Дети Велеса

А Ратибор в своем углу слушал, запоминал и молчал. В нем боролись два зверя: гордыня, не позволяющая признать правоту "шептуна", и инстинкт выживания, который жадно впитывал бесценные знания. И никто не знал, какой из этих зверей в итоге победит.

Глава 19. Тени прошлого

Дни шли, сплетаясь в однообразную, серую вереницу. Уроки Велеслава приносили свои плоды. Они больше не голодали так отчаянно, как вначале. Жидкая похлебка стала гуще, в ней чаще попадались грибы, коренья и даже, однажды, пойманная в силок жирная белка. Этот маленький пир они восприняли уже не как чудо, а как заслуженную награду. Они учились. Медленно, с ошибками, но они приспосабливались.

Именно в один из таких тихих, спокойных вечеров Гостомысл вдруг заговорил. До этого он больше помалкивал, подавленный своей ошибкой на охоте и общей тяжелой атмосферой. Но сегодня сытость и тепло развязали ему язык. Он сидел у огня и старательно вырезал из куска мягкой древесины маленькую, неуклюжую фигурку лошадки.

– У меня сестренка младшая есть, Оленка, – сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь, просто глядя на свою поделку. – Ей вот-вот пять зим стукнет. Обещал ей на именины привезти из города коня пряничного, сахарного. Она таких любит…

Он вздохнул, и в этом вздохе была вся его бесхитростная тоска по дому.

– У вас-то как? – он поднял свои ясные, синие глаза. – Братья, сестры есть?

Яромир кивнул.

– Есть. Милава. Ей десять. Вся в мать – тихая, работящая. И глазастая. Все примечает. Я когда уходил, она плакала. Обещал ей ожерелье из жемчуга привезти. Речного.

– А у меня никого, – хмыкнул Велеслав, который чинил их поршни толстой жильной нитью. – Я один у матери с отцом. Да бабка была, упокой ее душа.

Все трое невольно посмотрели в темный угол, где сидел Ратибор. Он, как обычно, молчал, делая вид, что их разговор его не касается.

– А у тебя, Ратибор? – не унимался простодушный Гостомысл. – Есть родня?

Ратибор медленно поднял голову. Взгляд его был тяжелым, как камень.

– А тебе какое дело? – процедил он.

– Да так… просто… – смутился Гостомысл.

– Два брата, – вдруг сказал Ратибор. – Старших. Оба – вылитый отец. Крепкие, молчаливые. Всегда все делали лучше меня. Я был… младший. Самый злой и самый бесполезный, как они говорили. Все, что я делал – я делал, чтобы доказать им. Что я не хуже.

Он замолчал, и эта короткая, брошенная в сердцах исповедь сказала о нем больше, чем все его предыдущие крики и угрозы. Вечная борьба за место под солнцем, за отцовское признание, за уважение старших братьев. Стало понятно, откуда растут корни его гордыни и его ярости.

– А я… я ведь сам сюда попросился, – снова заговорил Гостомысл, осторожно сдувая стружку с деревянной лошадки. – У нас в деревне говорили, что тех, кто испытание пройдет, – уважать будут. Девки на них заглядываться станут. Женихом будет завидным. Отец отговаривал. Говорил: "Куда тебе, Гостушка, ты парень домашний, работящий. Твое дело – землю пахать, а не по лесам с копьем бегать".

Он горько усмехнулся.

– А я не послушал. Хотелось… славы. Чтобы не просто "Гостушка, хороший парень", а чтобы "Гостомысл-охотник!". Чтобы отец гордился. Чтобы Рада, соседка наша… – он покраснел, – чтобы она посмотрела на меня по-другому. Она все на дружинников заглядывается, что к нам из города приезжают. А что я? Пахарь. Руки в земле, одежда в навозе.

Он поднял на них взгляд, и в глазах его стояла такая детская, наивная мечтательность, что у Яромира сжалось сердце.

– Я себе все представлял, – Гостомылс говорил все быстрее, увлекаясь собственными фантазиями. – Как я возвращаюсь. А на плече у меня – шкура рыси. Или даже волка. Вся деревня выходит встречать. И отец смотрит, и говорит: "Вот это мой сын! Мужчина!". А Рада… она стоит в сторонке и краснеет. А я подхожу к ней, и дарю ей хвост волчий. А она…

Он осекся, поняв, что все смотрят на него. Он снова густо покраснел.

