РУНА. Песнь двух миров

И тут раздался резкий свист стрелы.

Её сердце сжалось.

В следующее мгновение она увидела, как тело оленя дернулось. В его боку – древко стрелы. Он пошатнулся… и рухнул. Медленно, как падающее дерево в тишине леса. Глухой звук удара тела о землю сотряс не только воздух – он прошёлся дрожью по её позвоночнику.

– НЕТ! – вскрикнула Руна, сорвавшись с места.

Она бежала, что было сил, но с каждым шагом животное отдалялось. Мгновения растягивались в вечность. Трава под ногами становилась всё гуще, движения – всё тяжелее.

Ноги подогнулись. Она рухнула на колени. И тогда – увидела кровь.

То самое платье, что было на ней, теперь снова покрыто алыми пятнами. Кровь стекала по ткани. Липкая, тягучая. В нос ударил её тёплый металлический запах.

– Нет… Нет… НЕТ! – закричала она, вонзая пальцы в мягкую землю. Она вырывала траву с корнями, с комьями земли, разбрасывая вокруг себя в истерике.

Небо потемнело. Шум водопада вернулся – теперь как рев тысячи голосов. Солнце исчезло за чёрными облаками, и всё вокруг начало исчезать, распадаться.

Она оставалась на коленях – одна, посреди разрушающегося мира.

И только внутри – пульсировало то же слово, что и раньше:

Помоги…

Мир рухнул, и тьма поглотила всё.

Следующее, что ощутила Руна – воздух, жадно врывающийся в лёгкие, будто после долгого погружения в чёрную бездну. Глаза распахнулись – резкий свет обжёг зрачки. Тело было тяжёлым, кожа – липкой. Она сидела на деревянном полу, совершенно нагая, с кожей, запачканной кровью и землёй, в комнате, больше напоминающей баню, чем жилое помещение.

Пахло паром, древесиной и чем-то ещё… железом? Кровью?

В центре стояло большое корыто, выдолбленное из цельного дерева. От стен струился приглушённый свет, ломающийся на влажном воздухе. Всё выглядело нереальным – будто сон, продолжающийся за гранью сна. Сердце стучало медленно, с глухими ударами. Сознание плавало между двух миров – прошлого и настоящего.

За дверью послышались шаги.

Она вскочила и, дрожа от холода и страха, метнулась за ближайшую колонну. Кожа прилипала к дереву, волосы спутались, дыхание было частым.

В проёме появилась женщина.

Та самая пожилая служанка, что вела её от дома на церемонию. Сейчас она выглядела иначе. Не как безмолвная тень обряда, а как человек. Живой. Уставший.

В руках она несла тяжёлое ведро, от которого дрожали её руки. Подойдя к краю корыта, женщина с усилием вылила в него воду – пар тут же взвился в воздух, затуманив всё вокруг. Затем она заговорила, тихо и спокойно:

– Не бойся, дитя. Моё имя – Кэйа. Я здесь старшая из слуг.

Голос её был тёплым, будто треск пламени в очаге. Она медленно подошла к Руне, не делая резких движений, и осторожно коснулась её руки. Потом – погладила по спутанным волосам.

– Я знаю, тебе страшно. То, что ты пережила на площади… это был настоящий кошмар, дитя.

– Ч-что произошло?.. – Руна говорила с трудом. Голос дрожал, будто у раненого зверя.

– Ты потеряла сознание, – с печалью ответила Кэйа. – Ярл велел отнести тебя в дом.

На губах Руны появилась горькая усмешка.

– Я всё ещё здесь, – выдохнула она. В её голосе звучало разочарование, как у человека, которого забыли вырвать из плена.

– Дитя… тебе нужно смыть с себя этот день. Я помогу тебе.

Она повела Руну к корыту, поддерживая за локоть, словно боялась, что та упадёт. Вода была тёплой, но не приносила утешения. В ней отражались тени сегодняшнего дня. Всё тело отзывалось болью, страхом, холодом. Никакая температура не могла согреть ту бездну внутри, куда она провалилась.

