РУНА. Песнь двух миров

Толпа расступалась. Все повернулись к ней.

Мужчина не отреагировал сразу. Только смотрел – будто впервые по-настоящему видел её. Капюшон уже не скрывал лицо. И теперь, встретив её взгляд, он наконец понял, с кем столкнулся в лесу.

Руки Руны дрожали от злости. Пальцы сами сжимались в кулаки, ногти больно впивались в ладони. Толпа зашевелилась, как потревоженное гнездо. Люди перешёптывались – от удивления, от страха, от ожидания зрелища. Никто не осмелился заговорить вслух, но на лицах читалось: что она себе позволяет?

Асгейр шагнул вперёд. Его дыхание стало хриплым, натужным, как у раненого зверя. Лицо налилось злобным багрянцем, челюсти стиснуты. Он уже открыл рот, чтобы наброситься на девушку – и, возможно, не только словами.

Но тут в его поле зрения спокойно встала широкая ладонь.

– Спокойно, Асгейр. Я сам, – голос мужчины прозвучал спокойно, почти мягко, но в нём чувствовалась неоспоримая власть.

Асгейр застыл, словно его ударили невидимой плетью. Затем прищурился и, к удивлению всех, усмехнулся – холодно, безрадостно. Он сделал шаг назад, но глаз с мужчины не сводил.

Руна уже готовилась к новой порции надменной мужской бравады – к надутой тираде или тонкому унижению. Но вместо этого мужчина подошёл ближе. Не навязчиво, не по-хозяйски. Он соблюдал каждую грань приличия – и этим буквально растоптал её ожидания.

– Ваш гнев, вполне оправдан, – сказал он, с лёгкой тенью сочувствия в голосе. – Это моя вина. Должно быть, я сильно вас напугал… там, в лесу.

Он слегка склонился и медленно протянул руку.

– Поверьте, я не хотел этого. Я… лишь пытался помочь. Простите.

Руна застыла. Его голос не вызывал страха – ни грубости, ни давления. Только ясность и непрошеная, раздражающе искренняя доброта. Взгляд её метался от его ладони к глазам, от уголков губ – к бровям. Ни крика, ни упрёка, ни лжи.

– Помочь… в чём? – тихо спросила она, с подозрением и, к своему ужасу, с едва заметным интересом.

– Мы с дружиной проезжали мимо леса, когда услышали крик. Про Вестмарский лес рассказывают всякое… – его голос стал серьёзнее. – Мы не могли оставить кого-то в беде.

Она посмотрела на него пристальнее.

Теперь, стоя совсем близко, она могла рассмотреть то, что не разглядела в лесу: тонкую линию родимого пятнышка у виска, прямые брови, выразительные, почти стальные глаза с мерцающим отблеском льда и… тепла. Он был не юн, но и не стар. Он был на много моложе Асгейра.

Руна поспешно отвела взгляд, чувствуя, как лицо её наливается жаром. Это было нелепо. Невежливо. И слишком опасно.

А он, казалось, всё прочитал – но ничего не выдал. Его ладонь всё ещё висела в воздухе, ожидая ответа. Ненавязчиво. Просто – в тишине.

Секунду поколебавшись, Руна подняла руку. Мужчина бережно взял её пальцы и лёгким прикосновением губ коснулся тыльной стороны ладони. Не более чем знак уважения. Но в этом касании было что-то, что заставило сердце пропустить удар.

Асгейр смотрел на них, как волк, которого не впустили в его же логово. Его губы сжались в тонкую белую нить, глаза метали молнии. Он буквально кипел от злобы – и пока не находил слов, чтобы не выдать себя полностью.

– Моё имя – Сигвальд, – сказал мужчина, отпуская её ладонь. – Могу ли я узнать ваше имя?

“Ну, конечно. Великолепно, Руна. Просто прекрасно. Сначала ты вляпалась в рабство, а теперь – влезла в дела самого конунга,” – горько подумала она.

Конечно же она слышала о нём раньше, но никогда не видела в живую.

– Руна, – ответила она вполголоса.

– Рад знакомству, Руна, – он снова улыбнулся, не теряя достоинства.

Асгейр, наконец, овладел собой. Скрестив руки, он бросил на неё тяжелый взгляд, полный угроз. Но когда заговорил, голос его был напускно миролюбив.

– Сигвальд. Народ Вестмара рад приветствовать тебя. – Он сделал шаг вперёд, втиснувшись в их разговор. – Досадное недоразумение, ничего более. Моя жена не хотела оскорбить тебя. Конечно, нет. А вот скажи, друг… по какой причине мы заслужили такую честь – визит самого конунга?

Сигвальд взглянул на него с холодной вежливостью. Улыбка исчезла, глаза потемнели. Он бросил короткий взгляд на Руну, затем снова на ярла.

– С каких пор… – произнёс он медленно, – старики берут себе в жёны юных дев?

Асгейр рассмеялся резко, отрывисто. Слишком громко.

