Последний сезон

Ночь будто испугалась их разудалого смеха, дрогнула и стала отступать. Лёгкий восточный ветерок играючи погнал по реке небольшую волну, разгоняя заодно и туманную мглу – огромные белесые клочья воздушной ваты медленно проплывали над водой. С востока, почти с верховьев реки, из-за дальних увалов и гребней проявилась полоска света, на глазах разрастаясь и разгораясь, меняясь в радужных красках. Через мгновенье этот свет уже коснулся и водной глади реки, обозначив на ней привязанную лодку и очертания противоположного берега.

– Да, Кукша, не каждый захочет променять тёплую уютную постель на ночлег у костра, лёжа на камнях, укрывшись телогрейкой. Не каждому дано и понять нас… А ведь, таких, ненормальных на свете немало. Но опять же многие так и называют нас ненормальными или чокнутыми. Мама иногда так и говорит: чокнутые вы там с Ванькой своим, – всё ещё не успокаивался Сан Саныч. Устраиваясь на своей лежанке, Иван, развернулся спиной к костру и сказал зевая:

– Будешь писать маме, передавай ей привет от ненормального. Ну, теперь всё, Санёк, давай хоть немного поспим, а то днём будем как варёные рябчики… Как солнце обогреет нас хорошенько, так и проснёмся. Нам надо ещё до зимовья сходить. Я должен тебе много чего показать. Надо будет подумать, с чего начнём здесь свой первый трудовой сезон. Сколько ещё их у нас будет впереди. А, Санёк? Всё, спим, гусь, ты мой лапчатый…

Иван повозился ещё, удобнее устраиваясь, затем притих. Из спальника Сан Саныча тоже не доносилось ни звука. Похоже, наши полуночники, в самом деле, утомились, сон их всё-таки одолел. Но не было слышно и здорового молодецкого похрапывания или даже лёгкого посапывания, как это бывает с уставшими людьми, заснувшими глубоким сном. Где-то на опушке застрекотала кедровка, будя всю лесную живность. Засуетились в чаще дрозды, перекликаясь друг с другом. Нежно затенькали синички, небольшой стайкой перепархивая с дерева на дерево. С другого берега послышался тонкий пересвист рябчика, ему вторил другой. Утро входило в свои права.

Иван так и не заснул. Сна просто не было и в помине. Но было ощущение, что он будто только проснулся, чувствовал себя абсолютно бодрым. Может быть, он всё-таки вздремнул сколько-то? Взглянул на небо, затем на часы – нет, всего лишь полчаса прошло, как они угомонились. Ивану не давал покою один вопрос, который они с другом так и не затронули за всю ночь. Всё не получалось спросить Сан Саныча о его жене Вале, как она отнеслась к такому повороту событий, готова ли она переехать в этот посёлок. Почему-то его волновали эти вопросы. Конечно, переживал за друга, оттого и любопытствовал. Но за этим скрывался его тайный особый интерес. Ему очень хотелось узнать, что Валя думает о будущей жизни в таёжной глубинке. Неспроста его волновало это, ведь Валя – это та самая подружка Галины, в комнате которых они пропадали с Санькой во время учёбы после службы в армии. Он не мог забыть ту Галю, часто думал о ней. Ему так хотелось, чтобы Санька рассказал какие-то новости, ведь через свою Валю он, наверное, знает больше. Но этого не случилось. Санёк, наверное, был под впечатлением от сегодняшней ночи, от разговоров, что даже упустил из внимания эту деликатную тему и про жену не вспомнил. А Иван завести этот разговор не смог, что-то его останавливало. А теперь стало просто невмоготу сказать об этом. Всё узнать и поделиться с другом, надеясь, что это поможет ему решить что-то очень важное для себя, таившееся в его сердце, не дававшее покоя. Разве после этого заснёшь?!

