молчаливые, древние свидетели сотворения мира.

Она поняла главную истину этого места. Чтобы выжить здесь, им придется не покорять.

А вписываться.

Становиться еще одним узором на этом древнем камне. Незаметным, но прочным.

Она повернулась и пошла обратно в лагерь. Теперь она знала, с кем ей предстоит говорить в своих будущих обрядах. И этот разговор будет самым трудным в ее жизни.

Глава 35. Рябь на Воде

Вечер пришел на берег незаметно. Солнце, устав за день, лениво опускалось в холодную постель моря, окрашивая горизонт в невероятные, драматичные цвета – от расплавленного золота до глубокого фиолетового. Ветер стих. Наступил тот короткий, волшебный час затишья между днем и ночью.

Ратибор сидел на вершине самой высокой дюны, спиной к лагерю. Он не участвовал в общей суете – приготовлении ужина, проверке лодок. Он был на своем, негласном посту. Отсюда было видно все: и беспокойное море, и темнеющую стену леса, и их маленький, уязвимый лагерь.

Он точил свой меч. Движения его были медленными, выверенными, почти медитативными. Ш-ших, ш-ших – брусок скользил по стали, и этот звук был единственным, что нарушало вечернюю тишину. Это было не просто ремесло. Это был его способ привести мысли в порядок. Каждый взмах, снимающий зазубрину, был похож на попытку убрать зазубрины в собственной душе. Но они появлялись снова и снова.

Заряна нашла его здесь. Она поднялась на дюну так тихо, что он заметил ее, только когда ее тень упала на песок рядом с ним. Он не обернулся, продолжая свое занятие.

Она села рядом, обхватив колени руками. Она долго молчала, глядя туда же, куда и он – на грандиозный, безмолвный закат.

– Красиво, – сказала она наконец. Ее голос был тихим, в нем не было ни восторга, ни благоговения. Просто констатация. – Но это не наша красота.

Ратибор остановил движение.

– А разве бывает "наша" и "не наша" красота? – спросил он, не поворачивая головы.

– Бывает, – твердо ответила она. – Красота дома – она теплая. Она согревает. Как улыбка матери. А эта… – она повела рукой в сторону горизонта, – …она холодная. Как взгляд чужого, могущественного бога, который смотрит сквозь тебя и не видит.

Он ничего не ответил. Она сказала именно то, что он и сам смутно чувствовал.

– Я сегодня далеко ходила, – продолжила Заряна, и ее голос стал еще тише, почти превратился в шепот. – Я нашла… одного из старых.

Ратибор повернулся и посмотрел на нее. Он понял, что она говорит не о человеке.

– Эта земля… она очень старая, – сказала Заряна, глядя ему прямо в глаза. И в ее зрачках отражалось догорающее солнце. – Древнее наших богов, Ратибор. Когда Перун еще не выковал свой первый гром, а Велес не сосчитал первых звезд, камень, которого я сегодня коснулась, уже лежал здесь. И смотрел на это же небо.

Она говорила о вещах, которые лежали за гранью его понимания, но он слушал. Потому что в ее словах была не выдумка, а глубокое, выстраданное знание.

– Здесь живут духи. Но не такие, как у нас дома. Не домовые, что просят каши. Не лешие, что путают тропы. Это другое. Духи камня, которому миллион зим. Духи воды, что помнит, как рождалась луна. Духи ветра, что прилетают с ледяного полюса. – Она обхватила себя руками, будто ей стало холодно, несмотря на теплую одежду. – И знаешь, что самое страшное? Им все равно. Абсолютно все равно, кто мы. Живы мы или мертвы. Молимся мы им или проклинаем. Они не примут наших треб так просто. Они не станут нашими защитниками. Мы для них – рябь на воде. Прошла… и исчезла. И гладь снова сомкнулась, будто ничего и не было.

Она замолчала. И это молчание было тяжелее любых слов. Ратибор почувствовал, как холодок пробежал у него по спине. Она озвучила его собственный, подсознательный страх. Страх ничтожности.

– И что нам делать? – горько усмехнулся он, чтобы скрыть внезапную дрожь. – Уйти? Вернуться в реку и сдохнуть в ее болотах?

Его слова прозвучали резко, зло. Но Заряна даже не вздрогнула.

– Нет, – твердо сказала она.

Она наклонилась, зачерпнула пригоршню песка. Просеяла его сквозь пальцы.

– Мы должны доказывать.

– Кому? – не понял он. – Этим камням? Ветру?