Кэйа опустила деревянную кружку в воду и стала бережно поливать плечи Руны. Прикосновения были материнскими – мягкими, внимательными, будто кто-то впервые в жизни прикасался к ней не ради боли.

Руна сидела, ощущая, как тонкие струи воды стекали по её коже, смывая пыль, грязь, траву, кровь… но не вину. Не отчаяние.

– Ты сильная девочка, Руна, – прошептала Кэйа, обводя взглядом руки девушки, по-прежнему дрожащие. – Твоё сердце – храброе. Не дай этому миру сломать тебя. Не позволяй ему омрачить то, что в тебе светлого. Ты не из тех, кто должен жить в мире зла. Ты способна его изменить. Ты изменишь всё.

Руна вскинула на неё глаза, полные боли.

– Как?.. Как мне изменить это всё, Кэйа? Всё вокруг прогнило – до самого костного мозга. Всё, чего касаюсь, разлагается. Они празднуют, пока мы гибнем.

– Всё пройдёт, дитя. Всё пройдёт, – ответила женщина, продолжая поливать её волосы, пока с концов не закапала тёмная вода. – Но ты должна остаться собой.

Слова звучали почти как заклинание, как оберег, наложенный на душу. В них не было ложной надежды. Лишь тихая вера, способная удержать в этом мире.

После купания Кэйа отвела Руну в маленькую комнату, уложила на узкую кровать, накрыла шерстяным пледом. Ткани пахли сушёными травами и древесным дымом. Впервые за долгое время Руна почувствовала тепло. Не телом – душой.

Снаружи всё ещё доносились голоса праздника – гулкие, пьяные, невнятные. Смех. Песни. Кто-то ронял посуду. Кто-то спорил. Город пил, ел и веселился, будто не было крови, боли и жертв.

Но в доме ярла было темно и холодно, как в логове зверя.

Город медленно просыпался, будто выныривал из густого пепла ночи. Сквозь ставни пробивались мягкие лучи утреннего солнца, окрашивая комнату в медово-золотой свет. Где-то вдалеке лениво кричали чайки, и ветер доносил слабые, затухающие отголоски праздника. Новый день вступал в свои права – спокойный, но неумолимый.

Руна открыла глаза и застыла, внимательно оглядываясь. Комната была ей незнакома – просторная, залитая светом, богатая до неприличия. Массивные балки потолка, покрытые резьбой, шкура медведя на полу, тяжёлые ткани, свисающие с окон и стены, будто из дворца. Это место было во сто крат роскошнее её родительской землянки, – и, пожалуй, во столько же раз – холоднее.

Она поднялась на локтях, сдерживая дрожь, и провела рукой по мягкому покрывалу.

Вчерашнее обрушилось на неё мгновенно, как ледяная вода – пламя костра, слова ярла, кровь на её руках. Сердце ударилось в грудь. Уголки губ едва коснулась тень улыбки – быстро стёртая горькой мыслью:

– Неужели женщины меняют свою свободу на всё это? На серебро, на бархат и вышивку? – прошептала она в пустоту. – Лучше жить в хлеву, чем гнить в золотой клетке.

За дверью послышались осторожные шаги. Через секунду створки отворились, и в комнату вошли несколько девушек – служанки, молчаливые и скромные. В руках они несли шёлковые платья, украшения, ожерелья и нарядный хенгерок – лёгкое одеяние для утреннего приёма. За ними тянули небольшое корыто, уже наполненное водой с лепестками и травами.

Руна лишь бросила взгляд в потолок и, не скрывая иронии, процедила:

– Снова вы. Предвестницы несчастья с кружевами и звоном серебра.

Никто не ответил. Лишь скромно опустили головы и продолжили своё дело – раскладывать ткани, расправлять подолы, развешивать украшения. Казалось, у этих девушек было лишь одно предназначение – готовить чужую женщину к чужой жизни.

– Госпожа, – раздался тихий голос одной из них, – пора умываться. Затем – к завтраку. Ярл уже ждёт вас.

