Последний сезон

Виктор Зубарев

Последний сезон

Р о м а н

Последний сезон

Жизнь представлялась теперь запутанной,

сложной – нагромождение случайных

обстоятельств. И судьба человеческая –

тоненькая ниточка, протянутая сквозь этот

хаос различных непредвиденных обстоятельств.

Где уверенность, что какое-нибудь из этих

грубых обстоятельств не коснётся острым

углом этой ниточки и не оборвёт её в самый

неподходящий момент.

В.М. Шукшин

/Любавины/

От автора

Бывают в жизни такие моменты, которые запоминаются на всю оставшуюся жизнь. Возможно, так происходит из-за сильного впечатления, которое они произвели на тебя. Может быть, это была глубокая драма или трагедия, которая коснулась тебя непосредственно или даже косвенно. В результате, тот глубокий след, оставшийся от переживаний в твоём сердце и в сознании, долго-долго не зарастает, как шрам от сильного ожога. И хранится в памяти так крепко, так отчётливо, что с годами не стирается ни под каким воздействием на неё, включая возраст. Впрочем, вовсе необязательно, что это произошло лично с тобой или очень близкими тебе людьми, в жизни так много поводов переживать за судьбы едва знакомых или совершенно посторонних людей. Ну, это ещё зависит и от того, у кого какое сердце, насколько оно вместительное для добра и чувствительное к чьей-либо беде, умеет ли оно сострадать чужому горю.

Что значат тридцать-сорок лет в жизни людей, большой это срок или малый? Бесспорно, в историческом измерении, это совсем ничтожно, здесь время измеряется веками, целыми эпохами. Конкретному же человеку, как и любому другому живому существу, времени отпущено гораздо меньше, и у каждой живой твари на Земле существует свой жизненный срок, каким бы он ни был. Казалось бы, нам нужно беречь это счастье, этот промежуток от рождения до смерти, не торопиться прожигать отпущенное Господом Богом время пребывания на этой грешной земле, но, как ни странно, человек не задумывается об этом и куда-то всё спешит, спешит… – торопится пробежать свою предначертанную судьбой «беговую дорожку». Тем более, если он молод, и в нём жизнь бурлит, – он не замечает времени. Он занят собой, работой, что-то творит, о чём-то мечтает… Оглянуться назад некогда, да и нет в этом необходимости. Он целиком занят своей любимой работой. Знакомится с новыми людьми, а старых знакомых, порой, забывает; находит друзей, и случается так, что потом теряет… Влюбляется, женится, растит детей… И всё хорошо! Но природа земная сотворена по такому подобию, что день сменяется ночью, солнечным погожим дням сопутствуют пасмурные дождливые дни, на смену тёплому лету приходит лютая зима. Так и в жизни людской: нередко радостные счастливые дни омрачаются горестными событиями; вчера где-то праздновали чей-то день рождения, а сегодня кто-то облачился в траурные одежды; у кого-то сладкие слёзы от внезапно нахлынувшей радости, у других горькие слёзы по поводу невосполнимой утраты. И в их судьбах далеко не всё однозначно. Несомненно, есть на земле множество везунчиков, которым удаётся прожить долгую и счастливую жизнь, лишь с небольшими житейскими неурядицами, почти незаметными и с годами забывающимися. Может быть, они из разряда тех людей, что смотрят на все невзгоды через розовые очки и им верится, что жизнь прекрасна и удивительна. Возможно, это и о них сказано, что счастливые часов не наблюдают, а не только о влюблённых. Но немало и таких, кому в этой жизни повезло меньше, хотя они и очень старались быть счастливыми. Откуда ни возьмись, приходят беды, которых никто не ждёт. Порой перед людьми встаёт некая непреодолимая сила, которая никого не щадит – даже сильные духом и плотью не способны устоять перед ней. Речь не идёт о природном стихийном бедствии, хотя и они приносят очень много горя. Скорее всего, это можно назвать стечением целого ряда обстоятельств, мелких и глобальных, и они, как жернова, перемалывают зёрна – человеческие судьбы. В народе говорят: судьба так сложилась. Да, это можно отнести не только к отдельно взятому человеку, но и к целому народу, стране.

Примерно так произошло в недавнем прошлом и с нашей огромной страной, именовавшейся Советским Союзом. Под жернова девяностых годов попало не только само это государство, раздробившееся на отдельные осколки-республики, но и несметное количество людей. Кто-то благополучно выжил и даже заполучил выгоду, кого-то крепко помяло, а многие бесследно пропали, – образно говоря, размололо их в пыль и в муку.