– Самим себе. И им, – она кивнула на безмолвный, темнеющий мир вокруг. – Доказывать свое право быть здесь. Каждым днем. Каждым вбитым в землю колом. Каждым построенным домом. Каждым зерном, брошенным в эту скудную землю. Каждым ребенком, рожденным здесь, чей первый крик услышат эти дюны.

Она повернулась к нему, и ее глаза в наступивших сумерках горели темным, яростным огнем.

– Мы должны не просить у них разрешения, Ратибор. Они его не дадут. Мы должны стать частью этой земли. Пустить в нее корни. Свои, человеческие корни. Кровью, потом, костями наших мертвецов, которых мы здесь похороним. Пустить корни так глубоко и так упрямо, чтобы она не смогла нас вырвать. Чтобы мы перестали быть для нее рябью на воде и стали одним из ее камней.

Она высыпала остатки песка и встала.

– Это будет долго. И трудно, – сказала она уже спокойнее. – И многие из нас станут просто удобрением для этих корней. Но другого пути нет.

Она ушла, оставив его одного.

Он долго сидел, глядя на свой меч, лежавший на песке. Он думал, что главное оружие – это сталь. А она сказала ему, что их главное оружие – упрямство. И дети, которые еще даже не родились.

Он посмотрел на море. Рябь, вызванная ветром, бежала по его темной поверхности.

И он понял. Он не хотел быть рябью.

Он хотел стать камнем.

Даже если для этого ему придется врасти в эту землю по самое сердце.

Глава 36. Взгляд с Холма

После разговора с Заряной что-то сместилось в голове Ратибора. Бесцельное выживание начало обретать контуры плана. Он понял: нельзя вечно сидеть на этом открытом берегу, как выброшенные на сушу рыбы, ожидая милости от моря или от неведомых соседей. Нужно пускать корни, как сказала жрица. А для этого нужно найти подходящее место.

Следующие несколько дней, оставив основной лагерь под охраной Боривоя, он уходил на разведку. С ним была Рогнеда – ее острый, практичный взгляд был незаменим – и еще трое самых выносливых и молчаливых воинов. Они двигались налегке, как тени, исследуя побережье то в одну, то в другую сторону.

Местность была суровой, но не бесплодной. За полосой дюн начинались сосновые боры, где воздух был густым и смолистым. Они находили ручьи с пресной водой, поляны, заросшие ягодами, видели вдали лосей, что вселяло надежду на удачную охоту. Но они искали не это. Они искали Место.

"Что делает просто клочок земли – Местом? – размышлял Ратибор, продираясь сквозь колючий кустарник. – Не только удобство. Не только защита. Должно быть что-то еще. Что-то, что заставляет тебя остановиться и сказать: 'Здесь'. Какое-то внутреннее чутье, созвучие твоей души и души этой земли. Отец так выбирал место для заставы. Он ходил, смотрел, а потом вдруг останавливался и говорил: 'Вот тут будем строить. Кости предков велят'. Я не слышу голоса предков. Но я пытаюсь услышать голос этой земли. Или хотя бы свой собственный".

Они нашли его на третий день.

Пройдя несколько верст вдоль берега на восток, они увидели, как в море впадает небольшая, но полноводная речка с темной, торфяной водой. А прямо у ее устья, на высоком мысу, возвышался холм.

Они поднялись на него. Ветер здесь был сильнее, он трепал волосы и одежду, наполнял уши своим низким, протяжным гулом. И отсюда… отсюда было видно все.

С одной стороны, перед ними, как на ладони, лежал бескрайний морской простор. Любой корабль, идущий вдоль берега, был бы замечен задолго до того, как он сможет пристать. С другой стороны виднелось устье реки, уходящей, как змея, вглубь темного леса. Это была дорога. Дорога внутрь материка. Пресная вода, рыба, путь для лодок. А сам холм с двух сторон был защищен крутыми, почти отвесными обрывами, у подножия которых бились волны и журчала река.

Рогнеда обошла вершину холма, ее глаза хищно блестели. Она простукивала землю древком копья, оценивала склоны, прикидывала расстояние. Она видела поле боя. Она видела крепость.

– Идеальное место, – вынесла она свой вердикт. В ее голосе звучало профессиональное, почти любовное восхищение. – Просто идеальное. Смотри.

Она указала копьем.

