Змееносец Ликише

И тогда коссей Гадесис, всегда такой надменный и властный, дрогнул. Инстинкт самосохранения затмил всё. Как последний трус, он ринулся прочь – не в бой, а в толпу разодетых и перепуганных господ, ища защиты у тех, кто и сам застыл в ужасе.

Но никто не двинулся с места. Никто не осмелился бросить вызов тому, кто принёс саму тьму в сияющий «Образ Мира». Ликише стоял неподвижно, и в его глазах плескалось пламя – не ярости, а холодной, абсолютной власти. Он больше не просил признания как это было раньше.

Теперь он их признание.

– Зме-е-ено-сец! – голос старого повелителя прозвучал не гневом, а животным ужасом, словно перед ним возникло самое древнее из кошмаров его рода. – Снова этот проклятый дух в моем доме! Уберите его с глаз моих, пока он нас не отравил своим ядом!

По его слову шестеро святозаров – белые, как первый снег, сияющие золотым ореолом священной магии – двинулись вперёд. Они окружили Ликише, словно саблезубые тигры, готовые разорвать добычу. Их движения были отточены до совершенства, взгляды – холодны и уверены: этот бунтарь не уйдёт.

Молодые, испытанные в бою воины сошлись в кольцо. Их ладони, как и очи под забралами, вспыхнули ослепительным золотым сиянием – являя миру чистую, неосквернённую магию Ордена. Каждый из них уже видел исход: дерзкий юнец повержен, его гордыня наказана. Так думали все в зале. Так думал и сам сарфин Аллель.

Но никто не ожидал, что Ликише станет сопротивляться.

Белоснежные воины бросались вперёд – но их удары встречали лишь пустоту. Ликише исчезал в клубах чёрной, ядовитой дымки, чтобы возникнуть в другом конце круга – молниеносный, неуловимый, как тень. Он парировал удары не силой, а изворотливостью, его движения были похожи на танец – смертельный и прекрасный.

– Яд! – внезапно вскрикнул один из святозаров, срывая с лица забрало. Его кожа, тронутая лиловыми пятнами, дымилась. – Это яд! Он испускает яд!

Последний приказ старого воина повис в воздухе – и святозары вдохнули его, как молитву. Шесть пар ладоней.

Шесть сияющих ореолов.

Шесть теней, слившихся в едином порыве.

Ликише вырвался из тьмы – и попал прямо в капкан. Белое крыло взметнулось – не удар, а танец, отточенный до совершенства. Первая пара рук – промах. Вторая – скользнула по тени. Третья – зацепила край плаща, а последняя – схватила. Словно сокол, хватающий мышь в полёте, святозары поймали его. Хруст. Не костей – самой тьмы, что треснула под их пальцами. На мгновение показалось – вот он, конец, но…

Глаза Ликише вспыхнули и старый святозар вдруг понял – они поймали не мальчика. А то, что пряталось в нём… Ликише не упал.Он взлетел, зависнув над головами святозаров, его грязная рубаха вдруг вспыхнула таинственными иероглифами и… его глаза загорелись яростным, адским пламенем.

– Что за дьявольщина?!– прошептал кто-то из толпы. Но было уже поздно. Ликише взмахнул рукой – и из его уст вырвался поток огня, словно пасть дракона, раскрывшаяся в самом сердце тронного зала. Пламя поглотило святозаров. Их белые одежды вспыхнули, кожа обуглилась, а крики слились в один жуткий вой. Даже Ясс Стальной Коготь, видавший многое, отступил. Потому что теперь он понял:

Это не просто мальчик, это – буря, а кара. И никто не сможет его остановить.

Асс выглядел очень грозно. Звучные удары древка от его секиры эхом пронеслись по залу, создавая чудодейственный купол для одержимого. Вслед за превалиром будто проснулся ото сна и сам повелитель. Одним движением руки в сторону толпы некогда изнеможденный старик старик добился абсолютной тишины в зале, но сам Ликише на этом не останавливался.