– Не такой уж я и старик, – сказал он, хлопнув Сигвальда по плечу, но удар вышел чуть сильнее, чем положено. – А любовь, знаешь ли, не спрашивает, в чьи двери войти. Верно, прелесть моя?

Он повернулся к Руне. Та встретила его взгляд – холодно, без страха. Затем резко развернулась и скрылась в толпе, поднимая с собой волной свой бардовый плащ.

Сигвальд задержал взгляд на её уходящей фигуре. Второй раз за день. Второй раз – с тем же молчаливым интересом, который скрыть не пытался.

Солнце клонилось к закату, заливая комнату медным светом. Руна сидела на краю кровати, облокотившись на подоконник, и смотрела вдаль. День закончился, но внутри что-то продолжало гудеть.

Её мысли вновь и вновь возвращались к его глазам. Почему? Он был чужой, непрошеный, внезапный. Мужчина с судьбой, куда более сложной, чем он показал. Он принадлежал совсем другому миру.

– Глупость какая… Всё слишком просто, – прошептала она, закрыв глаза.

Мысль оборвалась – в комнату вошла Кэйа. Как всегда – уверенным, полным забот шагом. В руках у неё была охапка тонких нарядных тканей, которые она ловко бросила на кровать рядом с Руной.

– Кэйа… – устало пробормотала девушка. – Ты совсем уже заработалась.

– Почему же, дитя? – ласково отозвалась женщина, не переставая двигаться.

– Потому что солнце почти село, а ты принесла мне выходной сарафан.

Кэйа тихонько рассмеялась. Уже доставала украшения, гребни, ленты.

– Сегодня особый вечер. Ярл Асгейр устраивает пир в честь высокородного гостя. Ты должна быть готова. Выгляди, как подобает жене ярла.

Руна вздохнула, откинувшись на подушки.

– Ты всегда так говоришь, Кэйа.

– Потому что ты всё ещё не научилась это делать без напоминаний.

И снова – слишком простые слова, чтобы не скрывать за собой куда больше.

Весть о вечере, устроенном в честь конунга, произвела на Руну двойственное впечатление. То ли радость, то ли тревога – словно две волны, сталкивающиеся в груди. Неведомое, гулкое волнение словно щекотало нервы, отравляя каждый вдох. Она сидела перед зеркалом, наблюдая за руками Кэйи, что ловко и ласково вплетали тонкие пряди волос в аккуратную косу. Из груди женщины доносилось тихое пение – тёплое, успокаивающее, как из давно забытого детства.

Руна всматривалась в своё отражение, будто в лицо незнакомки. Бледное, почти прозрачное, с резко очерченными скулами. Глаза – слишком тёмные, слишком большие. Губы – сухие, подрагивающие. Казалось, весь её облик сегодня был соткан из тревоги.

– Дитя… – тихо нарушила тишину Кэйа, уловив перемену. – Ты сегодня сама не своя. Что тревожит твоё сердце?

– Кэйа… – Руна колебалась, будто вопрос был больше о ней самой, чем о ком-то другом. – Конунг Сигвальд… Что ты о нём знаешь? Какой он?

Женщина не сразу ответила. Её ладони продолжали движение, ловко подбирая волосы, но в голосе появились едва заметные ноты прошлого.

– Мне не доводилось говорить с ним с глазу на глаз, дитя. Но одно скажу точно: он не из тех, кому всё даётся легко. Ни трон, ни уважение, ни слава не пришли к нему по праву рождения. Он брал их мечом… поступками… и терпением. – Кэйа на миг замерла, будто мысленно вернулась в иные дни. – Многие ярлы не желали склонять головы перед «мальчишкой». Но он доказал: сила – не в возрасте, а в том, на что готов ради народа. Он вёл людей в сражения, где не было шансов выжить… но возвращался. Всегда. С победой. С честью. Он не подводил тех, кто ему верил. И знаешь, дитя… – её голос задрожал, – он очень похож на своего отца.

Руна уловила эту дрожь, эту едва мелькнувшую тень, что пробежала по её лицу. Улыбка Кэйи потускнела, стала горькой – и какой-то бесконечно далёкой. В глазах женщины вспыхнула боль, скрытая временем, но не забвением.

– Ты знала его… – с трепетом спросила Руна, осторожно коснувшись её руки. – Конунга Ульрика?

Кэйа на мгновение прикрыла глаза. Когда заговорила вновь, голос её стал мягче, тише, как шелест листвы в сумерках:

– Это старая история, милая моя. Слишком старая, чтобы её трогать… и всё ещё слишком живая, чтобы забыть.

– Может быть, однажды ты поделишься ею со мной. Конечно… только если захочешь, – с уважением сказала Руна, не желая лезть в чужую боль.

– Кто знает, дитя… кто знает, – вздохнула Кэйа. – Иногда, когда печаль стучит в сердце, не нужно прогонять её сразу. Стоит впустить её. Пусть посидит немного. Помолчит рядом.