– С трех сторон – вода и обрыв. Неприступно. С единственной доступной стороны, от леса, – ровное, открытое поле. Любой враг будет как на ладони. Здесь ставим высокий частокол. Двойной. Ров перед ним. По углам – вышки. – Ее глаза горели. – Да сюда мышь не проскочит! Не то что вражеская дружина. Это природная крепость. Боги сами построили ее для нас.

Она была права. С точки зрения войны это место было безупречным. Любой воевода отдал бы за него полжизни.

– Да, – согласился Ратибор.

Он стоял на самом краю обрыва, и ветер бил ему в лицо. Он тоже видел все то, что видела Рогнеда. Он видел стены, дозорных, видел, как его дружина отбивает атаку врага на этом поле.

Но он видел и другое.

Там, где Рогнеда видела неприступный обрыв, он видел место для пристани, защищенной от морских штормов изгибом мыса. Туда будут приходить их рыбацкие лодки, а может быть, однажды, и торговые корабли из далеких земель.

Там, где она видела ровное поле для обороны, он видел будущие пашни, на которых будет колоситься рожь и ячмень, принесенные с родной земли.

За частоколом, который она уже мысленно строила, он видел не казармы. Он видел дома с дымящимися трубами. Слышал не лязг оружия, а плач младенцев и смех детей.

Он смотрел на это место, и он видел не просто крепость, способную выдержать осаду.

Он видел будущее.

Рогнеда видела место, где можно было выжить.

А Ратибор увидел место, где можно было жить.

– Здесь мы и останемся, – сказал он, и его слова не были ни вопросом, ни предложением. Это было решение. Окончательное и бесповоротное.

Ветер подхватил его слова и унес их в сторону моря, словно разнося весть по этому новому, суровому миру.

Весть о том, что эти упрямые пришельцы наконец-то нашли свой дом.

И что они не собираются отсюда уходить. Ни-ко-гда.

Глава 37. Чужие Следы

Они уже собирались возвращаться в лагерь с доброй вестью, когда Верен, один из молодых воинов, спустившийся к реке, чтобы набрать воды во флягу, тихо позвал Ратибора.

– Вождь, иди сюда. Посмотри.

Они подошли к самой воде. Речной берег здесь был не песчаным, как у моря, а илистым, мягким. И на этом влажном иле, четкие, как печать на воске, были следы.

Это были не следы зверей. И не отпечатки тяжелых, подбитых гвоздями сапог, которые носили дружинники. Эти следы были меньше. Босые. Принадлежавшие, судя по размеру, либо женщине, либо подростку. Они вели из прибрежных зарослей камыша к воде и обратно. И их было много, они были свежими. Может быть, вчерашними. Или даже сегодняшнего утра.

А чуть поодаль Рогнеда заметила и другое. Большой плоский камень у самой воды был гладко вымыт, а трава вокруг него – примята. На ветке ольхи, склонившейся над водой, зацепилась длинная, грубая нить, похожая на конопляную.

– Здесь стирали, – сказала она коротко. – И совсем недавно.

Сердца воинов напряглись. Восторг от найденного идеального места мгновенно сменился трезвой, холодной осторожностью. Это идеальное место, оказывается, было уже занято.

Они не одни.

"Как глупо, – пронеслось в голове Ратибора. – Думать, что такая земля, с пресной водой, с лесом, с выходом к морю, будет пустовать. Как самонадеянно было считать себя первыми. Мир никогда не бывает пустым. Если ты чего-то не видишь, это не значит, что этого нет. Это значит, что оно просто хорошо прячется. И смотрит на тебя".

– Искать, – приказал он. – Осторожно. Ни звука.

Они разделились и, как волки, пошли по невидимым тропам, продираясь сквозь прибрежные заросли. Искать долго не пришлось. Метрах в ста от реки, на небольшой, укрытой от ветров полянке, они нашли то, что заставило их замереть.

Это было капище.

Но оно не было похоже на их родные святилища. Не было ни могучего идола Перуна, ни бородатого лика Велеса. Здесь все было по-другому. Древнее.

Несколько больших, поросших мхом валунов были установлены в виде почти идеального круга. В центре круга чернел оплавленный, низкий камень – жертвенник, со следами старых огней. А за ним, вкопанный в землю, стоял идол.

Он был вырезан из цельного куска мореного дуба, отчего казался почти черным. И он был странным. У него не было одного лица. У него было несколько личин, вырезанных со всех сторон столба. Одно лицо было похоже на человеческое, с широко открытым, кричащим ртом. Другое – на морду медведя или волка. Третье напоминало хищную птицу с изогнутым клювом. Это было многоликое, многосущностное божество. Дух этого места. Покровитель и леса, и воды, и неба.