Воздух в зале сгустился, наполнился запахом пепла и сухих трав. Тень Ликише заколебалась и вытянулась, приняв очертания гигантской кобры с сияющими, как расплавленное золото, глазами.

– Аллель! – раздался голос, исходящий из уст Ликише, но это был уже не его голос. Он был многозвучным, древним, пронизанным тысячелетней скорбью и гневом, словно сама земля Ириля заговорила через него. – Аллель! Это говорю тебе я, Офиус, которого ты так боишься!

– Я – праотец долины Змей и сынов моих альхидов! Я подарил вам город, который ты разрушил. Я оставил вечное обиталище духов ради того, чтобы жить вечно возле своих детей. Тысячи лет я жил в их сердцах. Мои сыны именовали себя сарфинами, они служили мне сосудами в этом мире. Однако ты посмел осквернить меня, оболгать! Изменил мою историю, от страха предался чёрному греху! Чтобы перевернуть мой мир, ты отнял у меня всё! – Голос Офиуса гремел, заставляя дрожать витражи и звенеть доспехи святозаров, застывших в беспомощном ужасе. – Ты отнял мои реликвии, которыми вы так гордитесь, нарекаете себя всемогущими. Смотришь, целишь, чтобы снова уничтожить меня и память обо мне? Дабы прийти в этот мир предвечным, мне пришлось создать идеальный сосуд. Чистокровного альхида! И он будет концом твоего мира и началом моего! Запомни, Аллель, за свои деяния тебе придётся ответить. Тебя ждёт расплата! Узри, плут, как угасает твой род! Меркнет перед ложью и обманом. Бойся! Бойся, Аллель! Скоро мы встретимся, и ты предстанешь перед всеми богами!

С последним словом огни в зале померкли, а тень-кобра с шипением рассыпалась в прах. Ликише один, его грудь тяжело вздымалась, на его губах играла чужая, торжествующая улыбка. Зал погрузился в гробовую тишину, нарушаемую лишь прерывистым, хриплым дыханием сарфина Аллеля, который видел воплощение своего самого страшного кошмара.

Слова Змееносца, тяжёлые и древние, как камни Ириля, со страхом проникли во все сердца почтенных господ, уважаемых дам и даже бесстрастных святозаров. Молодые девушки, не вынеся жуткого голоса, исходящего из самой глубины мрака, с воплями бросились прочь из зала, словно гонимые невидимым ураганом.

Испуганная Фрийя, как можно крепче обняв любимого сына Лютоса, спряталась за троном правителя, пытаясь укрыться от всевидящих глаз демона, что, казалось, всё ещё витали в воздухе. Тем не менее сам Лютос, чьё ледяное безразличие безмерно потрясало даже в такой миг, не сдвинулся с места. Его спокойный, почти отстранённый взгляд был прикован к брату, будто он изучал интересное, но чуждое ему явление.

Ликише между тем быстро пришёл в себя. Тень великого духа отступила, вернув ему прежний, человеческий вид. Но что-то в нём изменилось навсегда – в осанке, во взгляде. Теперь на него смотрели иначе.

Альхиды, чьи бледные лица выражали опасение, смешанное с глубоким, вымученным уважением, не сводили с него глаз. Они видели в нём уже не изгоя, а живое воплощение мифа – грозное и неоспоримое.

Тем не менее были и те, кто зрел на него с завистливой дерзостью. Нетрудно было предугадать, чьи это были взгляды – тех, кто связал свою судьбу с Лютосом и теперь видел в Ликише угрозу своему влиянию. Но их имена не были столь важны, как имя самого «сына бога». Они сами, своим молчаливым выбором или открытой враждебностью, избрали свою участь в надвигающейся буре.