– О нет. Нет, нет! – воскликнула Руна, сбросив покрывало и сев на край кровати. Она ловко накинула на плечи тёплую накидку и босыми ногами ступила на мягкую шкуру. – Вы собираетесь ещё и умывать меня? Это уже за гранью безумия.

Служанки переглянулись, сбитые с толку её резкостью. А Руна, не теряя ни секунды, выскользнула из комнаты и шагнула в коридор, где воздух казался холоднее и строже.

Она шла наугад. Одинаковые двери, гулкие шаги, равнодушные стены. Где выход – неважно. Главное – уйти. Подальше от бархата и шёлка. От взглядов. От него.

– Святые духи! – раздался за спиной знакомый голос. – Куда же ты, нагишом, дитя?

Кэйа.

Пожилая женщина догнала её, подняв подол своей юбки, и уже почти шептала, пытаясь не привлечь внимание:

– В одной накидке по дому ярла! Руна, милая, ты с ума сошла? Возвращайся. Давай-ка, приберём тебя. Волосы растрёпаны, плечи голые…

С трудом развернув девушку, она буквально втолкнула её обратно в спальню, где слуги замерли, ожидая дальнейших указаний.

– Ах, Кэйа… – Руна в отчаянии сжала край накидки. – Прошу тебя. Скажи им всем уйти. Я не могу… Не сейчас.

– Ступайте на кухню, – велела Кэйа строго, обернувшись к девушкам. – Готовьте завтрак. И скажите повару – ярл голоден.

Слуги склонились и поспешно удалились, только шёпот их шагов ещё тлел в воздухе. Руна рухнула на кровать, закрыв лицо руками.

Кэйа присела рядом и обняла её, как мать обнимает дрожащего ребёнка.

– Девочка моя… Я знаю, как тебе больно. Я правда знаю. Но теперь ты жена ярла. Это – не наказание, дитя. Это судьба. Да, он суров. Да, он темен… Но он чтит традиции. Он не обидит тебя, если ты не сломаешься. И ты не должна. Держи голову высоко.

– Как же, – горько усмехнулась Руна. – Голова высоко, а корни в навозе. Ты видела, как на меня смотрят? Крестьянка. Игрушка. Случайность. Они ждут, когда я запнусь, чтобы шептать за спиной. Но даже если бы никто не знал, я ведь знаю. Я – та, кто родилась в хлеву, среди кур и холода. Я – не одна из них.

Кэйа посмотрела на неё с теплотой и силой.

– Послушай меня. Ты – вода. Жестокий путь у неё – пробивает скалы, бурлит, срывается вниз… Но она всегда течёт вперёд. Таков и твой путь. Ты не выбрала его. Но ты – идёшь. И в этом твоя сила.

Руна кивнула, но голос её дрожал:

– Всё слишком стремительно. Как будто я – в самом водопаде, и до дна не достать ногами…

– Но даже на дне, вода не останавливается. Она всё так же жива. Твоя душа – полна протеста, я это вижу. Но знай: принятие – не слабость. Иногда, чтобы изменить мир, нужно сначала выжить в нём. Не сдавайся. Притворись. Живи. А потом – меняй всё, как хочешь.

Кэйа встала и подошла к резному столу, на котором лежали серебряные гребни, янтарные подвески и расшитые платки. Она взяла один из гребней и повернулась к Руне:

– А теперь – соберись. Встань. Умойся. Надень это платье. И покажем им всем, кто такая Руна – жена ярла Асгейра, но прежде всего – дочь Вестмара. Твоя кровь сильна. И никто не посмеет назвать тебя игрушкой.

Внизу, под её ногами, глухо вибрировали голоса. Один из них – хриплый, надтреснутый, с тягучей яростью – принадлежал Асгейру. Его голос был груб, словно тёсан топором, и от одного его тембра по спине пробегал холод.

Руна замерла у верхней ступени. Лестница, ведущая в тронный зал, казалась длиннее, чем была на самом деле. Сердце билось в груди, как птица, отчаянно колотясь о прутья.

