Последний сезон

Утро по-зимнему с трудом набирало силы. Где-то на востоке из-за увалов плавно выкатывалось солнце, точнее – предполагаемое очертание его. Оно заявляло о себе ярким, слепящим расплывшимся пятном, пробивавшимся сквозь бледные ленивые тучки и похожую на них морозную туманную завесу. Собаки уже давно накормлены, и попрятались где-то в своих укромных местах, зарывшись в снег, уверенные, что хозяин – человек благоразумный и в лес не пойдёт. А он, основательно одевшись, пошёл греть «Буран», который заводиться в такой холод отказывался. Иван уже знал норов своего «стального коня» – без паяльной лампы не обойтись. И завёл-таки, но чуть пальцы не обморозил. После обеда всё-таки выехал, прихватив с собой ружьё – ижевскую вертикалку.

Мороз нещадно леденил на ходу глаза и щёки, проникая сквозь обёрнутый вокруг головы шарф и завязанную шапку-ушанку; ресницы быстро зарастали инеем, хоть он часто и обмахивал их рукой. Приходилось каждые пятнадцать-двадцать минут, сбавив газ, протирать лицо тёплой после меховой рукавички ладонью и сдирать с ресниц настывший иней. И снова давил на газ, продираясь по путику. А под одеждой было жарко, потому что часто останавливался у какого-то приметного местечка, известного только ему, бросал лыжи на снег и быстрым шагом пропадал в глубине тайги, ныряя под нависший заснеженный лапник. Спустя какое-то время выныривал из чащи, отпыхиваясь и извергая клубы выдыхаемого пара. До конца путика дважды ему сопутствовала удача – снял двух собольков. Собачек своих он пожалел, не взял, оставив их на привязи, – знал, что они увяжутся за ним. Рассчитывал по-быстрому проверить путики и вернуться, а собаки только под носом будут путаться или того хуже – найдут какую-нибудь зверушку, уйдут за ней, не дай Бог. Ищи свищи потом, в такой-то мороз. Лучше пусть зароются в снег и отдыхают до поры.

Через три часа, довольный, возвращался в зимовьё по проторенному следу. Мороз слегка отпустил, дышалось немного легче. Солнце ещё пыталось прорваться сквозь туманную пелену и заявить о себе в полную силу, но времени у него уже оставалось не так много – на западном склоне оно уже касалось дальних сопок. Ехал не торопясь, не газуя сильно, привычным взглядом обозревая местность. До зимовья рукой подать. Несколько раз вспугивал из лунок приготовившихся к ночи рябчиков. Мимолётно обратил внимание, что впереди, будто, снег истоптан. Подъехав ближе, убедился – семейка лосей жировала. Похоже, два молодых бычка решили пободаться или просто погреться, кровь разогнать – весь снег кругом взбуровили своими ногами, забавляясь. А вот и взрослые, не обращая внимания на детские шалости, занимались своим делом, набивая брюхо веточным кормом. Ивана чуть не в пот бросило. У него в голове мгновенно созрела идея добыть сохатого – по договору ему ещё надо было двух добыть. Как упускать такой случай?! Ведь явно, что кормятся они где-то рядом, далеко не ушли.

Решил проехать ещё немного вперёд, затем на лыжах обойти лосей, зайти вперёд и выждать какое-то время. Авось повезёт, и они выйдут на него. Таков был его хитроумный план. Впопыхах особо не задумываясь, а хорош ли он?.. Тут азарт главенствовал, а разум подчинялся.

Оставив снегоход и нацепив лыжи, пристально вглядываясь вперёд, Иван ходко пошёл, следуя задуманному плану. Надеялся, что отъехал достаточно далеко от предполагаемого нахождения зверей и не боялся их вспугнуть. Но затем всё же стал шагать осторожнее, часто останавливался, всматриваясь в чащу леса. Так продвигался примерно с полчаса. Свежих следов пока не наблюдал, были только старые подзасыпанные наброды. Значит, ему удалось обогнуть и опередить лосей. А вполне могло быть и то, что лоси просто свернули в сторону и шли своим путём, мирно кормясь на ходу и играясь для согрева. Обо всём этом думал думку и охотник, затаившийся в кустах, надеясь на удачу. Уж чего только не передумает он, пытаясь мыслями своими влезть в лосиную шкуру и шевелить их мозгами, уверенный в том, что дикий зверь непременно поведёт себя так, как рассчитывает охотник.

