РУНА. Песнь двух миров

Женщина поднялась с трона. Легко, как будто тело её не знало ни времени, ни веса. Медленно, как в старом сне, подошла ближе. Руна больше не чувствовала страха – волнение, да. Но не страх. Что-то внутри неё уже смирилось, или, наоборот, проснулось.

Аслог обошла девушку и, не произнося ни слова, положила обе ладони ей на плечи. Прикосновение было почти невесомым – но по коже прошёл холодный ток.

– Я могу дать тебе то, чего ты жаждешь, дитя, – прошептала она.

Руна застыла. И всё же, голос её был твёрд:

– Если вы правда на это способны, помогите мне. Но в этом мире ничего не бывает просто так. Скажите… чего желаете вы?

Аслог усмехнулась. Голос её прошёл по телу Руны, как шелест чешуи.

– К-хы… Умна, как и должна быть. Я жажду того, что у тебя в избытке. Того, чего ты не видишь. Того, что не имеет вкуса, запаха и веса… но тянет за собой больше, чем кровь.

Каждое её слово впивалось в кожу. Проползало под рёбра. И оставалось.

– И что же это? – одними губами выдохнула Руна.

Пальцы Аслог медленно скользили по её волосам, заплетая в пряди нечто большее, чем простую ласку – будто вплетая решение. Женщина что-то извлекла из воздуха – в её руке возник пузырёк, маленький, из тёмного стекла, через которое едва пробивался тусклый фиолетовый отсвет. Свет от огня свечей, качающийся где-то за спиной, преломлялся в жидкости, играя зловещими бликами на стекле.

– Мне нужно твоё слово, – выдохнула Аслог, и одним движением большого пальца открыла флакон.

Из горлышка всплыл пар, почти неуловимый. Не дым, не туман – скорее присутствие. Он дрогнул в воздухе, как невидимая сущность, и исчез. Но Руна видела. О, как отчётливо она видела его. И с этим знанием в неё впивалась пустота, в которой сомнение и отчаяние кружили, как вороны над павшим зверем.

– У всего есть своя цена, – произнесла Аслог, и взла со стола небольшой кинжал, – Всего одна маленькая капелька крови.

Руна неуверенно кивнула в ответ.

Лезвие легко скользнуло по коже – и на ладони проступила тонкая, алая полоска.

– Повторяй, – прошептала Аслог, поджигая три чёрные свечи. Их пламя дрожало, отражая нечто хищное, почти голодное, как будто жаждало большего, чем просто света.

«Покой – в сердце, не в памяти.

Где чувств нет – пусть будет тьма.

Где боль – пусть будет молчание.

Где имя – пусть будет тень.»

Руна повторяла за ней, словно в трансе. Слова шли с трудом. Каждое из них вырывало изнутри что-то живое, обнажая. И с каждым слогом в ней становилось меньше сомнений – и меньше самой себя.

В каждом взгляде, в каждом судорожном вдохе, в каждом несказанном “почему”. Это было желание конца. Не гибели – освобождения.

– Какое слово я должна дать? – спросила она, голосом ровным, но изнутри натянутым, как струна. Глаза всё ещё не отрывались от пузырька.

Улыбка женщины стала шире, довольная тем, как близко подошла Руна к краю. Медленно, с почти материнской заботой, Аслог подвела флакон к её губам. Пальцы продолжали поглаживать волосы, тихо и размеренно, как ветер по поверхности воды. Всё кричало в теле – “не надо”. Сердце билось так, будто хотело разбить грудную клетку изнутри. Но губы уже прижались к стеклу.

Первый глоток – тёплый, густой, живой. Второй – холоднее. Третий – леденящий. С каждым глотком, сердце Руны медленно окаменевало. Она чувствовала, как внутри что-то сжимается, как будто душа сливается в точку, и исчезает. Руки дрожали. Последняя капля упала ей на язык, и всё оборвалось.

Боль ударила резко ножом в грудь. Руна рухнула на колени, вцепившись в ворот платья, сдерживая крик, что пытался вырваться наружу. Дыхание сорвалось. Мир окрасился в серое. Аслог, стоявшая за спиной, наблюдала без эмоций. Ни злобы. Ни жалости. Лишь спокойствие.

Один взмах её руки – и всё прекратилось. Боль, как пришла, так и ушла, оставив лишь пустоту. Руна в жадном изнеможении ловила воздух, будто впервые научилась дышать.

Женщина обошла её и вновь опустилась на трон. Руна подняла взгляд. В нём больше не было ожидания – только молчаливое принятие.

