Змееносец Ликише

Ликише не дрогнул. Его голос, чистый и твёрдый, подхватил следующую строку, завершив стих:

– «…Язычими чёрными славою завелся. Умолк Гиея славленый и род наш Альхидский».

– Да. И род наш альхидский, – сарфин произнёс это в полный голос, и его пытливый взор впился в Ликише, будто пытаясь проникнуть в самую душу. Старик медленно поднялся с трона, его слабость куда-то исчезла, уступив место былой проницательности. – Ты исчезал из дворца, чтобы учиться у Змееносца?

Он сделал шаг вперёд, и его глаза сузились.

– Твоя магия сокрушительна, величественна… а я поддался дешёвому трюку с похищением. – В его голосе зазвучала горькая догадка, смешанная с ужасом. – По твоему взгляду я вижу мои худшие опасения. Это всё… было подстроено? Всё?

Ликише поймал тяжёлый, отягощённый догадкой взгляд правителя и понял – игра раскрыта. Идти дальше по плану наставника было не просто глупо, это было самоубийственно. Старый сарфин не зря процитировал строки из античной поэмы «Гиея – лжец». Это был не просто намёк – это был публичный приговор, вынесенный тому, кто стоял перед ним.

Какие-либо пояснения были излишни. Оправдываться – значило унижаться. Падать к ногам и слёзно просить прощения, как это с визгом делал сейчас его «отец», коссей Гадесис, вцепившийся в край мантии повелителя, – для Ликише это равнялось последнему, уязвлённому бесчестью.

Но сегодня в душе юноши, сквозь ярость и холодную решимость, впервые закрался едкий вопрос: а есть ли в нём что-то общее с этим жалким, ползающим человеком? Или тот господин в синем, обречённый теперь на казнь, говорил правду? Правду о его крови, его происхождении, его настоящем отце.

Он наблюдал, как Гадесис, этот тиран-трус, вьётся у ног старика, бормоча что-то несвязное о преданности, о клевете, о любви. И это зрелище вызывало в Ликише не жалость, а горькое, пожирающее отвращение. Если в его жилах течёт хоть капля этой крови – он выжжет её калёным железом.

В этом мгновении всё перевернулось. Вопрос был уже не в том, как обмануть сарфина. Вопрос был в том, кто он сам. И ответ был не за Гадесисом, ползающим в пыли. Ответ был в нём – в его магии, в его гневе, в его воле. Ответ был в том Змееносце, что проснулся в его крови и требовал своего.

И его молчание перед сарфином было красноречивее любых клятв. Это было молчание иного закона – закона силы, который он теперь был намерен диктовать сам.

– От тебя несёт серой. Распространяешь яд. – Голос сарфина был тихим, но каждое слово падало, как отточенный клинок. Его лицо перекосилось от отвращения, но он владел собой, сохраняя в зале мёртвую, гробовую тишину. – Ты немедленно уедешь отсюда.

– Как это?! Куда же я поеду? – Новость о ссылке потрясла не только Ликише. Шёпот ужаса прокатился по залу. Изгнание из Мириды было хуже тюрьмы – это была духовная смерть.

– Ты получил, что хотел? – сарфин не повышал тона, но его спокойствие было страшнее крика. – Видишь, к чему это привело? Кто лишится тёплого дома, а кто и жизни. Ты этого хотел?

– Нет. Не хотел. – Ответ Ликише прозвучал тихо, но твёрдо. В его глазах читалось не раскаяние, а осознание цены.

– А кто тебя надоумил? Кто смеет учить тебя магии? – Никто. – Снова лжёшь. – Я не лгу! – вспыхнул юноша, но тут же сжал кулаки, сдерживая ярость.

– Вон отсюда! – голос старика внезапно загремел, заставляя всех вздрогнуть. – Убирайся как можно дальше и сиди, пока тебя не призовут к служению!

– Но… – Вон отсюда! Беги! Беги в Ириль!

– Ирильцы не похожи на людей, они живут племенами! – отчаяние зазвучало в голосе Ликише. – Больше похожи на древних, нежели на цивильных людей. Эти варвары разорвут в клочья!

– Мне всё равно, как тебя встретит это отребье! – холодно отрезал сарфин. – Главное, чтобы тебя тут больше не было!

И тогда Ликише выпрямился. Страх ушёл, сменившись внезапным спокойствием. Он посмотрел прямо в глаза повелителю и произнёс то, за что мог поплатиться жизнью:

– Ириль… и ты покинул.

