Светлейшая

– Ты же был их другом, Карло, – произнесла Джулия, когда за последним гостем закрылась дверь. – Особенно Шато-Рено.

– Да… – потеряно ответил Рошфор.

– Как мы скажем об этом Алессе?

– Я об этом даже не подумал…

– А я только об этом и думаю! Как он мог! Какие же вы мужчины эгоисты! Только о себе, о своих делах! Все одинаковые…

Теперь она просто плакала, а Рошфор оторопело и беспомощно прижимал ее к своей груди и, опустив платок, гладил по волосам.

– Может, не говорить пока…

– Нельзя не сказать… – сквозь всхлипы произнесла Джулия, – но нужно оставить надежду…

Франческа узнала все первой. Рошфор и Джулия, вернее, Джулия и почти молчащий Рошфор рассказали ей последние печальные новости. К чести Франчески, она хоть и изменилась в лице, но в первых ее словах была только забота о сестре.

Разумеется, Алесса знала, что ее муж отправился вместе с флотом адмирала Веньеро и знала, что это не просто выход в море, а настоящий поход, полный неизвестности и опасности. Но слухи о возвращении флота еще не дошли до нее, оберегаемой в ее положении от всего, что может взволновать.

Алесса встретила гостей с тревожным ожиданием, сразу поняв, что они зашли не просто так. Джулия сказала, что корабль с Шато-Рено не вернулся вместе с остальными и от его экипажа пока нет никаких вестей, а Рошфор обтекаемо рассказал про шторм и про то, что корабли могло разбросать по всему морю.

Алесса приняла известия молча и сосредоточено, а потом спросила:

– Выходит, после сражения, перед тем, как корабль пропал, он был жив?

– Конечно, – ответила Джулия, – по словам комито галеры Мочениго, все были живы, только Да Рива ранен.

– Значит, их могло отнести куда-то далеко?

– Конечно могло! – быстро подтвердила Джулия. – Просто прошло уже три недели… Но возвращались и через куда большее время!

– Мне кажется, он жив… – подумав о чем-то, произнесла Алесса. – Я бы почувствовала… Спасибо, что сказали, я продолжу молиться за него… И не переживайте за меня, со мной все будет в порядке.

…Рошфор после еще раз заходил в дом госпожи Галли и видел Франческу и Алессу. Обе они носили скромные, строгие, но не траурные платья, словно не желая сдаваться плохим вестям и предчувствиям, но время шло. Кончилась неделя, и госпожа Фроскезе снова стала принимать гостей. В конце концов, жизнь продолжалась и проживать ее на что-то было нужно.

У Рошфора не было никакого желания посещать сейчас дом Джулии и видеть ее гостей, но она специально приглашала его, и он не мог отказать ей. Впрочем, того веселья, что бывало в ее доме раньше, теперь не было. Гости относились с пониманием к скорби хозяйки и надеялись, что время – лучший из врачей – вскоре вылечит ее. Так, очевидно, и происходило – госпожа Фроскезе посвятила сложившим головы за Родину полные грусти и трагизма стихи, но постепенно обстановка ее гостиной приходила к обычному своему виду: мертвым – память, а живым – жизнь…

Рошфор пытался узнать хоть что-нибудь через свои каналы, привлек Жаке, Лотье и Фуртада, просил о помощи Ангелоса, но все было тщетно. Можно было только ждать и надеяться на чудо, но чуда не происходило, и Рошфор уже начал смиряться с мыслью, что он теперь работает без напарника. Единственное, что отделяло его от уверенности в этом – отсутствие отчета отцу Жозефу о гибели Шато-Рено. Ибо он прекрасно понимал – как только он отправит его, все произошедшее станет задокументированным фактом, а так… оставалась хоть какая-то надежда.

В их с Шато-Рено команде настроения царили хоть и не упаднические, но определенно растерянные. Это, конечно, в меньшей степени касалось Фуртада, Лотье и Жаке, хотя и они, видя невеселое состояние начальника, похоже, с тревогой смотрели и в собственное будущее.

А из своих первым сдался Пико и как-то незаметно начал говорить о господине де Шато-Рено в прошедшем времени. Торо своих мыслей вообще старался не высказывать и тему пропавшего Шато-Рено обходил стороной. Последним сдался Жак. Он хоть и объявил торжественно, что верит в возвращение своего господина, но как-то однажды спросил у Рошфора, что теперь будет с ним.

– А что должно быть с тобой? – не понял его Рошфор.

