Светлейшая

Обычные размышления сотрудника Службы наблюдения под оперативным псевдонимом «Медведь» (и кто только их выдумывает, эти прозвища; ну где они видели такого тощего медведя?) прервались, и он сосредоточил все свое внимание, когда к дому посла подплыла закрытая гондола. Но тревога оказалась ложной – гондола проплыла мимо и свернула в канал Сан-Поло. Даже если и к послу, то это уже не его участок…

Сегодня он уже одну поездку сделал. К парадному входу приплыл какой-то разодетый, весьма солидный человек, пробыл в палаццо около часа, а потом снова сел в ждавшую его гондолу. Медведь отправился за ним и оказался у палаццо французского посла на канале Мадонна дель Орто. Ну и хорошо – будет, что записать в отчете.

А вот, похоже, еще один клиент. Молодой дворянин, иностранец, не иначе. Длинные волосы, аккуратные усы… Щеголь… Ну, на Кеведо не похож нисколько. Конечно, описание испанца то еще… Волнистые черные волосы, усы и борода… А если он побреется, как мы его узнавать будем? Только по хромате и остается…

Гондола с молодым дворянином остановилась у палаццо посла, ее пассажир вошел внутрь, а гондольер со скучающим видом остался ждать. Нет, это явно человек молодой и здоровый – из гондолы выпрыгнул, как кошка…

Прошло минут двадцать, и из палаццо вышел и сел в гондолу тот же молодой человек, но не один. Так… Кто это? Господи! Да это же сам маркиз Бедмар! И слуга при нем. Ну, ну…

Медведь несколько секунд прикидывал, не дать ли команду второй их гондоле следовать за ними, но потом решил, что их с помощником, безмятежно лежащим сейчас на дне гондолы, хватит. Главной целью был Кеведо, а его здесь явно не было.

Гондола с послом и его молодым гостем не спеша двинулась по Большому каналу в сторону залива Сан-Марко. На всякий случай Медведь держался на приличной дистанции, но не на такой, чтобы не успеть среагировать на попытку клиентов скрыться. Он проплыл вслед за ними до конца канала, потом вдоль площади Сан-Марко и наконец увидел, как их гондола направилась к набережной Скьявони.

Здесь пришлось поднажать и приблизиться. Медведь хорошо разглядел, как молодой дворянин расплатился с гондольером, как вышел вместе с послом и его слугой, и как потом все трое направились в сторону площади Сан-Закария.

Раздумывать было некогда, Медведь накинул широкий черный плащ-табарро, выпрыгнул на набережную и, бросив помощнику короткое: «Жди!», направился вслед за клиентами.

Но на Сан-Закарии они разделились: посол со слугой отправились в сторону Риальто, а молодой человек свернул в сторону канала Сан-Проволо. Тут тоже выбор был нехитрым. Маркиз им был не интересен сам по себе; он, конечно, не мог отправиться на секретную встречу сам – не царское это дело. Поэтому Медведь, не раздумывая, пустился следом за его гостем.

А гость его неспешно проследовал узкими улочками за мостом Кармини и вышел на Морщинистую улицу, непонятно почему так названную, ибо была она на редкость для Венеции прямая и широкая. Оказавшись на площади Санта-Марии Формозы, молодой человек сразу же зашел в бакалейную лавку, а Медведь решил подождать его на площади.

Но лишь только он так решил, как тут же вспомнил, что в этой лавке есть второй выход прямо в канал! Немедля ни секунды он буквально ворвался в лавку и, глядя на удивленное лицо хозяина, быстро спросил:

– Где?

– Кто? – еще более удивленно спросил хозяин.

– Он!

– Там… – показал галантерейщик на маленький коридорчик, в конце которого что-то светлело, скорее всего выход.

Медведь бросился туда, остановился на ступеньке у воды и с тоской увидел, как гондола увозит молодого человека. А рядом, как назло, ни одной лодки…

***

Все получилось, как нельзя удачно. Управляя гондолой, он лихо подплыл к палаццо Бедмара, высадил разодетого и слегка преображенного Пабло с запиской для маркиза и дождался, когда посол и Пабло вернуться. А дальше – неспешный разговор под плеск волн и в сопровождении гондолы наблюдателей, любезно направленной венецианской секретной службой.

– Извините, ваше сиятельство, что вынужден побеспокоить вас и провести разговор так… несколько необычно.