Но она сделала шаг. Затем ещё один.

Шёлк хенгерока шелестел по деревянным ступеням. С каждым шагом гул голосов становился отчётливее.

– …в Северные земли мы не войдём без поддержки Сигвальда. Один свидетель – если не заручимся ею и попытаемся пройти в одиночку, нас вырежут. Один за другим, – говорил один из мужчин. Говорил резко, но рассудительно, в его голосе не было страха – только расчёт.

– И что ты предлагаешь? – усмехнулся Асгейр. – Проползти к нему на коленях?

– Пока не знаю. Но гонять разведчиков – бесполезно. У Сигвальда союз с Фолкором. Если мы подставим его… тела наши не найдут ни в этом, ни в девяти других мирах.

– Довольно, – рыкнул Асгейр, со злостью ударив кулаком по подлокотнику трона. – Сигвальд, Сигвальд, тыщу раз слышал. Не сучи языком, если идей нет.

Руна уже вошла в зал.

Огромное помещение, как брюхо зверя, прятало в себе холод и камень. Высоко под потолком – балки, на которых висели щиты и боевые знамёна. У дальней стены – два трона. На одном, словно лев в своём логове, восседал Асгейр. Вокруг него – несколько мужчин в кольчугах. Один из них – высокий, крепкий, с густыми рыжими волосами – стоял чуть впереди, держа руки за спиной. Именно он говорил с ярлом.

Тишина накрыла зал, когда Руна ступила в свет.

На ней был белоснежный хенгерок – лёгкий, почти воздушный, но сшитый по всем законам северной традиции. На висках – тонкие косы, волосы спадали чёрной волной до пояса. Узкое серебряное ожерелье, словно замысловатая тиара, пересекало лоб, вплетаясь в пробор. Она шла уверенно, несмотря на боль в груди. Несмотря на взгляды.

Асгейр взглянул на неё и улыбнулся. Грубо. Владетельно. Как на трофей, что добыт с боем. И заговорил:

– Мои верные воины. Поскольку всё свершилось в ваше отсутствие, позвольте представить мою жену – Руну из Вестмара, дочь Ингрид и Варди. Правительницу. Мать будущих наследников наших земель.

Он указал на трон рядом с собой.

Несколько мужчин сдержанно кивнули. Но один – тот самый, рыжий, с шрамами – не отвёл взгляда. Его глаза, темно-зелёные, почти болотные, прожигали Руну, как будто что-то в ней было ему… чуждо.

Он был моложе Асгейра – но не юн. Шрамы на лице делали его старше, и вместе с тем – вызывали настороженность. В нём чувствовалась сила, но не откровенная. Скрытая. Сдерживаемая. Такая, что может взорваться внезапно.

Руна удержала его взгляд. Не моргнула. Не дрогнула. И шагнула ближе.

Когда она подошла, мужчина наконец заговорил. Его голос был чуть мягче, чем ожидалось – бархат с лезвием внутри.

– Госпожа Руна, – он чуть склонил голову, – столь неожиданна, сколь и редка эта радость. Моё имя – Ульвар. К сожалению, честь быть на вашем венчании мне не выпала.

Он протянул руку.

Руна коснулась его ладони. Холодной, сухой.

Ульвар потянулся к тыльной стороне её руки – жест, исполненный формальной вежливости. Но не успел коснуться.

Всё произошло за миг.

Змея. Сверкающая серебром, с громадными клыками. Она извивалась, шипела, обвивая птичье гнездо. Руна видела, как птица отчаянно защищала своё потомство. Как кроваво-красные глаза твари заливаются злобой. Один бросок – и…

Руна вздрогнула. Ладонь выскользнула из рук Ульвара, как из пламени.

Он поднял брови:

– В чём дело, госпожа?

Она не ответила. Лишь быстро прошла к трону, тяжело сев и сжав пальцы в подоле платья. Сердце гремело в груди.