Аллель же, старый сарфин, всё ещё сидел на троне, но казалось, он уменьшился в размерах, сжавшись под тяжестью пророчества и взгляда того, кого он когда-то предал. Его мир рушился на глазах, и виновником был не юноша перед ним, а его собственная ложь, вернувшаяся к нему в облике древнего гнева.

– Сын самого Змееносца! – послышался изумлённый, срывающийся голос черноволосого господина в синем одеянии, разрывая гнетущую тишину. Он вышел вперёд, его глаза горели смесью страха и откровения. – Я полагал, что слухи распускают страхом затравленные люди, но, как мы видим, этот маг – не очередная выдумка народа! Он существует! В семье Асхаев-Дан есть Змееносец! Кто-то хитро играет нашим умом, ложью затуманивая рассудок! Мы почти ничего не помним с того момента, как покинули Ириль, потому на троне может оказаться и сам свинопас!

Его речь перекрыл новый, пронзительный голос, полный отчаяния.

– В правящей династии перестали рождаться маги! – это кричала придворная повитуха в траурном убранстве, её лицо было искажено горем. Она сделала шаг вперёд, её пальцы сжимали траурную вуаль.– Женщины знати не хотят рожать простолюдинов, боятся позора! Малышам альхидов, которым повезло меньше, уже рождаются приговорёнными! Последние новости – молодые девушки-роженицы кончают жизнь самоубийством или просто бесследно пропадают! Некоторые пропадают, и мы о них забываем! Это ничто иное как анафема святозаров!

– Это ложь! – за оправдание взялся один из превалиров.– Чистая ложь! Альхиды не запятнают жизнь таким варварством как самоубийство!

Но повитуха была слишком стара чтобы идти на поводу у превалириата. Её голос сорвался в крик, полный безнадёжности и правды.

– Жизнь на этой земле вовсе теряет всякий смысл, если так будет продолжаться! Мы убиваем кого хотим, рожаем кого хотим, коронуем кого хотим! Кто больше обещает, кто шире улыбается! Это не гонка, а наша жизнь! Жизнь миридийцев!—Она обвела всех взглядом, полным слёз и упрёка. – А пока вы все наиграетесь во власть, боюсь, у нас уже нет другого выбора! Мы обязаны молить богов о прощении и вернуть легитимного наследника на трон!

Её слова, прозвучавшие как приговор, повисли в воздухе. Зал замер. Даже святозары, обычно непоколебимые, смотрели то на Ликише, то на стареющего сарфина, то на эту простую женщину, посмевшую сказать то, о чём все боялись даже думать. Призыв к молитве и покаянию прозвучал не как слабость, а как единственный разумный выход из хаоса, в который погружалось царство.

– Симонака! Вспомните его слова! За что он поплатился жизнью? – продолжил господин в синем, обращаясь уже ко всему залу, но всё ещё пытаясь успокоить рыдающую женщину. Его голос звучал как набат, призывающий к памяти и совести. – Бедного провидца привязали к огромной глыбе, которую он должен был тащить на вершину горы, однако кровожадные птицы намного раньше отведали его мясо, чем он смог сдвинуть этот камень. Но чем же этот одинокий скиталец согрешил? – В зале воцарилась мертвая тишина. Все помнили эту жестокую казнь. Помнили и боялись вспоминать.– Ведь всё, что он говорил, о чём предупреждал, сбылось!

– Каменный пастух напророчил конец роду сарфина! – ядовито, с явной неприязнью, бросил другой знатный господин, скептически сморщив нос. – Будто мы и есть то, что мы имеем. Что это за слова такие?! Как толковать его бредни?

Он махнул рукой, пытаясь обесценить предсказание, но в его глазах читался страх.

– А питать надежду, что корсей Лютос станет ма… – продолжила повитуха, высоко подняв подбородок. Она уже не плакала. В её глазах горел огонь решимости, и она не смела опускать взгляд перед знатными господинами. – Это невозможно! Быстрее в глухом каньоне покажется вода! Как говорил Симонака, это конец роду альхидскому! Мы потеряли всякую надежду на мир! Пришли во власть грехопаденные и начали свое правление с крови!