Холод был на стороне диких зверей. Хоть и им было, наверное, не сладко от такого мороза, но надёжная плотная шкура и обильный корм их спасали. А вот охотник почувствовал, что холод стал проникать под одежду, заставлял ёжиться и вызывал непроизвольную дрожь. Пока он спешил в обход, слегка вспотел, а теперь это пошло не на пользу. Дрожь всё сильнее стала пробирать Ивана, даже зубы застучали. Впрочем, дрожь могла усилиться ещё и от волнения. Ему вдруг стало смешно, – не спугнуть бы лосей таким стуком. Хотел уж, было, повернуть и бежать скорее к «Бурану», согреться на бегу. Но, на грех, увидел лёгкое движение слева впереди, откуда и ожидал появления лосей. Замер и вгляделся в это место. Да, это был молодой лось, скорее всего прошлогодний телок. Он стоял в метрах сорока и обдирал нежные пушистые ветки молодой пихточки. Видна была голова и шея, остальной корпус был закрыт толстой берёзой. Мишень неплохая, хотя, если набраться терпения, можно было и дождаться, когда лось откроется весь, но Иван решился стрелять.

Выстрел прозвучал сухо и совсем негромко, больше было похоже на треск дерева в сильный мороз. Если бы не отдача от ружья, Иван бы так и подумал. Но отдача была и довольно ощутимая, от неё больно заныла щека. Иван во все глаза смотрел в то место, где стоял лось, но кроме осыпающейся кухты с берёзовых ветвей, ничего не видел. Он ожидал увидеть хотя бы убегающего лося и готов был выстрелить из второго ствола… Сорвался с места и подбежал к берёзе, но там остался лишь взбитый снег рядом, да гонный след удиравшего галопом зверя. В левом краю берёзового ствола на уровне человеческого роста зияло чёрное пятно от вонзившейся пули.

К своему удивлению, Иван даже был рад такому исходу. Будь сегодня другая погода, не такая морозная, он бы, конечно, огорчился. Но при сорока градусах свежевать лося как-то не хотелось. Почему-то такие здравые мысли в самом начале, когда он увидел свежие следы, не пришли ему в голову. Глядишь, уже давно бы грелся в избушке.

Спустя четверть часа он был возле снегохода. Пока шёл, прогрелся, дрожь унялась. Чувствовал себя даже как-то умиротворённо. Уже представил, как его ждут собаки: замёрзли, поди, оголодали… Скоро, скоро вас покормлю, потерпите, подумал Иван и дёрнул рукоять стартёра. Пришлось ещё раз и два повторить попытку… «Буран» упорно не хотел заводиться. Снова всё сделал по науке: сняв меховые рукавицы, достал свечной ключ, отвернул свечи. Подул на них, словно этого им только и не хватало. Дёрнул несколько раз стартёр, продувая цилиндры. Поставил свечи на место. Весь напрягся в ожидании чудного спасения, а вероятнее всего от невесёлого предчувствия, что конь его лихой просто замёрз и вряд ли заведётся. И как назло, паяльную лампу он забыл положить в багажник! Пока возился со свечами, руки застыли, и пальцы едва сгибались. С трудом неуклюже напялил шубенки на руки. Уже через минуту почувствовал острую ноющую боль в кончиках пальцев – прихватило всё же немного. От этой боли заныло где-то глубоко в паху. Иван запрыгал на месте, хлопая руками по бёдрам. Наконец, решился дёрнуть рукоятку стартёра. Та же история. Теперь было ясно, что пока не стемнело, нужно бежать на лыжах к зимовью. Благо, что «буранница» промёрзла, и по ней, наверное, как по асфальту можно шагать. Чертыхнувшись в адрес и погоды, и нечаянно попавшихся лосей, сгрёб лыжи в охапку и потопал пешком по снежному «асфальту». Тут немного досталось и бедному «коню», а больше самому себе за беспечность и безрассудство – надо тщательнее продумывать всё, собираясь в поход в такую погоду. Да и по характеру своему неугомонному до кучи прошёлся… Ну, а что бы изменилось, если бы он поехал на другой день или через день, когда бы потеплело? Пожалуй, ничего. Но он нашёл для себя оправдание: зато скроил время для другого путика. Вот так считал и так поступал. Отговаривать его здесь было не кому, и только сам с собою мог спорить по этому поводу.

