Путь Волка: Становление Князя

Он перехватил взгляд Горазда. Молодой дружинник, который еще вчера был готов драться за лишнюю краюху хлеба, теперь выглядел подавленным. Он греб молча, опустив голову. В нем больше не было огня. Смерть старика испугала его больше, чем любая битва. Он увидел в ней не доблесть и не славу, а просто унизительный конец. Бессмысленный.

К Ратибору подошла Рогнеда, села рядом. Ее лицо, как всегда, было непроницаемым, но в глазах плескалась тревога.

– Они сломаются, – сказала она почти беззвучно, так, чтобы слышал только он. – Еще одна такая смерть, еще неделя такой дороги, и они просто перестанут грести. Сядут и будут ждать, пока река не вынесет их в болото или пока их не найдут волки. Я вижу это в их глазах. Веревка натянута до предела.

Ратибор посмотрел на нее. На ее крепко сжатые губы, на напряженную линию плеч.

– А ты? – спросил он так же тихо. – Ты не сломаешься?

Она на мгновение прикрыла глаза, и на ее лице промелькнула тень смертельной усталости. Но это было лишь мгновение.

– Я сломаюсь последней, – отрезала она. – Сразу после тебя.

Он понял. Она держалась, потому что держался он. А он держался, потому что должен был. Замкнутый круг.

– Слова здесь не помогут, – продолжила она, будто прочитав его мысли. – Ты не сможешь их заговорить, как вчера. Смерть – это не голод. Ее не обманешь обещаниями.

Он кивнул, соглашаясь.

– Нет. Слова бессильны. Поможет только дорога.

– Дорога? – она не поняла. – Она их и убивает.

– Она их и спасет, – возразил Ратибор, глядя вперед, на бесконечную серую ленту реки. – Пока они гребут, пока они двигаются, они живы. Движение – это жизнь. Каждое утро, просыпаясь, они должны видеть не безнадежность, а новый поворот реки. Каждую ночь, засыпая, они должны чувствовать усталость в мышцах, а не холод отчаяния в душе. Я не могу забрать у них страх смерти. Но я могу дать им цель. Простую и понятную. Добраться до следующей стоянки. Пережить еще один день. А потом еще один.

Он посмотрел на свои руки. На мозоли, которые уже начали появляться от весла.

"Ты не можешь вести их в светлое будущее, когда вокруг непроглядная тьма, – сказал он себе. – Это ложь, и они это почувствуют. Но ты можешь стать для них фонарем. Маленьким, тусклым. Таким, что освещает лишь два шага впереди. И они пойдут за этим маленьким пятном света. Шаг за шагом. Не видя, что впереди – пропасть или равнина. Но они будут идти. Потому что даже самый слабый свет лучше, чем полная тьма".

Он не стал никого подгонять, не стал произносить речей. Он просто греб. Ровно, мощно, неустанно. Задавая ритм. И люди, глядя на его напряженную спину, на его уверенные, отмеренные движения, тоже гребли. Они не знали, куда и зачем. Они просто доверяли ритму, который задавал их вождь.

Их молчание не прервалось. Но оно изменило свой оттенок. Это больше не была тишина отчаяния.

Это стала тяжелая, сосредоточенная тишина долгой, трудной работы.

И это было все, на что он мог сейчас надеяться.

Глава 18. Каменный Голос Реки

Они услышали этот звук задолго до того, как увидели его причину. Сначала это был лишь далекий, едва различимый гул, похожий на дыхание спящего гиганта. Но с каждым ударом весел он становился громче, настойчивее. Он перерастал в низкий, утробный рев, от которого, казалось, вибрировал сам воздух. Вода под их лодками стала быстрее, появились завихрения и водовороты, тянувшие весла в стороны.

А потом они увидели.

Река, до этого широкая и ленивая, внезапно взбесилась. Ее русло сузилось, зажатое с обеих сторон высокими, поросшими мхом скалами. Она превратилась в бурлящий, пенящийся поток. Впереди, насколько хватало глаз, вода кипела на камнях. Огромные, скользкие, мокрые валуны торчали из потока, как зубы чудовищного зверя. Вода с ревом билась о них, вздымаясь белыми гребнями пены, и устремлялась дальше, в узкое, опасное ущелье. Пороги.

Гребцы инстинктивно замедлили ход. Даже самые опытные воины, не раз ходившие по рекам, смотрели на это зрелище с суеверным ужасом. Пройти здесь на их груженых, неповоротливых лодках казалось чистым безумием.