Эти слова, прозвучавшие как окончательный приговор, повисли в воздухе. Не было криков, не было возражений. Было лишь молчаливое, всеобщее и ужасное осознание. Осознание того, что простая женщина, видевшая рождение и смерть, возможно, видит истину куда яснее, чем все они в своих шелках и золоте. И что пророчество казнённого провидца уже не просто слова – это тень, которая накрывает их всех и ведет ко дну.

– Все верно, боги дали нам шанс покаяться! – выступил ещё один превалир, его голос звучал не просто недовольно, а с фанатичной убеждённостью. Он вышел вперёд, указывая рукой на Ликише. – Этот единственный мальчик в правящей семье дожил до десяти лет и стал магом! Змееносцем?! – Его глаза горели. – Идеальный сосуд, чтобы дух предков пришёл и воздал нам по заслугам! Это не проклятие – это шанс!

– Мы расплачиваемся за то, что сближаемся с мирянами! – парировал тот самый господин в синем, чьи слова начали этот раздор. Он говорил громко и чётко, обводя взглядом всех собравшихся, его речь была полна горького презрения. – Легко поддавшись самообману, мы коронуем недостойных! Мы забыли свою историю. Ушла память вместе с родной землёй. Вместе с Ирилем! Хм, узритесь, недостойные, на себя! Яркие наряды, безвкусные украшения, перья на головах… Места подле самого правителя, будто мы не совет старейшин, а придорожный театр! Чудаки! – голос его взвизгнул от ярости. – Разве это альхиды? Нет! Мы забыли, каково быть альхидом! Мы носим их личины, но внутри мы – пустота!

– Наглец! – взорвался Гадесис, выходя вперёд. Его лицо побагровело от бешенства. – Ты редкий безумец! Эти слова сказаны с нехитрым умыслом. Слухи говорят, что вы и вашь Дом Невест – язычники! Продвигаете своего божка в этот зал, вы не станете во главе превалириата! Это вы стоите за этой крамолой?

Тишина в зале стала густой, как смола. Угроза Гадесиса не просто повисла в воздухе – она вонзилась в самое сердце собравшихся, заставив каждого ощутить холодный ужас возможной расправы. И в эту звенящую тишину, словно ядовитые змеи, стали просачиваться иные, ещё более страшные намёки.

– Слухи… – прошептал кто-то сзади, и шёпот этот, полный ужаса, был слышен всем. – Слухи об языческих ритуалах в Доме Невест… они разлетаются по городу быстрее чумы.

Другая придворная дама, бледнея, прижала пальчики к губам: – Говорят, там творят нечто ужасное. Приносят жертвы тёмным силам, что отвернулись от Элиды…

И тогда прозвучало самое страшное, то, что все боялись произнести вслух: – Это не случайность! Кто-то нарочно устраняет чистокровных альхидов – живые столпы нашей династии! Выкашивают целые роды!

Эти слова обнажили истинный масштаб катастрофы. Дело было не просто в борьбе за трон. Кто-то систематически уничтожал саму основу их мира – носителей магической крови. И Дом Невест, священное место, где рождалось будущее династии, превратился, по слухам, в скотобойню.

Взгляды присутствующих, полные ужаса и подозрения, метались от Гадесиса к Фрийе, от святозаров к стареющему сарфину. Никто не мог доверять никому. Каждый мог оказаться частью заговора. Каждый мог быть следующей жертвой.

– К большому счастью, у меня нет привычки отрекаться от истины, – голос смелого господина прозвучал твёрдо, словно удар молота о наковальню. Он медленно подошёл к Ликише, и его взгляд, острый и проницательный, всматривался в черты парня, словно ища ту самую родственную нить, что указывала на благородную кровь альхидов. – Я действительно провел этот ритуал! Нам нужен маг, а не мирянин, лишённый магической божественности, на которую мы все уповаем. Он не принесёт нашему краю счастья. Это пустые надежды! Или вы предоставите нам наследника-мага, или освободите трон для истиному сарфину!