– Ну что вы, дорогой дон Франсиско! – тихо произнес Бедмар, не оборачиваясь в сторону гондольера, как его и попросил Кеведо в записке. – Я напротив, очень ждал вас. В Венеции полно слухов, а мы не знаем, чему верить и что думать!

– Если кратко… Венецианцы узнали планы Риверы и перехватили его у Рагузы. В сражение вмешалась буря, и Ривере пришлось вернуться в Бриндизи. А я… Я не смог доставить в Милан приказ о выступлении… А раз Ривера не высадился, то Виллафранка и не выступил.

– А почему вы не смогли доставить письмо?

– Мне, представьте, ваше сиятельство, устроили засаду, морскую погоню со стрельбой… Меня ранили. До сих пор хожу с трудом… Вообще я спасся чудом.

– Главное, что вы живы! – совершенно искренне сказал Бедмар.

– Это немаловажный факт. Он позволяет мне продолжить дело.

– Значит, дело продолжается?

– Да. Герцог Осуна настаивает на его продолжении. Вернее, на доведении дела до конца. Просто придется перенести сроки и кое-что изменить в наших планах с учетом новых обстоятельств. Потребуется некоторая подготовка.

– Когда же новый срок?

– Весна. Точнее – потом, по ситуации… Я хотел спросить вас, ваше сиятельство, нет ли у вас вестей от господина Николо? Все ли у него хорошо?

– Есть! Он буквально на днях был у меня. Он тоже не совсем понял, что произошло… К тому же ему пришлось покинуть Кьоджу. По его словам, слишком многим стало известно, что у него там штаб-квартира.

– Вы знаете, как его найти?

– Да, он теперь в Мурано. Он оставил мне свой адрес, чтобы я сообщил его вам.

– Мурано… Не слишком ли близко?

– Он хотел быть поближе к месту главных событий… Что мне ему передать?

– Я сам встречусь с ним и обо всем расскажу. Вам же, ваше сиятельство, вернее, вашим людям нужно убедить своих… друзей не беспокоиться и не предпринимать пока ничего. Наш час еще придет…

Окончив разговор, Кеведо аккуратно причалил у набережной Скьявони, высадил своих пассажиров и, никуда не торопясь, направил гондолу в обратный путь. Но перед самой площадью Сан-Марко он повернул в Дворцовый канал, а потом свернул к площади Санта-Марии Формозы. Никто за ним не плыл, в этом он был уверен. В условленном месте он подошел поближе к выходу из бакалейной лавки, дождался, когда Пабло прыгнет в гондолу и так же не спеша направился на Лидо.

***

Мурано Кеведо знал не то чтобы очень хорошо – как-то не сводила судьба его с этим островом. Но в силу своих занятий общее представление о Мурано он имел и был уверен, что нужный дом на площади Сан-Донато найдет без труда.

В этот раз он добирался из Лидо в качестве пассажира гондолы, причем воспользовался услугами обычного гондольера. Пабло отпросился куда-то, судя по жалостливому взгляду – по сердечным делам. Он отпустил его – не держать же молодого парня на цепи.

Неспешно проплывая мимо островов, кораблей и лодок, Кеведо погрузился в свои мысли. Он вновь пытался анализировать все, что произошло в ноябре, понять, какие были допущены ошибки. В очередной раз он пришел к выводу, что, скорее всего, произошла утечка информации. От Бедмара и его людей? От господина Николо? От венецианцев? Можно только гадать. Но точно не от него самого. Он действовал безупречно…

Только подумал о своей непогрешимости и улыбнулся. Непогрешим только папа римский… В голову полезли грустные философские мысли о бренности жизни и тщетности усилий, а потом сами собой начали складываться строки. На ту же примерно тему.

Когда гондола проплывала мимо бенедиктинской церкви на Сан-Микеле, в голове уже вполне созрел жизнеутверждающий сонет. Так сказать, по мотивам последних событий и усталости от рефлексии.

Кто не испытывал судьбы злой рок?

Кому неведом крах надежд, мечтаний?

Нам жизнь спешит дать горестный урок,

И мы пьем чашу разочарований.

Спроси с обидой: «Что пошло не так?»

И возмутись: «Куда ушла удача?»

Солги себе: «Лишь маленький пустяк

Не дал тебе решить твою задачу!»