Иван приподнялся на локтях и посмотрел на Сан Саныча. Тот с головой закрылся в спальнике, лишь маленькую щёлочку для дыхания оставил. «Будить или нет? Жалко парня и неудобно как-то лезть сейчас со своими душевными проблемами, – подумал Иван. – Вот, всю ночь о чём-то трепались, а об этом так и не заговорил. А теперь не терпится… А будет ли другая возможность? Сейчас сама природа располагает,.. да и не уснуть мне уже», – с досадой подумал Иван и уронил голову на телогрейку.

– Чего кряхтишь и возишься? Выспался уже что ли? – неожиданно пробубнил Сан Саныч. – Не волнуйся, я тоже не сплю. Слышу, уже птицы верещат… кукши, ронжи и дрозды-бездельники проснулись, какой уж тут сон. Ладно, потом выспимся. Может, чайку спроворим? – скороговоркой прогоготал Казарин и стал вытряхиваться из спальника.

– Чайку – это хорошо, это мы сейчас, мигом! – с радостью подхватился Иван. Он уже обдумывал, как начнёт разговор, спускаясь к реке с котелком. Сан Саныч взбадривал костёр, подбросив сухих сучьев.

– Саня, извини, я тебя не спрашивал о Вале, как она? Что думает о твоём переезде сюда, а ты когда её сюда перевезёшь? Она-то хоть не против? – Иван закидал друга своими вопросами, как только котелок уместился на жердине над костром.

– А что, Валя? Она ждёт ответа, как я тут устроился… Вернёмся, ещё напишу про нашу поездку, про наши разговоры. Она довольна, что мы с тобой будем вместе работать. Но, если честно, я пока её не спрашивал, готова она сюда ехать или нет. Перед тем, как к тебе лететь, писал ей с твоих слов про здешнюю звероферму. Думаю, что это её заманит. Надо ещё немного обтесаться в этом месте, получше всё узнать. Куда её сейчас везти, где жить-то с ней будем?

– А я ведь не ради праздных слов интересуюсь. И звезду вот не зря ждал, желание хотел загадать, давно подготовил. А знаешь, какое желание у меня? Не догадаешься…

– Ну, не томи. Я хоть и не очень любопытный, но ты заинтриговал.

– Эх, гусь ты мой лапчатый… Звезды я падающей не дождался, это верно, но если жить только по звёздам и ждать чуда, ничего не дождёшься. Не в сказке… – Иван заметил нетерпеливый и недоумевающий взгляд Сан Саныча, явно пока ничего не понимающего. – …Санёк, а ты Галю не забыл, часто со своей Валей вспоминаете её? Я уверен, что они переписываются друг с другом. Да, ты правильно догадываешься, я думаю о Гале. И чувствую, что она мне нужна… Не могу без неё. Хочу поехать к ней. Я до сих пор не могу забыть тот день, когда мы расставались, как я провожал её на электричку. Вот поэтому и интересовался у тебя про твою Валю, они же подруги. Вместе им будет веселее, и всем нам будет хорошо. Но она об этом ничего не знает. Я всё никак написать ей не могу. Вот, такие, брат, дела.

Иван замолчал. Его слегка пробивала дрожь от волнения. Такое состояние испытывал в себе впервые. Странно, но он не почувствовал успокоения от того, что, наконец, выговорился, дрожь не успокаивалась. Лицо его при свете костра выглядело необычайно торжественно, словно только что произнёс клятву на верность. Он смотрел на костёр, но видел сквозь колышущиеся языки пламени лицо Галины, будто это не пламя костра порхало в воздухе, а она в красном ситцевом платье кружилась в вальсе перед ним…

– Кукша!.. Эй, Ваня, ты, похоже, в облака улетел… Приземляйся, давай. Чай вскипел. – Вывел его из мечтательных грёз голос Сан Саныча. Помолчав, он снова промолвил, как ни в чём не бывало, уже без иронии. – Да, конечно, переписываются они. Пишет, что устроилась она на местную звероферму. Вроде, всё у неё нормально. Подробностей не знаю, Валя меня не шибко посвящает в свою переписку. Так, привет постоянно передаёт. Так что особо поделиться-то с тобой и нечем, извини. …Ты правильно решил, ехать тебе к ней надо. Вот и всё.