Не миновала подобная участь и двух молодых людей, начавших жизнь вполне счастливо и безоблачно, сумевших познать и радости крепкой мужской дружбы, и счастье любви, успевших создать крепкие полноценные семьи. Они были счастливы уже тем, что в полной мере сумели реализовать свои мечты и получить удовольствие от своей работы, что удаётся далеко не каждому. Но случилось так, что произошедшие перемены в жизни самой страны, стали одной из причин жизненного краха многих людей, в том числе и тех, о ком пойдёт дальнейшее повествование.

Душа человеческая так устроена: тянет нас от случая к случаю заглянуть в фотоальбом, где хранятся заветные кадры из прошлого, далёкого или близкого, но родного и неповторимого… И сердце кровью обливается, и слёзы туманят взор. Память в этом виновата, она просит взять в руки этот альбом… Значит было в том прошлом много хорошего, доброго и радостного. Но даже если случались в жизни тяжёлые невзгоды, – а без этого не обходится, – не имеем мы морального права забывать об этом. Есть замечательные слова у Валентина Распутина, которые укрепляют уверенность в правильности выбора данного повествования: «…правда в памяти! У кого нет памяти, у того нет жизни».

Часть первая

1

Большая полярная сова, мирно дремавшая на толстом суку могучего кедра, неожиданно вздрогнула, недовольно взъерошив перья, и открыла глаза. Её встревожила непонятная шумная возня, доносившаяся откуда-то снизу, вероятно со стороны небольшой полянки, слегка поросшей мелким березнячком и шиповником. Оттуда слышался треск сучьев, медвежий рёв и достаточно редкий в этой глуши собачий гомон. Устремив туда взгляд, она увидела крупного медведя и трёх мечущихся вокруг него с громким лаем собак. Сова умела отличать волков от этих человеческих выкормышей и обеспокоенно крутила головой, пытаясь увидеть и самого человека. Она не раз уже в своей долгой жизни встречала в тайге людей с их неизменной железной палкой, торчащей из-за спины. И даже знала, что они умеют управлять этой палкой, извлекая из неё гром и молнию. Она боялась таких людей. Но человека так и не увидела. Древний опыт подсказывал мудрой сове, что «хозяин тайги», наверное, задавил где-то рядом свою очередную жертву, а собаки, вероятно, помешали ему насладиться своей добычей. А может быть, просто издалека причуяли косолапого, догнали и взяли в оборот.

Внизу схватка разгорелась нешуточная. Хотя для видавшей виды пернатой хищнице было удивительно, что этот могучий таёжный властелин почему-то не так рьяно отбивался от зарвавшихся наглецов, только крутил крупной башкой с оскаленными зубами и почти стоял на месте, не пытаясь убежать, будто что-то мешало ему. И всё же медведь не выдержал напора собак и стал отступать, хрипя и рявкая на них, разбрызгивая по сторонам кровавую пену из пасти. Шум баталии постепенно отдалялся и вскоре совсем затих. И только было вознамерилась сова покинуть насиженное место на суку и переместиться поближе, чтобы удовлетворить своё любопытство, как увидела двух вернувшихся собак, разгорячённо рыскавших по поляне, повизгивая и взлаивая, явно что-то выискивавших. Наконец, они что-то обнаружили, зачем-то стали разгребать лапами землю, растаскивая зубами сучья и ветки. Сове много раз приходилось видеть, как волки делали так, пытаясь добыть бобра из его хатки или барсука из норы, а тут собаки что-то причуяли. В любопытстве и в терпении этой ночной хищнице не откажешь. Сумерки уже овладели пространством, наступало совиное время, и видеть она стала гораздо лучше. Дождалась, когда в едва приметной куче хвороста что-то шевельнулось тёмное, грязное и бесформенное. Медленно, со стоном, с трудом перебирая руками, на взгорок выползал… человек. Да, она узнала в этом бесформенном существе человека. Он не шёл, как все люди, а почему-то полз, как полураздавленная ящерица, на которую наступил медведь, и она, инстинктивно стремясь ещё выжить, превозмогая боль, уползала от опасности. Собаки крутились рядом, иногда громко лаяли, облизывали человеку лицо и руки и даже хватали за одежду, будто пытаясь помочь ему встать.