– Изимат и Сихей Дан, твой дом только что подписал смертный приговор! – взревел Гадесис. Его ярость, наконец, прорвала все плотины. Тонкий клинок, извлечённый из ножен, вспыхнул в его руке холодным огнём. Он стоял, готовый к броску, ожидая ответа – любого слова, любого движения, чтобы оправдать убийство. – Это измена!

– Измена?! – господин расхохотался, и смех его был страшнее любого крика. Он звучал горько и язвительно, от этого смеха кровь стыла в жилах. – Ты, чья рука поднялась на сокровенное! Ты – палач своего же рода и убийца альхидов! В твоих жилах течёт грех, который подвластен только простым смертным с голых улиц! Ненасытный!

Его голос стал тяжёлым, будто налитым свинцом, а лицо исказилось от невыносимой физической боли – не своей, а всей своей гибнущей крови. В этот миг Ликише и все очевидцы сделали шаг вперёд, непроизвольно сомкнувшись вокруг смельчака. Это был уже не просто спор – это была гражданская война, вспыхнувшая в сердце тронного зала. Воздух трещал от напряжения, и каждый понимал: следующий миг принесёт либо кровь, либо падение династии.

– О чём ты говоришь, безумец? – голос Гадесиса дрогнул, став тоньше и выше. Его маленькие глазки забегали по сторонам, ища поддержки или пути к отступлению. Испуг был настолько явным, что даже самые преданные ему придворные отвели взгляд.

– Моя единственная дочь всецело отдала себя святозарам! – голос господина гремел, наполняя зал горечью и болью. – Поверила им! И незадолго до этого нам оповестили о её смерти! Он обвёл взглядом замерших воинов в белых доспехах, и в его взгляде читался немой укор. – И вы, мудрые святозары, вольные клевреты, писари, судьи, предали свою сестру ради тёплого места! Вы наказали её, отлучив от ордена, заточили альхида в чертоги тюремного бастиона! Чёрный каземат стал для неё могилой!– Его палец дрожащей рукой был направлен прямо на Гадесиса. – Вы укрывали её для этого чудовища! Монстра в золотом виссоне с… положением коссея! Вы, продажные глупцы, открыли двери тирану в неизведанные ранее границы! Скольких он ещё погубил? Сколько пропало молодых девушек после того, как моя бедная дочь вовсе исчезла из памяти родной матери?—Он обратился к святозарам, и его голос стал ледяным: – Белые воины, мощь Элиды, не смогли вступиться за свою сестру? Отдали в руки убийце. Вы уже прокляты!

– Что ты такое говоришь? Это клевета! – попытался возразить Гадесис, но его голос прозвучал слабо и неуверенно, тонуя в гнетущей тишине зала.

– Нет! – господин буквально выплюнул это слово. – Сколько лет прошло, но я всё помню, словно это было вчера. В ночь, когда Эрр и Элл укрылись за горизонтом, а дворы и улицы были заполнены ползучими гадами, а воздух пропитан ядом. Ползучие твари вырвались из своих нор и убежищ, яростно шипели, окружив тюремный бастион.

Он сделал шаг вперёд, и его глаза сверкали яростью.

– Дорогой экипаж заметили возле тайного входа в бастион, и ты держал в руках корзину с новорождённым! Тебя выдала любовь к золотому виссону и красный драмургский перстень на пальце. Ты приехал за младенцем от моей дочери!

В зале повисло ошеломлённое молчание. Все взгляды были прикованы к Гадесису, чьё лицо стало землистым.