Она бережно провела рукой по волосам Руны, как это делала когда-то мать, когда та ещё верила в тепло материнских рук.

Руна замерла. Мысли её расползались во все стороны, словно разлитая по воде краска. Где-то в глубине груди что-то трепетало – легко, неуловимо. Словно сердце, застывшее в ожидании чуда. Или беды. С тех пор, как она пила горький отвар в хижине Аслог, её чувства были как под вуалью. Но сегодня… сегодня всё ощущалось острее. Ярче.

Сигвальд. Даже имя его отзывалось эхом внутри.

– Нет, – прошептала она, будто уговаривая себя. – Нельзя. Я не могу пойти туда. Не могу сесть за стол с теми, кто мне чужд. Вести вынужденные беседы, надевать улыбку, как маску. Его и без меня почтят. Он не заметит, что меня нет.

Голос её дрожал, как тонкий лёд перед тем, как треснуть. Руки сжались в подоле платья, глаза – блестели от сдержанных слёз. Эта реальность была слишком тяжела. Слишком ощутима. В ней – невольная жена, в ней – одиночество и забытость. В ней – роль, которую ей навязали, а не та, которую она выбрала.

Кэйа молча подошла ближе, обвила её хрупкими руками и прижала к себе, словно защищая от всего мира. Руна уткнулась в её грудь, позволив себе на миг быть слабой. Только на миг.

Длинный, тяжёлый стол из потемневшего дуба гнулся под весом угощений. Ароматы пряного мяса, копчёной рыбы и свежевыпеченного хлеба заполняли воздух, смешиваясь с запахом воска и ячменного пива. На серебряных и деревянных блюдах лежали жареная треска, пикша, ломти вяленой сёмги, дичь, потушенная с луком, и дымящиеся окорока. Среди них – груды капусты, корнеплодов, ягод и винограда, привезённого с юга. Вино из Рейна плескалось в резных кубках, пиво пенилась в глиняных кружках. Воздух дрожал от голосов: разговоры, хохот, выкрики, хлопки по спинам – пир шёл своим чередом.

Во главе стола возвышались три массивных кресла, украшенные резьбой: медвежьи головы, драконьи лапы, сцены охоты. На одном восседал Асгейр – расплывшийся в самодовольной улыбке, с кубком в руке и лицом, уже покрасневшим от вина. Два других кресла пустовали – предназначенные для конунга Сигвальда и Руны.

Спустя некоторое время входные двери скрипнули, пропуская внутрь вечерний холод и Сигвальда – высокого, спокойного, сопровождаемого тремя воинами. Его присутствие, как всегда, было молчаливым, но ощутимым, как зимний ветер. Все взгляды на миг обратились к нему.

Асгейр расправил плечи и с преувеличенной радостью поднял руку:

– Ну наконец-то! Заходи, заходи, милости просим! Присаживайся рядом, как почётному гостю и другу дому нашему подобает!

Сигвальд коротко кивнул, и в его лице отразилось вежливое равнодушие. Подойдя ближе, он оглядел зал, взвешивая атмосферу.

– Я не смею занять место твоей супруги, Асгейр. Это будет нарушением гостеприимства… и, боюсь, дурным знаком. Лучше присяду чуть дальше.

Ярл рассмеялся, грохнув кубком по столу:

– Как знаешь! Но твоё место здесь, у главы стола, столь же законно, как и её. А она… – его губы презрительно скривились, – всё ещё скрывается в покоях.

– Возможно, день оказался для неё слишком тяжёлым. Отчасти, признаю, по моей вине, – ответил Сигвальд, не меняя интонации.

Асгейр хмыкнул, опустив взгляд на винный кубок. В его глазах читалось раздражение, которое с каждым глотком всё меньше поддавалось сдерживанию. Он уже начал раздумывать, не велеть ли стражникам тащить её сюда, выставив перед гостями, как дрессированную собачонку, но…

На лестнице, ведущей с верхнего яруса, появилась тень. За ней – белый подол сарафана. Неслышно, будто призрак, Руна спустилась в пиршественный зал.

Разговоры стихли на долю секунды, когда её силуэт вошёл в круг света. Белое платье подчёркивало её хрупкость, волосы были аккуратно заплетены, лицо – бледнее обычного. Она не смотрела ни на кого, лишь на пол под ногами.

Но один взгляд, тёплый и внимательный, будто коснулся её кожи. Она почувствовала его всем телом. Чужой взгляд, и всё же – пугающе близкий. Он не осматривал её, не пожирал, как делали это другие мужчины. Он просто видел.

Асгейр поднялся навстречу:

– Душа моя! Всё же решила озарить нас своим личиком в этот славный вечер! – его голос звучал натянуто игриво, но в нём уже пряталось раздражение.

Руна, не глядя ни на него, ни на гостей, подошла и села между Асгейром и Сигвальдом, скользнув в кресло как можно незаметнее.