Ночь накрыла тайгу окончательно. Сова успокоилась, уяснив в своей мудрой голове, что за трагедия произошла в её владениях. Но она не видела её начала, потому что свой сук оседлала после того, как всё страшное уже произошло. Подступавший голод заставлял сову покинуть свой закуток в поисках пищи, и ей уже не суждено было видеть, что происходило дальше и что стало с этим человеком…

В лесу стояла такая тишина, что слышен был шорох падающего, словно уставшего за бурное лето, листочка. Изредка лёгкий ветерок обласкивал верхушки деревьев, приводя в смущение остатки разрумянившейся листвы, начинавшей кокетливо шептаться друг с другом. Бабье лето было во всей своей красе. Средь глухой тайги на небольшой светлой поляне виднелась рубленая охотничья изба. Рядом с ней ещё какие-то строения. Чуть в стороне возвышался массивный лабаз, устроенный на двух высоких ёлках. Дверь в избушку распахнута настежь. На земляном полу, опрокинувшись навзничь, лежал человек. То, что было на нём надето, трудно было назвать одеждой. Рваные лохмотья, измазанные кровью и грязью, едва прикрывали такое же изодранное и окровавленное тело. Осталось только целым грязное с налипшими соринками лицо. И глаза были целы. Человек смотрел в потолок долгим немигающим взглядом. Часто облизывал сухие растрескавшиеся губы. Иногда пытался пошевелиться, отчего сразу же слышался стон. На некоторое время вновь наступало затишье.

Медленно приходило к нему осознание всего случившегося. Он только помнил момент схватки с медведем, как тот терзал его. Помнил и то, что сумел ножом ранить зверя. И далее всё обрывалось в сознании. Не знал человек, сколько пробыл в забытьи, но вспоминал, как собаки вывели его из этого состояния. Затем вновь проваливался в небытие. Он даже не мог вообразить, как очутился в своём зимовье. Во всём теле чувствовал одну сплошную боль, и даже не мог понять, что у него цело, а что изуродовано. Но сознание работало чётко.

«…А какой сегодня день, число?.. Сколько времени я уже здесь лежу? И как всё-таки я добрался? Неужели так закончится мой путь? Нет, нельзя мне умирать, я должен выжить, ведь они меня ждут… Я же дополз до избы. Голова у меня цела, мозги у меня целы, надо думать, как выкарабкиваться. Ах, жизнь ты моя разудалая, не отпускай меня. А какая жизнь-то была!.. Как всё было хорошо, всё удалось. Ну, почти всё… Вот, если пожить бы ещё. И если бы не эта…»

Не прошеная слезинка скатилась по щеке к губам. Он смахнул её языком, ощутив горьковатый вкус. Не хотелось думать о плохом. Невольно вспомнились детство, юность… Как приятны были эти воспоминания! Человек будто утонул в них, находясь в невесомости, и ему казалось, что он мирно покачивается на тёплых ласковых морских волнах, не ощущая ни физической боли, ни потрясения от случившегося…

2

Август 1983 года был уже на исходе. Лето всё ещё одаривало людей благодатным теплом в течение дня, но к вечеру становилось прохладно и сыро. В недавнюю сочную зелень лесов вторглись незаметно крапинки жёлтых и оранжевых красок, первых предвестников приближающейся осени. В воздухе уже чудилось её властное дыхание, доносившее из тайги запах кедрового ореха и грибов; из болот и лугов тянуло терпким ароматом увядающей травы и прошлогодней прелой листвы. Трудно сказать, сможет ли почувствовать, в самом деле, тот или иной человек, обладающий прекрасным обонянием, такие ароматы, но мнимое предчувствие этого всё же у многих присутствует. Поэтому и говорим мы часто, когда дни календарного лета уже сочтены, – «осенью пахнуло».

На каменистом берегу широкой таёжной реки в наступивших сумерках горел костёр, освещая близкие деревья и огромные валуны. Всполохи пламени костра синхронно отсвечивались на их гладких, отшлифованных речными водами боках и отбрасывали длинные тени от двух человеческих фигур, маячивших возле костра.

Погода стояла ясная и тихая. На небе друг за другом вспыхивали как лампочки первые звёздочки. С каждой минутой, если присмотреться, можно было увидеть появление всё новых и новых звёзд. И вот их уже несметное количество. Чем гуще становилась темень, чем плотнее она обступала пространство вокруг костра, тем ярче они становились на далёком ночном небосводе. С западной стороны, за противоположным берегом, начинавшимся пологим подъёмом, догорал оранжевый закат, резко очерченный на горизонте высоким увалом.