Иван с благодарностью взглянул в глаза другу.

Всё-таки та искорка, которая возникла между ним и Галиной при их расставании, не угасла в душе. Теперь в нём, кроме всепоглощающей страсти к охоте, разгоралась ещё большая страсть, неуёмная и жизнеутверждающая – любовь к женщине. Он с ещё большим нетерпением стал искать возможность увидеть Галину, объясниться с ней, завоевать её сердце и предложить ей своё…

Позавтракали, напились крепкого чая, чтоб взбодриться после бессонной ночи, и стали собираться в путь, к зимовью.

Это был их первый совместный поход, который положил начало трудовой деятельности в качестве охотников-промысловиков в совершенно новых незнакомых условиях, неизведанной тайге, в непривычном и непредсказуемом своей суровостью климате. Им предстояло стать настоящими охотниками, понимающими местную тайгу и всех её обитателей, научиться легко и удачно добывать охотничьи трофеи, при этом самим оставаться здоровыми и невредимыми. Познакомиться и сблизиться с местными жителями, привыкнуть к существующим традициям и неписаным правилам, бытующим в здешних краях. Пока они были ещё чужие, но уже не одиноки – их было двое. А двое друзей в чужих краях – уже сила. А там, глядишь, домами и семьями обзаведутся, детишки пойдут. Жизнь наладится, и будут они жить так, как и подобает нормальным людям. И в скором времени чужие края станут родными…

Часть вторая

1

В упоении от своего первого сезона, в восторге от первых трофеев и в суете повседневных забот ни Кукшин, ни Казарин и не заметили, как пролетел почти год – так случается часто с молодыми и очень увлечёнными людьми. Иван в поте лица работал на два фронта: успевал обеспечить приёмку охотничьей продукции от добытчиков и часто сам убегал в тайгу и два-три дня уделял промыслу соболя.

А по весне в посёлке узнали, что недавний приезжий Казарин стал семейным человеком. Недоумевали многие: вроде бы холостым приехал в посёлок, никуда далеко не выезжал и, вдруг, женатым оказался. На самом же деле, всё было очень просто – он женился уже почти два года тому назад, ещё до переезда в посёлок Дужный, а по весне лишь слухи об этом просочились. Иван, конечно, был в курсе семейного положения Сан Саныча, но не считал нужным трезвонить об этом по посёлку, да и разговоров будто бы не заходило об этом. Но не зря говорят: шила в мешке не утаишь. Просто не мог Казарин сразу привезти с собой молодую жену на необжитое место, в неизвестность – она проживала пока у себя на родине у родителей в ожидании вызова. И в конторе промхоза знали об этом. Вот это обстоятельство и помогло случиться ещё не менее значимому событию: Сан Саныч получил квартиру – директор сдержал-таки своё слово. Не новая, конечно, была квартира, – за полтора десятка лет своего существования пережившая уже не одних хозяев, но ещё довольно добротная.

Немного «отдышавшись» и успокоившись от промысловых дел, он занялся обустройством своего быта: мыл полы в своём новом жилище и убирал мусор во дворе, накопившийся при прежних хозяевах, ремонтировал забор и латал крышу на сарае – работы приспело много. И старался он не только ради себя, он готовил гнёздышко к приезду своей жены Вали, той самой Вали – его однокурсницы. Казарин умчался за ней, как только привёл квартиру в надлежащий вид. До сего времени ютились они вдвоём с Иваном в его каморке.