Ратибор вглядывался вперед, прищурив глаза. Его разум воина уже просчитывал варианты. Пройти по главному руслу? Смерть. Попытаться провести лодки у самого берега? Там камней было меньше, но течение сильнее прижимало к скалам. Разбить одну лодку здесь – значило потерять не только треть припасов, но и людей, которые не смогли бы выплыть в этом кипящем котле. Оставалось одно. Вытаскивать лодки на берег и тащить их волоком.

– К берегу! – скомандовал он. – Будем обносить.

Лодки медленно пошли к левому берегу, где склон был более пологим.

Но Заряна вдруг поднялась со своего места. Она подошла к Ратибору и положила ему руку на плечо, заставляя обернуться. Ее лицо было бледным, глаза – темными и очень серьезными.

– Не пойдем, – сказала она. Голос ее был тихим, но в нем звучала непреклонная уверенность.

Ратибор посмотрел на нее непонимающе.

– Что значит "не пойдем"? Ты видишь, что впереди? Мы не пройдем здесь, Заряна. Будем тащить по берегу.

– Не пойдем, – повторила она. – Ни по воде, ни по берегу. Не сейчас. Она гневается.

В ее словах было что-то, от чего по спине пробежал холодок. Она говорила о реке не как о воде, а как о живом, разгневанном существе.

Тут вмешался старый Боривой, чьи руки были покрыты мозолями от сотен таких вот переправ.

– У нас нет времени на сказки, жрица! – прорычал он. Он был хорошим воином, но человеком простым и не верил ни во что, чего нельзя было потрогать или ударить мечом. – Река – она и есть река. А камни – камни. Обносить по этому берегу будем неделю! Лес густой, бурелом. А у нас ни сил, ни еды на неделю лишнюю! Нужно идти сейчас!

Заряна медленно повернула голову и посмотрела на старого воина. И этот взгляд был тяжелее удара. В нем не было злости. В нем было знание и ледяное сожаление.

– Тогда вы будете тащить лодки по костям тех, кто ослушается, – ее голос оставался тихим, но каждое слово падало, как камень в воду. – И по своим собственным, Боривой. Хозяин этого места не в настроении принимать гостей. Ни на своей спине, ни на своем пороге.

"И вот оно, – подумал Ратибор, глядя то на упрямое, покрытое шрамами лицо воина, то на отрешенное лицо жрицы. – Вот он, вечный спор. Спор меча и молитвы. Спор разума, который видит лишь камни и воду, и споp духа, который видит за ними гнев и волю. И кому верить, когда на кону стоят жизни твоих людей? Здравому смыслу, который говорит, что нужно идти, превозмогая трудности? Или этому тихому, иррациональному голосу, который предупреждает о невидимой опасности?"

Он смотрел в глаза Заряны. И он видел в них не фанатизм. Он видел там абсолютную, пугающую уверенность. Она не верила. Она знала.

– Ратибор, остановись. Прошу, – сказала она, уже обращаясь только к нему. И в ее голосе прозвучала почти человеческая мольба.

Он оглядел своих людей. Они смотрели на него. Ждали. Его слово было решающим. Слово вождя.

Он посмотрел на кипящую воду. На темную, недружелюбную стену леса. Вспомнил тихую смерть Миролюба. Он уже один раз пошел против невидимой силы и проиграл. Может, стоит хотя бы раз прислушаться?

– Пристаем к берегу, – громко сказал он. – Здесь. Разобьем лагерь. Переждем.

Боривой сплюнул в воду, но промолчал. Другие воины недовольно заворчали. Они не понимали. Ждать? Чего ждать? Пока река "успокоится"? Это казалось им бабьими предрассудками, пустой тратой драгоценного времени.

Но они подчинились.

Они вытащили лодки на берег, прямо перед началом порогов. Разбили лагерь. Недовольство висело в воздухе, густое, как дым от сырых дров. Люди не понимали этого решения.

Ратибор и сам не до конца его понимал. Он просто сделал ставку. Не на разум. А на то непонятное, древнее знание, что светилось в глазах молодой жрицы. И он молился про себя всем богам, которых почти перестал признавать, чтобы эта ставка не оказалась проигрышной. Потому что ценой проигрыша были они все.