Свет костра позволял уловить некоторые черты внешности двух людей, примостившихся на брёвнышке. Видно было, что это молодые мужчины в возрасте около двадцати пяти лет. Одеты сверху они были в довольно свежие, малоношеные, ещё не успевшие обветшать, штормовки цвета хаки. Из такого же материала и штаны, заправленные в резиновые болотные сапоги. Несмотря на пронизывающий холодок, потянувшийся вдоль реки, они были без головных уборов. У одного коротко стриженные светлые курчавые волосы, такие же светлые брови, чуть выдающиеся скулы замыкались мужественным подбородком. У другого, в противоположность – тёмные волосы, волнистой копной сбегавшие почти до плеч. Ещё у него выделялась небольшая, недавно отпущенная, чёрная бородка, окаймлявшая сразу от бакенбард слегка вытянутое лицо, что придавало ему некие черты этакого начинающего учёного-романтика, попавшего в тайгу на практику. Поочерёдно они о чём-то рассказывали друг другу, изредка называя собеседника по имени. Тот, что повыше и с бородкой, называл товарища странным, скорее прозвищем, чем именем – Кукша. А тот, соответственно, обращался к напарнику – Санька, и несколько раз произнёс в его адрес: «Гусь ты мой лапчатый…», при этом голос звучал чуть иронично и ласково. Больше говорил как раз молодой человек, которого Кукшей называли. Он страстно что-то рассказывал Саньке, временами темпераментно жестикулируя. Часто звучали слова: охота, промысел, дичь, соболь, звери, хариус… и много из того, что населяет окружающую природу. И ощущалось в его голосе само дыхание окружающей тайги, пропитанное смолянистым запахом елей и лиственниц. Несколько раз упомянул слово Гремучая. Внезапно, в каком-то порыве, он резко вскочил и подошёл к самому урезу воды. Наклонившись, с явным удовольствием почерпнул пригоршнями воду и плеснул в лицо. Распрямившись, устремил взгляд вдоль реки и произнёс:

– Вот, Санёк, хоть верь, хоть нет, но приятней и ласковей воды, как в этой реке, я не встречал, хоть и называют её Гремучей. Ты не смотри, что сейчас она тихая и покорная. Это здесь тишь да гладь, потому что плёс широкий и скал нет. Слышишь, как перекатик шумит?.. да, это не в счёт. Помнишь, проходили уже пороги, и ты видел, где скалы обжимали берега? Понял, что там она уже другая? Там она и в самом деле бурливая, грохочущая. Но это цветочки по сравнению с тем, что ещё ниже по течению. Не зря ей такое название дали – Гремучая. Там, где с обоих берегов скалы подступают, такой гул стоит, будто гром несмолкаемый в летнюю пору…

От костра послышался Санькин голос, с лёгким оттенком иронии:

– Мне поначалу показалось, что ты её «горемычной» назвал. Как-то созвучно с Гремучей. Наверное, немало горя кому-то причинила, коль такая бурливая? Стихия ведь… всё-таки. Были случаи, а, Ваня? – Спросил он, впервые назвав товарища по настоящему имени. Ирония его куда-то улетучилась: видимо, проникся впечатлением от слов своего спутника.

– Да, люди говорят, что и в самом деле, трагедии были. Но много-то я тебе не могу сказать, мало ещё знаю. Да ты поживёшь тут и сам наслышишься всякого.

Река тихо плескалась у их ног, словно подслушивала разговор этих молодых людей, изредка неосторожно нарушая тишину гулким ударом набежавшей волны о дюралевый борт лодки, пришвартованной рядом. Судя по тому, о чём шла речь, их больше интересовала непосредственно тайга – именно это слово звучало чаще всего. А что в тайге для них может быть интересного? Кому чего, а они, похоже, бредили охотой. И не просто охотой любительской, а настоящей, промысловой. Охотой тяжёлой, но романтичной. Опытный взор местного бывалого охотника определил бы в них людей не местных, возможно, недавно прибывших в эти края издалёка. И говорок не тот, и одежонка не по местному покрою. Чем-то отдавало от них далёкой центральной Россией, что ближе к Москве.