Славился посёлок гостеприимством: всем, кто приезжал сюда на работу, коопзверопромхоз выделял квартиру. Почти половина посёлка состояла из ведомственных двухквартирных домов. Люди приезжали, работали какое-то время и вновь покидали эти квартиры. Постоянных жителей было примерно две трети, а остальные и были временные, поэтому квартиры переходили от одних хозяев к другим с периодичностью в десять, пятнадцать лет. Но, несмотря на такую текучесть населения, люди в нём жили добрые и порядочные. Любителей поскандалить почти и не было. Жили мирно и дружно. Кстати, молва о посёлке под названием Дужный, как о дружном поселении, разнеслась по округе: и вверх, и вниз по течению Гремучей на все триста километров, а может, и больше. Так говорили старожилы новосельцам, невзначай успокаивая их, но при этом, не хвастаясь. Что есть, того не отнимешь. Может быть, это было связано с тем, что основной костяк населения всё же составляли семьи таких же романтиков, приехавших с разных концов страны, но уже считавшихся оседлыми и опытными охотниками-промысловиками. Они сохраняли нажитые десятилетиями традиции, а где-то, может быть, и порождали новые. Впрочем, не исключено, что кто-то попал сюда просто в поисках удачи. Все здесь были не только охотники, но и рыбаки, и прочие добытчики в межсезонье. Некогда им было склочными мелочами заниматься – каждодневным трудом себе копеечку зарабатывали. Люди здесь жили очень даже сносно, если не зажиточно. Тайга щедро делилась своими богатствами – только не ленись. С давних пор знали промысловые люди: кто бездельем заражён, того зачастую от нечего делать начинает и зависть грызть, отсюда и интриги разные рождаются, которые раздор вносят между людьми. Поэтому оберегали, по возможности, своё жильё от такой напасти. Присматривались к приезжим, вынюхивали, кто чем дышит, у кого какие характеры и взгляды на жизнь.

А потом без помощи товарищеской и соседской не обойтись никак в глухом таёжном поселении. С давних пор считалось здесь, что сто пятьдесят вёрст не расстояние, поэтому неудивительным было в обиходе частые упоминания о других ближайших поселениях, расположенных выше или ниже по течению, как о соседних. И в самом деле, ближе жилья другого не было, кроме промысловых зимовий. Неспроста традиции здесь были на доброту и взаимопомощь нацелены, а разлад и склоки в посёлке не уважали. Приезжие, пусть и не сразу, но постепенно узнавали об этом и старались придерживаться заведённых порядков. А бывало, ещё что-то новое привносили в жизнь посёлка, чтобы веселее жилось.

Надо сказать, что случайные люди если и приживались тут, то ненадолго. Те, кому не по нутру были такие миротворческие устои, быстро покидали эти края. Чего не скажешь о людях, которым именно такой жизненный уклад и нужен. Может быть, Кукшин и Казарин к такому и стремились, интуитивно чувствовали, что здесь, в глухой тайге найдут они свой райский уголок; словно дикие звери, ловили они дуновение далёкого восточного ветерка, пропитанного запахом смолистой тайги и добрым человеческим духом, и тянулись к нему.

Расположен он был на невысоком отлогом берегу реки на просторной чистой излучине, одним краем ниспадая к реке, другим упираясь в кромку леса. Крайние дома находились не ближе трёхсот метров от уреза воды. А ближе к берегу, на небольшом взгорке разместились разные хозяйственные постройки: склады, дизельная электростанция, мастерские. На краю, что ближе к лесу уютно расположилась небольшая звероферма. Чуть поодаль по взгорку – дощатый коровник с небольшим загоном. К нему примыкала конюшня на десяток лошадей, также с огороженным выгулом. В центре посёлка выделялся своим величием местный клуб, с возвышавшимся на коньке красным флагом. Здесь же был размещён и центр местных органов власти – комната полномочного депутата райсовета.

История умалчивает, откуда пошло название этого посёлка, но напрашивается предположение, что от той самой традиции – дружно и в мире жить, – и пошло это название с давних пор, будто по созвучию двух слов – «дружный» и «дужный», с годами слегка изменившись в произношении, а затем и в написании. Ну, а кто-то из местных однажды убедительно заверял, что название это от большой дуги, которую образует русло реки в этом месте, где обосновался посёлок. В пользу третьей версии говорит одноимённое название небольшой речки, впадающей в Гремучую километрах в пяти выше по течению. Будто от неё пошло и название посёлка, потому что вся она такая извилистая, и русло её разделено на множество дуг и подков. Вот и гадай, чья версия правильнее…