Глава 19. Разговор с Водой

Лагерь разбили в тягостном молчании. Мужики хмуро рубили дрова, женщины раскладывали скудные пожитки, бросая косые, испуганные взгляды то на ревущую воду, то на Заряну. Она сидела у самого берега, спиной к ним, отрешенная, погруженная в свои мысли. Она не принимала участия в общих делах. Она готовилась.

Ратибор видел недовольство, висевшее в воздухе. Боривой и еще несколько дружинников собрались в кружок и что-то тихо, зло обсуждали. Они подчинились его приказу, но не его воле. Они считали его решение слабостью, уступкой бабьим страхам. Он понимал их. Как воин, он и сам думал так же. Но что-то в ледяном спокойствии Заряны заставило его подавить в себе этот прагматичный, воинский голос.

Когда первые вечерние тени начали удлиняться, Заряна встала. Она неторопливо сняла с себя все, что звенело, блестело или было сделано руками человека. Костяной гребень, удерживавший ее волосы, несколько простых медных колечек с пальцев, вышитый пояс. Остался только один, почерневший от времени оберег на кожаном шнурке, спрятанный под рубахой. Она распустила волосы, и они темной, тяжелой волной упали ей на плечи. Босая, в одной длинной холщовой рубахе, она была похожа на лесного духа, а не на девушку из плоти и крови.

И она пошла. Прямо в реку.

Вода была ледяной. Даже стоя на берегу, можно было почувствовать ее студеный холод. Но Заряна вошла в нее без колебаний. Камни под ногами были скользкими, течение сразу же попыталось сбить ее с ног. Но она шла упрямо, шаг за шагом, пока бурлящий, пенящийся поток не дошел ей до пояса. Ее рубаха намокла и облепила тело, делая ее похожей на изваяние, вырезанное из белого камня.

Люди у костра замерли. Даже Боривой прекратил свой ропот. Они смотрели на нее с суеверным ужасом и каким-то первобытным восторгом. Это было безумие. Священное, пугающее безумие.

– Ты что творишь, девка? Замерзнешь! – не выдержал Ратибор. Его крик прозвучал резко и неуместно на фоне рева воды. – Возвращайся!

Она не обернулась. Она даже не вздрогнула, будто его голоса не было. Словно она была одна во всей вселенной, и существовали только она и река.

Она опустила руки в воду, погрузив их по самые локти. Поток с яростью бился о ее тело, но она стояла неподвижно, как скала. Она закрыла глаза. И начала говорить.

Нет, не говорить. Шептать.

Слова были странными, гортанными, чужими. Они не были похожи на язык их племени. Это были древние, первобытные звуки, больше похожие на шум ветра в скалах, на журчание ручья, на треск ломающегося льда. Она не обращалась к богам, которых знали люди. Она говорила напрямую. С водой. С камнями. С тем могучим и древним духом, что обитал в этом месте.

Потом она достала из маленького мешочка, который был у нее на шее, две вещи. Краюху черного хлеба – часть их общего, скудного пайка. И кусок темных, душистых медовых сот, который она, видимо, берегла все это время именно для такого случая. Она не бросила их в воду. Она осторожно, как будто передавая дар живому существу, опустила их в поток и отпустила. Хлеб и мед тут же подхватило течением и унесло в бурлящую пену. Это была треба. Плата за проход.

Она постояла еще немного, опустив голову, будто прислушиваясь к ответу. Затем медленно, осторожно, повернулась и пошла обратно к берегу.

Когда она вышла из воды, ее била крупная дрожь. Зубы стучали. Губы посинели. Но глаза… ее глаза горели странным, лихорадочным огнем. К ней тут же подбежали женщины, закутали ее в сухие шкуры.

Ратибор подошел к ней. Он был зол, напуган, и в то же время им овладело какое-то непонятное чувство, похожее на благоговение.

– Это было безумие, – сказал он хрипло. – Ты могла погибнуть.

Она подняла на него свой горящий взгляд.

– Иногда, чтобы твой народ не погиб, вождю или жрецу нужно поставить на кон свою собственную жизнь. Это тоже плата.

Она глубоко вздохнула, пытаясь унять дрожь.

– Они не злые, Ратибор, – сказала она. В ее голосе звучала огромная усталость и странное умиротворение. – Они просто… другие. Древние. Могучие. Им нет дела до наших бед. И они не любят, когда по их спине ходят без спроса. Как по своей собственной дороге.

Она посмотрела на ревущие пороги.

