Путь Волка: Становление Князя

Нужно было убедиться, что его зеркало готово к завтрашнему дню.

Что на нем нет ни единой трещинки.

Ни следа его собственных, никому не нужных, слез.

Глава 50. Северный Ветер

Время, ставшее вязким и тягучим на реке, теперь полетело, подгоняемое страхом и необходимостью. Каждый день, от рассвета до заката, на холме не умолкал стук топоров и молотков, скрип бревен, гортанные крики людей. Они работали, как одержимые. Они не просто строили острог. Они гнали гонку. Гонку с первым морозом. С первым снегом. С приближающейся, неумолимой зимой.

Частокол был готов наполовину. Западная стена, та, что смотрела на море и принимала на себя всю ярость ветра, была уже возведена. Высокие, заостренные сосновые бревна стояли вплотную друг к другу, образуя глухую, неприступную преграду. Люди уже перенесли свои шалаши и скудные пожитки внутрь этого полукольца. Это еще не была крепость. Но это уже была защита. За стеной ветер не был таким злым, а холод не так пробирал до костей. Появилось ощущение внутри. Внутри своего, укрытого пространства. И снаружи.

Ночью Ратибор не спал. Он вышел из своего маленького, кое-как сложенного из веток и шкур шалаша. В лагере было тихо, люди спали тяжелым, измотанным сном. Он подошел к недостроенной восточной стене и посмотрел в сторону темного, затаившегося леса.

Было тихо.

Слишком тихо.

Исчезли звуки ночи, к которым он уже успел привыкнуть: уханье совы, стрекот сверчков, далекий вой волков. Все стихло. Будто весь мир затаил дыхание в ожидании чего-то. Воздух стал плотным, неподвижным и очень холодным. Этот холод был другим, не как в прошлые ночи. Он был сухим, колючим. Он пах металлом и вечностью.

Ратибор поднял голову к небу. Оно было низким, сплошь затянутым серой, беззвездной пеленой. Будто кто-то накрыл мир старым, грязным одеялом.

И в этой бездонной серости он увидел ее.

Одну.

Белую.

Невесомую.

Она не падала. Она танцевала. Медленно кружась в неподвижном воздухе, она летела вниз, в его мир. Первая снежинка.

Он протянул руку ладонью вверх. Она опустилась на его кожу, на мозоли и царапины. На мгновение он увидел ее совершенство – крошечную, шестиконечную звезду, идеальное творение холода. А в следующую секунду она растаяла от тепла его тела, оставив лишь крошечную, холодную каплю воды.

А за ней, с того же серого, равнодушного неба, полетела вторая. Третья. Десятая. Сотни.

Пошел снег.

Это был не тот веселый, пушистый снег, что бывает дома. Не тот, что радует детей и сулит веселые катания с гор. Этот был редким, мелким, колючим. Как соль, которую сыплют на рану. Каждая снежинка была не предвестником праздника, а посланником. Гонцом, присланным из ледяных чертогов Марены, богини зимы и смерти.

Ратибор стоял, не шевелясь, подставляя лицо под эти холодные, колючие поцелуи. Снег ложился ему на волосы, на плечи, таял на щеках, смешиваясь не то с потом, не то со слезами.

Он закрыл глаза.

"Вот она, – подумал он. И в этой мысли не было ни страха, ни отчаяния. Только трезвая, холодная констатация. – Вот и пришла. Настоящая хозяйка этих земель. Не лесные люди, не духи, не море. А она. Зима. Белая, молчаливая, беспощадная".

Все, что было до этого – бегство, голод, пороги, шторм, строительство, – все это было лишь прелюдией. Просто разминкой перед настоящим боем.

Все их страхи, ссоры, маленькие победы – все это было лишь детскими играми в песочнице.

Их главная битва была впереди.

Битва не за месть. Не за землю. А просто за тепло. За право дышать. За право увидеть следующий рассвет.

Зима пришла не как враг, которого можно убить. Она пришла как судья.

И она будет судить их. Каждого.

Судить их запасы, их стены, их одежду.

Но главное – она будет судить их дух. Их упрямство. Их волю к жизни.

Тех, кто окажется слаб, она просто заберет себе. Тихо. Без крови и крика. Укроет своим белым саваном и оставит до весны.

Выживут только самые сильные. Самые упрямые. Самые злые на жизнь.