Как только приехала к Сан Санычу жена, тут же он взялся за капитальное обустройство своего жилища. Домик был, правда и не первой свежести, но вполне ещё крепкий. Удобств городских, конечно, не было, но для отдалённой от цивилизации таёжной глубинки – этот дом являлся верхом благополучия. Первым делом молодая семья постаралась сделать ремонт внутри, чтобы семейное гнёздышко стало ещё уютнее. Неожиданно новоиспечённый семьянин открыл в себе хозяйскую жилку: ему захотелось развести хороший огород, благо, что земельный надел при доме был, пусть немного и запущенный. Начали они с женой мечтать о том, что будет у них и своя картошка, и зелень-петрушка, и свои огурцы-помидоры, только для этого надо теплицы построить. Простор, а воздух-то какой! А ещё река под боком. Сан Саныч с детства приучен был к рыбалке – на его родине недалеко красивая уральская река протекает, Чусовая называется, – там он и познал азы рыболовства. За год он ещё не успел разузнать все особенности здешних мест, особенно реку Гремучую, но уже начал приноравливаться к своей новой стихии. Любой выезд на реку не оставался без улова, чем радовал свою жену и сам тешился от удовольствия. Но так было, пока не замаячил в сентябре новый охотничье-промысловый сезон.

Сан Саныч между делом готовился и к нему. Вопрос с участком окончательно решился, теперь по договору был закреплён за ним. Тот самый участок, куда впервые они вместе с Иваном Кукшиным добрались на лодке год назад, где он провёл свой первый сезон, неплохо отохотившись для первого раза. Достаточно изучил угодья. Ещё не обременённый семьёй, он почти весь сезон безвылазно прожил в зимовье, выбравшись всего два раза в посёлок за продуктами.

Иван изредка к нему наведывался, преодолевая около тридцати километров нелёгкого пути сначала по чернотропу, до глубокого снега, – на лошадке, а потом на лыжах. Всё-таки исхитрился и приспособился, успевая совмещать основную работу с промыслом соболя. Для него это был праздник души. Он успел наживить около тридцати штук капканов. За пару дней умудрялся, не щадя своих сил, оббежать соболиные путики, радуясь малейшей удаче. Даже тому радовался, когда соболь пусть и не попадал в капкан, но всё же подходил, пытался сорвать приманку. Благодаря таким неудачам накапливался опыт. И не было границ радости, когда была удача. Надо было видеть, с каким воодушевлением он врывался в зимовьё вместе с морозным воздухом и с порога кричал: «Санёк, смотри, какого красавца я выловил», потрясая в руках своим трофеем. Сан Саныч поджидал друга к выходным и всегда рад был приходу друга. У него даже вошло в привычку ждать его. А Иван без сюрприза не приходил, и у них в этот день случался настоящий праздник с шикарно накрытым по таёжным меркам вечерним столом.

Речка Кокчан, которая протекала почти по центру вверенного ему промыслового участка, брала исток от родников, журчащих в отрогах невысокого каменистого плато, раскинувшегося в каких-то сорока километрах к югу от устья. За многие века, что эта речушка жила и крепла, насыщаясь по пути от многочисленных тонких водных артерий, упорно подтачивала своими водами скалистые преграды и, наконец, почувствовав силу, вырвалась к реке Гремучей, влилась в неё узким, но мощным бурным потоком. Иногда местные называли Кокчаном высокую скалу, что возле самого устья речки, хотя уже трудно было назвать её скалой. Больше она походила на гигантский раздробленный камень, уступами ниспадавший в тёмные воды главной реки и выделявшийся своим величием в общем ансамбле скал всего побережья. В представлении Сан Саныча это было обобщенное название целого большого урочища с речкой. Подозревал он, что такое название на эвенкийском языке означало подобие подковы, которую образовывала большая излучина реки, огибавшей скалы, – особенно хорошо это видно на карте. Хотя многие реки в Сибири этим были схожи друг с другом. И не только в Сибири, – помнил Сан Саныч, что и на его родине река Чусовая славится такими же зигзагами. Там, где на пути рек вставали каменные отроги и непроходимые скалы, вода находила обходы, упорно стремясь к дальним морям и океанам, создавая такие невероятные виражи. Он не заморачивался по этому поводу – ему нравилось название, нравилось это местечко. Примерно, в двух километрах от устья – его первое зимовьё. Он так же, как и его друг, Кукша, первым делом постарался решить транспортную проблему: обзавёлся старенькой «Казанкой» с мотором «Ветерок» – промхоз авансом ссудил некоторую сумму.