Аслог не заставила себя ждать:

– Ты должна принять свою судьбу… и повиноваться ей.

Прежде, Руна вспыхнула бы. Закричала. Встала бы на дыбы, как зверь, загнанный в угол. Но сейчас… внутри был штиль.

– Сколько будет действовать отвар? – спросила она, едва слышно.

– Несколько недель. Бывает – дней. А может – часов. Зависит от того, насколько глубоко в тебя вцепилось то, от чего ты бежишь, – Аслог прищурилась. – И когда снова станет тяжело… возвращайся.

Кивнув, девушка встала и вышла из землянки. Не обернулась. Не дрогнула. Её шаги были уверенными. Ноги сами помнили дорогу назад. Лес больше не пугал. Ни темнота, ни шорохи. Он казался молчаливым, как могила.

Мы все хотим исцеления. Панацеи. Волшебного средства, которое снимет боль, не тронув суть. Но это невозможно. Потому что всякий, кто страдает, уверен – это конец. А на самом деле… это только начало.

ГЛАВА III

– Руна!

Сквозь тяжёлую пелену ускользающего сна до неё донёсся голос, знакомый до мельчайших интонаций. Раздражённый, нетерпеливый.

Тело ныло, как после побоища, каждая мышца будто выгорела изнутри. Руна с усилием приоткрыла глаза – и первое, что увидела перед собой, было лицо матери, искажённое гневной гримасой.

– Где ты была всю ночь?!

– И тебе доброе утро, матушка, – устало выдохнула Руна, поднимаясь на локтях.

– Если ты до рассвета шлялась с кем-то в надежде избежать замужества позором, то спешу разочаровать! Господин Асгейр, твёрдо решил взять тебя в жёны! Уж не знаю, чем ты его прельстила. Видно, даже среди знати дураков хватает.

Руна молча отбросила одеяло. Платье, всё ещё вчерашнее, с запёкшейся грязью, неприятно липло к телу. В голове – пустота, отрывочные образы, как сквозь плотную вуаль. Как она оказалась дома? Воспоминания будто намеренно ускользали.

– Ничего не понимаю…

– Что с тобой?! Голова трещит? Или похмелье душит?! Ты, как последняя шлюха, приползла под утро, и теперь хочешь разжалобить нас с отцом? О, боги… Сколько можно нас позорить?! Ты – само наказание! Само зло, вонючее пятно на нашей семье! Где ты была?! Я тебя спрашиваю!

Эти слова не были новостью. Словно утренний ритуал, они сопровождали её с самого детства. Мать обвиняла её всегда, во всём, с особым смаком и затаённой злобой. Иногда Руна чувствовала, что та бы и рада избавиться от неё, будь воля. И сейчас – снова. Но в груди было пусто. Ни обиды, ни страха, ни желания оправдываться. Только тишина, как в снежной пустоши.

– Я ни с кем не таскалась, матушка. И не была пьяна, – спокойно ответила она.

– Ты держишь нас за дураков? Ты еле стояла на ногах! Уже с утра соседи гудят, как улей! Все только и говорят, что дочь Варди и Ингрид – бесстыжая пьянчужка!

Женщина то кричала, то размахивала руками, и наконец резко отвернулась.

Руна всё ещё пыталась собрать мысли. Лес. Костёр. Голос. Землянка.

И вдруг, будто пробившийся сквозь туман луч:

– Я была в лесу… И встретила там женщину.

Мгновенная тишина накрыла комнату, будто весь воздух исчез. Мать замерла, её плечи вздрогнули, и она медленно обернулась. В глазах – тревога. Такая, какую Руна не видела в них никогда.

– Какую… женщину? – голос стал почти шёпотом.

– Она назвала себя Аслог.

В лице Ингрид произошло нечто странное: все следы ярости исчезли. В ней появилась настороженность, будто в дом вошёл кто-то третий. Она приблизилась, осторожно, как хищник, подкрадывающийся к неизведанному. Села рядом. Наклонилась ближе.

– Что она тебе сказала?

Голос был почти неслышен, срывающийся. Поведение матери показалось Руне чужим. Только что она изливала на неё потоки ненависти, а теперь… тишина, внимание, забота? Это было даже чудно.

– Она говорила что-то про «помощников». Много чего… но всё – как во сне. Как в тумане. Я почти ничего не помню, – честно призналась Руна, чувствуя, как странная вуаль всё ещё не отпускает её сознание.