Повисла звенящая тишина. Все ждали взрыва ярости, казни на месте. Но старый правитель не отдался гневу. Он лишь смотрел на внука – и в его взгляде, помимо гнева, читалось нечто иное: усталое понимание, признание горькой истины и, возможно, даже тень уважения. Он сам бежал из Ириля когда-то. И теперь его кровь, его проклятие, его наследие возвращалось туда – в единственное место, где оно могло обрести силу.

– Ты слишком похож на того, кто по глупости своей или от горечи говорит правду. – Голос сарфина звучал устало, почти обречённо. – Может, мы все и одной крови, но ты всё же другой. Не такой, как я и мои дети! Может, Сихей был прав… пора исправить ошибку. Покончить с этим раз и навсегда!

– Нет! – в голосе Ликише зазвенела сталь. Он стоял прямо, не склоняя головы. – Я – Ликише Офиус Асхаев-Дан! Я – альхид и твой внук! Я достоин твоего благословения! А ты пытаешься избавиться от меня! Не смотришь в мою сторону, делаешь вид, будто меня не существует, отсылаешь на край мира!

– Несправедливость судьбы и рухнувшие надежды? – старик усмехнулся, но в усмешке этой была бездна горечи.

– Но ты изгоняешь меня из родного дома?! На кого, как не на тебя, я похож?

– Все земли Элиды – твой дом,… И Ириля тоже. – сарфин сделал шаг вперёд, его глаза вспыхнули. – А пока ты будешь здесь, прислужники Лютоса не выпустят твои внутренности уже сегодня, жалкий ты негодяй! Похоже, та история никогда не закончится. Я пропал окончательно. – Он судорожно выдохнул, задумчиво обходя Ликише, словно рассматривая диковинное и опасное животное.

– История битвы двух братьев? – Ликише не отступил, его слова прозвучали как удар кинжалом. – Как ты оказался на троне, если не владеешь "им"? Почему Офиус тебя не выбрал?

Голос повелителя задрожал от ярости и чего-то ещё – может, страха.

– Ах, ты… ядовитое ты существо. Подлый ты змееныш, притащил сюда скверну, испоганил мой дом! Ты – продолжение моего проклятия! Он почти зашипел, его лицо исказилось. – Твой взгляд… Этот дерзкий взгляд мне уже знаком! Вон отсюда! И жди, пока тебя не призовут к служению!

В его словах уже не было просто приказа. Это было заклинание, попытка изгнать само воспоминание, саму суть того, что стояло перед ним. Он видел в Ликише не внука – а живое напоминание о собственном грехе, о брате, о цене, заплаченной за трон. И единственным спасением для него было бегство – бегство этого мальчика прочь из его жизни.

Да. Ликише тут никому не нужен. Отверженный всеми в детстве, изгоем он остался и сейчас. Разгадывать, почему с ним так поступают, не было ни времени, ни желания. Зная, что будет чему удивляться ещё не раз, он отложил это на «долгое потом». А сейчас ему нужны были силы. Мощь, перед которой эти надменные и бессердечные альхиды опустят головы так же низко, как сегодня перед своим сарфином.

Но месть уже затмила разум старого правителя. Его снова посетила навязчивая идея – убрать с пути заклятого врага, того самого Змея.

– Этот червь всё же потянул свои гадкие щупальца к моей семье, – лепетал он в агонии страха, его лицо перекашивалось от отвращения. – Как же так? Неужели твоя тюрьма… не-е-ет! Октаэдр не простой камешек, оттуда невозможно выйти, если он не… Ах, этот проклятый Змееносец! Ты можешь считать это подарком судьбы, но я считаю это настоящим наказанием! И если ты осмелишься… то мне придётся… если твой треклятый змей разрешит себе… если ты прольёшь хоть одну человеческую кровь… я обязан избавить тебя от твоего «подарка», и не гарантирую сохранить твою никчёмную жизнь, и не стану щадить!

Голос его сорвался, стал хриплым и прерывистым.Он снова обратился к Ликише, и в его взгляде плескалась ненависть, смешанная с суеверным ужасом. Он сделал последнее усилие, чтобы выпрямиться, и его приказ прозвучал как окончательный и бесповоротный.

– Но я же твой…

Брат

– А теперь убирайся, пока тебя не вызовут, как только твои способности сгодятся в деле. Сиди в Ириле и не высовывайся! Святозар Улем будет с тобой до последнего дня, чтобы рассказывать мне обо всём, что там будет происходить. Это моя воля.