И вот теперь уже в третий раз в этом сезоне шёл вниз по реке до Кокчана. Сидел на корме, управляя мотором, зорко всматривался вперёд. Наверное, как и у любого другого одухотворённого человека, довольного своей судьбой, энтузиазм рвался наружу. Ему не терпелось скорее добраться до места и приступить к делам насущным. Мысли о своём настоящем и будущем переполняли голову: «Вот, и узнал немного русло, хотя ещё по малой воде проблем будет немало, пока не изучу все мели и перекаты с порогами; пока не добьюсь, в какое время и при какой воде можно будет без опаски двигаться по этой норовистой сибирской реке. Ох, как много надо ещё решить проблем… Пока всё подготовишь – голова кругом… Да, тяжело начинать на новом месте по неопытности… Для местных мы ещё чужие люди, они ещё приглядываются к нам, не спешат раскрывать перед нами свою душу и многие хитрости, а без этих знаний трудно пока выживать в этих нелёгких условиях. Нужно вот ещё заготовить несколько бочек бензина впрок, а здесь это не так просто. А не запасёшься, значит, не на чем будет забрасывать необходимое имущество в зимовьё, причём, надо успеть это сделать до ледостава на реке. А успею ли я построить ещё одно зимовьё до наступления зимы? Правда, ещё не ясно, как буду добираться зимой до участка. Охотникам тут выделяют лошадок вьючных для доставки грузов… Конечно, не мешало бы снегоход заиметь. Но пока всё туманно: нового однозначно не видать, а стареньких на примете пока нет. Кукша, вон, недавно приобрёл у Гоши подержанный «Буран», – денег тоже немало вбухал в него, но зато уже «на железном коне». Ничего, лиха беда начало. Обживёмся и мы, всё ещё впереди!..» – с оптимизмом думал он.

Эти проблемы не казались ему сложными и не пугали. Оптимизм, что называется, зашкаливал, ведь по-настоящему первый самостоятельный сезон был впереди, и ему не терпелось, чтобы он быстрее начался. Так уж устроена, видимо, увлечённая юношеская натура, полная энергии и охотничьей страсти. Даже то обстоятельство, что дома по нему будет скучать в одиночестве молодая жена, не могло оттеснить в сторону мысли о предстоящем сезоне и приглушить нетерпение добыть свои новые трофеи. Разве могло удержаться в голове что-то другое, не связанное с охотой, когда ради всего этого он преодолел столько препятствий и тысячи километров. Даже заветные мысли о домашнем огороде ушли на второй план. Всё в нём смешалось в преддверии сезона: юношеский максимализм, детская наивность, неудержимый азарт и уверенность в том, что всё будет хорошо. Немало успокаивало и то обстоятельство, что жена будет работать на звероферме.

«Удивительно, что со мной сейчас происходит? – вновь поймал себя на мысли о самом себе. – Года два назад я ещё не был таким и так не рвался в тайгу. Сам себе поверить не могу, что это со мной происходит. Вот, гоню сейчас по этой громогласной реке, любуюсь красотой, довольный и счастливый… Наверное, счастье аж наружу прёт, кто бы видел. Неужели, жизнь удалась!? Нет, рано ещё об этом думать, ещё обжиться надо, укорениться. Но мне здесь определённо нравится!.. А Валюха, ничего, тоже привыкнет к моим отлучкам. Да мне и самому надо к этому привыкнуть, поделить себя на две части: для дома и для тайги. Это сейчас я такой прыткий, когда только что из-под её крыла выпорхнул, посмотрим, как ты запоёшь через недельку-другую», – усмехнулся про себя Сан Саныч.