Так просто ложь найдет причины, оправданья,

Но чтоб тебя свет правды исцелил,

Не дай обманывать себе сознанье –

Ты у фортуны много запросил.

Признай несбыточность всех ожиданий

И слабость человечьих сил.

Получилось так себе. Зато быстро.

Совсем рядом уже были дома Мурано. Нужно было забыть о стихах и готовиться. Хотелось надеяться, что его хромота не вызовет подозрений… Ну не расставлены же агенты Совета десяти на каждой площади и каждом перекрестке, в самом деле!..

***

– Я рад вас видеть, дон Франсиско, – приветствовал хозяин, выглядевший сегодня необычно мрачным, – я надеюсь, вы объясните, что произошло?

– И я рад вас видеть живым, здоровым и свободным, господин Николо.

– Да, мы успели выскочить в последний момент. Они перерыли всю Кьоджу снизу доверху, но нам повезло.

– А мне повезло меньше. Ваши соотечественники устроили за мной погоню и даже стреляли в меня. Сделали меня хромающим на обе ноги… И если бы не охрана, которую вы мне любезно предоставили… Одного из них убили, правда.

– Вам не нужно так рисковать. У меня есть подозрение, что французы действуют заодно с венецианцами. Это означает, что охота объявлена не только на меня, но и на вас лично. Сами понимаете, что случится, если вы попадете к ним в руки… Ваша смерть еще поправима, но если они возьмут вас живого, то это будет провал окончательный, поймите меня правильно…

– Я понимаю, – усмехнулся Кеведо. – Но если уж речь зашла об этом, то вы знаете много больше меня. В ваших руках все нити и все местные связи.

– Безусловно. Но я не один. И у нас предусмотрено множество вариантов, как не допустить подобных событий.

– Я тоже не один, господин Николо. Двое ваших людей по-прежнему со мной, сейчас они на Лидо. К тому же я здесь не задержусь, сразу после визита к вам я покину Венецию и вернусь сюда только с официальной дипломатической грамотой.

– Не рассчитывайте на нее слишком…

– Я и не рассчитываю. Мне придется появляться в Венеции только в крайнем случае, когда без меня будет не обойтись. А вообще скоро начнется карнавал, и передвигаться по Венеции станет намного проще…

– Ну что ж, пусть будет так… От моих источников из штаба адмирала Веньеро до меня дошло кое-что о битве под Рагузой. Вы расскажете подробности?

– Ривера и его флот в относительном порядке. Самое важное и интересное для нас в том, откуда венецианцы узнали о походе Риверы и его маршруте? Согласитесь, выйти в море, оставив Венецию без защиты, и направиться прямо к нашему флоту, можно только точно зная о том, когда и каким путем пойдет Ривера.

– Соглашусь. Но ответ лежит на поверхности – вам нужно было тщательнее маскировать свою подготовку в Бриндизи. Венецианцы несомненно пронюхали что-то, начали копать, вербовать агентуру… Смущает только одно. Один наш венецианский друг говорит, что в Совет десяти информация о флоте Риверы пришла через французов, а их собственная секретная служба не смогла сказать ничего определенного.

– Может, нам уже пора окоротить их прыть? Слишком много от них проблем.

– Я понимаю, дон Франсиско, что в вас говорит обида… Если бы стреляли и ранили меня, то я, возможно, рассуждал по-другому…

– Думаю, и в вас говорит определенное чувство, господин Николо… Вам небезразлично, что они французы?

– Было бы странно, если бы это было не так. Но у меня есть и еще один резон. Один из их людей поставляет мне информацию об их деятельности. Конечно, руководители все свои планы держат при себе…

– Я понял. Значит, пусть продолжают вставлять нам палки в колеса, раз вам их жалко!

– Ну! Дон Франсиско! Должна же и у меня быть слабость! Я не могу вот так взять и забыть, кто я, и кем мне приходятся эти люди. Оставим разговор о моих соотечественниках, лучше поговорим о наших дальнейших планах. Ведь, как я понимаю, несмотря на досадную неудачу игра продолжается?

– Продолжается. И в этой связи у меня есть несколько мыслей…

***

При свете одинокого светильника Антонио Фоскарини просто сидел за столом и ничего не делал. Хотя можно было сказать, что он делал сразу три дела: пил вино, ждал и думал. Ждал господина Николо, который должен был вот-вот прийти, а думал… Ни о чем и сразу обо всем. Мысли его то плавно перетекали из одной в другую, то перескакивали на темы, никак не связанные с предыдущими, то улетали куда-то в мечтания, навеянные воспоминаниями и вином.