Этими словами он не просто изгонял внука. Он приставлял к нему надзирателя, превращая изгнание в пожизненный арест. Любая попытка обрести свободу, любое проявление силы теперь будет немедленно доложено. Старый сарфин, даже изгоняя угрозу, пытался удержать её на цепи.

Вне себя от ярости, сжимая кулаки так, что ногти впивались в ладони, Ликише вырвался из тронного зала. Воздух казался густым и ядовитым, как дым после пожара. Он шёл, не видя ничего перед собой, и в следующее мгновение случайно столкнулся со старшим братом в полумраке кулуаров.

Тем временем Лютос был поглощён собой. Он с отвращением разглядывал чёрные пятна на своём подгоревшем наряде из дамаска, издавая театральные вздохи. Его пальцы беспомощно теребили растрёпанные завитки волос, будто случилось величайшее несчастье.

Младшему брату было до тошноты противно видеть, как те самые верховные святозары, что только что готовы были крушить судьбы, теперь льстиво ахали вокруг наследника, обсуждая испорченную ткань и укладку. Это был жалкий, лицемерный спектакль.

Ликише стиснул зубы и хотел пройти мимо, не желая участвовать в этом фарсе. Но Лютос ждал его. Он медленно поднял взгляд – не злой, не насмешливый, а пустой, словно смотрящий сквозь него.

– Наряд испортил, – констатировал Лютос без эмоций. – Пепел и дым въелись в ткань. Не отстирается.– Он говорил о пустяках, будто за стенами не рушился мир. – И волосы… Придётся остригать.

В его словах не было злобы. Была полная, абсолютная отстранённость. Пока Ликише горел яростью и обидой, пока его изгоняли в дикие земли, наследник престола беспокоился о причёске. Эта пропасть между ними была страшнее любой ненависти.

Чёрная дымка – видимый след ярости и обиды Ликише – обволокла Лютоса, и белые воины среагировали мгновенно, сомкнувшись живой стеной между братьями. Их движения были отточены, но в них читалась не только напряжённая осторожность.

– Призываем вас к разумности, – тихо, но твёрдо произнёс один из святозаров. Его лицо, бледное, почти альбиносное, под глубоким капюшоном было бесстрастно, но глаза внимательно следили за Ликише. – Вы приняли титул!

Ликише мог бы покориться, смолчать, как делал это раньше. Но одно слово повелителя Мириды всё изменило. Теперь он был не «вторым», не «оскорблением для высокопоставленных господ просто своим присутствием». Он был наследником. Корсеем. Равным. И святозары, произнося слова, особо учли его новое положение, не смея поднимать на него глаза. Для юноши это был неподдельный, сладкий триумф.

Пусть сегодняшний день не увенчался полной победой, но он будет ждать своего часа. Ему ещё предстоит многому обучиться, чтобы возвратиться в Мириду. Только на этот раз – в качестве завоевателя.

– Да, вы правы, – согласился Ликише, и в его голосе звучала новая, холодная уверенность. – Змееносец не смотрит на обычных людей. Людей, лишённых магии. Простолюдинов. Мирян. Зачем они ему?

– Это ты Змееносец?! Подзаборник! – Лютос, не упуская момента для оскорблений, пытался ужалить словами, но его голос дрожал от бессильной злобы. – Никакой ты не Змееносец! Ты лжец и братоубийца! Как только я стану сарфином, ты первый, кто будет молить меня о пощаде! И когда это случится, знаешь, что я сделаю? Я пощажу тебя! Прощение ради никчёмной жизни нищего!

Лютос был выше и массивнее, мог бы сломать жилистого брата одним ударом, а святозары без сомнения встали бы на его сторону. Но испортить безупречный образ «блаженного» наследника он не решался, откладывая расправу.

– Ты не представляешь, во что ввязался, – проговорил Лютос, с трудом проталкиваясь сквозь живую стену воинов. – Да что ты знаешь о политике? Меня учат лучшие умы…

– …Всей Мириды? – холодно закончил за него Ликише. – Видать, недостаточно учили, раз не заметили, как учусь я!

Его слова повисли в воздухе, острые и обжигающие. Это был не просто спор братьев. Это был поединок двух миров: устоявшегося, но прогнившего – и нового, дикого, полного гнева и силы. И святозары, застывшие между ними, понимали: чаша весов начинает колебаться.