Промысловые будни увлекли молодого охотника так, что не успел оглянуться, как Новый год был на пороге. В отличие от своего друга, Иван не рвался в посёлок с таким нетерпением. Даже чувствовал некоторую неудовлетворённость, что надо на какое-то время умерить свой пыл, отбросить ежедневные заботы, связанные с промыслом. Ещё важно было убедить себя в том, что путики с капканами никуда не денутся за неделю. И вот как-то нужно было заставить себя совсем не думать об этом. Ну, хотя бы на короткие праздничные дни. Сделать это будет нелегко. Ведь он пока не чувствовал ни малейшей усталости от каждодневных проверок путиков, поздних возвращений и приготовлений в потёмках пищи себе и собакам. Утром охотник не чувствовал себя разбитым или не выспавшимся из-за того, что приходилось часто просыпаться и подтапливать остывающую печку в сильные морозы. Его не злили частые нечаянные неполадки со снегоходом… Всё это компенсировалось потом теми удачными моментами, когда он приносил с собой трофеи. И всё то, что считалось тяжёлым промысловым трудом – для него это было приятными хлопотами. Может быть, поэтому Ивану не очень хотелось нарушать налаженный ритм в этом первом своём настоящем промысловом сезоне. Понятно было, что двумя-тремя днями от новогоднего праздника не отделаешься, придётся задержаться на более долгое время. Вот это и смущало, это шло в разрез с его настроем на нынешний сезон. Но при всём при этом Иван не имел права не считаться с одним очень важным обстоятельством – к Новому году ждали его друзья: Сан Саныч с Валей, Петрович и дядя Гоша. Хотелось и с Карелом повстречаться. Нельзя было не поздравить их с таким праздником, это было бы кощунством с его стороны. Да и не был он, в конце концов, таким отщепенцем и эгоистом по натуре.

Перед этим, ещё по малому снегу, Иван однажды на «Буране» выезжал в посёлок, вывозил мясо лося. Как он считал, новый сезон для него начался очень даже успешно: с соболями дела идут неплохо, белок немало настрелял, вот и с лосём пофартило. Но своим главным достижением и гордостью считал первого в своей практике добытого медведя. Он впервые вкусил радость и трепет от такого трофея. Первое волнение от своей удачи уже улеглось, но при малейшем воспоминании сердечко сладко ёкало. Это было сравнимо с воспоминанием о первом поцелуе. В действительности же, ему просто повезло. Ещё перед началом сезона он решил подыскать себе более опытную собаку, проверенную. Его молодые пёсики хоть уже немного и возмужали от постоянного проживания в дикой природе, набрались немного опыта, но отдача от них была ещё мизерная. Нужен был вожак и учитель. Разговорились как-то с Карелом на эту тему, тот после некоторого раздумья предложил ему взять одного из своих псов – у того их было в достатке, не пожалел. Правда, с Пестрей – так звали пса – потом возникла одна проблемка: этот вольно определявшийся кобель убегал иногда по старой памяти на Порог, где было зимовье Карела. Видимо, не мог он просто так сразу забыть своего бывшего хозяина, да и друзей-товарищей своих четвероногих хотелось попроведать. Пришлось Ивану ненароком дважды навестить своего доброго соседа и забирать беглеца. Что удивительно, обратно тот шёл с ним охотно. Ладно, хоть по пути соболя добывали. Так случилось, что во второй очередной поход за ним оказался ещё более удачным: на обратном пути Пестря зачуял берлогу и поднял медведя из неё. Это было ещё в начале ноября, и косолапый не успел облежаться как следует, ещё чутко дремал. Тут и молодёжь подсуетилась, отвлекала медведя, а Пестря уж во всю прыть старался, разъярился, хватал за гачи. Хозяин вовремя подоспел на лай и всё закончилось. Не крупный был, но зато первый. С непривычки показался большим. С той самой охоты Иван уже начал грезить о встрече с медведем, мечтал крупного взять.