Но так или иначе, все мысли сенатора и члена Совета десяти возвращались к произошедшему в этой комнате месяц назад. Кровь на полу давно была отмыта, испачканная одежда сожжена, а тело молодого сенатора Баффо нашло покой на дне соседнего канала. И на душе Фоскарини тоже вроде бы наступил покой… Сколько времени уже прошло… Только вот никак не шел из головы образ самого Альвизе Баффо. Серьезный… Улыбающийся… Решительный… Искренний и бесстрашный. Воспоминания о нем вызывали у Фоскарини печаль, тоску и обиду. Обиду на несправедливость судьбы, на собственную глупость или на единственно верное тогда решение Андреа Корреро? Эта обида вызывала у него иногда даже слезу. Хотя, может, это вино ее вызывало…

Самое нехорошее было в том, что с недавних пор его стали посещать сомнения. Нет, не банальные колебания или неуверенность в своей правоте – в ней он был уверен. И даже не сомнения в успехе своего дела – тут-то абсолютной уверенности не могло быть изначально. Появившиеся сомнения были другого рода, они приняли какую-то философскую направленность и заключали в себе извечный вопрос: а стоит ли правое дело, благая цель, да хоть счастье всего человечества тех средств, коими это счастье достигается?

Да, он хочет изменить свою страну. Конечно к лучшему, конечно во благо ее граждан – в этом-то Фоскарини сомневаться себе не позволял. Но вот Альвизе Баффо, он стал первой жертвой на алтарь победы, первой платой за то лучшее, к которому шел Фоскарини. Так стоит ли счастье знакомых и неизвестных ему людей, разных, в общем-то, достойных и не очень, стоит ли оно жизни благородного, уж без всяких сомнений достойного человека? И стоит ли этой жизни его личное, Антонио Фоскарини счастье? И, быть может, раз за эти прекрасные цели и высокие мечты взимается такая плата, то и не нужно ставить перед собой эти цели и гнать от себя такие мечты, как бы прекрасны они не были? Впрочем, любой ответ от сомнений все равно не избавит.

Мысли сенатора перешли на Андреа Корреро. В первые дни Фоскарини не мог без сострадания смотреть на своего молодого друга. Осознание им содеянного пришло к Андреа быстро, в тот же вечер. Он тогда замкнулся и не разговаривал. Фоскарини не мог отпустить его такого. Даже постороннему человеку было видно, что он полностью раздавлен – зачем им были лишние вопросы? Да и не ровен час, в таком состоянии он разрыдается и все расскажет… Нет, Андреа будет ночевать здесь.

Но на следующее утро, к радости Фоскарини, Андреа Корреро взял себя в руки и только спросил, что сделали с телом Баффо. Оказывается, что все его воспоминания вчерашнего вечера после убийства заволокло словно туманом. Он больше не плакал, был мрачным и немного отрешенным, но спокойным, а на подбадривающие слова Фоскарини, вроде «…это было необходимо, у нас не было выбора…» не отвечал.

Фоскарини все еще переживал, как Андреа поведет себя на людях, не выдаст ли себя при упоминании имени Баффо. К счастью, опасения оказались напрасными – Андреа владел собой, а его мрачность и нелюдимость прекрасно объяснялись исчезновением друга. Даже о деле он мог вскоре говорить спокойно, а уж что у него было на душе, и какую вину он чувствовал за собой, Фоскарини пока понять не мог. В целом можно было сказать, что спустя месяц после трагедии Антонио Фоскарини уже почти не волновался за своего молодого друга, тот явно возвращался к жизни, к их делам и заботам.

…Стук в дверь прервал мысли сенатора – это старый Вито впустил в комнату долгожданного гостя. Господин Николо снова был в простой, скромной городской одежде и с синим платком на голове.

– Наконец-то! – приветствовал гостя Фоскарини. – Я так ждал вас!

– Видите ли, в прошлый вторник я не пришел, потому что мне нечего было сообщить вам. Обнадеживающего.

– А теперь есть?

– Судите сами. Герцог Осуна хочет продолжить наше дело. Флот Риверы будет вновь готов через два-три месяца. Как вам?