Глава 6

6 глава

Но более всего поразил всех синий кафтан из плюша. Цвет и ткань Безликой Богини! Шёпот недоумения и суеверного ужаса пополз по залу. Кто этот дерзкий невежда, явившийся в круг избранных, не страшась гнева святозаров? И потому ли облачился в пугающие цвета? Кто этот воин, чьё богатство, казалось, неисчислимо?

Никто в зале не узнал ирильского корсея. Тёмно-синий цвет не числился за знамёнами ни одного из известных городов! Никто не смел использовать его после того самого господина, убитого десять лет назад.

Возникали догадки о его принадлежности к далёким полярным землям, где вечное царство Борея могло бы оправдать такой выбор. Но этот гость прибыл на торжество не с посольством или соплеменниками, а подобно отчаянному одиночке. И пришёл он не с севера, а со стороны безжалостных дюн – из самой пустыни, что погребает надежды.

Его появление было не просто нарушением, это было тихим вызовом, зашифрованным посланием и грозным предвестником того, что старые счёты скоро будут предъявлены.

Тем не менее, это был он – Ликише, повзрослевший и набравшийся настоящей силы. И это был его первый выход в свет. Не тот вымышленный монстр с рогами, остроконечным хвостом и крыльями, каким его рисовали малые дети Мириды, а молодой человек двадцати пяти лет с твёрдым характером и амбициозными планами, поражающий редкой безупречностью и силой. Он выпрямил спину и, не размениваясь на приветствия, прошёл вперёд мимо ожиревших от сладкой, беззаботной жизни, альхидов. Он направился туда, где кружились в танце богатые красавицы – невесты, другие женщины окружившие коссею Фрийю, наперебой расхваливали её новый наряд.

Всё такая же гордая, всё ещё жаждущая быть в центре внимания, женщина бестактно и громко обсуждала приезжих гостей. Она смеялась над ними, припоминая смешные или позорные моменты из жизни других женщин из знатных родов, питаясь сплетнями и слухами.

Ликише заметил, что время нещадно унесло её молодость и красоту. Никакие бесценные шёлк и виссон, никакие золотые украшения, отягощавшие её высохшее тело, не могли скрыть уставший взгляд одинокой и опустошённой женщины, но в далёком прошлом изнеженная девица Фрийя славилась невероятной красотой: околдовывающий взгляд глаз цвета тёмного янтаря, высокие скулы, каскад каштановых волос, ниспадавших до пояса, и пухлые розовые губы. За благосклонность красавицы мужчины сходили с ума, устраивая бои между городами и поселениями.

Фрийя роковая девица славилась не только волшебной внешностью, воспетой поэтами, но и своим бессердечным темпераментом, странным для юной девушки. Дочь богатого иноземного торговца и выдающейся благотворительницы из далёких земель Диадона. Молодая красавица покорила многие мужские сердца. Но её собственное сердце грезило о беззаботной жизни в каменном дворце, а не в богатом, но простом доме из сырца.

Мать Фрийи воспитывала дочь, тщательно следуя манерам аристократического круга, тем самым лелея в ней тягу к власти. Но внезапная кончина мужа утопила все надежды женщины. Ограничивая себя во всём и ущемляя собственного сына, нищая мать отправляла дочь на всевозможные приёмы во дворце. И не зря – в конце концов девица добилась своего, пленив сердце сарфинского сына – коссея Гадесиса, с помощью приворотного зелья. Оттеснив со своего пути знатных соперниц из альхидского рода, она стала той, кем себя давно мнила, – госпожой Мириды.

Девушки расступились перед Ликише, открывая дорогу к коссее. На миг ему хотелось испытать то же, что делает каждая мать, увидев любимое дитя после долгой разлуки. Ощутить теплые руки на своих плечах, услышать любящий голос. Возможно, самые простые и такие родные слова матери, но их никогда не было. И осуждать женщину было не за что, ведь любовь к первому преемнику всецело занимала ее сердце. Лютос всегда был лучшим в глазах матери, отца и альхидов, остальных миридийцев и даже святозаров. Он был для них наподобие живого бога, что несет свет во мраке!

«Лютос Светлый», «Лютос Добрый», «Лютос Прекрасный» – такими эпитетами награждал его народ, а его лик, подобный лику венценосного божества, украшал жилища миридийцев.

– Прошу, примите мои поздравления, о светлоликая и красноречивая госпожа сего праздника! – раздался вдруг звучный голос, заставивший замолчать придворный гул. – Благих дней жизни тебе и господину твоему, и тысячи дней Элла, и сладких ночей Эрра вам обоим! Дому твоему, народу и богам твоим, коим ты возносишь молитвы!