– Я не приказывала им. Я просила. Сказала, кто мы. Сказала, что идем не с войной, а с горем. Что ищем новый дом, потому что старый сожжен. Попросила пропустить нас. Не как хозяев, а как уставших путников. Думаю, они услышали.

Он молчал, глядя на ее посиневшие губы, на мокрые, прилипшие ко лбу волосы. Затем перевел взгляд на яростную, кипящую воду. Ничего не изменилось. Река все так же ревела, все так же билась о камни. И все же…

Что-то изменилось в нем самом.

В его душе, где после гибели отца остался только холодный пепел безверия, шевельнулся какой-то крошечный, почти неощутимый уголек. Уголек сомнения.

"Что есть мир? – думал он, глядя, как женщины уводят дрожащую Заряну к костру. – Только то, что ты можешь разрубить мечом и взвесить на руке? Или в нем есть что-то еще? Что-то невидимое, но реальное. Сила, с которой можно говорить не на языке стали, а на языке хлеба, меда и собственного страха. Я веду их тела. А она, эта хрупкая девчонка, что сейчас стучит зубами от холода, она ведет их души. И я не знаю, чей путь сейчас важнее. И страшнее".

Впервые за долгое время он усомнился в своем безверии. И это сомнение пугало его едва ли не больше, чем ревущие пороги.

Глава 20. Спор у Костра

Вечер полностью вступил в свои права, укрыв лагерь бархатной тьмой. Единственным живым пятном в этой первобытной ночи был костер. Люди сидели вокруг него, но напряжение, висевшее в воздухе, можно было резать ножом. Заряна, закутанная в шкуры, лежала у самого огня. Ее лихорадило после ледяной речной купели, но она ни на что не жаловалась, лишь отрешенно смотрела на языки пламени.

Настроение в лагере было раздвоенным. Женщины и старики смотрели на жрицу со страхом и благоговением. В их глазах она была той, что посмела говорить с невидимыми силами и осталась жива. Она была их хрупким щитом от мира духов. Мужчины же, особенно дружинники, были настроены скептически. Их мир состоял из мозолей, стали и видимых опасностей. Ритуал Заряны казался им красивым, но бесполезным представлением на фоне вполне реальной проблемы – порогов.

Рогнеда подошла к Ратибору, который сидел чуть поодаль, настраивая тетиву на своем луке. Она не садилась, осталась стоять над ним – фигура, высеченная из камня, в отсветах пламени.

– Молитвы – это хорошо, – начала она без предисловий. Ее голос, как всегда, был резок, как удар топора. Чистый, без трещин сомнения. – Людям нужно во что-то верить, особенно когда они напуганы. Это успокаивает их, как сказка ребенка.

Она сделала паузу, давая ему возможность ответить, но он молчал, продолжая свое дело.

– Но пока Заряна шепталась с водой, – продолжила Рогнеда, и в ее голосе прозвучало плохо скрываемое пренебрежение, – я не сидела сложа руки. Я прошла вдоль берега туда, куда смогла.

Она указала в темноту, в сторону ревущих порогов.

– Лес густой, но проходимый. Бурелом, овраги. Но здесь, – она ткнула ногой в землю, – можно проложить волок. Вырубить просеку. Если все возьмутся за топоры, и женщины, и мужики, мы протащим лодки. Два дня. Может, три. Три дня тяжелой, каторжной работы. Но это надежно. Надежнее, чем сидеть и верить в доброту речного духа, у которого сегодня, может быть, просто дурное настроение.

Она говорила то, что думал и он сам еще несколько часов назад. Логично. Прагматично. Правильно. Так поступил бы любой воевода. Так поступил бы его отец.

Ратибор медленно поднял на нее глаза. Его взгляд был спокойным и очень усталым.

– Ты права, Рогнеда. Твои глаза видят то, что есть. Путь по земле тяжел, но понятен.

Она удовлетворенно кивнула, ожидая приказа начинать готовиться к работе с утра. Но он продолжил, глядя не на нее, а в самое сердце костра, будто видел там что-то еще, недоступное ее взгляду.

– Но и она права. Ее глаза видят то, чего не видим мы. То, что прячется за шумом воды и густотой леса.

– Что она видит? Бабьи страхи! – фыркнула Рогнеда. – Ратибор, мы воины. Мы полагаемся на сталь и силу, а не на шепот и предзнаменования.

И вот тогда он посмотрел на нее. Взгляд был прямой, и в нем была новая, непривычная для нее глубина.