Ратибор открыл глаза и посмотрел на свой недостроенный острог, который медленно покрывался первым, тонким слоем снега.

Начиналась Зима.

Он втянул в себя морозный, колючий воздух.

И молча принял ее вызов.

Глава 51. Первый Паз

Утро принесло с собой не только стылый воздух и первый тонкий ледок на лужах, но и новый звук. Сухой, резкий стук железа о дерево, который разносился по всему холму. Работа по возведению стен началась всерьез.

Ратибор стоял, широко расставив ноги, над огромным, окоренным сосновым бревном. В его руках был плотницкий топор – тяжелый, с широким лезвием, совсем не похожий на легкий и стремительный боевой топор. Рядом с ним трудился старый Боривой, который в прошлой жизни, до того как стать гриднем, был плотником и знал в этом деле толк.

– Не торопись, княжич, – говорил он, не прекращая своей работы. – Лес спешки не любит. Тут не как в бою – махнул раз, махнул два. Тут каждый удар – на своем месте должен быть. Один неверный – все бревно испортишь.

Ратибор молча кивнул. Он рубил паз – полукруглую выемку, которую на их наречии называли «чашей» или «в обло». Это была сложная наука, которую ему показывал еще отец. Светозар был не только воеводой, он любил и умел работать руками, считая, что вождь, не способный сам построить дом, не достоин им править.

«Не просто грубая сила, сынок, – звучал в его памяти голос отца. – Тут расчет нужен, глаз да твердая рука. Чаша должна обнимать нижнее бревно, как жена мужа – плотно, без зазоров, чтобы никакой ветер, никакой холод в щель не пролез. Чтобы стена была одним целым, а не просто грудой дров».

И Ратибор рубил. Его топор сочно, с влажным хрустом вгрызался в белую, смолистую древесину, отбрасывая в стороны крупные, золотистые щепки, пахнущие лесом и солнцем. Это была совсем другая работа.

В бою ты отдаешься ярости. Твои движения быстры, инстинктивны, как у зверя. Ты не думаешь, ты действуешь. А здесь… здесь все было иначе.

Каждый удар требовал сосредоточенности. Нужно было точно рассчитать угол, силу. Чуть сильнее – и выхватишь лишнего, чаша будет слабой. Чуть слабее – и оставишь зазор. Ратибор чувствовал, как напрягаются не только мышцы его спины и рук, но и его мозг. Это была медитация. Тяжелый, физический труд, требующий предельной концентрации.

"Как это не похоже на убийство, – думал он, останавливаясь, чтобы вытереть пот, выступивший на лбу, несмотря на холод. – Когда ты убиваешь, ты разрушаешь. Берешь целое – человека – и превращаешь его в кусок мертвого мяса. После этого остается только пустота и грязь. А здесь… здесь все наоборот. Ты берешь хаос – груду бревен – и превращаешь его в порядок. В стену. В дом. И после этого остается не пустота, а… что-то новое. Что-то, чего раньше не было. И это наполняет".

Его руки, привыкшие к гладкой рукояти меча, гудели от непривычной, жесткой работы. Кожа на ладонях, только начавшая заживать, грозила лопнуть новыми мозолями. Но в этом низком, ноющем гуле было ни с чем не сравнимое удовлетворение.

Он снова занес топор.

ТУК.

Удар был точным, выверенным. Еще одна крупная щепка отлетела в сторону, открывая идеально ровный срез.

ТУК.

Каждый удар был маленьким, но реальным шагом к их цели. Не к какой-то абстрактной мести, что ждала где-то там, в далеком будущем. А к простой, понятной, жизненно необходимой цели – к крыше над головой.

К дому.

Каждый удар топора отгонял призраков прошлого. Каждый выверенный паз становился прочнее любой молитвы. Они не просто рубили дерево.

Они рубили свое будущее. Здесь. Сейчас. На этом холодном, продуваемом всеми ветрами холме. И этот сухой, деловитый стук их топоров был лучшим ответом и на гнев моря, и на молчание леса.

Мы здесь.

Мы живы.

И мы строим.

Глава 52. Стены Растут

Дни превратились в один нескончаемый трудовой гул. Он начинался с первыми робкими лучами рассвета, когда мужчины, глотая горячую похлебку, брали в руки топоры, и затихал лишь в глубоких сумерках, когда обессилевшие люди падали у костра, не в силах даже разговаривать.