– Оставите ли вы меня у себя, сударь? – понуро спросил Жак.

– Я же тебе обещал… Можешь теперь считать себя на нашей службе… Если все же твой господин не вернется.

Но в возвращение Шато-Рено верилось все меньше. Прошел месяц с тех пор, как его корабль видели в последний раз. Ветер сносил его к берегам Италии, и если бы ему удалось выбраться на берег, то он уже должен был бы так или иначе дать о себе знать. В конце концов Рошфор написал отчет, но решил, что отправит его в Париж после Рождества.

Дела же профессиональные, собственно, замерли на время. На Кьоджу были брошены все силы. Привлекли и Жаке с Лотье, и Фуртада с его людьми. Само-собой, пришлось им сказать, кого они ищут. Известие, что их противником является их бывший начальник вызвало шок у подчиненного персонала. Жаке просто застыл с открытым ртом, а Фуртад отказался в это верить. Аргументы и доказательства не сразу заставили его признать правду, но когда он все же это осознал, то враз потерял всю свою энергию и бодрость, осунулся и несколько дней ходил, как сам не свой. Впрочем, его можно было понять.

Кьоджа была обшарена вдоль и поперек, но кроме уже известных следов не было обнаружено ничего. Стало очевидно, что Ломбарди или, правильнее, Лаффит вместе со своими подручными перебрался в другое место. Возможно, они вообще покинули Венецию. Хотя такие выводы делать было преждевременно, но что могло теперь держать их здесь, под угрозой обнаружения агентами Совета десяти?

Конечно, сразу возник вопрос: продолжается ли игра или испанцы приняли свое поражение? Ответить на него пока было невозможно. Но поразмыслив, Рошфор пришел к выводу, что испанские карты еще не все были биты. Да, экспедиция Риверы не удалась, но его флот не уничтожен. А завербованные испанцами люди тем более никуда не делись. Значит, продолжение вполне было возможно.

Было неизвестно, правда, что же узнала секретная служба Совета десяти и что она уже предприняла. Возможно, исчезновение Лаффита из Кьоджи их рук дело, тогда беспокоится больше особо не было смысла – игра окончена, на ближайшую перспективу уж точно. К сожалению, с исчезновением Мочениго исчез и канал связи с венецианскими правящими кругами, и стало очень трудно получать оттуда хоть какую-нибудь информацию.

От Ангелоса были получены интересные сведения о состоянии вернувшегося в Бриндизи испанского флота и о том, что корабли проходят срочный ремонт. Но это ничего не доказывало. А вот сведений непосредственно от окружения вице-короля на этот раз грек сообщить не смог. Но зато вскоре на приеме у Джулии Фроскезе он сообщил не менее интересную новость – оказывается, Кеведо снова посетил Венецию.

– Представьте, – оживленно говорил грек, – этот хитрец поселился на Лидо, подальше от любопытных глаз. Но человеческим сердцем невозможно управлять, и его слугу вновь потянуло к предмету своих чувств.

– Вы знаете его точный адрес? – быстро спросил Рошфор.

– Нет, только про Лидо. Да и спешить теперь некуда, Кеведо уже должен был покинуть Венецию.

– Как по-вашему, господин Ангелос, – задумчиво спросил Рошфор, – игра продолжается?

– Вне всяких сомнений, дорогой господин Рошфор.

– Вот как? Вы так уверенно об этом говорите? Могу ли я поинтересоваться, на каких основаниях вы делаете такой вывод?

– Это просто. Мне известно, что герцог Осуна после сражения при Рагузе встречался с Кеведо и с адмиралом Риверой. Но на этот раз нам неизвестно ни одного словечка из их разговора. Встреча и решения, на ней принятые, остались тайной. А ведь раньше мы довольно легко получали информацию из дворца Осуны. Можно предположить, что они догадались об утечке – понять, что встреча с венецианским флотом не была случайной совсем не трудно. Но если все кончилось, зачем такая конспирация? Зачем Кеведо едет в Венецию, помня, что в прошлый раз еле унес отсюда ноги? Зачем такой риск? Сообщить Бедмару, что операция окончена мог бы кто угодно. Не так ли?

– Да… Уверен теперь, что вы правы, испанцы не угомонились… Но скажите, раз у вас есть такой замечательный источник информации рядом с Кеведо, не знаете ли вы те места или хотя бы районы, которые посещал этот ловкий господин в Венеции?

– К сожалению, господин Рошфор… Ведь наш источник сам не знает, что работает на нас, поэтому сведения от него неполные, очень обрывочные. Известно только, что Кеведо посещал в Венеции не одно место. Вот и все…

***

Город меж тем быстро наполнялся солдатами и офицерами вернувшихся из Фриуле частей. Казармы на Лидо вновь были заполнены ротами морской пехоты, голландские наемники пока еще оставались по большей части во Фриуле или были расквартированы на материке, а форты в лагуне наконец-то дополнили свои обезлюдившие гарнизоны до приемлемой численности.

Всюду звучала французская, немецкая, английская речь, непонятные славянские наречия и шипящие звуки фриульских и горных альпийских языков. К тому же скоро начинался карнавал и на это время сюда, словно пчелы на мед, слетались бездельники и любители развлечений со всех окрестных стран. К радости кабатчиков и держателей борделей.

Стало известно, что к своим домам вернулись и страдиоты. Через одного знакомого по гостиной госпожи Фроскезе Рошфор узнал, что полк Луиджи Минио расквартирован по большей части в Тревиньяно. По случаю окончания войны страдиоты стали не нужны и занимались теперь своим хозяйством и своими семьями, у кого они были здесь. Кто-то уехал к себе на родину на побывку, а большинство офицеров прибыли на отдых в Венецию. Прибыл в город и Деказвиль.

Шато-Рено не было, но зато был Жак. Рошфор вызвал его и расспросил подробно все, что тот знал о Деказвиле, и что Деказвиль знал о Жаке.

– Понимаешь, Жак, ваш с Шато-Рено приятель вполне возможно захочет связаться со своими нанимателями.

– Никакой он мне не приятель, сударь, – ответил Жак. – А если вы имеете ввиду, что он должен посетить ту гостиницу… «Бучинторо», так ведь его наверняка предупредили, что туда больше ходить нельзя.

– Это возможно, но не обязательно. Могли не успеть, могли не знать, где он… Правда, он мог уже туда и сходить… оставить им свой адрес. Он-то не знает, что они его не получат.

– Вот-вот, сударь.

– Но если его предупредили, то дали другую связь, понимаешь?

– Придется за ним следить.

– Верно. Но можно попробовать еще кое-что. Ты говоришь, что он должен был тебя запомнить. А значит, при случае узнать.

– Скорее всего, сударь. Мне нужно с ним встретиться?

– Вот послушай: твой хозяин погиб…

– Я не…

– Жак, ты послушай! Шато-Рено, может, вернется, может – нет. Кто знает? Но на данный момент он пропал.

– Даже если и не пропал, что мешает мне сказать, что его больше нет?

– Логично. Ты встретишь Деказвиля как бы случайно, заговоришь с ним и…

– Попрошу его взять меня на службу?

– Молодец, соображаешь. Согласись, так за ним наблюдать легче. Нам нужно попробовать зацепиться за этот вариант, ведь наверняка его захотят найти наниматели. Парни, конечно, тебя подстрахуют. Ну как?

– Интересное дело, сударь. Когда приступать?

***

Рождество в этом году было радостным. Наконец-то окончилась война, как раз успели… Окончилась очень даже приличным миром. Множество бравых солдат и офицеров вернулись: кто – к любовницам, кто – к женам. Кто-то – к своим, кто-то – к чужим… Кто-то собрался уехать и искать счастья в другом месте, но уж на первую-то неделю карнавала остаться хотели все.

Рождественская служба была по-особому красива. Рошфора в церковь Сан-Джакомо, что стояла буквально в трех шагах от Сан-Больдо, на одноименной площади, привела Джулия. Церковь была старой, одной из старейших в городе, но довольно просторной. Правда, месса собрала столько людей, что и зайти в нее было уже непросто. Разумеется, двух женщин, сопровождающих третью, чей живот уже был заметен для внимательного глаза, пропустили к скамьям и уступили место. К тому же две из этих трех женщин носили траур; в своих черных платках они выделялись среди празднично разодетой публики, хотя и не вызывали большого интереса – после войны черных платков на женщинах всегда прибавлялось.

Рошфор встал немного в стороне от скамьи, где сидели Джулия, Алесса и Франческа. Он даже не пытался слушать, что там бормочет на своей латыни маленький сухонький падре, он пытался думать о деле. Он думал о Жаке, который вчера поступил на службу к Деказвилю, думал о Кеведо, зачем-то возвращавшемся в Венецию, думал о местной секретной службе и о господине Корвонеро, что занимался испанцами, думал о многом, но сосредоточится подолгу ни на чем не мог – его мысли постоянно перескакивали на трех женщин, сидевших чуть впереди него. В конце концов он сдался – зачем себя мучить?

Сидящие перед ним и слушавшие мессу женщины были разными, но тем не менее чем-то похожими. Чем? Верностью? Но это смешно в отношении Джулии. Верная куртизанка… Благочестием и религиозностью? Алесса – да, но Франческа? Быть может, добротой? Возможно. Хотя, что есть доброта?.. Искренность? Вот это – да, это, пожалуй, главное… Нет, что-то еще… что-то, мимо чего не хочется проходить.

Рошфор вдруг пришел к неожиданной, немного странной и уж точно наивной мысли: все-таки женщины много лучше мужчин. Несравненно лучше… Они цельнее, они бесстрашнее, они… они настоящие. И любви, и ненависти они отдаются без остатка; они слушают сердце, и они его слышат. Своему сердцу они отдают себя целиком, не оставляя кусочки про запас, не давая холодному разуму заглушить его голос. Мужчины так не могут… Мужчины всегда найдут причину и силы, чтобы не послушать сердце. А женщины… Когда любовь живет в женском сердце – оно бессмертно.

Рошфор, правда, тут же вспомнил о своей жене, но от мыслей, только что посетивших его, не отказался. Скорее, наоборот.

Тем временем месса подходила к концу. Рошфор обернулся, чтобы наметить путь к отступлению и первым, кого он увидел, был Жак. Вот так новость… Жак в упор смотрел на Рошфора и, увидев, что тот его узнал, сделал легкий кивок головой в правую от себя сторону. Справа и чуть впереди стоял человек, который, как догадался Рошфор, и был Деказвилем.

Глава 3 Приключения троих мужчин вдали от родины

«Дафна» устало и недовольно скрипнула бортами и сделала едва заметный поворот. «Не больше румба… – подумал Шато-Рено. – Надо бы уже прибрать парусов…» За время, проведенное в море, Филипп изрядно поднаторел в морском деле и сейчас, когда шебека плавно и изящно входила в лагуну мимо Лидо, рассуждал услышанными от настоящих моряков терминами. Надо же, на всем поплавал: на галере, на галеасе, на шебеке… Скоро наконец твердая земля.

Перед Шато-Рено медленно открывался залив Сан-Марко с раскиданными по его водам судами всяких форм и размеров, с вырастающими из воды домами и колокольнями, освещенными спокойным зимним солнцем, с лодками, снующими меж кораблей, и набережными, еще полными народа – обычная суета, деловая и привычная.

Привычная… Еще один город, к которому он привык. Кажется, он уже любил его. Сейчас во всяком случае – бесспорно. Любил и волновался перед встречей после долгой разлуки. Что там без него? Полтора ведь месяца не было…

Николо и Да Рива также молча смотрели на свой город, в который все же сумели вернуться. Наверное, они тоже думали о чем-то таком… Тем более это была их родина. Молчали Розетти с Эспозито и те семнадцать бывших галерных гребцов, которые возвращались с ними в Венецию. Что ж, им тоже было, о чем вспомнить и помолчать.

Энцо Помпео, капитан «Дафны», скомандовал бросить якорь и спустить лодку. Мочениго, Да Рива и Шато-Рено стали первыми ее пассажирами.

– Ну что? – спросил Николо у друзей, когда они выбрались на набережную Скьявони. – Кто куда? Или, может, отпразднуем возвращение?

– Обязательно, – сказал Шато-Рено, – но потом.

– Понимаю, – улыбнулся Мочениго, – ты человек несвободный, тебя ждут.

– Интересно, ждут ли меня? – грустно произнес Да Рива. – Надо узнать сначала, не занято ли место…

– Ну хорошо, – решительно сказал Мочениго. – Сегодня и завтра посвящаем близким и делам. А послезавтра встречаемся у Джулии Фроскезе и… В общем, программу я составлю. Сегодня у нас Рождество, завтра первый день карнавала. Обещаю – не соскучитесь!..

…Естественно, что к Алессе он сразу не пошел – нужно было привести себя в порядок, снова превратиться из грязного оборванца хотя бы в подобие благородного человека. Да и своим показаться. Жаку, Рошфору… А потом уже Алесса, чтобы не отрываться ни на кого и ни на что…

Дверь дома на Сан-Бортоломио была закрыта. На стук вышел Жаке и застыл, словно увидел призрака. Филиппа, впрочем, это не обидело, он на самом деле выглядел не лучшим образом: исхудавший, заросший, в одежде, заштопанной на скорую руку в нескольких местах.

– Сударь… Вы… – только и сумел произнести Жаке, из чего Шато-Рено сделал вывод, что его, кажется, уже не ждали.

– Я, Жаке, не сомневайтесь. Господин Рошфор дома?

– Да… То есть… да, дома! Мы ведь уже и не знали, что думать, сударь!

– Я побывал в небольшом путешествии, никак не мог вернуться раньше…

Значит, здесь его похоронили. Интересно будет взглянуть на физиономию Рошфора! С Жаком-то все понятно – расплывется от радости… Значит и Алесса! Господи, она ведь тоже, наверное, уверена, что он погиб!

Первым порывом было развернуться и отправиться бегом к мосту Коломбо. Вторым – сделать то же, но сначала все же поздороваться с Рошфором, показаться Жаку и переодеться.

Филипп без церемоний постучал, услышал «Войдите» и толкнул дверь. Ну вот и она, физиономия Рошфора, сидящего за столом, ставящего оттиск на сургуче какого-то письма. Мог бы удивиться и посильнее, а то только брови слегка приподнялись кверху и глаза сначала округлились, а потом прищурились. Не человек – холодная статуя.

Хотя и нет. Кажется, он удивлен сильно и даже растерян. Встал из-за стола, взяв только что запечатанное письмо, сделал пару неуверенных шагов, также не спуская взгляда с Шато-Рено, и вдруг начал медленно разрывать конверт вместе с содержимым. Вот это – через-чур, похоже, что он был не в себе.

– Что вы делаете, Рошфор? Только что запечатывали, а теперь рвете…

– Теперь придется его переписывать, – совершенно спокойно и вовсе даже не растеряно произнес Рошфор. – Это отцу Жозефу. Там было написано, что вы, скорее всего, погибли.

– Извините, что прибавил вам работы, – усмехнулся Филипп и опустился в кресло. – Готов выпить бокал вина, если вы предложите.

– По вашему виду, Шато-Рено, – произнес Рошфор, наливая в бокалы вино, – я делаю вывод, что вы не собирались дезертировать со службы, а отсутствовали по уважительной причине. Далеко ли путешествовали?

– Не то чтобы очень. Я все расскажу позже, а сейчас… сами понимаете…

– Понимаю, конечно. Ступайте, принесите радостную весть, они мечтают ее услышать.

– Они?

– Госпожа Алессандра и ее сестра.

– Да… конечно. Как она? Они…

– Кажется, ваша жена не до конца верит… не хочет верить в то, что вы погибли. Но все-равно переживает, ибо обстоятельства были таковы… Уж не взыщите, Шато-Рено, но, рассуждая трезво… шансов, на то, что вы вернетесь было мало. Я и сам, признаться…

– Полно вам, Рошфор. Я сам удивляюсь, что вернулся. Лучше расскажите, как там?

– Я заходил к ним иногда вместе с Джулией… Не далее как сегодня был с ними на мессе. Госпожа Франческа все время рядом с сестрой, так что ваша жена окружена заботой… И правда, Шато-Рено, идите, сейчас это важнее всего.

Филипп не замедлил последовать совету Рошфора. Каждая минута теперь, каждая секунда промедления – это новые переживания для нее, это вселяло боль в его сердце, об этом не хотелось даже думать. Он спешил, не замечая людей вокруг, домов и мостов, идя знакомыми дорогами, которыми уже мог бы пройти закрытыми глазами. Какая она сейчас? В каком платье, с какой прической?.. Перед встречей сердце вдруг защемило от нежности… За время разлуки он вспоминал ее постоянно; хотелось снова оказаться рядом с ней, дотронуться до нее, услышать ее голос, почувствовать запах ее волос, снова ощутить ее тело в своих руках… А теперь вот просто нежность…

Служанка, открывшая дверь ахнула и отстранилась, впуская Филиппа. Потом просияла – ну слава Богу, кажется, ему здесь рады. Знакомая лестница, дверь, стук… Он вошел и замер, увидев их вдвоем. Алесса и Франческа что-то вышивали – идиллическая семейная картина.

– Вернулся… – произнесла Алесса, опустив руки с вышиванием, и по тому, как она это произнесла, Шато-Рено понял сколько она пережила, сколько поборола сомнений и страха, сколь счастлива она сейчас, в этот миг. В ее глазах не было ни тени упрека, только счастье, что он жив и что он рядом с ней. В глазах Франчески и ее улыбке счастья было не меньше, а вот Шато-Рено вдруг ощутил упрек от ни к месту проснувшейся совести: как мог он уехать и заставить ее переживать, страдать и волноваться? А если бы он не вернулся? Ему-то было бы уже все-равно, а ей?

– Прости… – единственное, что смог сказать Филипп, ощущая себя при этом последним мерзавцем.

Алесса только отрицательно покачала головой, бросила свое рукоделие и прильнула к нему, обняв его и закрыв глаза.

– Вернулся… – снова произнесла Алесса, не отпуская Филиппа, словно боясь, что он опять пропадет. – Как же ты исхудал…

– А ты, кажется, наоборот… – произнес Шато-Рено, гладя ее по волосам и целуя их.

– Мне положено, – улыбаясь сквозь слезы, сказала Алесса и прижалась к нему еще сильнее: – Вернулся…

Да, вернулся… Добрался, вырвался, дошел, доплыл, добрел. А ведь мог бы и вообще не возвратиться, а остаться где-нибудь… Повезло… Надо признать – он везуч. Снова выкрутился, ускользнул из лап смерти. Далеко не всем так повезло и в ту самую ночь, и потом… Но ему – повезло.

***

Когда после очередного погружения Шато-Рено смог выбраться и хоть как-то набрать воздуха вперемешку с брызгами, он понял, что все – силы оставляют его. Вокруг вода и ночь, а он скоро сдастся и уйдет под воду. И это была его последняя мысль, потому что после нее наступила темнота.

Он очнулся, лежа на камнях; вокруг по-прежнему была ночь, совсем рядом рокотали волны прибоя, накатываясь на берег и теряя свою силу в камнях и песке перед ногами, а ему было очень холодно. Рядом с ним был человек, который пытался привести его в чувство.

– Очнулся наконец-то, – произнес человек голосом Мочениго.

– Я думал, что утонул… – прохрипел, откашливая соленую воду, Шато-Рено.

– Нет, не утонул, – сказал Николо. – Тебя, похоже, о камни приложило. Я сам чудом увернулся.

– Ты меня вытащил?

– Меня рядом проносило, я буквально наткнулся на тебя… Оттащил подальше.

– Спасибо…

– Не за что.

– Что с остальными?

– Я тут видел в темноте нескольких счастливчиков. Сколько их – не знаю. Утром станет ясно.

– А Да Рива?

– Не знаю…

Лишь только часть черного неба стала светлеть и можно было различить хоть что-нибудь, Мочениго стал собирать людей, прибившихся к скалам и дрожащих от холода. Филиппа и самого трясло в непросохшей за ночь одежде. На узкий каменистый берег, зажатый между морем и скалой, выбрасывало деревянные обломки и трупы; в центре небольшой бухточки обломков было особенно много и среди них рея с сохранившимся большим куском паруса.

Когда стало еще светлее, стало возможно разглядеть очертания то ли земли, то ли острова не более чем в четверти мили от их берега. Море успокаивалось на глазах, вскоре стало совсем светло. Двое разведчиков, вернувшихся сверху, сообщили, что они на острове длиной с милю или чуть больше и шириной в два раза меньше, а рядом находятся еще несколько островов, причем один – с небольшой крепостью или фортом, встроенным в скалы, огонь с которого, видимо, и заметили с «Сан-Тодаро».

Это была хорошая новость. Другой хорошей новостью был Да Рива, выбредший откуда-то из голых зарослей сверху. На этом хорошие новости кончались. После подсчета оказалось, что на берег живыми смогли выбраться девяносто три человека. Из почти четырех сотен…

– Из тех, кто был внизу не выбрался почти никто, – констатировал Мочениго, оглядывая остатки своего экипажа. – Да и сверху… Нам повезло, что мы стояли впереди, на палубе. Больше ни одного офицера не выжило…

– Где мы, господин сопракомито? – спросил Да Рива у Николо.

– Очень похоже на Тремити…

– Ни о чем не говорит.

– Маленький архипелаг у побережья Апулии.

– А далеко ли до берега?

– Мы на берегу.

– До большого берега!

– Миль пятнадцать.

– Далеко… А кто в крепости?

– Это монастырь…

– Но и крепость тоже. Кто в ней? Испанцы?

– Монахи, испанцы… Кто бы ни был – нам нужно привлечь их внимание.

– Чтобы они взяли нас в плен? – спросил Шато-Рено.