– Да… Право… Но многие наши сторонники обескуражены, поймите правильно…

– И правда, вы не очень веселы, господин Фоскарини. На то есть причины – наш план не удался… Но давайте посмотрим на вещи с другой стороны. Если не считать того, что мы не смогли в этот раз достичь наших целей, то все остальные обстоятельства в нашу пользу.

– Как-то не очень это бросается в глаза…

– А вот послушайте. Флот Риверы цел. Виллафранка не выступил и тем не выдал наших планов на севере…

– Они и так известны Совету десяти…

– И тем не менее он сохранил неопределенность и силы на внезапную атаку. Очень даже хорошо, что он не получил приказ выступать – нам на самом деле повезло.

– Ну допустим…

– А самое главное – мы не сделали преждевременного первого шага, не засветили своих людей! Мы по-прежнему готовы действовать, а власти республики имеют о нас и наших целях – с ваших же слов – довольно смутное представление.

– Да, все так… Но ситуация меняется. С императором подписан мир. Неделю назад войска начали распускать. Скоро здесь будет много частей способных защитить город.

– Вы попали в самую точку! Именно так и будет.

– Вас это не тревожит?

– Нисколько! Это входит в наши планы.

– Планы? Значит у нас точно будет еще одна попытка?

– Конечно. Уверяю вас, наш час еще придет! Более того, наша тактика немного изменится, наше выступление будет столь многоплановым, с привлечением таких сил и средств, что неудача на одном или даже нескольких направлениях не сможет остановить нас! Мы всадим в республику не один кинжал, а сразу три! Четыре! Так и передайте своим обескураженным друзьям. А самым доверенным вы можете сообщить подробности.

– Вы меня заинтриговали, – грустно улыбнулся Фоскарини. – Какие подробности?

– Подробности наших планов, в которые я посвящу вас. Заодно хочу услышать ваше мнение и вашу критику. Это не просто дань уважению, поверьте. Когда твои соображения анализируют со стороны – это всегда им только на пользу…

***

Сегодня он был совсем другим. Сегодня перед своими гостями Фоскарини излучал уверенность и энергию, он не имел права показывать перед ними сомнения или растерянность – только силу, только веру, только предвкушение победы. Кстати сказать, гости его и сами старались друг перед другом не выказывать никаких сомнений, но демонстрировать свою твердость и бесстрашие. Фоскарини без труда различал, где уверенность мнимая, а где настоящая, но дело было в том, что его сообщники действительно увязли в этом заговоре достаточно, чтобы идти до конца без особых колебаний, а постыдное чувство страха, если таковое у кого и было, старались запрятать поглубже.

Андреа Корреро, тот вообще удивлял своим хладнокровием и уверенностью, бескомпромиссностью и резкостью суждений. Что-то изменилось в нем… Да и не могло не измениться. Фоскарини в каждую новую встречу с Корреро с радостью и печалью наблюдал, как его друг становится сильней, хитрей и как-то злее, что ли… Фоскарини даже заметил, без всякой ревности, впрочем, что Андреа все больше выдвигается на лидерские позиции среди верхушки заговора, потесняя до этого бесспорные позиции Фоскарини. Это было не страшно – после победы всем всего хватит, в конце концов, таким, как Андреа и должна в итоге достаться Венеция.

Но пока Венеция принадлежала не им, и собравшиеся вновь обсуждали меры, чтобы исправить эту несправедливость. Сегодня у Фоскарини было много хороших новостей, и сегодня ему было, что ответить. Передав сказанное ему господином Николо, Фоскарини с удовлетворением увидел, как преображаются лица благородных патрициев, как в потухших было глазах вновь разгорается огонь, а воодушевление и возбуждение снова проникает в их речь. Что ж, в такие моменты воодушевление охватывало и его самого.

– Я так понял, что наша роль станет более активной? – спросил Гуссони.

Момент тонкий – ему по-прежнему страшно. Но это и понятно. Страх, не страх, а здоровое чувство опасности должно было присутствовать у всех, это только на пользу.

– Вы правильно поняли, дорогой Гуссони, – ответил Фоскарини, – но хочу заметить, что проявим мы себя, как и предполагалось раньше – лишь после того, как события примут необратимый характер.

– Но, если все произойдет так… – спросил Дуодо, – то зачем нам теперь испанцы?