День за днем, венец за венцом, стены их будущего острога поднимались.

Сначала это были просто бревна, лежащие на земле, очерчивающие периметр. Потом первый венец, второй… Стены достигли колена. Люди, работавшие внутри, еще могли свободно перешагивать через них. Потом бревна легли выше. Стена поднялась по пояс. И что-то изменилось. Пропало ощущение открытого пространства. Появилась граница. Свое. И чужое.

Еще через несколько дней бревна, подогнанные друг к другу с упорным, яростным старанием, достигли груди. А потом – поднялись выше человеческого роста.

И тогда изменилось все.

Это было невероятное, почти мистическое ощущение. Вот ты стоишь, и над твоей головой – только бесконечное, холодное северное небо. И враждебный, молчаливый лес смотрит на тебя со всех сторон. А вот ты делаешь шаг – и оказываешься внутри. Внутри рукотворного кольца из могучих, пахнущих смолой сосновых стволов. Лес исчезает. Вид на море пропадает. Остается только клочок того же неба над головой, но оно уже кажется другим – своим, домашним.

Стены еще не были закончены. В них зияли щели, которые предстояло конопатить. Не было ни вышек, ни ворот. Это была просто высокая деревянная ограда. Но для людей, которые недели провели под открытым небом, во власти стихий и неведомых врагов, это был уже дом. Это была защита.

Ратибор заметил, как изменилась походка людей, когда они находились внутри этого кольца. Они начали ходить иначе. Спины выпрямились. Плечи расправились. Исчезла та сутулость, та вечная настороженность затравленного зверя, которая стала их второй натурой. Женщины, занимаясь своими делами, перестали постоянно оглядываться на темную кромку леса. Дети играли и шумели громче, не боясь привлечь неведомую опасность.

Они получили убежище. Защиту.

И пусть эта защита была еще иллюзорной – любой решительный враг мог бы найти способ перелезть через эту стену, – но это не имело значения.

"Что такое безопасность? – думал Ратибор, стоя у стены и проводя рукой по ее шершавой, теплой на солнце поверхности. – Это не отсутствие угрозы. Угроза есть всегда, она повсюду. Она в лесу, в море, в сердце твоего соседа. Нет. Безопасность – это не объективная реальность. Это ощущение. Это вера".

Он видел эту веру в глазах своих людей. Веру в то, что эта стена, построенная их собственными руками, пропитанная их потом, убережет их. Защитит.

"Иллюзия защищенности – это самая сильная, самая пьянящая вещь на свете, – говорил ему его внутренний, циничный голос. – Ты строишь вокруг себя забор и начинаешь верить, что весь ужас мира остался снаружи. Ты запираешь ворота и думаешь, что запер беду. Какая наивная самонадеянность. Ты просто отгородился. Спрятался. Но тот враждебный, равнодушный мир никуда не делся. Он все там же, за твоей стеной, терпеливо ждет. Ждет, когда твое дерево сгниет, когда твои дозорные уснут, когда ты сам потеряешь бдительность, убаюканный этой сладкой иллюзией. Стена дает тебе не безопасность. Она дает тебе лишь передышку. А передышка – это самое опасное время. Время, когда ты можешь забыть, что война не закончена. Она просто затаилась".

Он обернулся и посмотрел на своих людей. На их расслабленные, почти счастливые лица. Они заслужили эту передышку. Они выстрадали ее.

Пусть пока это будет иллюзия.

Он, как вождь, знал правду. Он понимал всю хрупкость их положения.

Но его работа была не в том, чтобы разрушить их иллюзию.

А в том, чтобы сделать ее как можно более прочной. Превратить ее из веры – в реальность.

Из бревен, мха и железа.

Из пота, крови и своего собственного, никому не видимого страха.

Глава 53. Женские Руки

Если мужчины возводили скелет их нового дома, то женщины давали ему плоть и тепло. Их работа была не такой громкой, как стук топоров, не такой заметной, как подъем очередного венца. Но без нее стены остались бы просто грудой дров, продуваемой всеми ветрами.

Они ходили на небольшое болото, что притаилось в лощине за холмом. Оттуда, из-под кочек, они вырывали длинные, влажные пряди сфагнового мха. Мох был сырым, холодным, пах тленом, стоялой водой и вечностью. Он был неприятен на ощупь, как кожа утопленника. Они набивали им большие плетеные корзины и на своих спинах тащили наверх, к строящимся стенам.