– Нам нужно и то, и другое, Рогнеда. Понимаешь? И то, и другое.

Он отложил лук и поднялся, встав с ней наравне.

– Нам нужно железо твоих воинов, чтобы защитить наши тела от клыков и мечей. Нам нужны твои острые глаза, чтобы видеть путь по земле. Это наша оболочка. Наш панцирь.

Он сделал шаг к огню, протянув к нему руки, будто грея их.

– Но нам нужна и вера Заряны. Чтобы наши души не сгнили от страха в этом панцире. Чтобы в нем было что защищать.

Он повернулся к ней, и его голос стал тише, доверительнее.

– Ты видишь человека? Что ты в нем видишь? Мышцы, кости, кровь. Цель для стрелы. А я за последние дни научился видеть другое. Человек, у которого есть только меч, но нет надежды… он не воин. Он просто кусок мяса, идущий на убой. Он будет драться, да. Но он уже проиграл, потому что не верит в свою победу. А человек, у которого есть только надежда, но нет меча, – он жертва. Беззащитная и глупая. Его надежду растопчут первым же сапогом.

Он подошел к ней совсем близко.

– Мы не можем быть только мясом или только жертвами. Мы должны быть и теми, и другими. Мы будем рубить просеку, как ты и сказала. Будем полагаться на свои топоры и свои мозоли. Но мы сделаем это завтра. Когда река… – он усмехнулся своим словам, – …будет в лучшем настроении. Мы дадим людям эту ночь. Ночь веры в то, что их услышали невидимые силы. Эта вера даст им завтра больше сил, чем лишняя порция еды.

Рогнеда молчала, глядя на него. Она впервые видела его таким. Это был не вспыльчивый юнец, рвущийся в бой. Это не был вождь, отдающий приказы. Это был… кто-то другой. Кто-то, кто научился видеть обе стороны мира одновременно. Видимую и невидимую.

"Ты думаешь, мир прост, – размышлял Ратибор, глядя в ее честные, прямые глаза, в которых отражалось пламя. – Ты делишь его на черное и белое. На врага и друга. На опасность и безопасность. И это делает тебя лучшей из воинов. Но мир не такой. Он как эта река. На поверхности – течение, которое можно просчитать, пороги, которые можно обойти. А в глубине – темные омуты, подводные ключи, своя тайная жизнь. И если ты не будешь чувствовать эту глубину, однажды она утянет тебя на дно, как бы хорошо ты ни владел веслом".

– Хорошо, – сказала наконец Рогнеда. В ее голосе не было согласия, но было уважение. – До завтра. Но если ее духи не помогут, мы будем полагаться только на сталь.

– Договорились, – кивнул Ратибор.

Она ушла. А он остался стоять у огня. Он принял свое самое рискованное решение. Он поставил не на силу и не на веру. Он поставил на их хрупкое, почти невозможное единство. И ждал утра, чтобы узнать, был ли он прав.

Глава 21. Тихая Вода

Ратибор проснулся до рассвета от странного ощущения. Что-то изменилось. Он прислушался. Рев порогов. Он все еще был там, глухой, рокочущий. Но в нем пропала та яростная, истеричная нота, что была вчера. Он стал ниже, спокойнее. Словно разгневанный зверь утомился и теперь просто ворчал в полусне.

Он вышел из своего шалаша. Небо на востоке только начинало светлеть, окрашиваясь в нежные, перламутровые тона. Он подошел к берегу.

Пороги не исчезли. Камни, острые и скользкие, все так же торчали из воды. Но сама вода… она изменилась. Ее уровень, казалось, спал на пол-ладони. Главное русло все еще было бурным, но у самого берега течение стало заметно тише. Вода уже не кипела, а лишь быстро струилась, образуя понятную, читаемую дорожку между самых крупных валунов. Это было все так же опасно. Но теперь это уже не выглядело как верная смерть. Теперь в этом появился шанс.

К нему подошла Рогнеда. Она тоже заметила перемену.

– Ночью в верховьях, видимо, дождей не было, – сказала она, пытаясь найти прагматичное, земное объяснение. – Вода спала. Нам повезло.

– Да, – тихо ответил Ратибор. – Повезло.

Но он смотрел не на воду. Он смотрел на Заряну, которая сидела у догорающего костра, завернувшись в шкуры. Она выглядела измученной, бледной после ночной лихорадки, но в ее глазах было спокойствие. Она ничему не удивлялась. Она просто знала.