– Но ты, ничтожный обманщик, выдал этого малыша за своего сына. Этим ты смог утвердить положение среди альхидов! Но ты ошибаешься, если думаешь, что мы глупы. Этот мальчик родился от силы божественной! Он чистокровный альхид, и ты ему не ровня. Ты не имеешь права называть себя его отцом!

Последние слова прозвучали как приговор. Правда, уродливая и страшная, наконец вырвалась на свободу. Ликише стоял неподвижно, его лицо было бледным, а глаза широко распахнутыми от шока. Он смотрел на Гадесиса – человека, которого считал своим отцом и усомнился.

– Не имею понятия, о чём ты! – подавившись собственной слюной, прохрипел Гадесис. Его лицо исказила гримаса страха и злобы. – Замолчи, иначе я дам приказ святозарам казнить тебя здесь и сейчас!

Но угроза повисла в воздухе, никнуя под тяжестью обречённости. Господин, назвавший себя Сихеем Дан, лишь горько усмехнулся.

– Я никогда не боялся смерти, и моя семья давно смирилась со своей участью. Его голос звучал с потрясающим достоинством.Он повернулся к Ликише, и его взгляд наполнился неожиданной нежностью и гордостью. – И только ждёт, когда ваши исполнители, палачи и приспешники-святозары явятся в наш дом. Напоследок добавлю, что всегда доверял своим глазам, и мне нравится то, что я вижу. Готового к сражению за себя и своё наследие мальчика. Сына нашего змея Офиуса. – Он сделал паузу, давая словам проникнуть в самое сердце каждого. – Скажи, юный друг, кто же тебя нарёк вторым именем – Офиусом?

Вопрос повис в воздухе, заставляя зал затаить дыхание. Сихей не ждал ответа, он уже видел его.

– Так я и знал. Ты не похож ни на кого из Данов, но ты – весь род альхидский в одном лице! Даже этот идиот, который лишь называется твоим отцом, не ведает, кто стоит перед его глазами!

– Сколько вам повторять, я не имею отношения к пропаже вашей дочери! – завопил Гадесис, его голос сорвался в истерический визг. Он метнулся вперёд. – И этот парень не её сын! Он второй сын моей супруги! Мой и Фрийи! Он не будет претендовать на трон!

– Змееносец не претендует на трон?! – громоподобный голос старого превалира Сихея Дан перекрыл всё. Его безудержная натура, требовавшая справедливости, уже не могла быть сдержана. – Это и есть его трон! Это его право – вести наш род альхидский! Так почему не дать ему это право?!

Его слова прозвучали не как вопрос, а как призыв к оружию. Они отозвались эхом в сердце каждого альхида в зале, будя древнюю кровь и память, которую тщетно пытались стереть.

–Дом Данов, вы и так много позволили себе! – Гадесис был вне себя от дерзости старого альхида. – Вы смеете говорить такие речи, не задумываясь о последствиях. На этот раз вам не поможет известный ваш Дом Невест. Вы обрекаете своих дочерей на убогое существование! Они лишатся всего, что вы имеете, и станут побираться на низших улицах города Ириля. Подальше от Мириды! Вы деспотичный, крайне эгоистичный самодур! Отрекитесь от своих слов и просите прощения у своего повелителя!

– Со своим складом характера я давно знаком, – дерзко ответил господин, чем вызвал смех у окружающих.– Что не скажешь о ваших качествах. Эти принципы, за которые вы так показательно боретесь, не стоят и глиняного гроша. Таких горе-циркачей полно на улицах Мириды. Не думал, что такие люди встретятся здесь, во дворце сарфина. – Досыта высмеяв коссея, Сихей Дан бросил на него самый угнетающий взгляд и уже более серьёзным тоном продолжил: – Мой брат, да пребудет в покое его душа, бьющаяся за этот мир, набрался смелости назвать тебя сыном наложницы, лишив ее шанса на замужество, а тебя титула! Так почему ты уверен, что я не посажу Змееносца на его законное место?! Всем и так известно, что ты и Фрийя обязаны превалириату. А старый сарфин всегда останется в тени, не смея отдавать приказы. Даже сейчас, он лишен права говорить, пока превалириат не одобрит. Известно ли тебе кто кукловод этого театра, кто потребовал признать Змееносца корсеем задолго до этого момента?!