Место было старым. Очень старым. Тропинка к нему была утоптана ногами сотен, а может, и тысяч поколений. На ветвях окружающих деревьев висели выцветшие ленточки, пучки перьев, рыбьи кости – скромные, но многочисленные дары. От этого места веяло силой. Не враждебной. Но чужой. Абсолютно, тотально чужой.

Воины молчали, глядя на это странное капище. Даже прагматичная Рогнеда невольно покрепче сжала рукоять меча. Это было не просто доказательство присутствия людей. Это было доказательство существования их мира, их веры, их истории.

– Вот и хозяева, – прошептал Верен.

Ратибор медленно обошел капище. Он не стал заходить внутрь круга камней. Он чувствовал – это было бы святотатством. Оскорблением. Он посмотрел на многоликого идола.

"Так вот ты какой, – думал он, обращаясь к молчаливому деревянному божеству. – Хозяин этого холма, этой реки. Это к тебе приходит та женщина, чьи следы мы видели. Просит удачной стирки, здоровых детей, рыбы в сетях. А мы пришли сюда со своими мечами, со своими богами, со своими планами. И мы хотим забрать твою землю. Забрать у твоих людей. Что ты нам скажешь на это, молчаливый идол? Будешь ли ты биться за своих? Или позволишь чужакам построить на костях твоего святилища свою крепость?"

Идол молчал. Но Ратибору показалось, что одна из его личин – та, что с хищным оскалом, – смотрит прямо на него.

– Они здесь. Рядом, – сказал он своим воинам, и его голос в тишине священной рощи прозвучал приглушенно.

Он повернулся и посмотрел в сторону их лагеря, которого не было видно за деревьями.

– И они следят за нами. С той самой минуты, как мы вышли из устья реки. Они видели наш костер. Они слышали наш смех. И они молчат. Ждут. Оценивают.

Он снова посмотрел на следы, на идола.

– У нас было идеальное место для крепости, – сказал он тихо. – А теперь у нас есть идеальное место для войны.

Его воины молча кивнули, понимая, что он прав.

Восторг прошел окончательно. Началась реальность. И реальность заключалась в том, что этот холм, это устье реки, этот выход к морю – не был подарком судьбы.

Это была чужая земля. И за нее придется драться.

Глава 38. Невидимые Соседи

Они вернулись в лагерь под вечер, когда солнце уже начало клониться к горизонту, окрашивая море в цвет старого вина. Их лица были мрачны. Они несли с собой не добрую весть, а тревогу. Радостные крики и вопросы, с которыми их встретили, быстро стихли, когда люди увидели выражение лиц разведчиков.

Ратибор собрал всех у костра. Не было нужды в долгих предисловиях. Он рассказал все как есть. О следах. О месте, где стирали белье. О древнем капище и многоликом, чужом идоле. Он не приукрашивал и не пугал. Он просто излагал факты. Сухие, жесткие факты.

– Мы не одни, – закончил он. – Эта земля не пуста. Хозяева здесь. Рядом.

Новость упала в центр их маленького сообщества, как камень в воду, вызвав круги страха и тревоги.

Только что обретенное чувство безопасности, пьянящее ощущение свободы – все это испарилось, как утренний туман. Рай обернулся ловушкой. Люди, которые еще утром смеялись и строили планы, теперь сидели с напряженными, испуганными лицами.

Мир вокруг них мгновенно изменился. Он перестал быть просто диким. Он стал враждебным.

Теперь темная стена леса, которая начиналась всего в сотне шагов за дюнами, была не просто деревьями. Это была завеса. Стена, за которой пряталась неведомая опасность.

– И что теперь? – спросил один из старших мужиков, Творимир. Его голос был надтреснутым. – Уходим отсюда? Ищем другое место?

– Куда уходить? – резко оборвала его Рогнеда. – Назад, в реку, чтобы сдохнуть в болотах? Плыть вдоль берега, пока не найдем пустыню, где никто не живет? Любая хорошая земля, годная для жизни, уже кем-то занята. Так было и так будет.

– Она права, – подтвердил Ратибор. – Мы никуда не уходим. Мы нашли лучшее место, какое только могли. И мы останемся на том холме.

– Но… люди? – пролепетала одна из женщин. – Они… они нас убьют?

Ратибор посмотрел на нее. На ее испуганное, бледное лицо.

– Не знаю, – ответил он честно. – Они знают, что мы здесь. И они не напали. Они выжидают.