Асгейр смотрел с прищуром:

– Чем тебя так испугал мой воевода? – его голос был тише, чем обычно. Осторожнее.

– Простите… Я… просто нехорошо себя чувствую, – выдохнула она.

И тут – взрыв хохота. Грубый, разящий, как удар.

Асгейр запрокинул голову:

– Ульвар! Ты, рыжая свинья! Да ты баб пугаешь с одного взгляда! Вот почему до сих пор ни одна не согрелась рядом с тобой. Ха-ха-ха! Не быть тебе с женой, если даже моя испугалась!

Смех разнёсся по залу. Кто-то хлопал по столу, кто-то уже тянулся за кубком. Только Ульвар не смеялся.

Он усмехнулся уголком рта – устало, с насмешкой:

– Потому и живу, что времени на баб не трачу. Пока вы спите в чужих постелях – я гляжу на север и считаю, сколько копий нам нужно.

Асгейр фыркнул:

– Когда-нибудь твоя гордость сама на тебе женится, и родит тебе дюжину таких же язв, как ты.

И, махнув рукой, крикнул:

– Слуги! Еду в зал! От разговоров этих у меня уже голова пустая. Я готов сожрать вас всех.

Тронный зал ожил. Но Руна сидела молча. В сердце змеилась тревога. И в этот раз – она знала точно: Ульвар – не просто воин. Он был тем, кто смотрит в темноту и ждёт, когда ты отведёшь взгляд первым.

Веселье гремело за столом, как летняя гроза. Мужчины пили, жевали, ругались и смеялись, словно за ночь не произошло ничего значительного. Но Руна – сидела в этом зале отдельно от всех, как чужак среди пирующих. Лицо её было спокойным, почти каменным, но за этой маской прятался ураган.

Она села рядом с Асгейром – её пальцы едва коснулись ложки, взгляд скользил по столу, не задерживаясь ни на еде, ни на людях. Единственное желание – уйти как можно скорее. Стать невидимой.

Но ярл, будто почуяв её отчуждение, наклонился ближе. Его рука опустилась ей на плечо, тяжело, как оковы. Голос, хриплый, но наигранно ласковый:

– Душа моя… Вина?

Руна не подняла взгляда. С холодной вежливостью, не сводя глаз с тарелки, произнесла:

– Воды.

Она едва заметно дёрнула плечом, словно хотела сбросить его руку – но та не шелохнулась. Её тело напряглось.

Асгейр продолжал жевать мясо, будто ничего не произошло. Но вояки напротив всё заметили.

– Похоже, твоя жена не горит к тебе страстью, Асгейр, – с ухмылкой бросил один из них. Это был Зигрид – хмурый, сутулый воин с тёмными глазами, вечно искавшими повод для подначки.

Ярл даже не посмотрел на него. Только хмыкнул, смачно отгрыз кусок от ребра:

– Это у неё характер. Такой… с острыми углами. Но если бы не чувствовала ко мне ничего, вышла бы за меня? – он усмехнулся, будто сказал особенно остроумное, и запил мясо пивом.

Руна сжала зубы. Тишина внутри неё трещала от напряжения. Она знала, чего он добивается – чтобы она сорвалась. Чтобы потеряла лицо. Он наслаждался её злобой. И потому не получит ни единой искры.

Но, как и прежде, Ульвар нарушил игру первым. Его голос, сдержанный, ровный, прозвучал через весь зал:

– Скажи, Асгейр… Когда нам ожидать наследников?

В зале воцарилась на мгновение насмешливая тишина. Все ждали, что скажет ярл.

– Думаю, мы с моей жёнушкой займёмся этим в самое ближайшее время, – сказал он, усмехаясь, почти по-звериному.

Удар.

Не физический, но внутренний. Руна резко поставила кубок на стол, звон разнёсся по залу. Её дыхание стало резким, как у загнанной лани. Она встала. Но едва поднялась со скамьи, как Асгейр крепко схватил её за запястье.

– Сядь на место.