И там начиналась их кропотливая, монотонная, бесконечная работа.

Конопатка.

Они брали пучки этого мокрого мха и деревянными лопаточками, а то и просто пальцами, тщательно, плотно забивали его в щели между бревнами. Это был женский труд, требующий не столько силы, сколько терпения и аккуратности. Каждый зазор, каждая щелочка, сквозь которую мог бы просочиться зимний ветер, должна была быть законопачена.

Ратибор часто видел их за этой работой, когда обходил стройку. Группа женщин, стоящих на шатких подмостках, их склоненные фигуры, их методичные, повторяющиеся движения. И среди них – Светлана.

Она работала молча, как и всегда. Но в ее молчании больше не было той надрывной тоски, что была на реке. Оно стало другим. Сосредоточенным. Упрямым.

Ее тонкие, длинные пальцы, которые Ратибор помнил еще с детства, когда она училась вышивать замысловатые узоры на полотне, изменились. Они огрубели. Кожа стала красной, воспаленной от постоянного контакта с холодной водой и жестким мхом. Ногти обломались. Под ними забилась болотная грязь и древесная труха. Это больше не были руки девушки из знатного рода. Это были руки работницы.

Но в том, как она это делала, было что-то особенное. Другие женщины работали быстро, иногда небрежно, стремясь поскорее закончить. А Светлана… она делала это медленно, с какой-то внутренней сосредоточенностью. Она не просто затыкала дыры. Она будто вплетала мох в дерево, делая его частью стены. Она разглаживала его, уплотняла, проверяла, не осталось ли малейшей щелки.

"Смотри, – говорил ему его внутренний наблюдатель, – смотри и пойми. Ты, Рогнеда, все вы – вы строите крепость. Военное укрепление. Вы думаете о толщине стен, о высоте вышек, о поле для обстрела. Вы мыслите категориями войны. Вы строите машину для выживания".

Он смотрел, как Светлана берет очередной пучок зеленого мха, отжимает из него лишнюю воду и начинает аккуратно забивать его в паз. Ее движения были плавными, почти нежными.

"А она… она строит другое.

Она не строит крепость.

Она вьет гнездо.

Для нее эти стены – не защита от врага. Для нее это защита от холода для будущего ребенка. Каждая законопаченная щель – это сбереженное тепло для очага. Каждый пучок мха – это как перышко, которое птица тащит в свое гнездо, чтобы ее птенцам было мягко и тепло. Она не думает о войне. Она думает о жизни, которая будет теплиться внутри этих стен. Ее руки делают ту же работу, что и руки других женщин. Но замысел в ее голове – совершенно иной. Вы строите, чтобы не умереть. А она строит, чтобы жить".

Однажды он подошел к ней, когда она, закончив свой участок, спустилась с подмостков. Он взял ее руку. Ладонь была шершавой и холодной. Он посмотрел на ее пальцы, на ссадины, на въевшуюся грязь.

– Ты делаешь больше, чем многие мужчины, – сказал он тихо. – Тебе нужно отдохнуть.

Она мягко высвободила свою руку. Взглянула на свои ладони без жалости, а с каким-то странным удовлетворением.

– Стена, которую я не законопачу сегодня, – сказала она просто, – может стать щелью, из которой выдует тепло от колыбели моего… нашего ребенка зимой. У меня нет меча, Ратибор. И я не умею рубить лес. Но это… – она кивнула на стены, – …это моя битва. И я собираюсь ее выиграть.

Она улыбнулась ему. Легкой, усталой, но настоящей улыбкой.

И он понял, что ее битва была, может быть, важнее его собственной. Он строил стены, чтобы защитить их тела.

А она наполняла эти стены душой. Теплом.

Будущим.

Глава 54. Периметр Рогнеды

Пока на холме кипела работа, пока раздавался стук топоров и гул киянок, Рогнеда не принимала в этом участия. Она почти не появлялась на стройке. Некоторые из мужиков, особенно те, кто не знал ее близко, начинали коситься на нее. Мол, воительница, а от тяжелой работы отлынивает, пока остальные гнут спины. Но Ратибор знал – у Рогнеды была своя, другая стройка. Невидимая, но не менее важная.