– Уберите этого изменника! – раздался ненавистный голос Гадесиса. – Казните изменника так же, как и его брата Изимата, а дом распустить по улицам Мириды! Этой ночью его мясо отведают дикие звери!

Тяжёлая, густая пауза повисла среди высокородных альхидов. Они, едва осмысливая происходящее, вдруг ясно ощутили холодный ужас своей ошибки. Кровожадный тиран добрался до самой вершины власти и теперь методично убирал всех, кто мог ему помешать.

К числу арестованных присоединился сам Сихей Дан – глава богатейшего Дома Невест, столп рода Асхаев-Данов. Но, ровно как и его покойный брат Изимат, Сихей был мастером слова. Он умел бросать в толпу крупицы правды, которые дворцовый люд тут же принимался жадно разжёвывать. И теперь он ценой всего – жизни, богатства, будущего своего рода – бросил в лицо тирану жирный кусок истины ради мальчика, за судьбу которого был готов отдать всё.

– Сихей, всё твоё богатство и дворцы перейдут в моё владение! – провозгласил Гадесис, и в его голосе звенела сладкая, как мёд, власть над теми, кто ещё вчера был выше него. – Теперь твои дочери – нищенки, и никто в Мириде не протянет им руки помощи! Тот, кто примется помогать предателям, будет сам считаться предателем!

Но его триумф был недолгим.

– Это не сойдёт тебе с рук! Офиус восстанет! – Ты поплатишься за это! – Боги накажут тебя и Мириду!

Недовольные голоса прорвались из толпы, и в зале началось настоящее безобразие. Испытав опьяняющее могущество вершителя судеб, Гадесис с жадностью принялся заключать под стражу всех, кто пробуждал в нём ненависть или страх.

– …берите повитух!.. Хватайте господина Филемона! Он давно мне не нравился!…

Коссей обезумел от вседозволенности. Он, словно капризный ребёнок, выкрикивал имена неугодных, приговаривая их к смерти или изгнанию. Святозары метались по залу, подобно сорнякам, вырывающим с корнем благородные ростки из почвы. Старый повелитель Аллель лишь молча наблюдал, как в страхе кричат женщины, как мужчины падают под ударами белых клинков, как пленённых волокут прочь его же собственные стражи.

И тогда мудрейшие из святозаров, видя, куда дует ветер, обратили взоры на коссея. Они преклонились перед новым правителем, прославляя Гадесиса и его «единственного» сына Лютоса, желая «ясное будущее для всей Мириды». Их льстивые голоса тонули в общем хаосе, но именно они signalled окончательную победу тирании. Они выбрали сторону силы, предав тех, кого поклялись защищать. Тронный зал превратился в арену, где решалась не судьба престола, а душа всего народа.

– Остановитесь! – громоподобный крик сарфина прорезал хаос, заставив всех застыть на месте. Даже святозары, уже занесшие клинки, замерли в нерешительности. – Тихо!

Внезапно наступившая тишина была оглушительной. Ликише с открытым удивлением наблюдал, как словно стая хищников, покорно склонивших головы перед вожаком, альхиды и воины замерли в ожидании. Их воля была сломлена в мгновение ока.

И тогда последнее слово старого повелителя было обращено не к сыну-тирану, а к нему.

– «И род твой Альхидский…» – голос сарфина, низкий и проникновенный, эхом разнесся по залу, наполняя пространство древней силой. – «…Гиея полна Элла. Под ладонями пекучими Гиея жил ирильский. Язычи умолк навечно…»

Это были строки из древней песни, известной лишь немногим. Испытание. Вызов.