Ликише стоял прямо, его слова лились легко и гладко, как отточенный годами ритуал, но в глазах не было и тени подобострастия.

– О, какой добрый юноша! Какой учтивый! – заверещали придворные дамы, прикрывая пальчиками рот и обмениваясь восторженными взглядами, их восхищение было сладким и поверхностным, как позолота на фасаде дворца.

Ликише позволил им пощебетать ещё мгновение, наслаждаясь моментом, когда его яд, замаскированный под мёд, начал своё действие. Затем он продолжил, и его голос, всё такой же ровный и почтительный, приобрёл новые, опасные обертоны:

– Пусть отцы и матери небесные, благочестивая Берегиня защитят вас от магической напасти и дурного глаза! Пусть гости ваши пьют и веселятся, прославляя мать двух корсеев! – Он сделал театральную паузу, и взгляд его, холодный и насмешливый, скользнул по окружающим, прежде чем вернуться к Фрийе.– И… долгие лета жизни корсею светлоликому Лютосу, – заключил он, и в его голосе вдруг прозвучала лёгкая, едва уловимая сталь, – ОДНОМУ ИЗ наследников Мириды!

Эти последние слова он произнёс с особой чёткостью. Вежливая формальность внезапно обрела двойное дно. Весь придворный этикет был соблюден безупречно, но у всех присутствующих осталось стойкое ощущение, что они только что стали свидетелями не поздравления, а изощрённого публичного оскорбления, замаскированного под лесть. Он не просто признал Лютоса наследником – он тут же, публично, напомнил всем, что тот всего лишь один из претендентов, тут же ставя под сомнение его исключительное право.

Того, кто сейчас стоял перед ней, Фрийя не смогла узнать. Его лёгкий, непринуждённый поклон мог бы намекнуть на высокое положение незнакомца, но его появление на столь долгожданном приеме грубо нарушило её равнодушное настроение.

В ответ незнакомцу коссея с привычной автоматической учтивостью подала руку для почтенного поцелуя, уже мысленно предавая проклятию этого наглеца и представляя удавку на его шее.

– Мы будем рады принять вас на нашем пиру, – громко и сладко произнесла она, но её глаза были холодны.

Одетый в чужую форму и скрывающая лицо Ликише сразу понял – мать не узнала его. И дабы избежать неловкого разоблачения, корсей принял руку матери, на мгновение блеснув тем самым родовым перстнем с печаткой.

Коссея Фрийя громко ахнула, судорожно хватаясь за сердце. Её лицо побелело.

– Я рада… что… ты… явился… что ты дома, – выдохнула она, и голос её внезапно осип. Она судорожно приложила к носу платок, изящно прокашлялась, пытаясь взять себя в руки: – Тяжелый воздух… сегодня.

В одно мгновение из высокомерной и неприступной госпожи дворца, поражавшей всех красотой и силой, она превратилась в другую женщину. Лицо её потускнело, глаза потеряли живой блеск, тяжёлые веки опустились. Голос стал тихим, прерывистым и дрожащим. Спина сгорбилась, плечи опустились. Теперь она напоминала неказистую, сутулую старуху с потускневшей когда-то пышной копной волос.

Бедняга едва устояла на ногах. Казалось, она утратила ту ось мира, что так уверенно держала в руках ещё минуту назад. Странно, но никто не приметил, как захирела их госпожа, и не предложил ей руку помощи. А может, просто никто не придал тому значения – окружающие девицы, такие же спесивые и легкомысленные, тут же перевели всё своё горячее внимание на таинственного незнакомца, оставив бедную Фрийю наедине с её внезапно нахлынувшей внутренней бедой.

Его последние слова звучали как предупреждение. И этот провоцирующий наряд и внезапный приезд… Женщина, молча удаляясь в сторону, оставив гостей без присмотра, размышляла, как быть дальше. Ушла подальше от увиденного ужаса, тяжело дыша, спряталась за широкой колоннадой, нисколько не заботясь, как посмотрят на госпожу достопочтенные господа. Полное безумие, но ей казалось, что она уже пережила эти минуты ранее. Видела этот момент сотни раз. Бессонными ночами женщина снова и снова обрисовывала себе их встречу, каждый раз, подбирая нужные слова, пыталась объясниться. Да, теперь он уже не тот маленький мальчик, который глядел на нее большими черными глазами, всхлипывая каждый раз, когда она поворачивалась к нему спиной. Он уже не будет драть ее юбки и кататься по полу в истерике, надрывая горло.