В носовой части лодки, на груде мешков пристроилась молодая рыжеватая остроухая лаечка, также внимательно устремившая взгляд куда-то вперёд. Иногда она оборачивалась на хозяина и, поймав его взгляд, вздрагивала хвостом, признательно прижимала ушки и тут же отворачивалась обратно, словно у неё была своя, штурманская, обязанность – следить, что творится по курсу. По ней можно было судить, что у неё жизнь тоже удалась.

В начале пути, пока ещё виден был посёлок, Гремучая казалась широкой и величавой, ширина её больше двухсот метров достигала. В ясную тихую погоду, если не было даже малейшего ветерка, водная гладь реки почти не колыхалась, и как зеркало чётко отражала всю небесную синеву со всеми её облаками. Глубина была ощутимой, сквозь прозрачную воду дно не просматривалось. По берегам иногда тёмной грядой прямо к воде подступали деревья, любуясь своим отражением. Иногда лес отступал прочь от реки на десятки метров, уступая место каменистым россыпям или травянистым луговинам, вытянувшимся вдоль берега яркими пёстрыми от разнотравья полосками. Но такая тишь да гладь продолжалась недолго. Река, вдруг, начинала волноваться, вспениваться мелкими барашками – появлялось быстрое течение и лодку начинало слегка потряхивать. И сразу обозначалось каменное дно реки, нет-нет, да мелькнёт под водой крупный беловатый валун, будто какой-то подводный сказочный монстр подкарауливал проплывавшие судёнышки.

Есть немало мест на реке, где характер её неуживчивый проявляется с ещё большим негодованием, когда на пути пороги и перекаты встречаются или берега сужаются, образуя подобие гигантской воронки. Тогда уж она становится опасной и коварной для неумелого путешественника. Затем, снова неожиданно и ненадолго река вырывается на простор, широко разливается плёсами, становится спокойной и ласковой, поблёскивая многочисленными солнечными зайчиками, как сейчас. Такой уж переменчивый характер у этой реки, да, собственно, как и у многих таёжных рек. Вот так и приходится весь свой путь речной идти и приспосабливаться к её выкрутасам. Сан Саныч ещё с первой своей поездки обратил внимание, что километрах в двадцати от посёлка она вновь становится неуравновешенной, начинает показывать свой норов. А всё из-за того, что от обоих берегов поочерёдно к середине русла, отходят небольшие выступы с отмелями или обрывами, а кое-где даже скалистыми утёсами, из-за чего и течение начинает метаться то к одному берегу, то к другому, обрастая бурунами и воронками. И ему приходилось петлять по руслу, как удирающему зайцу, чтобы уберечь мотор от каменистого дна. Чуть позднее он узнал, что с этого места начинаются Кривули – такое меткое название местный народ дал этим речным извилинам, которые тянутся ещё ниже Кокчана. Потом река делает крутой вираж вправо по течению, огибая скалы. В самом этом изгибе Гремучей и впадает в неё речушка Кокчан. Сан Саныч представил, как бы это выглядело с высоты птичьего полёта? И его фантазия выдала образ какого-то огромного чудовища: эти выступы напоминали зубы в его пасти, а изгиб реки похож на длинный язык чудовища – и вся эта гигантская пасть будто проглатывает тонкую струйку речки Кокчан. А дальше тянулось толстое извилистое туловище фантастического гиганта, извивавшегося вокруг скал. Говорили, что весной в большую воду река на этом промежутке свирепая и бурная, набрасывается своими волнами на камни и скалы, тщетно пытается их оттеснить, но всё же понемногу отвоёвывая у них пространство, стирая каждый год с камня незаметные миллиметры. Мало, кто отважится пойти в это время по реке на лодке, разве что самый отчаянный.