Первым человеком, кто разделил его радость по поводу такого случая, был сосед по квартире Сергей Петрович. С момента приезда сюда подселили молодого и несемейного охотника Кукшина вместе с таким же холостяком – квартира одна на двоих, только комнаты у них были свои. Сергей Петрович – уже не молодой, но ещё далеко не старый человек. Навскидку, ему лет сорок пять было на тот момент, из них уже лет десять жил в этом посёлке. Годы, проведённые в таёжном посёлке и занятие промыслом, не наложили свой отпечаток на его внешность, в нём ещё явно угадывался городской житель с характерными вальяжными манерами и франтоватым видом. Но лицо с открытым взглядом и приветливой улыбкой располагало к общению. Особо бросалась в глаза флотская тельняшка, облегавшая крепкий мускулистый торс. Сам он родом был, можно сказать, из местных, в столице этого края родился. Тайга вокруг и, казалось бы, сам Бог велел охотником быть, но загорелся он любовью к морю, к путешествиям – видимо, Жюля Верна в детстве начитался. А об охоте как-то и не задумывался, не было пристрастия к ней. А вот мечта о морях-океанах не давала покою, и он всё-таки своего добился – закончил мореходку и стал моряком. Ходил на торговых судах, бороздил моря и океаны. Нашёл своё пристанище на Чёрном море. Да тут судьба распорядилась по-своему: затосковало его сердце по родной Сибири, по тайге. Трудно сказать, почему так произошло, он и сам не мог объяснить ни себе, ни кому-нибудь другому. Вернулся в Красноярск, обзавёлся семьёй, была прекрасная работа. Постепенно увлёкся охотой. Да не простой жизненный удел ему достался, судьба и этого человека удостоила своим вниманием, но вероятнее всего, в такой беспокойной и неустроенной жизни больше всего был виноват он сам – оказался вот таким непоседой, и всё что-то искал. История долгая, но итог таков: оказался бывалый моряк в этой тайге, в этом посёлке и стал заядлым охотником, да не просто заядлым, а удалым и успешным. Легко ему жилось одному – семью он оставил в Красноярске, хотя не забывал, навещал. Понравилась ему такая вольная разбитная жизнь. Может быть, его общительный весёлый характер не терпел заточения в четырёх стенах и терялся он в суете большого шумного города. Как он однажды выразился, что просто не переносил малейшего посягательства на свою личную свободу, поэтому он и нашёл здесь уже новое пристанище, обрёл успокаивающий размеренный шум тайги взамен яростного рёва морских волн. Таёжный воздух ему показался слаще и приятней, и здесь бросил якорь бравый моряк.

Вот с таким весёлым соседом, – в посёлке его часто называли балагуром, а обращались просто, Петрович, – и проживал уже пару лет Иван. Когда он на радостях приволок, в буквальном смысле, полный рюкзак медвежатины домой, Петрович не поверил, что такой молодой и начинающий охотник в одиночку смог добыть медведя, а потом на себе притащит такую тяжесть за двадцать километров. С этого момента уже бывалый и опытный охотник, умудрённый жизненным опытом, по-другому взглянул на недавнего студентика, как он иногда в шутку называл Кукшина, увидел в нём настоящего охотника-добытчика, которого стоит уважать. Можно сказать, что с этого момента он негласно, сам того не подозревая, взял Кукшина под опеку, и старался при каждом удобном случае поддержать молодого охотника. Конечно, по-соседски, они часто коротали вечера (если были не в тайге) за общим столом, рассказывая друг другу разные истории, а точнее, больше Петрович рассказывал, а Иван слушал.

Новый год прошёл на удивление очень весело. Начали отмечать в доме Казариных вчетвером – без Петровича не обошлось. Но недолго они скромничали в узком дружеском кругу. После того, как по всей необъятной Сибири – и они в том числе – отметили выстрелами из бутылок шампанского приход Нового года, в гости к ним нагрянули соседи. Сначала одни, потом другие. Пришёл и Карел с женой. Молодая чета Казариных, да и Кукшин тоже, поначалу чувствовали себя как-то неловко в кругу ещё мало знакомых людей, всё-таки прожитый здесь год не позволял чувствовать себя достаточно раскрепощённо, поэтому скованность в общении ещё присутствовала, что было вполне естественно. Может быть, для Петровича это было обычным – его уже можно было считать старожилом, а вот для недавно приехавших этот нечаянный приход, казалось бы, незваных гостей, должен был вызвать некоторое замешательство или даже недовольство. Первое впечатление от такого наплыва односельчан самих хозяев явно потрясло, особенно Валентину, которая не знала даже как себя вести, растерялась, засуетилась, усаживая гостей за стол. Случился даже конфуз из-за нехватки стульев и табуреток; чтобы всем разместиться, пришлось Сан Санычу срочно устраивать скамейки из досок. Они были искренне удивлены необычной простотой и добродушием незваных гостей, но постепенно чувство неловкости улетучилось, и лица хозяев засияли откровенной радостью.