Было ли это простым совпадением? Счастливой случайностью? Или вчерашний ритуал действительно что-то изменил? Ответов не было. И это было самое тревожное.

"Ты хочешь верить в то, что мир можно объяснить, не так ли? – говорил он своему внутреннему собеседнику, пока Рогнеда отдавала приказы готовить лодки. – Ты хочешь, чтобы у всего была причина и следствие. Вода спала, потому что не было дождя. Все просто и понятно. Но что, если причина и следствие сложнее? Что, если молитва девушки на берегу может остановить дождь за сто верст отсюда, в верховьях реки? Что тогда? Тогда весь твой понятный мир, построенный на силе мышц и остроте стали, рушится. И ты остаешься один на один с силами, которые ты не можешь ни понять, ни победить. Только… договориться. А это страшно. Это страшнее любой битвы".

– Первую лодку поведу я, – сказал Ратибор. – Боривой, Рогнеда, со мной. Остальные – смотрите. Пойдете по нашему следу.

Это было необходимо. Показать личный пример. И в случае неудачи – погибнуть первым, не увлекая за собой всех остальных.

Первую лодку разгрузили почти полностью. В ней остались только самые опытные гребцы. Они оттолкнулись от берега.

Это был тяжелый путь. Лодку швыряло, разворачивало, било о камни. Вода заливала борта. Мышцы на руках и спинах гребцов вздулись от напряжения. Они не гребли – они боролись. Боролись с течением, выправляя курс, обходя самые опасные валуны. Ратибор на корме работал правящим веслом, и пот заливал ему глаза. Каждая секунда казалась вечностью. Но они прошли. Прошли первый, самый опасный участок.

Когда их лодка вошла в спокойную воду за порогами, с берега, где остались остальные, донесся вздох облегчения, перешедший в радостный, нестройный крик.

За день они переправили всех. Одну за другой, разгружая лодки и перенося поклажу по берегу. Это была адская, изматывающая работа. К вечеру все были без сил, с сорванными руками, но живы. Ни одна лодка не была потеряна. Ни один человек не пострадал. Они победили.

Тем же вечером, когда они разбили лагерь уже на спокойном берегу, к Заряне, сидевшей в стороне, начали подходить люди. Сначала женщины, потом и некоторые из мужиков. Они ничего не говорили. Просто клали перед ней скромные дары – кто-то печеную рыбину, кто-то горсть лесных ягод, кто-то вырезанную из дерева фигурку. Они благодарили ее. Своими нехитрыми способами.

Она принимала все с тем же спокойным, отрешенным видом. Но ее власть в их маленьком племени выросла неизмеримо. Теперь она была не просто жрицей. Она была их заступницей.

Ратибор смотрел на эту сцену со стороны, и его раздирали сложные, противоречивые чувства. Радость от победы. Уважение к мужеству этой девушки. И… тревога. Глубокая, холодная тревога.

Он получил то, что хотел. Его люди обрели веру. Они снова были полны надежды. Но эта вера принадлежала не ему. Они верили не в его меч и его волю. Они верили в ее шепот, обращенный к воде.

И он понял, что отныне в их племени было два вождя.

Он, который вел их тела.

И она, которая вела их души.

И пока их пути совпадали, они были непобедимы.

Но Ратибор был достаточно умен, чтобы понимать: так не будет всегда. И он с тревогой думал о том дне, когда их пути могут разойтись. Потому что тогда его народу придется выбирать. Между мечом и молитвой. И этот выбор мог разорвать их на части вернее любых порогов.

Глава 22. Пустой Лес

Победа над порогами была позади, но она оставила после себя не столько радость, сколько опустошающую усталость. Несколько дней они плыли дальше, входя все глубже в сердце неведомых земель. Леса по берегам становились гуще, темнее. Деревья стояли стеной, казались древними и нелюдимыми. Река была спокойна, но это спокойствие было обманчивым, как затишье перед грозой.

Проблема была простой и жестокой, как удар обухом по голове. У них заканчивалась еда.

Последний бочонок с солониной опустел. Зерно, которое они везли, берегли для будущего посева, как величайшую драгоценность. Ежедневный паек свелся к горстке сушеных грибов да жидкой похлебке из речной рыбы, которая ловилась все хуже. Голод снова начал заглядывать в глаза. Он был знаком с каждым, как старый, надоедливый сосед.