Кукша ещё упоминал о какой-то горе и, обернувшись назад, широким взмахом руки указывал куда-то вдаль. Наводило на мысль, что он лучше знал эти места и будто знакомил своего спутника с ними. Подбросив в костёр дров, сказал:

– В прошлом году я начал осваивать этот участок. Хотя, это громко сказано: осваивать. Был-то я тут раз шесть за весь сезон, всё некогда было. В кочегарке же работал тогда, по сменам: через два дня на третий. Где уж тут разбежишься. Но всё-таки немного поохотничал. Около десятка соболюшек удалось поймать. Это у меня наподобие тренировки было. Далеко добираться досюда. Техника нужна: лодка с мотором. Вот как сегодня мы с тобой – за два часа добрались, а если бы не останавливались по пути, то ещё раньше бы пришли. Тогда у меня ещё не было лодки. Опять же, это до ледостава, а там на своих двоих. Правда, кое-кто снегоходами уже обзавёлся. Ну, а кто-то лошадкой обходится, всё побыстрее, да и поклажи увезёшь больше. А пешему тяжело и долго. Но я бегал всё же. Как говорят: «бешеной собаке семь вёрст не крюк»… В этом году мы с тобой вместе начнём здесь промышлять. Хотя опять не уверен – директор мне должность одну навязывает. Но ты точно здесь обоснуешься. Завтра я тебе покажу угодья. Поднимемся до зимовья, оглядимся.

Августовские ночи тёмные, прохладные. От реки поднимался туман, который прокрадывался сквозь тепло от костра к людям, заползал под куртки, заставлял ёжиться и ближе придвигаться к огню. Но внезапно взыгравшее пламя от очередной охапки дров резко отбрасывало надвинувшуюся густую пелену, чётче обозначало очертания предметов в ближайшем окружении. И с новой силой вскидывались в неистовой хаотичной пляске тени за спинами людей.

Уже перевалило за полночь, туман над рекой стал настолько ощутимым и видимым на грани тьмы и света, что даже казалось порой, будто перед людьми выросла стена из ваты, которую хотелось потрогать руками. Двое молодых людей всё ещё сидели и неутомимо говорили и говорили о чём-то увлекательном, что отталкивало всякие мысли о сне. Изредка, спохватившись, оживляли прогорающий костёр, подбросив очередную порцию дров в его ненасытное чрево, чтобы согреться и отодвинуть кромешную тьму подальше от себя. Возможно, в их планы не входило в эту ночь поспать. Может быть, они решили встретить утреннюю зорьку – первую в их жизни совместную зорьку на берегу этой реки под шумок утреннего ветерка, расшалившегося среди макушек деревьев, и ровного умиротворённого гула речного переката недалеко от их стоянки. Но всё же вероятнее всего можно было предположить, что они просто увлеклись, не замечая времени, насыщались общением после долгой разлуки. Видно по всему, у них было о чём поговорить.

Теперь у них пошёл разговор о недавнем прошлом; слышались слова, свойственные более цивилизованной обстановке: техникум, сокурсники, звучали имена каких-то парней и девушек. Наверное, они вспомнили свои студенческие годы. Так кто же они: охотники, рыбаки или бывшие студенты, выбравшиеся сюда в турпоход, вдохнуть запах романтики?

В этот раз бубнил басовитым голосом Санька:

– А ты помнишь, Кукша, как приехал в техникум, как экзамены сдавал? – спросил он и тут же продолжил, – я хорошо помню. У меня вообще всё легко получилось, даже сам не ожидал. Думал, конкурс огромный, кажется, чуть не двадцать человек на место – боялся, не пройду по конкурсу. Тут вон, сколько разного народу собралось. Да, кстати, наверное, помнишь: Евгений Палыч-то, наш директор техникума запросил тогда у министерства дополнительные места для поступающих, целую группу ещё дополнительно набрали. Дай бог ему здоровья, хороший мужик. Благодаря ему ещё разрешили группу создать, ещё тридцать счастливчиков прошли по конкурсу, таких же, как мы с тобой. Первый раз такое в истории техникума было – потом ещё такого не случалось. …А у меня в школе с химией не очень ладилось. В общем, мандражировал. Но получилось легко, все экзамены на четвёрку. Вот тебя я не помню в тот момент. Ты в каком потоке сдавал? – Снова обратился к собеседнику.