Дом сразу заполнился новыми ароматами принесённых угощений, шумом и весельем. Подкрепив и без того весёлое настроение необходимыми напитками, пошла за столом непринуждённая беседа: женщины о своём, а мужчины меж собой, естественно, о промысле. Одними из первых вопросов со стороны гостей были о том, как они тут обосновались, нравится ли им в здешних краях, не трудно ли им тут живётся, и не собираются ли уезжать обратно??? Не сразу, конечно, все эти вопросы выпалили недавним новосельцам, а так, между рюмкой, между разговорами о том, о сём, вытягивали из них соседи, прощупывая исподволь планы на будущее житьё-бытьё. Правда, это больше женскую половину интересовало, а охотники вели свои разговоры.

Потом шли гулять к клубу, где звучала музыка, и толпился весёлый народ. Под утро, уставшие, но весёлые и счастливые вернулись домой. Все трое в голос высказывали своё мнение о прошедшем празднике и все сходились в одном, что остался удивительно приятный осадок от этого гуляния, от общения с людьми, хотя было и лёгкое сожаление, что праздники тоже не вечны. Всех удивило доброжелательное отношение людей посёлка к ним, недавно прибывшим сюда, ещё не обжившимся. Они поняли, что местные уже считали их своими. Некоторая робость и стеснение в отношениях, существовавшие до сих пор, растворились за один вечер в непринуждённости и искренности всех односельчан. Особенно чета Казариных глубоко прочувствовала этот момент и осталась очень довольна. Видимо, весь таёжный народ, живя в этих, далеко не комфортных условиях, не мог быть другим. Вся природная среда, окружавшая их, одинаковые интересы, жизненные условия и возможности, готовность в любую минуту прийти на помощь и укрепившиеся традиции, – всё это создавало свою особую доброжелательную атмосферу, и люди, живущие здесь, обретали какой-то свой общий облик и характер. Может быть, ещё неповторимый охотничий дух, замешанный на сибирском характере с местными, устоявшимися неписаными правилами, придавал такое ощущение.

Спустя несколько дней, припрятав в потаённый уголок своей души все прекрасные воспоминания о прошедшем празднике, оба наших добытчика вновь уходили на свои промысловые участки. Иван твёрдо решил, что летом поедет за своей будущей женой, и следующий Новый год они будут встречать вместе, в своём доме, лишь бы она поверила ему и поехала за ним в эту глушь. Почему-то он был в этом уверен. Эта уверенность пришла к нему неожиданно именно в этот новогодний вечер. Теперь неотступно и в любое время: шёл ли по путику, ехал ли на «Буране», сидел ли в зимовье и готовил ужин или ложился спать – его преследовали мысли о ней, и он представлял, как приедет к ней, как он признается ей в самом сокровенном.

В то новогоднее утро он достал из своей заветной папочки с фотографиями одну самую ценную и долго вглядывался в неё, представляя, как будет происходить их встреча. На него чуть вопросительно озорными карими глазами смотрела самая обаятельная и самая красивая девушка, будто спрашивая: «…ну, где ты там запропастился, неужели забыл меня?..» И завораживающим движением огладив тугую косу тёмно-каштановых волос, откинула её за спину, повела кокетливо головой… и засмеялась звонким девичьим смехом, лукаво грозя изящным пальчиком… Иван даже вздрогнул от внезапного видения и усмехнулся про себя: «Надо же, уже мерещиться начинает. Будто зубная боль не отпускает, так и в моём сердце ноет и ноет, только гораздо приятнее. Как это я на расстоянии в неё влюбился. Что же ты, дорогой друг, когда рядом был с ней, когда учились, не замечал этого? Что же ты так робко вёл себя и даже не намекал ей о своих чувствах. Или стеснялся? Наверное, расстояние подействовало. Расстояние и время – лучшие подсказчики. А ещё расставание. Да, не зря говорят: две верных подруги – любовь и разлука… Вот как разъехались, так я и стал о ней всё чаще вспоминать. А теперь уже жить без неё не могу. Вот дела!»

Впрочем, ничего тут странного нет, обыкновенная жизненная ситуация, – не первая и не последняя. Каких только любовных историй в мире людском не происходило с того момента, когда Адам с Евой вкусили от плода запретного, – одному Богу известно?!. Они происходили, происходят и будут происходить с влюблёнными людьми. Просто не всегда вовремя приходят нужные слова, и не всегда хватает смелости их произнести. Странное в другом, что вопреки желанию возникает вдруг иногда какой-то ступор и лишает человека разума из-за любви, и он, порой, творит сам не ведая что. В том и секрет всех любовных страданий. К великому счастью многих влюблённых, всё же приходит то время, когда рушится невидимая стена, мешающая переступить излишнее смущение, неожиданно рождается в тебе смелость и находятся нужные выстраданные слова. И трудно отвести друг от друга любящий искренний взор, говорящий о том же.

4

А где-то далеко-далеко от этих бескрайних сибирских просторов поживала скромно красная девица по имени Галя, и духом не ведала, что сохнет по ней удалой молодец. Нет, она, конечно, хотела в это верить и даже надеялась, что тот парень Ванечка, который пытался за ней ухаживать, не забыл её. Она всё ещё помнила его неловкий, но страстный поцелуй на прощание, надеялась, что внезапный его порыв был искренним. Внезапный-то, – на первый взгляд, а на самом деле вымученный в душе влюблённого Ивана, мысленно подготавливаемый за всю дорогу к электричке, отрепетированный в воображении, но получившийся всё равно неуклюжим от чрезмерного волнения. И Галина это чувствовала. Ей нравилось вспоминать тот прощальный поцелуй, сердце наполнялось теплотой, и на лице всегда невольно возникала счастливая улыбка. Такие воспоминания сразу уносили её на несколько лет назад…

Она не могла сказать себе, что этот молодой человек, которого она впервые увидела в техникуме, запал с первых минут в её душу. Кукшин и Казарин весной 1981 года демобилизовались из армии и вернулись доучиваться в техникум, где они были зачислены в разные группы. Саня оказался в группе, в которой учились на звероводов Галя и Валя. А Ваню зачислили в параллельную. И поселили друзей тоже по разным комнатам в общежитии, вопреки их пожеланиям. Впрочем, это ни капли не отразилось на их дружбе, просто стали часто заглядывать друг к другу. Случайно ли так получилось или Казарин к этому подвёл, Галина не могла припомнить, но в один из обыкновенных студенческих дней Саня познакомил девушек со своим другом Ваней, напросившись к ним в гости. Да, была весна… Помнится, они гуляли допоздна в весеннем лесу недалеко от общежития. Юноши балагурили, развлекали их с Валей. Разве такое забудешь! И как-то само собою получилось, что эти два парня стали завсегдатаями в их комнате, пропадали у них под разными предлогами в любое удобное время. Она даже запоздало удивилась такому явлению, казалось, будто какая-то таинственная сила влекла этих парней к ним. Почему-то раньше не задумывалась об этом. Сейчас, на расстоянии и в прошедшем времени ей виделось это забавным, но от чего-то приятно защемило сердечко. Наверное, похожая ситуация в разные годы случалась не только с ними, но и с другими ребятами и в других учебных заведениях или рабочих общежитиях – чего в жизни не бывает. Галине нравилось вспоминать, как легко они нашли общий язык с этими весёлыми ребятами, считавшимися уже «ветеранами» этого техникума, к тому же бывшими армейцами. Девчонкам конечно же доставляло удовольствие их присутствие, они не чувствовали к ним неприязни, не считали их визиты навязчивыми и гнать из комнаты не спешили. Томительные чтения учебников по звероводству и ветеринарии казались не такими нудными, иногда разбавлялись каким-нибудь смешным анекдотом из арсенала бывших армейцев. Ещё Гале показалось, что на первых порах этих хитрецов привлекала возможность на дармовщинку лишний раз угоститься за столом у девушек, такое тоже часто случается в студенческой среде. Но в тайне себе признавалась, что и ей, и Вале на правах радушных хозяек хотелось показать себя с наилучшей стороны перед парнями, с особым старанием и изобретательством готовя что-нибудь на ужин, что было не таким уж простым делом в условиях студенческой кухни. Да и Кукшин с Казариным потом, не желая быть наглыми нахлебниками, стали приносить им свои угощения: иногда Ваня тортик принесёт, другой раз Саня сыр или колбаску нечаянно выложит на стол, приговаривая в шутку, что мамка с севера прислала. Такой негласный союз устраивал всех. Утаить подобное в стенах общежития было невозможно, и между сокурсниками со временем утвердилось негласное название: союз четырёх. Даже прибаутка однажды слетела с уст у кого-то из сокурсников: есть в общежитии комната, где подружки живут – Галя да Валя, и ходят к ним в гости два друга – Ваня да Саня… При этом воспоминании Галина поморщилась недовольно, – она не в восторге была от такой неудачной шутки, ей показалось, что их сокурсник просто позавидовал, и ему пришли на ум эти слова не от доброты душевной, а скорее из злорадства. Впрочем, никто особо не придал этому значения, и сия прибаутка потихоньку забылась.