Ее работа начиналась там, где кончался их острог. Ее царством был лес, окружавший холм, прибрежные заросли, дальние подступы. Она не бралась за топор плотника. Ее инструментами были нож, лук и ее собственные, звериные чутьё и наблюдательность.

Каждый день она уходила на рассвете. Одна или с парой самых тихих и зорких охотников. Она не строила стену из бревен. Она строила стену из бдительности.

Она обходила их будущую крепость по широкому внешнему кругу, изучая местность так, как волк изучает свои охотничьи угодья. Она отмечала каждую лощину, где мог бы укрыться вражеский отряд. Каждый звериный лаз, по которому мог бы проползти лазутчик. Каждое высокое дерево, с которого можно было бы вести наблюдение.

На видных местах она оставляла свои, едва заметные знаки – надломленную определенным образом ветку, три камешка, сложенные горкой. Это была ее карта, ее сеть, понятная только ей и ее людям.

Она натягивала в низинах, в самых густых зарослях, тонкие веревки из конского волоса, почти невидимые в полумраке. К ним она привязывала пучки сухих веток или рыбьи кости. Любой, кто задел бы такую растяжку, произвел бы шум, который услышал бы чуткий дозорный. Это была ее «паутина». Простая, но эффективная.

"Есть два вида защиты, – думал Ратибор, наблюдая, как она вечером возвращается из леса, бесшумная, как рысь. На ее лице не было усталости строителя. На ее лице была сосредоточенность охотника. – Есть защита пассивная. Это стена. Она просто стоит и ждет удара. Она принимает его на себя. И она прочна ровно настолько, насколько прочно ее самое слабое бревно".

Он видел, как Рогнеда, вернувшись, не шла отдыхать. Она подходила к дозорным, которых сама же и расставляла по периметру. Она говорила с ними тихо, показывала что-то рукой, объясняла, куда смотреть, к каким звукам прислушиваться.

"А есть защита активная, – продолжал он свой внутренний разговор. – Это то, что делает она. Это не стена, что ждет. Это сеть, что ловит. Это глаза, которые ищут. Ее защита не начинается у подножия нашей крепости. Она начинается там, в лесу, за версту отсюда. Она стремится не отразить удар, а не допустить его. Увидеть врага до того, как он занесет меч. Услышать его до того, как он издаст боевой клич. Это защита клинка, а не щита".

Однажды вечером, когда он сам, уставший, растирал ноющие от работы на лесоповале руки, она подошла к нему.

– Срубить крепкую стену – половина дела, – сказала она, кивнув на растущий частокол. Ее взгляд скользнул по его ладоням, по свежим, налитым кровью мозолям, и в ее глазах мелькнуло что-то похожее на сочувствие, но она тут же его подавила.

– Даже самая крепкая стена бесполезна, если на ней спит дозорный.

Она села напротив него на бревно, положив рядом свой лук.

– Вторая половина дела, Ратибор, – вовремя увидеть того, кто придет эту стену ломать. Прежде чем он даже подойдет к ней.

Она посмотрела ему прямо в глаза, и он увидел в ее зрачках отражение костра и дикого, неукротимого духа.

– Ты строишь наш панцирь. Крепкий, надежный. Чтобы он выдержал удар клыков. – Она сделала паузу. – А я – наши глаза и уши. Чтобы мы успели увернуться до того, как эти клыки сомкнутся.

Он понял. Он видел стройку. А она видела войну, которая еще не началась.

Он строил дом. А она готовила его к осаде.

И только вместе их работа имела смысл.

– Ты видела что-нибудь? – спросил он тихо.

– Пока только следы, – так же тихо ответила она. – Они наблюдают. С большого расстояния. Подходят ночью, смотрят на наш огонь и уходят. Они осторожны. Это хорошо. Значит, они не глупые дикари. С ними, возможно, удастся поговорить.

– А если нет?

Ее губы тронула холодная, жесткая усмешка.

– А если нет… то я буду знать, откуда они придут. И встречу их там, в лесу. На моей территории.

Она встала и пошла проверять ночные посты. А Ратибор остался сидеть у костра, глядя на высокие бревна их стены. И впервые он почувствовал себя по-настоящему защищенным. Не за деревом.

А за ее невидимой паутиной, за ее зоркими, никогда не спящими глазами.

Глава 55. Усталость

Усталость – это не просто боль в мышцах. Это не просто желание упасть и не двигаться. Настоящая, глубинная усталость – это кислота. Она медленно, капля за каплей, разъедает людские души. Она съедает терпение, выжигает доброту, превращая человека в раздраженного, злого зверя, готового вцепиться в глотку первому встречному из-за пустяка.

Эта кислота начала действовать.

Дни бесконечной, изматывающей работы слились в один серый, мучительный ком. Подъем до рассвета, работа до темноты, короткий, тревожный сон. И снова по кругу. Люди работали на пределе своих сил. На жилах. На упрямстве. На страхе перед зимой, которая с каждым днем дышала им в спину все холоднее. И нервы были натянуты, как струны.

Это случилось на пятый день стройки. Четверо мужиков – двое воинов, двое смердов – тащили наверх очередное тяжеленное сосновое бревно. Они карабкались по скользкому склону, упираясь ногами, рыча от натуги. Один из них, смерд по имени Ждан, споткнулся. На мгновение он потерял равновесие, и его конец бревна провис. Вся тяжесть легла на троих. Они не удержали.

Бревно с грохотом покатилось вниз. Оно пролетело в каком-то вершке от третьего мужика, который успел в последний момент отпрыгнуть в сторону, бледный как полотно. Бревно с треском врезалось в дерево у подножия холма и замерло.

Катастрофы не случилось. Никто не пострадал. Но это было последней каплей.

– Твою мать, кривоногий! – взревел один из воинов, тот, что едва не угодил под катящиеся бревна. – Ты нас чуть всех не покалечил! Смотреть под ноги надо, деревенщина!

– Я споткнулся! – огрызнулся Ждан, поднимаясь на ноги. Он был напуган и унижен. – Тут камней не видишь, что ли?

– Не камни у тебя под ногами, а дерьмо в голове! Руки из жопы растут! Таких, как ты, только коров пасти, а не стены строить! – не унимался воин.

– Ах ты, мешок с требухой! – взорвался обычно спокойный Ждан. – Ты только мечом махать горазд, а как до работы, так еле дышишь! Может, сам бы попробовал на моем месте?!

Слово за слово. Грубость на грубость. Оскорбления становились все злее. Через мгновение они уже не кричали. Они рычали друг на друга, тыча пальцами в грудь. Их глаза налились кровью. Еще секунда – и они бы схватились. Два измученных самца, готовых рвать друг друга на части из-за своей боли и усталости.

Работа вокруг замерла. Все смотрели на них. Этот гнойник зрел давно. Он готов был прорваться.

Ратибор подошел быстро и тихо. Он не стал их расталкивать. Он просто встал рядом. Молча. Его молчание было громче их криков. Оба спорщика осеклись на полуслове, почувствовав его присутствие.

Он не кричал. Он не ругался. Он просто смотрел на их раскрасневшиеся, искаженные злобой лица.

– Хорошо, – сказал он наконец. Тихо. Спокойно. И от этого спокойствия им стало не по себе. – Силы девать некуда. Я смотрю, вы полны энергии. Готовы друг другу кости ломать. Это похвально.

Оба виновато потупились.

– Раз так, – продолжил Ратибор все тем же ледяным тоном, – я найду применение вашей удали. Значит, сегодня ночью вы оба в дозоре. Вместе.

Он указал на самый дальний край их зарождающейся крепости, на мыс, который больше всего продувался ледяным морским ветром.

– На самой дальней точке. От заката и до рассвета. Без смены.

Он перевел взгляд с одного на другого.

– И если вы там замерзнете – а вы замерзнете, я вам это обещаю, – то грейтесь. Грейтесь мыслью о том, как тепло и уютно сейчас вашим товарищам, которые спят после тяжелой работы. Товарищам, которые не тратят свои силы на собачью грызню, а просто делают общее дело.

Он помолчал, давая им прочувствовать всю прелесть перспективы.

– Может быть, к утру, когда ветер выдует из вас всю вашу дурь, вы поймете одну простую вещь. Враг у нас один. И он не в твоем товарище, который споткнулся от усталости. Враг – это холод. Это голод. Это время, которое у нас уходит. Любой, кто тратит силы на борьбу друг с другом, – помогает этому врагу. А тот, кто помогает врагу, – сам становится врагом.