– Не забывайте, что деньги – их, люди, занимающиеся этим, – тоже их. Просто сейчас мы готовим выступление на всех возможных направлениях, так, чтобы неудача на одном, как это произошло в прошлый раз, не повлияла бы на общий исход. Республика в таком случае не сможет парировать все удары, и наша победа будет гарантирована.

– А что предпринимают власти? – спросил осторожный и всегда внимательный Джанфранко Диедо. – Вы же сами, господин Фоскарини, говорили, что в Совете десяти знают кое-что о наших планах.

– Дорогой Джанфранко, Совет десяти не знает ничего конкретного. Только смутные предположения о наличии заговора на уровне слухов. К тому же о нас Совет ничего не знает и даже не догадывается – они уверены, что это исключительно испанские очередные попытки досадить Венеции. Теперь, когда война с ускоками и императором закончилась и подписан очень даже выгодный для республики мир, в Совете и Сенате царит благодушие и ощущение, что угроза миновала. Возвращающиеся войска вселяют в них уверенность, что силой Венецию теперь не взять.

– Вряд ли они и дальше будут беспечны, если слухи о нашей деятельности дойдут до Совета, – произнес Корреро. – Тайная служба Совета будет копать связи испанцев, может ли она через них выйти на нас?

– С человеком, работающим на испанцев, – удивленно и растерянно произнес Фоскарини, – знакомы только я, господин Гуссони и господин Дуодо. Наши имена, как уверяет этот человек, не знает даже маркиз Бедмар, но знает, что мы существуем.

– А этот человек испанцев… он надежен? Он не может переметнуться и предать нас?

– Такую гарантию в нашем деле не может дать никто и ни за кого. Если он попадет в руки венецианских властей…

– Если любой из нас попадет в умелые руки, то нам всем конец! – жестко резюмировал Андреа Корреро. – Так что лучше не попадаться. Нам нужно быть трижды осторожными теперь. И всячески избегать прямого отождествления себя с испанцами среди наших сторонников. Хотя после всех этих слухов и сражения при Рагузе многие могут и так догадаться… А что касается этого человека испанцев… Если нашему делу будет угрожать… Если угроза нависнет над нами, то нужно будет просто ликвидировать его. Как опасного свидетеля и единственного человека, через которого можно выйти на нас.

– Хорошая мысль, Корреро! – заявил Гуссони. – Меня очень смущает, что этот ловкий человек знает наши имена.

– Я скажу больше… – задумчиво произнес Корреро. – Когда все закончится… и власть будет в наших руках, нужно будет в любом случае устранить этого человека. Он слишком много знает о нас и наших связях с испанцами – в будущем это может скомпрометировать нас в глазах венецианцев.

Все уставились с раскрытыми глазами на невозмутимого, глядящего на своих собеседников Корреро и несколько секунд молчали, обдумывая им сказанное. Наконец Диедо, с уважением глядя на Корреро, произнес:

– Это по-настоящему мудро, Андреа… Не будем, господа, скрывать друг от друга, что связь с испанцами – это не предмет для гордости. Мы должны быть спасителями страны, а не… Ну вы сами понимаете.

Легкие кивки и опущенные взгляды подтвердили согласие с этим всех присутствующих. Лишь Фоскарини ощутил, что ему не по себе от этого. Он вспомнил свои беседы с господином Николо и в это мгновенье почувствовал симпатию к этому человеку. Он хоть и был хитрым наемником, но все же чем-то привлекал его, в любом случае Фоскарини не хотел его смерти, тем более убийства. Но сейчас он промолчал. Сейчас нужны были единство и уверенность, чтобы снова вдохнуть жизнь в их замысел, раздуть его огонь, поэтому, подводя итог, Фоскарини несколько напыщенно произнес:

– Наша неудача, господа, оказалась всего лишь досадной случайностью. Именно так мы и наши друзья должны к ней относится. Мы сделали из нее нужные выводы и подготовим новую операцию так, чтобы неудача оказалась невозможной! Я верю, наш час еще придет!

Глава 2 Красные платки, черные платки и платки вдов

Слухи о том, что флот адмирала Веньеро возвращается, появились внезапно и со скоростью пожара распространились по городу. Это было хорошо, Шато-Рено должен был вернуться наконец. Через Мочениго можно было узнать последние военные новости и новости из Сената… Но пока флот не вернулся, Рошфор занимался делами, заходя, так сказать, с другой стороны.