– Удивительно, но я что-то плохо припоминаю эти экзамены. Всё было как в тумане. Я почему-то так волновался, тоже боялся провалить, поэтому зубрил и химию, и русский. Хотя учился в школе вроде неплохо. А тут что-то сдрейфил, – проговорил Кукша.

– Мне вдруг вспомнилось, – снова вдохновенно подхватил Санька, – какая атмосфера тогда была в техникуме, когда вступительные экзамены сдавали. В коридорах тишина такая стояла. Только шелест страниц учебников слышно и чей-нибудь шёпот. А в комнатах общежития готовились всей гурьбой: и девчонки, и парни. И тоже удивительно: только что встретились, знали только имена, а как-то сдружились сразу, такие непосредственные отношения сложились. Вот это больше всего запомнилось. Конечно, больше дурачились, чем готовились. А потом ночами кое-кто не спал, учебники листал. А ещё ребята такие симпатичные все, лица добрые. И всегда были готовы помочь, о чём не попроси. Да, сейчас вспоминаю, а на душе так хорошо! Всё-таки молодцы мы с тобой, Кукша, что сюда забрались. Какая ночка добрая! А природа-то здесь какая,.. ох-х, раз-здолье! Скорее бы к делу приступить, – восторженно почти прокричал Санёк, хлопая ладонями себя по груди. Неожиданно притушил в себе вдохновенную речь, будто что-то вспомнив, уже тише произнёс, потирая руки:

– А давай-ка, Кукша, выпьем чайку за это, за наше начало, чтобы нам здесь повезло, и удача нас не покидала!

– Согласен. Хоть мы ещё и ничего толком не знаем, всё у нас ещё впереди, но я почему-то уверен, что у нас здесь всё получится. Самое главное, что нас здесь двое. А люди в посёлке хорошие, добрые. Один мой сосед только чего стоит, Петрович-то. Мировой мужик! Ладно, со временем и ты всех узнаешь. Так что приживёмся мы тут, я уверен. И вот ещё о чём я хотел сказать. Давай-ка дёрнем нашего крепенького чаю за наш техникум, за преподавателей, за всех ребят и девчат. За тех, с которыми начинали учёбу, и за тех, с которыми заканчивали. Я считаю, нам всем повезло, что мы встретились в этом милом заведении, – Кукша даже встал от такого подъёма духа и полной грудью вдохнул ночной свежести. Санёк тоже не удержался, подошёл к Кукше и обнял его правой рукой, в левой держал кружку с удивительным напитком, наверняка поспособствовавшим такому приятному настроению. Оба долго молчали, затем Санька тихо произнёс:

– А как всё начиналось, ты помнишь?

Совсем недавнее прошлое, ещё не столь богатое, судя по их молодым лицам, было приятно вспоминать. Оно запомнилось им надолго многими счастливыми мгновениями. И сегодняшнее для них было прекрасно. А будет ли таким их будущее, они не знали. Никто не знал. Оно пока им не виделось, как вот за этой стеной тумана ничего не было видно. В их представлении о будущем было ровно столько, сколько было видно рядом, что освещено пламенем от костра. Но придёт утро, развеется туман, наступит ясный погожий день и перед их взором предстанет далёкий зовущий горизонт, из-за которого восходит солнце.

3

В один из первых сентябрьских погожих деньков 1978 года со стороны города Москвы в Калининском (ныне Тверском) направлении неспешно катился по шоссе автобус. Когда он проезжал мимо какого-нибудь населённого пункта, местные жители невольно обращали на него внимание, потому что из раскрытых окон салона громко вырывались наружу не совсем стройные, но задорные молодые голоса, исполнявшие весёлые песни. Особо обращали внимание, когда слышали подзабытые, а для кого-то и незнакомые, но удивительно притягательные, слова:

…Расцвела сирень в моём садочке

Ты пришла в сиреневом платочке

Ты пришла и я пришёл

И тебе, и мне хорошо.

Эх, расцвела…

И так много, много раз звонко повторялось из салона, с небольшой заминкой с новой силой вырывались наружу простые незамысловатые слова неизвестного автора, вполне возможно, что и русской народной песенки, может быть застольной. Кому-то из ребят той компании запомнились эти, когда-то услышанные, слова, а теперь возродились в новой интерпретации.

В какой-то момент в передних рядах веселье притихло, и по салону поплыла уже излюбленная туристами и всеми романтиками песенка Юрия Кукина с вдохновляющими словами, кто-то из ребят неуверенно и застенчиво выводил: