Светлейшая

– Пойдем танцевать, Филипп! – разгоряченно сказала девушка. – Нам тебя не хватает!

Тут же подошли и Джулия с Рошфором.

– С кем вы так увлеченно беседовали, друг мой?

– С аббатом Лаффитом, – ответил Шато-Рено, в упор глядя на друга, но маска-вольто надежно скрыла его изумление и растерянность.

Глава 5 Дорога туда и три четверти дороги обратно

В Венеции похолодало. Холодный воздух с северо-востока дул уже несколько дней. Дошло до того, что вместо ледяного дождя на мостовые и каналы стали выпадать пушистые мягкие хлопья снега. Долго они не держались и к обеду всегда исчезали. Но по утрам на тихой воде кое-где можно было увидеть даже тонкие пластины льда, трескающегося при малейшем волнении.

Погода наводила на грустные мысли. Она, казалось, растворялась в человеке и словно скульптор или художник творила его настроение и чувства, охватывая тихой тоской о чем-то ушедшем, несбывшемся, необъяснимой светлой печалью, размытыми образами воспоминаний. Так чувствовал Филипп. Так, очевидно, не чувствовали венецианцы. Потому что никакая погода не могла остановить карнавал. Он продолжал цвести и буйствовать, не обращая внимание на снег и дождь – в конце концов, люди придумали плащи, камины и вино…

Люди вообще много чего придумали. И, как правило, уже давно. Например, бой быков, когда состоятельные люди организовывали нечто вроде гладиаторского сражения на площадях города. Быков, естественно, в конце убивали, тут же разделывали, а мясо раздавали всем желающим, в каковых недостатка не наблюдалось. Да и сама традиция общественных развлечений, коими и являлся карнавал, явно происходила из римских еще времен. Разве что добавилось кое-что, что по-настоящему удивляло и заставляло задуматься.

В этой связи Шато-Рено удивляла больше не вседозволенность в области нравов, а удивительная раскрепощенность в смысле политики и уважения к правящим слоям города. Разрешалось высмеивать все и всех: глупых сенаторов, продажных судей, трусливых военных. Даже фигура дожа не была ограждена от критики и прямых издевательств. Другое дело, что дож нынешний пользовался определенной любовью народа и обладал солидным авторитетом, так что его личность редко упоминалась в уличных представлениях, разве только в контексте его старости и немощности. Но остальным доставалось по полной, даже политика государства подвергалась порой осмеянию и осуждению.

Столь неуважительное отношение к власти, как к священному символу и основе государства, не встречало никакого препятствия со стороны самой этой власти. Более того, Шато-Рено подозревал, что часть этих шутников, что издеваются над власть предержащими, сами таковыми и являются. Видимо, преимущества от такого незамысловатого выхода народного недовольства перевешивали убытки от разрушения ореола непогрешимости, сакральности и богоданности существующего порядка. По-своему это было даже умно.

…После встречи с Лаффитом у Филиппа с Рошфором состоялось обстоятельнейшее обсуждение того разговора. Были проанализированы все его темы, фразы, смыслы. Первый вывод – у господина Николо, вполне возможно, есть источник информации в их команде. Ведь откуда-то тот знает, что они догадались про то, что он и Ломбарди одно лицо.

В итоге и Рошфор, и Шато-Рено пришли к выводу, что Лаффит-Ломбарди-господин Николо – противник сильный, достойный и принципиальный. Почему-то была абсолютная уверенность в его искренности, по крайней мере в отношении людей, которые «вне игры». Шато-Рено даже не помыслил о том, чтобы перевезти Алессу в другое место и Рошфор вполне с этим согласился. Кажется, этот их противник имел убеждения и определенные моральные ограничения. Вот только Лаффит сам признался, что не один. Обладают ли его коллеги и союзники таким же благородством? Вполне возможно и нет.

– Я напишу послание отцу Жозефу о текущих делах в Венеции и о вашем разговоре в том числе, – сказал Рошфор. – Со стороны он посмотрит на наши расклады свежим взглядом.

– Это будет вашим вторым отчетом?

– Да. Но событий произошло столько, что придется воспользоваться услугами курьера. Заодно мы можем получить информацию о французских делах и новое видение наших задач здесь.

– Жаль, что мы не можем использовать посольских курьеров. Связь была бы куда более оперативной.

– Об этом нечего и думать. Проще уж сразу относить нашу корреспонденцию маркизу Бедмару.

– Не до такой же степени, Рошфор…

– Кто его знает до какой, но риск в данном случае запредельный. Так что придется господину Коттони с набережной Дандоло снова отправиться в продолжительное путешествие.

***

Все изменилось буквально на следующий день. Рошфор пришел в дом госпожи Галли и захотел срочно видеть господина де Шато-Рено. Повод был, надо сказать, более чем весомый.

– Коттони исчез! – сходу заявил Рошфор. – Два дня, как его никто не видел. Соседи сказали, что он ушел после визита какого-то мужчины в маске.

– Похоже все… – сказал Шато-Рено задумавшись, – мы без связи.

– Черт побери! Можно было и догадаться! Лаффит ведь знал о Коттони и нашем канале связи! Не знаю, как себя ощущаете вы, а я чувствую себя идиотом! Впрочем, не в первый раз… Боюсь только, что и не в последний.

– Обезопасить все, о чем знал Лаффит – вот, что мы должны были сделать сразу, как поняли, кто скрывается за псевдонимом «господин Николо». И в первую очередь – связь! Просто затмение какое-то…

– Теперь придется действовать всегда с оглядкой, держа в уме тот факт, что наш противник хорошо знает нас, наших людей и наши возможности.

– Мне показалось… чисто по ощущениям – это была мирная встреча перед объявлением войны. Настоящей войны, Рошфор! Он не угрожал, даже не предупреждал… Угроза исходила… какая-то странная. В любом случае они нанесли нам удар. Возможно, всего лишь первый из серии.

– Возможно. Но теперь нам тем более важно отправить послание в Париж. Нужна новая связь…

– Нужны новые идеи, Рошфор. Мы барахтаемся, с минимальными успехами и можем еще долго играть в их игры. Пока совсем не проиграемся…

– У вас есть предложения?

– Две ключевые фигуры – Кеведо и Лаффит. Если их устранить, то все у испанцев развалится.

– Не все, быть может… Ни Осуна, ни Бедмар, ни Виллафранка никуда не денутся. Но в целом вы правы – нужно метить в голову. В нашем случае это самый простой вариант.

– Не очень простой, но самый реальный.

– Поразмыслим и над этим, но сейчас нужно восстановить связь с Парижем. Я предлагаю вам отправиться к отцу Жозефу. Разумеется, если вы не против, ведь вы теперь человек семейный…

– Торо? Жак?

– Если вы откажетесь… не сможете поехать – поедут они. Но вы предпочтительнее. Вы и здесь очень нужны, но вы единственный, кто сможет все в деталях объяснить патрону, ответить на его вопросы и получить от него инструкции. При этом ничего не придется доверять бумаге.

– Поехал бы, не раздумывая, Рошфор, – смущенно произнес Филипп, – но… Я должен поговорить об этом с Алессой.

– Само-собой, друг мой. Я буду ждать вашего решения… Чему вы улыбаетесь?

– Чертов Лаффит! Просил передать привет отцу Жозефу, если я вскоре отправлюсь во Францию!

– Да, занятно… Он еще и с чувством юмора… Такие враги всегда опаснее.

***

С датой отъезда определились – послезавтра. На завтра был запланирован прием в Полной Коллегии и его, по словам Мочениго, нельзя было пропустить. Жака Филипп брал с собой. Жаку путешествовать нравилось, поэтому он воспринял новость о поездке с энтузиазмом. Тем более когда узнал, что они поедут через Фроманталь. Самому Филиппу тоже хотелось побывать в родных краях, посмотреть на близких, просто еще раз увидеть знакомый дом, парк, притронуться к привычным с детства вещам. Когда еще будет такая возможность?

Торжественный прием во дворце дожей был формальностью. Члены Полной Коллегии уже давно все знали и задали несколько вопросов больше для порядка. Филипп догадался, что сам вызов на заседание Полной Коллегии и был им наградой за их приключение. Но, по крайней мере, он увидел вблизи дожа…

– Не жду вас назад раньше, чем через месяц, – говорил на прощание Рошфор. – Управитесь раньше – замечательно, но лошадей можно и не загонять.

Месяц был реальным сроком, если все пройдет гладко. Но даже если и будут задержки, то через шесть недель он в любом случае должен был вернуться. Никакого письма Рошфор писать не стал – Шато-Рено и сам знал все, а бумага всегда может стать источником утечки информации.

Алесса против поездки не возражала. Только вздохнула глубоко, узнав, что Филиппа не будет как минимум месяц.

– Дело – есть дело, – сказала она. – Расставаться не хочется, но я знаю, что ты вернешься. Жалко, пропустишь почти весь карнавал… Будь осторожен. Ради нас…

В который раз Шато-Рено удивился, сколь спокойно Алесса относится к его службе. Ее, казалось, ничуть не смущало, что ее муж – шпион. Но Филипп был честен с ней и доверял ей свои собственные сомнения. После того, как он вернулся из Фриуле, Шато-Рено не смог заставить себя промолчать, о том, что сделал с Сен-Боннелем. Понимал, что говорить этого не нужно – зачем отягощать любимого человека собственными грехами и терзаниями? Понимал, но не сдержался.

Он рассказал Алессе обо всех своих приключениях в венецианской армии и о погоне за Сен-Боннелем, и о его убийстве. То, что сделал он это не сам, ничуть не меняло дело – его молчание тогда было приказом Урошу и его людям.

– Он был враг? – выслушав и опустив голову, спросила тогда Алесса.

– Противник. Но дело в другом. Понимаешь, я приказал убить не врага – само по себе это было не нужно, всех же врагов не убьешь все-равно… Мне нужно было, чтобы этот человек замолчал, чтобы не раскрыл своим сообщникам важную для нас информацию… У нас это не называется убийством, это называется ликвидацией, устранением… Цинично до безумия…

– Тебе плохо от того, что пришлось его убить? – тихо спросила Алесса.

– Все не так просто. Я убивал своих врагов, я приговаривал их к смерти за преступления… Но Сен-Боннель не был преступником, просто… Правила игры таковы, и я хладнокровно им следовал: человек мешал нам – человека нет. Я так никогда не делал… Что со мной будет дальше?..

– А что он был за человек, этот Сен-Боннель?

– Тот еще мерзавец… А мы-то лучше?

– Если бы он остался жив, тебе бы угрожала опасность?

– Возможно, только разве это оправдание?

– А почему нет? Ведь это была дуэль. В дуэли подчас участвуют достойные и даже благородные люди. И убивают друг друга. Вы вступили с ним в поединок. Не совсем обычный… Но вы оба знали ставки в своей игре. Ведь могло быть наоборот? Мог он тебя убить?

– Мог… Я просто оказался предусмотрительнее и хитрее.

– Вот видишь.

– Алесса! Ты пытаешься найти мне оправдание, но мне этого не нужно! Я боюсь, что мое дело сделает из меня другого человека… Вообще останусь ли я человеком? Ведь у меня есть ты теперь! Ты! Такая… Я должен быть достоин тебя. Рядом с тобой не должен находиться…

– Кровавый убийца? – в голосе Алессы теперь была твердость и уверенность. – Не говори ерунды. Ты солдат. Как твой отец, как твои предки. Ты же не монах в монастыре! Война – всегда смерть, всегда разрушение, но она есть. Люди не перестанут воевать, как бы они этого не хотели. Ты считаешь, что твоя война праведна. Все всегда так считают! Ты же был в сражениях – там люди стараются друг друга убить, и если убьешь не ты, то убьют тебя. Вот такая у тебя война! С такими правилами. Она жестока, как и любая война, но она есть и будет…

– Один мой друг так уже говорил, – усмехнулся Шато-Рено, – слово в слово…

– Взгляни на это с другой стороны, – продолжила уже мягче Алесса, – ты человек благородный… Да, да, не кривись. Твои сомнения сами говорят об этом. Как на любой войне есть место благородству, так и на твоей – ему тоже есть место. Ты можешь делать свое дело, как честный человек… Если не ты, то кто? А я буду молиться за тебя. Я отмолю твои невольные грехи…

– Что-то мне и это напоминает, – улыбнулся Шато-Рено.

– Папу римского, отправляющего солдат в крестовый поход! – засмеялась Алесса. – Убивайте неверных! Это во славу Божию!

Еще не раз Филипп говорил с ней о желании оставить свою службу, надеясь услышать одобрение Алессы, хоть какой-то намек, что его дело не нравится ей, но не слышал такого никогда. Она только улыбалась своей светлой, нежной улыбкой и качала головой. Алесса знала его уже лучше него самого, она чувствовала, чем он занимается – это по-настоящему его дело. Что оно очень нужно ему. И Шато-Рено оставалось лишь быть благодарным ей…

***

В путь отправились через Римини, чтобы воспользоваться устойчивым северным ветром, который дул уже два дня. Из Венеции на небольшом торговом судне Шато-Рено с Жаком добрались до Римини буквально за полдня. Купили коней, переночевали в горной деревушке между Форли и Флоренцией и, проведя весь следующий день в седле, проехав не останавливаясь столицу Тосканы, оказались в Ливорно.

Там тоже все сложилось вполне удачно – сразу же нашлось судно, идущее в Марсель. Таким образом, всего через двое суток они уже плыли во Францию – небывалая скорость. А еще через два дня на горизонте показался Марсель.

Потом через Тулузу и Монтобан четыре дня добирались до Фроманталя. Итого – девять с половиной дней – результат очень даже неплохой.

Неожиданный приезд хозяина Фроманталя произвел изрядное волнение среди его обитателей. И Жоффрей, и слуги были удивлены, но не обескуражены. Младший брат подрос, стал взрослее; ответственность явно добавила ему лет в его облике. После приветствия и объятий Жоффрей, взяв с собой управляющего, принялся отчитываться по хозяйству, но Филиппу и так хватило пары взглядов, чтобы понять, что все более или менее в порядке.

– Луиза снова ждет ребенка, – сообщал последние новости Жоффрей.

– Хорошо… Мишель не теряет времени даром… А нет ли вестей от Николя?

– Есть письмо. Но я не читал его – оно адресовано тебе. Лежит у тебя в кабинете…

Филипп больше ничем не интересовался, а сразу пошел читать.

«Здравствуй, Фипо!

Если ты писал мне в Амстердам, то я прошу прощения, потому что я уехал оттуда и не мог получить твоего письма. Сейчас я в Англии, но тоже не на одном месте. По делам приходится плавать и в Португалию, и даже на Балтику.

Если захочешь мне написать, можешь отправить письмо с человеком, который передаст тебе это мое послание, а если надумаешь написать потом, то отсылай письма в гостиницу «Мельничное колесо» в Лондоне на имя Николоса ван Кастеела.

Теперь о главном. Я писал барону д’Аркиану и получил от него ответ. В нем он поведал и несколько строк о тебе, и о том, какое несчастье тебя постигло. Терять любимых людей – что может быть горше… Наверное, излечить может только время, и я надеюсь, что ты с мужеством и достоинством перенес боль своей утраты, чтобы вернуться к жизни.

Из перенесенных испытаний и горя люди выходят по-разному: кого-то эти испытания возвышают, кого-то – ожесточают, кто-то теряет волю к жизни, а кого-то они закаляют и делают тверже и сильнее. Я уверен, твоя потеря была велика, но я уверен также, что твое сердце не стало грубее. Главное, чтобы оно не разучилось любить…

Когда не стало отца, я тоже был в отчаянии, я не мог жить, не узнав, что произошло, не отплатив его убийцам. Ты знаешь, что я пытался, но не смог. Отдаю себе отчет в том, что это ожесточило мое сердце, но, думаю, и закалило его. В любом случае, я стал другим. А тебя – понимаю, сколь это эгоистично и невозможно – хотел бы видеть таким же, каким ты был всегда, каким я тебя запомнил. Понимаю, что сейчас ты уже другой: взрослее, опытнее, несомненно мудрее…

И еще одно я хотел сказать. Я хоть и на чужбине, но слежу за новостями из Франции. Я знаю, что на нашей родине много перемен. Убит Кончини, королева-мать сослана, а юный король, кажется, и в самом деле стал таковым. Может, конечно, я и ошибаюсь… Но время идет, меня оно тоже лечит. Одним словом, я больше не настаиваю, на своей просьбе, чтобы ты не поступал на королевскую службу. Я освобождаю тебя от клятвы, ты волен делать, как считаешь нужным. Напоминать же о чести и всем таком прочем я считаю лишним – знаю, ты в этом не нуждаешься.

Передавай всем нашим поклон от меня, скажи, что я всех их очень люблю.

До скорой, надеюсь, встречи. Твой Нико.»

Первым порывом Филиппа было сесть и написать брату, что во Франции его жизни ничего не угрожает. Что покушения на него были инсценировкой и что врагов, которые убили их отца, больше нет в живых. Он уже даже взял бумагу и перо, но вдруг остановился. Доверять бумаге все, о чем он хотел рассказать, было бы ошибкой. Вот если бы сам… Значит, в другой раз.

По дороге в Париж Шато-Рено заехал к сестре. Луиза обрадовалась, конечно, но смотрела на Филиппа с какой-то грустью и сомнением, как на блудного члена семьи, решившего заглянуть в отчий дом.

– Ты тогда понравился Франсуазе, – принялась Луиза за старое, – и девочка, и ее родители все еще ждут, что ты вернешься.

– Луиза… Как тебе сказать… В общем, я уже женат.

У сестры от неожиданности даже глаза округлились, и она только спросила:

– И давно?

– Три месяца… И еще… Ты скоро станешь тетей.

– Не знаю, что сказать… – произнесла ошеломленная такими новостями Луиза. – Я, конечно, рада за тебя… Но кто она? Почему вы не приехали в Фроманталь?

– Она не хочет… Она хочет пока остаться на родине… Она венецианка, ее зовут Алесса… Алессандра.

– Где же вы венчались? – недоуменно спросила Луиза.

– В Венеции. В католической церкви… Разве это важно?

– Она католичка, – тихо, опустив голову, произнесла Луиза. – Это конечно важно…

– Теперь она просто моя жена, и это важнее всего.

– Ладно, господин де Шато-Рено… Кто я такая, чтобы указывать вам, как жить? Если ты счастлив…

– Как никто другой, Луиза.

– Так будь счастлив! – решительно заявила сестра, окончательно смирившись с крахом своих планов и новыми обстоятельствами. – Надеюсь только, ты не станешь таким же перекати-поле, как Николя. Ты намерен вернуться в Фроманталь?

– Конечно. Когда родится ребенок… Я закончу все свои дела…

– Боюсь даже спрашивать, что это за дела…

– Не спрашивай. Мы обязательно приедем в Фроманталь, поселимся здесь… Мы уже так решили.

– Ладно, Фипо, ты уже взрослый мальчик… Только не забывай, что здесь твой дом, прошу тебя.

***

Дорога до Парижа заняла еще почти пять дней. Знакомые зимние пейзажи Лиможа, Орлеана… За Этампом то там, то здесь лежал снег, а лужи и пруды были покрыты коркой льда. Наконец Париж. Больше восьми месяцев его не было в этом городе. Для Шато-Рено это было много, для Парижа – мгновение; вечно бурлящий город и не заметил поди его отсутствия, потому что встретил равнодушно, холодно, как далекого родственника, приехавшего перебиться на пару дней.

Правда, Шато-Рено отплатил Парижу тем же. Он и сам не ожидал, что столица вызовет у него столь мало эмоций – так, легкая ностальгия, не больше. Проезжая по Ла Гарп, Филипп задержался у «Капуцина», из которого как раз вышел хозяин, провожая какого-то своего постояльца. Полный, в меховой телогрейке, с красным и хитрым лицом, излучающим добродушие – ничуть не изменился. Шато-Рено слегка кивнул ему и проехал дальше. Узнал ли тот его? Филипп не стал оборачиваться.

Угрюмые башни Шатле и Консьержери, холодная, тяжелая Сена, мост Менял, Сен-Жермен-л`Осеруа, Трагуарский крест… Только на Сент-Оноре он понял, что голова его сложила какой-то странный маршрут, и он почти неосознанно следовал ему, погрузившись в воспоминания.

Калитка монастыря была, как всегда, не заперта днем, тропинки аккуратно расчищены от снега, а в конюшне было тепло. Сдав лошадей на постой, Филипп хотел было пойти во флигель, но не пошел.

«Интересно, что с моей квартирой? – подумал Шато-Рено. – Может, уже занята?»

Тут навстречу ему попался Ла Бертье. К удаче, наверное… На его лице отразилось удивление, но не разочарование. Скорее, наоборот. Что ж, и на том спасибо.

– Неожиданно? – спросил Филипп. – Это я, Ла Бертье, вне всяких сомнений…

– Сударь, и правда неожиданно… – быстро пришел в себя Ла Бертье. – Вот уж кого не ожидал встретить сегодня… Надолго к нам?

– Нет. Впрочем, как решит отец Жозеф. Он у себя?

– Не знаю, я только вернулся. Отец Ансельм здесь, я его видел.

Отец Ансельм встретил Шато-Рено с абсолютной невозмутимостью, будто видел его не далее, как вчера вечером. В его погасшем взгляде виделась только утомленность чиновника от бесконечных посетителей или усталость кюре от очереди исповедующихся; такое равнодушие даже немного задело Филиппа, но с другой стороны, чего еще можно ожидать от этих аскетов, изгнавших из своей жизни все эмоции?

Но доложил отец Ансельм без всякой задержки – к делу монах относился добросовестно – и тут же предложил Филиппу войти в кабинет начальника.

– Я рад тебя видеть, но почему ты здесь? – без церемоний спросил отец Жозеф.

– Связи больше нет. В том числе и поэтому. А еще потому, что информации много и бумаге все не доверишь и все не расскажешь.

– Ты прямо с дороги? Может, поешь, отдохнешь?

– Спасибо, отец Жозеф, перед Парижем мы с Жаком перекусили в трактире.

Рассказ был подробным и долгим. Отец Жозеф уточнял и переспрашивал иногда, Шато-Рено как мог полнее и внятнее объяснял. Предательство Лаффита не оставило равнодушным отца Жозефа, он нахмурился. Не подвергнув сомнению выводы своих агентов, просил, однако же, предоставить все доказательства этого и стал совсем угрюмым, когда Филипп рассказал о встрече с Лаффитом на карнавале.

– Иногда я все-таки не понимаю людей… – не глядя на Шато-Рено, грустно произнес отец Жозеф. – Что ими движет? Лаффит получил от нас все, что хотел… Мне казалось, он был счастлив. Я бы поклялся, что он будет верен нам всю жизнь. Такой… немного наивный, увлеченный своим делом, искренний… Почему? У тебя есть ответ, Филипп?

У Шато-Рено ответа не было. Он и сам не раз думал над этим, но чужая душа – потемки. Да и не знал он совсем этого человека.

– Ясно только одно… – ответил Филипп. – Он получил на той стороне нечто большее, чем получал на нашей. Настолько большее, что это превзошло долг, верность. И мне он не показался наивным…

– Время идет. Теперь он стал опытным в своем деле… Для меня это жестокий удар, мой мальчик. Когда ты привез Сонвиля из Брюсселя, я был разочарован и обозлен, но я все понимал. В конце концов, от Сонвиля можно было ожидать нечто такого… Но Лаффит… Я ему так доверял… Ладно, оставим это. Аббат Лаффит – моя ошибка… Скажи мне теперь, как вы с Рошфором видите дальнейшее развитие событий в Венеции?

– Нет никаких препятствий для испанцев продолжить свое дело. Собственно, Лаффит недвусмысленно дал понять, что так и будет.

– Но первый раунд завершен, и вы его выиграли…

– Не мы. Венецию спасли турки и адмирал Веньеро.

– Не принижай свою роль. Без вашей работы ничего бы не было… Со стороны иногда ситуация видна лучше, чем изнутри. Вот, что видится мне. Первый раунд они проиграли и должны сделать выводы из своего поражения. Как я понял из твоих слов, испанцы рассчитывали на три вещи: флот Риверы, армию Виллафранка в Милане и завербованных иностранцев в самом городе. Верно?

– Это то, о чем мы знаем.

– Пусть так. Атака Риверы была парирована венецианским флотом, Виллафранка не решился атаковать мощнейшие крепости, потеряв своих шпионов в них. Ведь секретная служба должна была обезвредить их после вашей информации… Эти ставки сыграли, не дав ничего испанцем. Что же остается?

– Остаются десятки завербованных…

– Эта ставка еще не играла. Мне кажется, испанцы сделают ее основной в своей игре. Внешняя военная сила будет лишь дополнением, а Венеция должна будет пасть изнутри. Ты не согласен?

– Мне трудно представить, как это будет выглядеть… Сколько они могли завербовать? Несколько десятков? Сотню? Да и что значит завербовать? Просто предложить деньги за какую-то работу? Узнав, во что ввязываются, многие и не подумают выполнять приказы испанцев, а то и донесут властям. Все это зыбко, ненадежно… А у Венеции есть армия, флот… Есть секретная служба, наконец.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Совет приглашенных – официальное название Сената Венеции.