Снаружи послышался голос отца. Громкий, раздражённый. Его шаги приближались к дому. Каждое слово – как удар по тишине:

– Бари! Я ведь сказал – возьми силки! К закату всё должно быть готово, чтоб тебя… Не собираюсь снова отдуваться за твои пьяные проделки!

Ингрид метнулась к дочери, сжала её руку так сильно, что та вздрогнула.

– Он не должен знать, – шепнула она с такой яростью, что стало не по себе.

– Но, матушка, он подумает… Он решит, что…

– Я сказала – не должен! – прошипела она сквозь зубы. – Ты поняла меня?

Её взгляд стал настолько холодным и угрожающим, что Руна, на мгновение встретившись с ним, поняла – любое возражение будет стоить ей дорого.

Пальцы Ингрид всё сильнее сжимали её запястье, и в этом хвате не осталось ни доли материнской мягкости. Только сила, только приказ.

Руна даже представить не могла, что мать способна перейти от брани к действию – но вот она, правда. Пульс в кисти бился в панике, пока дверь резко не распахнулась, и в комнату ворвался отец, ломая напряжение.

– Ингрид. Пусти её. – Его голос звучал сухо и отстранённо. – Негоже идти в жёны в синяках.

Он бросил на Руну взгляд, в котором не было ни жалости, ни беспокойства – только усталость.

– Хоть и приличием тут не пахнет. Послушай, Руна. Сегодня весь город встретит летнее солнцестояние. Именно сегодня ты выйдешь замуж. Господин Асгейр потерял всякое терпение и требует заключить союз немедленно. И до того, как ты что-то скажешь, запомни: иного выхода нет. Достаточно ты позорила нас с матерью. С этого вечера ты – больше не наша забота. Пусть теперь ярл несёт это ярмо на себе.

Он говорил так, будто отдавал приказ перед казнью, а не передавал дочь в чужие руки. Но Руна не удивилась.

Внутри – тишина. Даже не покой, а безразличие. Сердце ушло в спячку. Такое ледяное спокойствие даже не могло присниться. Наверное, любая эмоция сейчас испортила бы весь этот театр. А чувства… чувства слишком часто всё усложняют.

Солнце ползло вниз, оставляя за собой длинные алые следы на небе. Горизонт запылал, будто кто-то разорвал ткань заката и пролил по нему расплавленный металл. Сегодня даже небо подыгрывало этой безумной пьесе.

По улицам разливался гомон – песни, крики, смех, хлопки. Город готовился к празднеству. Пламя костров взмывало всё выше, вылизывая стены домов и освещая лица людей, которые казались радостными, пока эль ещё тёк рекой.

Тем временем, в крохотной комнатке родительского дома, шла совсем другая подготовка.

Вокруг Руны порхали слуги ярла. Никто не говорил, не смотрел ей в глаза. Они двигались чётко, как будто готовились к погребальному обряду. Только вот Руна была ещё жива.

Сначала на неё надели белую нижнюю рубаху из тонкого льна – символ чистоты и перехода. Поверх – длинное платье из тяжёлой шерсти, темно-синего цвета, расшитое серебряной нитью вдоль рукавов и ворота. Это был не просто наряд – а отражение статуса и будущего её мужа.

Грудь украсили овальные фибулы – традиционные застёжки в виде щитков, соединённые цепочками с подвесками, символизирующими плодородие и дом. Каждая из них – древняя, почти как обет, что нельзя нарушить.

За спиной девушка с тонкими пальцами расчёсывала её волосы. Молча, но бережно. Руны длинные тёмные пряди ложились на плечи тяжёлой волной. Затем их стянули в две косы и скрепили серебряными кольцами – по обычаю, чтобы сохранить силу рода и укротить злых духов, что могут приглядывать за невестой в день свадьбы.

На голову уложили венок из свежих полевых цветов: васильков, зверобоя и тысячелистника – трав, что, по поверью, отпугивают зло. Они пахли терпко, по-летнему, почти напоминали детство.

Одна из женщин осторожно поправляла подол платья, вновь и вновь приглаживая складки, как будто надеялась выпрямить не только ткань, но и судьбу той, кто её носит.

В комнату вошла пожилая женщина. На ней была такая же одежда, как на остальных – простая, тёмная, по обычаю слуг – но в её движениях и взгляде чувствовалась власть. Она не поздоровалась. Только кивнула другим, и, встретившись взглядом с Руной, произнесла тихо:

– Всё готово.

Руна поднялась. Всё внутри неё оставалось спокойным, неподвижным. Не страх. Не горечь. Просто шаг за шагом – туда, где её ждали, как скотину на закланье.

И всё же, где-то в самой глубине… тлела искра. Она знала: Аслог ждёт.

И она обязательно вернётся к ней. Потому что отвар – лишь отсрочка.

А судьба – ещё не решена.

В воздухе витал стойкий запах горелых трав, древесной смолы и копчёного жира – аромат праздника, крови и древнего ритуала. Над площадью стелился сизый дым от множества костров, треск поленьев раздавался отовсюду, перемешиваясь с гулом голосов и грохотом барабанов. Земля под ногами была усыпана золой, мокрым хвоем и обрывками цветов, оставшихся от дневных обрядов.

Руна двигалась медленно, словно сквозь вязкое пространство, пробираясь по живому коридору из людей, расступающихся перед ней в молчаливом уважении или праздном любопытстве. Её голова была опущена, взгляд – приглушён.

Справа, почти на уровне плеча, появился мужчина с обветренным лицом. На запястье его была намотана короткая верёвка, влекущая за собой худую, едва держащуюся на ногах козу. Шкура её была в пятнах, глаза – стеклянные.

Животное тащили в том же направлении, что и её саму.

На мгновение их взгляды встретились. В этих глазах не было ни жалобы, ни злости – только глубокая, древняя, почти человеческая обречённость.

«То ли тоска, то ли безмолвный страх», – подумала Руна, и тут же отогнала мысль.

В конце этого живого коридора маячил центр ритуального круга – просторное, вычищенное до земли место, окружённое торчащими из земли факелами.

Посреди него возвышался гигантский, ещё не зажжённый костёр. В его основании лежали круглые валуны, испещрённые резьбой – на них выбиты руны и сцены древних жертвоприношений.

Толпа гудела – в ожидании, в возбуждённой суете. Шёпоты росли в голос, в голосах – азарт. Руну подвели к самому костру.

И тут, словно гром, над головами пронёсся рёв. Люди закричали, завопили, затянули хвалебные песни – все как по команде.

По коже побежали мурашки. Позвоночник сковало.

Это ощущение она уже знала. Ледяной ошейник страха, что сжимает шею перед его появлением.

Она медленно обернулась…

И увидела его.

Асгейр.

Высокий, плотный, с теми же тяжелыми шагами и надменной улыбкой, словно только что одержал победу в бою, а не получил в жёны живую душу.

За ним вился клуб пыли, вздымающийся из-под его сапог. Его появление сопровождалось не только визгами толпы, но и завораживающими звуками тальхарпы – древнего смычкового инструмента, что пел голосами умерших. Мелодия вилась, как заклинание, врезаясь в уши, как нож в кость.

Асгейр подошёл к ней, окинул взглядом и довольно прищурился. Она действительно выглядела прекрасно: наряд, венок, косы, всё как полагается…

Но она даже не взглянула на него.

Это задело.

Ярл усмехнулся и, возвысив голос, начал говорить, обращаясь ко всей площади:

– Слушайте, благословённый народ Вестмара! Сегодня наступила великая ночь! Ночь Летнего Солнцестояния, когда сама земля зреет в огне солнечного света, а светило наше достигает своей величайшей силы! В этот священный час мы обращаемся к богам с молитвами и подношениями, прося их даровать нам благословение, дабы земля наша родила богатство и обилие!

Он замолчал, его взгляд устремился в безбрежное небесное пространство, где вонзалась яркая звезда – символ божественной силы, неумолимо следящей за каждым движением человечества.

– Мы помним, как наши предки, с благоговением и верой, возносили жертвы Фрейру, величественному повелителю плодородия, который дарует нашей земле изобилие, а нашим рукам – обильный урожай! Пусть его божественная милость будет с нами! Пусть его всесильная рука дарует нам земли, полные жизни, а каждый колос на наших полях будет свидетельством его великой благосклонности! Пусть амбары наши наполнятся до краёв, а жизнь и радость будут следовать за нами в каждое мгновение! Сегодня, в знак своей благосклонности, Боги даровали нам её! – он вытянул руку в сторону Руны,– Мать будущих наследников! Хранительницу очага! Продолжательницу древних обычаев! Пусть же факел этой ночи возгорится так ярко, чтобы ослепить божественный взор! Пусть пламя озарит путь грядущим поколениям!

Толпа в ответ ревела и хлопала, вскидывая руки к небу. Кто-то поднимал рога с пивом и брагой, кто-то – факелы. Всё слилось в ритуальное безумие, в торжественную истерию.

Асгейр повернулся к Руне. Схватил её за плечо – с силой, как железный обруч. Второй рукой он провёл по её волосам, медленно и напоказ сняв с головы цветочный венок.

Он держал его секунду – как трофей.

А затем бросил в еще не горевший костёр.

Венок упал, зацепившись за полено.

Символ чистоты, девичества и связи между матерью и дочерью был сброшен на глазах у всего города.

Издревле существовал обычай: венок невесты передавался дочери – как оберег, как символ рода. Но Асгейру были чужды традиции, что не служили его желаниям.

Руна стояла молча. Прямо. Не шелохнувшись.

Каждая клетка тела хотела сбежать. Но разум знал: нельзя. Не сейчас. Просто выстоять. Не дать себя сломать.

Она продолжала смотреть вниз, и это раздражало его больше всего. Он хотел видеть в её глазах трепет. Покорность. Страх. Но всё, что он увидел – тишину.

Глухую, равнодушную, как бездна.

Резким, почти театральным движением Асгейр выхватил меч из ножен. Округу окатил пронзительный, шипящий звон тигельной стали – звук, от которого обычно замирают сердца. Лезвие, блестящее в отсветах огня, уставилось прямо в грудь Руны, как палец гнева самого Тора.

Толпа притихла. Даже ветер, казалось, замер.

Она подняла глаза. Их взгляды столкнулись – её холодная сталь против его пустой чёрной бездны. Внутри неё уже не пульсировал страх. Осталась только ненависть. Чистая, ледяная, будто выкованная из той же стали, что и его меч. Он видел это. И это его забавляло.

– Неужели только страх перед смертью заставил тебя взглянуть мне в глаза? – с ядовитой ухмылкой произнёс ярл.

– К смерти у меня нет столько ненависти, сколько к тебе, – спокойно, без колебаний, ответила она.

Каждое слово её резало воздух, как клинок. Она знала, что это обернётся для неё болью. Но больше не было сил молчать. Её правда нуждалась в том, чтобы быть услышанной – пусть даже на самом краю гибели.

Асгейр усмехнулся. Издевательски, по-своему. Он любил, когда женщина спорит – это делало её покорность вдвойне слаще. Не разрывая зрительного контакта, он перевёл меч в другую руку и медленно опустился на одно колено. Меч, направленный вверх, замер в его руке, словно продолжение его воли. Это был ритуал – дарение меча рода, символ передачи силы, рода и наследия женщине, чтобы она однажды передала этот меч своему сыну. Так требовала старая традиция.

Руна смотрела на сияние стали, которая отражала пламя от костров и лицо того, кого она ненавидела до боли в костях. Её пальцы коснулись рукояти, ещё горячей от его руки. По телу пробежала дрожь, будто прикоснулась к змеиной чешуе. Внутри, словно плотной пеленой, сгустилась тьма. И в этой темноте ей стали видны картины – жизни, исковерканные этим оружием. Сколько боли, страха, крови… Меч был полон криков. Они звенели у неё в голове, заполняя её череп металлическим привкусом.

Словно в забытьи, она схватила его – и в следующее мгновение рывком ударила. Сталь направилась прямо в лицо Асгейра.

Но он был готов. В ловком движении, почти небрежно, он остановил её руку, взглянув с презрением.

– Хочешь пустить кровь, девочка? Так давай, – прошипел он и грубо отшвырнул её руку прочь.

Из толпы вывели козу. Ту, что сопровождала её от самого дома. Она всё так же молча ступала по земле, смиренно, с пониманием. Без жалости к себе. Без страха. Она уже знала, чем всё закончится.

Её привязали к камню у основания костра – древнему алтарю, покрытому жертвенной золой и старой запёкшейся кровью. Руна смотрела на животное, всё ещё держа в руках меч. Всё внутри неё металось, сопротивлялось. Но боли не было – лишь пустота и тихое отрицание происходящего.

– Нет… пожалуйста, – прошептала она, едва слышно, взглянув на Асгейра.

Он поднял пылающий факел над головой и громко, чтобы слышала вся площадь, произнёс:

– Не забывай, что стоит на кону.

Его взгляд направился в сторону толпы – туда, где стояли её родители. И толпа заревела, как одичавшее море. Кто-то бросал в воздух лепестки. Кто-то выкрикивал её имя. Праздник крови начинал набирать силу.

Почему она всё ещё хотела сохранить им жизнь? Тех, кто не пожалел её саму? Почему сердце рвалось от мысли, что именно она может стать причиной их гибели?

В её глазах пылала ненависть. Она смотрела на него так, будто могла испепелить. Сжечь дотла. Сделать его пеплом, который рассеется ветром над пустошами.

Он лишь довольно наблюдал. Наслаждался её страданиями. Её борьбой.

Но животное нельзя было спасти. Оно было рождено для того, чтобы однажды стать даром для богов.

Руна опустилась на колени рядом. Провела рукой по шерсти. В глазах козы не было страха. Только ожидание.

Руна приложила лезвие к горлу, стараясь не дрожать.

Она замерла на долю секунды…

Затем – резкий рывок. Животное осело, истекая алой рекой. Скрежет стали по коже. Хрип. Её руки, грудь и ноги залило тёплой кровью. Густой. Живой.

Она обняла бездыханное тело, словно извинялась перед ним.

И тут же, как от удара грома, толпа взорвалась восторгом. Гул, песни, крики.

Асгейр подошёл к костру и опустил факел. Древесина вспыхнула мгновенно, охваченная пламенем, подняв ввысь сверкающий столб света.

Руна смотрела на пламя, не моргая. Это было лицо её проклятия.

Ярл взял её за руку, приподнял с колен, воздел руку к небу:

– Да здравствует священный и великий праздник!

Пусть боги узрят нашу благодарность! Пусть возрадуются, приняв наш дар! Нас ждёт великое будущее!

Толпа скандировала, он был героем. Холодным. Жестоким. Беспощадным. Идеальным для народа, что выбрал страх для подчинения.

Они питались его тьмой. Его злобой.

Руна стояла, как статуя. Меч всё ещё в руке. Кровь всё ещё теплилась на коже. А в голове – только гул.. Сердце стучало с глухим эхом.

Она опустила взгляд. Её платье было залито тёмной кровью. Руки дрожали. Всё вокруг покачивалось.

Перед тем как провалиться в темноту, её взгляд зацепился за пылающий в огне венок.

Тот самый, который должен был стать оберегом для её дочери.

Он был последним, что она увидела.

А затем – пустота.

Тёплое солнце мягко касалось её кожи, словно ласковые пальцы забытого бога. Легкий, влажный ветерок, наполненный дыханием лесов и далёких рек, скользил по телу, будто стараясь утешить её встревоженный разум. Он касался её, как мастер-музыкант касается струн древнего инструмента, извлекая из самой глубины души тихую, чарующую мелодию. Всё в этом месте дышало покоем.

Перед Руной раскинулся водопад – такой высокий, что казалось, он стекает прямо с небес. Потоки воды с грохотом низвергались вниз, поднимая к небу туманную пелену. Звук падения был громогласным, но не страшным – он пронизывал насквозь, унося с собой боль, гнев и остатки страха. В этом месте даже горе казалось мелким. Здесь сама жизнь звучала иначе – свободно, без плети и железных оков.

Руна стояла босыми ногами на влажной траве. Каждый её шаг отзывается в теле прохладным покалыванием – зелёные побеги травы щекотали кожу между пальцами. Ткань её лёгкого платья колыхалась от малейшего движения воздуха, будто танцевала. Воздух был наполнен влагой, но в этом было нечто живое. Всё вокруг дышало, росло, звало… и принимало.

Это было место, где душа обретала крылья. Словно долгие годы она была сжата в кулак – и вот, ладонь раскрылась.

За спиной послышались шаги. Лёгкие, как дыхание.

Руна обернулась.

– Просто невероятно… – прошептала она, не осмеливаясь говорить громче.

Перед ней, в лучах света и завесе водяной пыли, стоял олень. Высокий, величественный, с ветвистыми рогами, увитыми цветами, травами и мхом. Его глаза – глубокие, тёплые, полные непостижимого знания. На рогах – не меньше двенадцати отростков. Старый. Мудрый. Его дыхание двигало тишину.

Олень смотрел прямо в её глаза.

И в этом взгляде было нечто до боли знакомое. Будто через него на неё смотрел кто-то очень родной. Кто знал её лучше, чем она сама. Кто-то, чьё присутствие нельзя объяснить словами.

На миг всё вокруг замерло. Грохот водопада стих, будто кто-то внезапно выключил звук целого мира. В этой странной, почти божественной тишине, она услышала:

– Помоги мне, Руна…

Голос проник в сознание, как шёпот сквозь сон. Он не был громким. Но он звучал внутри.