Это далеко в прошлом.

Теперь тот тощенький мальчик вырос, и кому, как не ей, приходится драть свои юбки и терзать сердце страхом перед неизбежным.

Глава 7

7 глава

– Ты знал об этом? Ты знал, что он приедет?

Фрийя, словно ураган, подлетела к супругу, прервав важный разговор. В этот момент коссей Гадесис – теперь уже регент Мириды – вёл тихую, но напряжённую беседу с двумя наряженными господами из Альянса. Она бесцеремонно отослала их одним взмахом руки, даже не взглянув на их напыщенные, оскорблённые лица.

– Да, мы разговаривали с ним, – Гадесис отдал кубок прислужнику, его пальцы нервно провели гладкой поверхности колонны. Серьёзный, почти испуганный вид супруги заставил его внутренне сжаться. Он уже предчувствовал, о чём пойдёт речь.

– О чём вы говорили? О троне? Не тяни, говори скорее! – её голос звенел, как натянутая струна, готовая лопнуть.

Уголок губ Гадесиса дёрнулся в едва заметной, холодной ухмылке. Он намеренно замедлил речь, наслаждаясь её напряжением.

– О женщинах, Фрийя, – ответил он, растягивая слова, в которых чувствовалась лёгкая, ядовитая насмешка. – О красивых женщинах. В этом мы похожи.

Его улыбка, медленная и отстранённая, заставила воздух вокруг стать ледяным. Это была не просто уловка – это был тонкий, жестокий укол. Он намеренно свёл всё к пустому флирту, зная, что это бесит Фрийю больше всего. В этих словах звучало не только пренебрежение к её тревоге, но и намёк на то, что их сын унаследовал не только тронные амбиции, но и определённые склонности отца.

Длинная улыбка Гадесиса больше напоминала оскал проголодавшегося хищника, готового вцепиться в самое слабое место. В его больших чёрных глазах, всегда полных злого блеска, таилась гипнотическая способность к подчинению. Этот альхид очаровывал обаянием и безупречным видом: начищенные сандалии, безукоризненно отглаженные одежды, волосы, умащенные свежей смолой и завитые в спирали, лоснившиеся на свету, густая борода, украшенная драгоценными подвесками.

И всё же, сравнивая сына сарфина с демоном, многие давали точное описание его сути, подчёркивая главные особенности жуткого образа.

– Я не узнал его в этом тёмном плюсе, – сквозь зубы проговорил Гадесис, его пальцы сжали край стола, – но эти знаки змея на наплечниках сразу раскрыли его планы.

Он медленно повернулся к Фрийе, и в его взгляде заплясали холодные огоньки.

– Ты знаешь город, который он представляет? Кто это? Кому понадобилось расстраивать наши планы?

– Фри? Ты совсем ничего не видишь? – голос Гадесиса звучал приглушённо, будто он и сам боялся произносить эти слова вслух. – Все же слухи не лгут. Каа-Фь существует! Он вознёс её до самих небес!– Он приблизился к жене, и его глаза горели лихорадочным блеском. – Выстроил винтовую лестницу, что уходит за облака, откуда на землю спускаются сами боги! А ночью… – он понизил голос до шёпота, – …бывает слышен скрип ржавой колесницы Безликой Богини. Говорят, будто Ликише – божественный сын, и он по праву рождения занимает почётное место в богемном пантеоне.

– О, всесильные, опять ты за своё?! – Фрийя отшатнулась от него, её лицо исказилось от смеси страха и раздражения. – До чего же тебя пугают эти сказки! Мне кажется, что это его работа. Он болтает без умолку, восхваляя самого себя. Это ему только на руку!

– Ох, хитер наш мальчик, – почти с гордостью прошептал Гадесис, но в его голосе слышалась и тревога.

– Что?! – вспыхнула Фрийя. – Что значит « наш мальчик»? Я более чем уверена, что это не мой сын! Теперь-то я вижу! И нечего говорить обратное!

Она сделала шаг вперёд, её глаза сверкали яростью и болью.

– Сомневаюсь, что он и твой, Гадесис! Наша девочка родилась мёртвой, а это твой грех! Ты подсунул мне его! О боги, я вижу в нём ту святозарину, что в темнице родила ребёнка в срок! Ту самую возвышенную душу с врождённым благородством альхида. Невннроятно, я снова ее вспомнила.

Её голос сорвался на шёпот, полный ужаса и озарения.