Путь Волка: Становление Князя

– Я сам не знал, что мы придем сюда, – честно ответил он. – Нас вела река.

– Река приводит туда, куда ей приказывают боги, – вставила Заряна, подойдя к ним. Она выглядела лучше, ее щеки слегка порозовели от свежего ветра. – Или тот, кто говорит от их имени.

– Неважно, кто нас привел, – отрезала Рогнеда, снова поворачиваясь к морю. – Важно, что мы здесь. И что теперь с этим делать. Это место красивое, Ратибор. Но красоты на хлеб не намажешь. И от врага ей не укроешься.

Она была права, как всегда. Прагматична до мозга костей.

Но даже она не могла отрицать этой пьянящей силы места.

Это была свобода.

Абсолютная, почти невыносимая в своей полноте.

Но свобода, как понял в ту минуту Ратибор, всегда имеет обратную сторону. Это была свобода от стен, но и свобода от защиты. Свобода от врагов за спиной, но и свобода для врагов, которые могли прийти оттуда, из-за горизонта.

Это была свобода, холодная и опасная, как лезвие секиры, которую ты только что отточил.

Она может помочь тебе выжить.

А может отрубить тебе руку при первом же неосторожном движении.

И все зависело только от них. От того, сумеют ли они удержать эту опасную бритву в своих руках.

Глава 28. Первый Лагерь

Эйфория постепенно схлынула, уступив место деловитой, почти радостной суете. Люди, еще утром похожие на живых мертвецов, теперь двигались быстро, энергично. Они нашли удобное место для стоянки – лощину между двумя высокими песчаными дюнами, поросшими колючим, пахнущим медом вереском. Дюны защищали от пронизывающего морского ветра, а с вершин открывался хороший вид и на море, и на темную стену леса, оставшуюся за спиной.

Ратибор отдал команду, которая показалась всем настоящим праздником:

– Костер! Большой!

Впервые за все время их бесконечного бегства по реке, где каждый дымок мог стать маяком для погони, им было позволено не прятаться. Они могли заявить о себе. Сказать этому новому, огромному миру: "Мы здесь!"

Мужчины и даже дети с гиканьем бросились собирать топливо. Искать его долго не пришлось. Море щедро делилось своими дарами. Вдоль всей линии прибоя лежали горы плавника – ветки и целые стволы деревьев, отполированные соленой водой и временем до гладкости кости. Дерево было сухим, пропитанным солью.

Когда разожгли костер, он занялся с оглушительным треском. Пламя взметнулось вверх, высокое, жаркое, яростное. Оно было другого цвета, не как обычные лесные костры. От соли языки его были оранжевыми с пронзительно-синими и зелеными всполохами. Люди, соскучившиеся по теплу и свету, сгрудились вокруг него, протягивая озябшие руки, и их лица в этом причудливом, пляшущем свете казались лицами сказочных существ.

Это был пир.

Пусть даже на этом пиру почти не было еды. Женщины выскребли из мешков последние остатки муки и испекли на раскаленных камнях пресные, пахнущие дымом лепешки. Сварили в котелке последнюю рыбу, пойманную еще в реке. Но никто не жаловался. Каждый кусок казался вкуснее самой жирной баранины, съеденной в прошлой жизни. Потому что это была еда на своей, пусть пока и безымянной, земле. Это была трапеза не беглецов, а первопроходцев.

Они ели и разговаривали. Не шепотом, как на реке, а громко, перекрикивая шум прибоя и треск огня. Смеялись. Впервые за много-много дней они по-настоящему смеялись. От облегчения. От почти животной радости простого факта: они дошли. Они выжили.

"Что такое победа? – думал Ратибор, глядя на эти ожившие, разрумянившиеся лица. Он сидел чуть поодаль, на вершине дюны, наблюдая за своим маленьким племенем. – Мы привыкли думать, что победа – это когда ты стоишь на трупе своего врага, а в руках у тебя его знамя. Это простая, понятная победа. Но бывает и другая. Вот такая. Когда ты не победил никого, кроме своей собственной слабости, своего отчаяния. Когда твоим трофеем становится не чужой город, а просто клочок песчаного берега. Когда главная добыча – это не золото, а право разжечь большой костер и не бояться, что тебя за это убьют".

Он смотрел, как Горазд, молодой и сильный, боролся в шутку с Вереном, и никто уже не вспоминал про недавнюю ссору из-за хлеба. Как дети бегали по песку, визжа от восторга и пугаясь набегающих волн. Как Светлана, улыбаясь, раздавала лепешки, и в ее глазах впервые за долгое время не было той смертельной тоски.

Это был их первый мирный вечер. Не передышка. А именно мир. Пусть хрупкий, как песчаный замок. Пусть короткий, как летняя ночь. Но он был.

К нему подошла Рогнеда. Она принесла ему его долю – лепешку и кусок рыбы.

– Почему ты не там? – спросила она, кивая на веселящихся людей у костра. – Ты заслужил это больше, чем кто-либо. Ты их довел.

– Моя работа только начинается, – ответил он, принимая еду. Он посмотрел в сторону моря, на темный, пустынный горизонт. – Они празднуют конец пути. А я вижу только начало нового. Еще более трудного.

– Ты никогда не бываешь доволен, Ратибор. Даже в день победы ты думаешь о следующей войне.

– Потому что если я перестану о ней думать, – он повернулся и посмотрел ей прямо в глаза, – то следующая война придет, а мы будем к ней не готовы. И тогда этот костер станет нашим погребальным.

Она ничего не ответила. Просто села рядом. Они молча ели, глядя на свой маленький, шумный лагерь, на свой островок жизни, затерянный между бесконечным морем и бесконечным лесом.

Она понимала его. Лучше, чем кто-либо. Понимала тяжесть этой вечной бдительности, этого бремени вождя, который не имеет права на отдых, на простое человеческое счастье момента.

Да, это был пир победителей.

Они победили реку. Победили голод. Победили отчаяние.

Они дошли.

И теперь, сидя на этом продуваемом всеми ветрами берегу, они впервые за долгое время чувствовали себя не жертвами.

А хозяевами своей судьбы.

Пусть даже их единственным королевством на эту ночь был лишь круг света от жаркого, соленого костра.

Глава 29. Призрак в Тумане

Ночь, полная пьянящей эйфории и соленого ветра, сменилась утром. Но утро не принесло с собой солнца. Оно пришло закутанным в плотный, тяжелый саван тумана.

Это был не тот речной туман, к которому они привыкли, – клочковатый, цепляющийся за ивы. Этот был другим. Морским. Густым и влажным, как мокрое молоко. Он навалился на их маленький лагерь, съедая все вокруг. Исчезло море. Исчез лес за спиной. Исчезли даже соседние дюны. Мир сузился до пяти шагов в любом направлении. Все, что было дальше, тонуло в этой белой, непроницаемой мгле.

Вместе с миром исчезли и звуки. Ветер стих. Шум прибоя стал глухим, далеким, будто доносился со дна колодца. Туман поглощал звуки, делая их вязкими, нереальными. Даже треск догорающего костра казался приглушенным. Наступила почти абсолютная тишина. Такая глубокая, что, казалось, можно услышать, как кровь стучит в собственных висках.

Люди просыпались, и их веселье прошлой ночи улетучилось без следа. Эта тишина и эта белая пустота пугали. Они были в незнакомом месте, слепые, глухие. Невидимая стена отрезала их от остального мира. Любой враг – зверь или человек – мог подойти вплотную, и они не увидели бы его до самого последнего момента.

Ратибор сразу удвоил дозорных, расставив их по кругу на границе видимости. Сам он стоял у потухшего костра, пытаясь вглядеться в белую пелену, но не видел ничего, кроме колышущихся, призрачных фигур своих людей. Тревога висела в воздухе, густая, как и сам туман.

"Самое страшное оружие – это не меч и не копье, – думал он, и его ладонь сама собой легла на рукоять меча. – Самое страшное оружие – это неизвестность. Она лишает тебя твоего главного преимущества – глаз. Ты не видишь угрозы, и твое воображение начинает рисовать ее само. И те чудовища, что рождаются в твоей голове, всегда страшнее любых реальных врагов. Они питаются твоим страхом. Они растут в тишине".

Внезапно эту ватную тишину разорвал крик.

Короткий, резкий, полный не столько ярости, сколько изумления и страха. Кричал молодой дозорный, Горазд, стоявший со стороны моря.

В одно мгновение весь лагерь вскочил на ноги. Сонливость слетела как шелуха. Мужчины выхватывали мечи и топоры, женщины хватали детей и отступали к центру лагеря. Десятки глаз впились в ту сторону, откуда донесся крик, пытаясь пробить взглядом эту проклятую белую стену.

– Что там?! – крикнул Ратибор, делая шаг вперед.

– Не знаю! – донесся сдавленный голос Горазда. – Идет! Тихо…

И они увидели.

Сначала это была просто тень. Темное, вытянутое пятно в молоке тумана. Оно двигалось. Не плыло, а скользило. Абсолютно бесшумно. Ни всплеска весел, ни скрипа уключин. Будто его вело нечто неживое.

Тень становилась четче, ближе, обретала форму. Длинная, узкая лодка, выдолбленная из цельного ствола могучего дерева. Ее нос был задран вверх, как у какой-то диковинной рыбы.

Она выплыла из тумана, как призрак, как видение из другого мира. И замерла на мелководье, в нескольких десятках шагов от берега.

Напряжение стало почти физически ощутимым. Оно звенело в воздухе, как натянутая до предела тетива. Кто это? Враги? Духи? Люди, пришедшие убить их на этом пустынном берегу?

Люди Ратибора сгрудились, выставив вперед копья и немногочисленные щиты, образовав колючую, ощетинившуюся фалангу. Они были готовы к бою. Но с кем?

Пришельцы в лодке не кричали, не били в щиты. Они просто сидели и смотрели.

Враг, который не издает ни звука, всегда страшнее того, что ревет во всю глотку.

Тишина снова стала главным действующим лицом. Тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием людей и далеким, почти неслышным шепотом моря.

Первый контакт.

На этой новой земле.

И никто не знал, станет ли он последней битвой в их жизни.

Глава 30. Немые Гости

Секунды растягивались, превращаясь в густую, вязкую вечность. Туман колыхался, и лодка-призрак то становилась четче, то снова расплывалась, будто дразня, играя с ними. Наконец, белая пелена на миг поредела, и они смогли рассмотреть тех, кто сидел в лодке.

Их было двое.

Они не были похожи ни на кого, кого люди Ратибора видели прежде. Не славяне, не варяги, не степные кочевники. Эти были другими. Смуглые, с кожей, продубленной ветром и солью до цвета старой меди. Лица – широкие, скуластые, с узким, чуть раскосым разрезом глаз. Черные, прямые волосы были стянуты на затылке кожаными ремешками. Одеты они были в глухие, без единого украшения, куртки и штаны из блестящей, лоснящейся тюленьей шкуры.

Они не были воинами. Рядом с ними не было ни мечей, ни щитов. В лодке лежали лишь сети, сплетенные из жил, и несколько острог с костяными наконечниками. Это были рыбаки. Охотники. Люди моря.

Но отсутствие оружия не делало их менее опасными. Они сидели в своей лодке абсолютно неподвижно, положив руки на колени. Спокойно. И смотрели.

Их взгляды – вот что было самым страшным. В них не было страха. Совершенно. Только глубокое, напряженное любопытство. Так смотрит волк из чащи на незнакомого зверя, что забрел на его территорию. Оценивает. Взвешивает. Решает – опасен ли? Съедобен ли?

И это спокойствие пугало больше, чем любой боевой клич. Эти двое не боялись толпы чужаков, ощетинившихся железом. А раз они не боялись, значит, у них была на то причина. Может, они знали, что их здесь сотни, скрытых в тумане? Может, они владели какой-то неведомой силой?

"Ты смотришь на человека, – подумал Ратибор, не отводя взгляда от незваных гостей, – и твой разум сразу пытается его определить. Друг? Враг? Купец? Воин? Ты ищешь на нем знакомые знаки – одежду, оружие, черты лица. И когда ты их не находишь… когда перед тобой стоит нечто совершенно иное, чуждое… твой разум пасует. А на его место приходит самый древний, самый первобытный инстинкт. Страх перед другим. Перед непонятным. И первая мысль, которую он тебе диктует: убей. Убей, пока оно не убило тебя".

Дружинники Ратибора, ведомые этим самым инстинктом, начали медленно, в полной тишине, расходиться по берегу, беря лодку в полукольцо. Щиты были выставлены вперед. Наконечники копий смотрели прямо на двоих в лодке. Любое резкое движение, любой подозрительный звук – и в них полетят копья и стрелы.

Двое в лодке видели это. Видели, как сжимается вокруг них смертельная петля. Но они даже не шелохнулись. Лишь тот, что был постарше, с лицом, испещренным глубокими морщинами, как карта старых рек, слегка склонил голову набок, продолжая невозмутимо их разглядывать.

Мир сжался до этого клочка песчаного берега. С одной стороны – почти сотня изгнанников, доведенных до предела страхом и усталостью, готовых убивать при малейшей провокации. С другой – двое немых рыбаков в лодке-призраке, чье спокойствие было острее любого копья. А между ними – полоска серой, холодной воды. И туман.

Молчание стало невыносимым. Оно звенело в ушах. И каждый в этом звене слышал свое. Воины – приближение боя. Женщины – возможную смерть своих мужчин. А Ратибор… Ратибор слышал, как на весах судьбы скрипят чаши. На одной – кровь, война и смерть в первый же день на новой земле. А на другой – нечто неизвестное. Возможно, мир. Возможно, торговля. Возможно, жизнь.

И он был тем, кому предстояло бросить на эти весы свою гирьку.

Одно слово. Один жест.

И чаша перевесит.

Глава 31. Железо и Рыба

Тишина больше не звенела. Она загустела до предела, стала твердой, как янтарь, заключив в себе этот напряженный, застывший момент. Палец лучника на тетиве. Рука дружинника, сжимающая древко копья. Затаенное дыхание женщин. И два неподвижных, темных силуэта в лодке. Казалось, мир перестал дышать, ожидая, чья кровь первой окрасит серый песок.

Любое резкое движение, любой громкий крик – и десятки копий и стрел разорвут эту тишину, превратив ее в предсмертный хрип. Ратибор понимал это каждой клеточкой своего тела. Ярость и страх его людей были похожи на натянутый канат. Стоило его отпустить, и он ударит с ужасающей силой, сметая все на своем пути. Но если не отпустить – он может лопнуть сам.

Он должен был сделать первый шаг.

Но какой? Вперед с мечом – и начнется резня, в которой они, возможно, победят, но какой ценой? Отступить? И показать слабость, которая может привлечь за этими двумя целую орду.

Он выбрал третий путь.

– Стоять, – приказал он своим людям. Голос прозвучал ровно, без тени страха или агрессии.

И он вышел вперед. Один. Из кольца щитов и копий. Он сделал несколько шагов по мокрому песку, пока не остановился у самой кромки воды. Между ним и лодкой оставалось не больше десяти шагов. Теперь он был на виду, беззащитный, открытый для любого удара.

Двое в лодке не шелохнулись. Их черные, непроницаемые глаза следили за каждым его движением.

Ратибор медленно, так, чтобы его жесты были видны и понятны, расстегнул тяжелый кожаный пояс. На поясе висел его меч – верный, унаследованный от отца, тот, что пролил немало крови. Он осторожно снял пояс вместе с мечом в ножнах, склонился и положил его на песок. Это был знак. Знак, понятный любому воину, любому мужчине в любом уголке света. «Я пришел не воевать».

Его люди за спиной напряглись еще сильнее, не понимая, что он делает, зачем лишает себя оружия.

Но Ратибор не остановился на этом. Он выпрямился, сунул руку за другой, простой пояс, поддерживавший его штаны, и вытащил нож. Это был не грубый боевой тесак. Это был его лучший нож – из кованого смоленского железа, с рукоятью из полированной кости. Подарок отца на его совершеннолетие. Острый, идеально сбалансированный. Настоящее сокровище в этих диких краях, где железо ценилось дороже золота.

Он не стал им размахивать. Он взял его за лезвие – жест, однозначно показывающий отсутствие угрозы, – и сделал еще один шаг, войдя по щиколотку в ледяную воду. Он протянул нож вперед, рукоятью к лодке.

Предложение. Дар. И проверка.

Тишина стала абсолютной.

Старший из рыбаков, с лицом, похожим на старую, дубленую кожу, перевел взгляд со сверкающего лезвия на лицо Ратибора. Он смотрел долго. Внимательно. Без эмоций. Он не пытался понять его намерения. Он будто заглядывал ему прямо в душу, взвешивая его нутро на каких-то своих, неведомых весах.

"Что он там видит? – думал Ратибор, чувствуя, как холодная вода начинает пробирать до костей. Его рука, державшая нож, была напряжена до предела. – Видит ли он вождя, который хочет мира? Или видит хитрого врага, который пытается усыпить его бдительность? Что есть человек, если отбросить слова? Лишь набор жестов. А как прочесть жест, если ты не знаешь языка, на котором он сделан? Ты можешь лишь довериться. Или не доверяться. Третьего не дано".

Наконец, старик медленно, очень медленно, поднял руку. Его товарищ в лодке даже не шелохнулся, но Ратибор почувствовал, как тот весь подобрался, готовый в любой момент схватить острогу.

Старик перегнулся через борт и взял нож.

Его загрубевшие, темные пальцы сомкнулись на костяной рукояти. Он не отводил взгляда от Ратибора.

Он повертел нож в руке, оценивая вес. Провел большим пальцем по лезвию, слегка нахмурившись, когда на коже выступила капелька крови. Острота железа удовлетворила его. Он коротко хмыкнул – звук, похожий на скрип старого дерева. Это был первый звук, который они издали.

А потом он сделал ответный ход.

Он наклонился, не выпуская ножа из руки, и поднял со дна своей лодки огромную, серебристую рыбину. Она была еще живой и слабо билась в его руках. Не размахиваясь, он точным, выверенным движением бросил ее на берег. Рыба шлепнулась на мокрый песок прямо к ногам Ратибора.

Железо в обмен на рыбу. Технология в обмен на пищу. Мир в обмен на мир.

Договор был заключен. Без единого слова.

Не говоря больше ничего, не делая лишних движений, рыбаки взялись за свои короткие, похожие на лопатки весла. Старший кивнул Ратибору – короткий, почти незаметный кивок. Знак уважения. Или просто признания факта.

Их лодка бесшумно развернулась и снова скользнула в туман, растворившись в нем так же внезапно, как и появилась.

Ратибор остался стоять один, по щиколотку в воде. За его спиной послышался вздох облегчения десятков людей. Напряжение спало. Он наклонился, поднял свой меч, а потом – рыбину. Она была тяжелой, холодной. И пахла морем и жизнью.

Первый хрупкий мост между двумя мирами был построен.

И основанием ему послужили не слова.

А просто кусок железа и дохлая рыба.

Глава 32. Первый Ужин

Когда туман окончательно поглотил лодку пришельцев, напряжение, державшее лагерь в ледяных тисках, лопнуло. Оно не ушло плавно, а именно лопнуло, как лопается перетянутая тетива, с оглушительным внутренним звуком облегчения. Кто-то нервно рассмеялся. Кто-то шумно выдохнул, поняв, что все это время почти не дышал. А кто-то просто опустился на песок, чувствуя, как ноги вдруг стали ватными.

– Живем! – выкрикнул Горазд, и его голос был полон почти мальчишеского восторга. – Живем, братцы!

Ратибор вернулся в круг своих людей. Он держал в одной руке свой меч, а в другой – огромную серебристую рыбину. И в этот момент рыба в его руке казалась не меньшим оружием и символом власти, чем клинок из стали. Он молча протянул ее Боривою.

– Разделывай, – сказал он. – На всех.

И началось движение. Оцепенение спало, уступив место оживленной, почти праздничной суете. Люди снова засмеялись. Снова заговорили. Они обступили Боривоя, который своим большим ножом ловко вспарывал рыбе брюхо, с любопытством разглядывая незнакомую морскую тварь. Развели огонь, и скоро над костром уже висел котелок, в котором варилась уха, а самые большие куски, насаженные на ветки, шипели на углях, распространяя невероятный, сводящий с ума аромат.

Это была не просто еда. Нет. Это было нечто гораздо большее.

Это был знак.

Это был символ. Доказательство того, что этот новый, чужой мир не обязательно враждебен. Что с ним можно говорить. Можно договариваться. Что он может не только отбирать, но и давать. Эта рыба была их первым договором, их первой торговой сделкой, их первым шатким мостиком в будущее.

Когда рыба была готова, ее разделили по-братски. Каждому досталось по куску. И вкус этой белой, нежной, сочной плоти, пропитанной дымом, был вкусом самой жизни. Люди ели медленно, наслаждаясь каждым мгновением. Это была не просто пища для тела. Это был бальзам для их израненных, измученных страхом душ. Они ели и чувствовали, как в них возвращаются силы, как отступает холод безнадеги, который преследовал их так долго.

Ратибор сидел чуть поодаль, на своем месте на дюне, и ел вместе со всеми. Он не чувствовал торжества победителя. Он чувствовал лишь глубокую, бесконечную усталость и легкое, как перышко, облегчение. Ставка сыграла. На этот раз.

К нему подошла Рогнеда. Она села рядом, положив свой меч рядом с его мечом. Они молчали некоторое время, глядя на костер, на смеющихся людей.

– Ты рискнул, – сказала она наконец. Ее голос был ровным, без привычной резкости. В нем не было ни упрека, ни восхищения. Просто констатация факта.

– Сильно рискнул, – добавила она. – Они могли просто проткнуть тебя острогой, пока ты стоял в воде с ножичком наперевес. И забрать твой меч с поясом в придачу.

Ратибор проглотил кусок рыбы и посмотрел туда, где за стеной тумана скрылась лодка.

– Могли, – согласился он.

– Тогда почему ты это сделал?

Он пожал плечами.

– А какой у нас был выбор, Рогнеда? Начать бой? Убить их? Может быть. И что дальше? Мы бы сидели здесь, на этом берегу, съев эту самую рыбу, но зная, что где-то там, в тумане, есть их сородичи, которые теперь наши кровные враги. Мы бы дрожали от каждого шороха, ждали бы мести каждую ночь. Мы были бы в осаде. Не в крепости, а на этом голом песке.

Он перевел на нее взгляд.

"Ты видишь мир как поле боя, – думал он, глядя в ее честные, прямые глаза. – И это делает тебя сильной. Но иногда, чтобы выиграть войну, нужно не начать первую битву. Иногда нужно показать не силу, а… что-то другое. Доверие? Нет, это слишком громкое слово. Скорее, расчетливую уязвимость. Ты показываешь, что готов к миру, но при этом за твоей спиной стоит сотня человек с мечами. Ты предлагаешь торг, но даешь понять, что если они откажутся, торг сменится сталью".

– Я не рискнул, – сказал он вслух, подыскивая правильные слова. – Я поставил.

– В чем разница? – нахмурилась она.

– Рискуют, когда бросаются в омут, не зная, есть ли там дно. А ставку делают, когда у тебя на руках плохие карты, но ты все равно играешь так, будто у тебя самая сильная. Я поставил на то, что они не воины. Что железо им нужнее нашей крови. Поставил на то, что они такие же люди, как мы. Хотят жить, растить детей и спокойно ловить свою рыбу. И пока что… – он усмехнулся, – …пока что я выиграл.

Рогнеда долго молчала, переваривая его слова. Ее мир был проще. Ее мир состоял из ударов и блоков. А его мир становился все сложнее. В нем появлялись полутона, расчеты, ставки.

– Пока что, – повторила она его слова, и в ее голосе прозвучало предупреждение. – Но игра только началась, Ратибор. И в следующий раз ставка может оказаться выше. Гораздо выше, чем просто нож.

– Я знаю, – ответил он, снова поворачиваясь к костру. – Но сегодняшний ужин мы выиграли. А о завтрашнем будем думать завтра.

И на какое-то время они оба замолчали, просто наслаждаясь этим коротким, хрупким моментом мира. Вкусом печеной рыбы. Теплом костра. И тишиной, в которой больше не было страха. Только далекий, убаюкивающий шепот моря.

Глава 33. Шаги по Песку

К полудню туман сдался. Он не ушел сразу, а начал истончаться, рваться на клочья, цепляясь за вершины дюн, и наконец солнце, до этого бывшее лишь тусклым белым пятном, прорвало его оборону. Мир снова обрел краски, объем и звуки. И какой это был мир!

Небо было высоким, пронзительно-синим, вымытым утренней влагой. Море под ним сменило свой утренний серый цвет на глубокий, иссиня-зеленый, с белыми барашками волн. А берег оказался бескрайним, уходящим в обе стороны до самого горизонта, золотисто-белый, усыпанный темными, выброшенными водорослями и разноцветной галькой. Крики чаек, резкие и пронзительные, наполнили воздух.

Пока люди, щурясь от яркого света, приходили в себя после напряженного утра и сытного обеда, Заряна ушла. Она никому ничего не сказала, просто сняла сапоги, оставила их у края лагеря и пошла прочь, вдоль линии прибоя.

Она шла по самой кромке воды, по мокрому, плотному песку, который не проваливался под ногами. Ледяные, шипящие языки волн накатывали на ее босые ступни, омывали щиколотки. Холод был резким, обжигающим, но она, казалось, не замечала его. С каждым шагом она будто смывала с себя остатки речной усталости, человеческих страхов, оставляя их позади, в лагере.