Рука его была горячей и цепкой, как капкан. Руна встретилась с ним взглядом. В её глазах – не страх. Отвращение. Прямое, обнажённое, почти не человеческое. Секунду она просто смотрела – а потом сказала:

– Я не голодна. Мне нужно подышать. С вашего позволения, господин.

Последнее слово, сказанное почти ядом, тем не менее прозвучало с достоинством.

Асгейр, довольный тем, как всё повернулось, отпустил её руку. Глаза его скользнули за ней до самых дверей, и он, не дождавшись их закрытия, уже рявкнул слугам, чтобы несли следующую тарелку.

На улице было прохладно. Солнце только-только поднялось, оставляя на крышах дымчатые блики. Улицы постепенно наполнялись жизнью – коровы мычали, торговцы выкрикивали цену на вчерашнюю рыбу, дети играли в грязи. Всё было таким, каким оно всегда было.

Но Руна чувствовала себя так, словно ходит по миру, которого уже не существует. Всё внутри было иным. Её душа – будто вывернута наизнанку.

Она не знала, куда идёт, пока ноги сами не направили её к землянке родителей.

Хоть одно знакомое место. Хоть один тёплый след прошлого…

Сердце защемило при мысли об отце и матери. Нет, она не ждала любви. Не ждала понимания. Но сердце любило – вопреки всему.

Вдали, у края деревни, показался их дом. Простой, низкий, с провалившейся крышей – всё такой же, как в детстве. Руна ускорила шаг, почти побежала. Тёплая надежда стучала в груди.

Но когда она потянула за дверную ручку – та не поддалась.

Заперто.

На деревянной петле висел ржавый амбарный замок. Странно. В это время мать должна быть дома.

– Наверно, ушла в таверну, как обычно… – пробормотала Руна, осматриваясь.

Она повернула обратно – по той самой дороге, что ходила десять лет подряд. Эта тропа была частью её самой: каждый поворот, каждый клок травы был знаком, как шрам на теле. И всё же сегодня она казалась… чужой.

Таверна встретила её грубым запахом хмеля и дыма. Всё те же лица, что много лет назад смотрели на неё с презрением, теперь замерли в неожиданной тишине.

Руна вошла. Белое платье, серебряное украшение на лбу – она была как солнечный луч в этом пыльном логове.

За стойкой стояла женщина со светлыми волосами, раздавая указания молодой служанке. Увидев Руну, она на мгновение опешила, а затем широко, почти раболепно улыбнулась.

– Госпожа! Что привело вас в нашу скромную таверну?

Руна моргнула. Эти слова…

Как хлестнула память: тот день, когда в этом пороге появился Асгейр. Когда всё началось. Когда её судьба была отдана в чужие руки.

Лица в таверне смотрели на неё теперь с уважением. Почтением. За пару дней она стала кем-то. Стала не тем, кем была.

Самая страшная сила в этом мире – не ярость, не война. А богатство. Люди готовы отдать за него всё: честь, достоинство, совесть. Готовы поклоняться тому, кого вчера презирали.

– Я ищу Ингрид. Она здесь работает, – голос Руны был сдержанным, почти уставшим.

– Ах… госпожа, простите… Я не сразу поняла… – женщина замялась, облизнула губы. – Вы вошли и буквально озарили это место своим…

– Как вас зовут? – резко перебила её Руна.

– А?.. А-Астрид. Моё имя – Астрид, госпожа.

– Пожалуйста, Астрид. Мне действительно важно знать… где моя мать. Где Ингрид?

С каждой минутой Руна ощущала, как раздражение нарастает в ней, словно нарыв. Лесть, звучащая из уст Астрид, липла к коже, как затхлый мёд. Она смотрела на этих людей – на пьяные лица, пытающиеся напустить на себя важность – и не могла сдержать брезгливую усмешку.

Пьяницы с усилием выпрямляли спины, подтягивали животы, надеясь казаться достойными. У одних взгляд плавал в воздухе, не в силах остановиться ни на чём конкретном, у других в глазах читалось отчаянное желание угадать, какой именно поклон понравится госпоже.

– Ах да… – словно между делом сказала Астрид, склонившись к Руне. – Ингрид больше не работает здесь. Сказала, что больше никогда не переступит порог этой… «дыры для черни». С мужем ушла. Хлопнула дверью как настоящая госпожа.

Руна замерла. Да, мать вполне могла сказать подобное. Однако сердце сжалось не от слов, а от подтекста: они ушли. Исчезли. Без предупреждения. Без объяснений. И теперь их нигде нет.

– Неужели… – прошептала она, будто сама себе.

Может, он убрал их? Или купил? Или… избавился, как от помех?

Она выпрямилась и, почти не глядя на Астрид, произнесла:

– Благодарю вас.

И вышла.

За её спиной облегчённо выдохнули. Мужчины расслабили втянутые животы, один даже закашлялся. Женщина у стойки смахнула пот со лба. Быть приличным – трудно. Но казаться приличным перед теми, кто выше тебя… – невозможно.

На площади было шумно, но отца не было видно ни у конюшни, ни у торговых лавок. Они с Ингрид словно испарились. Руна шла мимо людей, чувствую на себе взгляды, липкие и жадные. Будто она стала экспонатом в музее чужой зависти. Шёпот, взгляды, полураскрытые рты. Её злость кипела внутри.

– Все выжили из ума… – прошептала она себе под нос.

И тогда она вернулась.

Она переступила порог дома ярла – сжатая, напряжённая, как струна. И тут же остановилась.

В тронном зале, почти пустом, стояли двое. Женщина в тёмно-зелёном сарафане, с мехом лисицы на плечах, вся усыпанная кольцами и браслетами, как драгоценная ёлка. Каждое её движение сопровождалось блеском и звоном. Она грациозно поправляла мех, раздавая указания слугам, будто родилась среди золота.

Рядом – мужчина. В дорогом сером кафтане, лицо надменно-удовлетворённое. Его лысина предательски блестела под светом факелов.

Руна замерла.

Её тело не двигалось, но в голове шумело. Неужели… Неужели это действительно…

– Матушка?… Отец? – голос вырвался сам собой, дрожащий, полный непонимания.

Два надушенных, напомаженных человека вздрогнули, обернулись и вылупили глаза. Варди первым пришёл в себя – подтолкнул жену локтем и расплылся в показной улыбке:

– Гляди, какая! Дочка! Да ты, пожалуй, краше самой королевской крови. Мы с матерью…

Он не договорил. Руна уже не слышала.

Она схватилась за голову, сделала несколько шагов в сторону и, дрожащим голосом, то ли смеясь, то ли плача, заговорила:

– Нет… нет, только не это… Это сон. Просто кошмар… Скажите, я сейчас проснусь. Я проснусь – и всё вернётся как было…

Но сон не кончался.

Перед ней стояли люди, которых она когда-то любила. Люди, пахнущие хлебом и копотью. А теперь… один – как напыщенный индюк, другой – как вешалка для украшений. Они не принадлежали этой реальности. Или принадлежали слишком охотно.

Ингрид держалась прямо, поправляя увесистые серьги, а на пальцах её сверкали кольца – как кандалы чужого успеха.

– Вот на это… – сказала Руна, сдерживая рвущиеся слёзы, – вы обменяли свою дочь? Это вас теперь устраивает? Это – моя цена?

Ингрид приоткрыла рот, будто собиралась что-то ответить, но Варди перебил её, шагнув вперёд.

– Послушай, дочурка… – его лицо сморщилось в гримасе превосходства, – ты должна быть нам благодарна. За всё. За еду. За крышу над головой. За эти тряпки, в которые тебя вырядили. Да, да! Не гляди так! Хенгерок твой, пожалуй, дороже всех наших прежних лет вместе взятых. И не смей поднимать голос. Даже будь ты правительницей всей земли от Хардрога до Триглава – рот на родителей ты не откроешь.

Руна выпрямилась, как натянутый лук.