– Глупости, наверное, все это…

– Почему глупости? – тихо сказал Яромир. – Мечтать – это не глупо. Это то, что помогает нам здесь не сойти с ума. Каждый из нас мечтает. О чем-то своем.

– И о чем ты мечтаешь? – спросил Гостомысл.

Яромир задумался, глядя в огонь.

– Я? Я мечтаю о простом. Вернуться. Сесть за стол в своей избе. Увидеть, как мать ставит на стол горшок с горячей кашей. Как отец молча кивает мне, и в его глазах – одобрение. Как сестра прижимается к моему плечу. Мне не нужна слава. Не нужно, чтобы на меня показывали пальцем. Мне нужно, чтобы все было, как раньше. Только… чтобы я был другим. Чтобы я знал, что прошел через это. И не сломался. Чтобы я мог спокойно посмотреть в глаза своему отражению в воде и не отвернуться.

– Мудро сказано, – кивнул Велеслав.

– А ты о чем мечтаешь, Велеслав?

Тот отложил свою работу.

– Моя мечта простая. Я мечтаю, что однажды люди перестанут бояться леса. Перестанут видеть в нем только дрова, дичь и враждебную силу. Я мечтаю, чтобы они снова научились с ним говорить. Как моя бабка. Чтобы они поняли, что мы – не хозяева здесь. А лишь малая часть чего-то огромного и мудрого. И если мы не научимся жить с этим в мире, то мы просто исчезнем. А лес останется.

Они замолчали. Каждый думал о своей мечте, такой разной, но в то же время такой похожей. Каждый хотел вернуться. Но вернуться уже не тем, кем был. Стать лучше, сильнее, мудрее.

– А знаешь, – Гостомысл посмотрел на свою лошадку. – Я все равно ее вырежу. И когда вернусь, подарю Оленке. И Раде ничего дарить не буду. Если я ей нужен буду как охотник со шкурой, то и не нужна она мне вовсе. А отцу… ему не нужно будет ничего говорить. Он и так все в глазах увидит.

В этот момент Гостомысл, этот простой, наивный парень, показался Яромиру самым мудрым из них всех. Он нашел свою истину. Не в славе, не в подвигах. А в простом человеческом достоинстве.

– Правильно говоришь, Гостушка, – улыбнулся Яромир.

– Я не Гостушка, – тихо, но твердо ответил Гостомысл, и в глазах его не было прежней робости. – Я Гостомысл.

И эта простая фраза значила очень много. Значила, что мальчик, который боялся собственной тени, начинает превращаться в мужчину. И лес, со всеми его ужасами и лишениями, был тому причиной. Тени прошлого все еще витали над ними. Но будущее, пусть и туманное, и пугающее, уже не казалось таким безнадежным. Потому что теперь у каждого из них была мечта, очищенная от шелухи тщеславия. Простая и настоящая, как этот огонь в очаге и как этот лес за стенами. Мечта о возвращении. К себе.

Глава 20. Знак беды

Мир, хрупкий, как тонкий ледок на утренней луже, который они с таким трудом выстроили внутри своей избы, треснул на рассвете пятого дня.

Это утро ничем не отличалось от предыдущих. Такой же серый, безликий свет просачивался сквозь затянутые пузырем окна. Так же потрескивали поленья в очаге, который Яромир поддерживал всю ночь. Так же пахло дымом, травами и немытыми мужскими телами. Они проснулись, поели жидкой, но уже привычной каши из толченых кореньев и собирались идти проверять силки. Ратибор, как обычно, молча натягивал свои починенные поршни. Гостомылс проверял остроту своего единственного ножа. Все было буднично.

И в этот момент над избой раздалось:

– Кра-а-а!

Это было так неожиданно и громко, что все вздрогнули и замерли. Звук был резким, гортанным, полным какой-то злорадной тоски. Голос большого ворона. Не простого, а того самого, которого старики в деревнях называли "вещуном". Птицы, которая живет сотни лет и видит нити судеб.

Мгновение тишины.

– Кра-а-а!

Второй раз. Еще громче. Еще ближе. Казалось, он сидит прямо на их мшистой крыше и каркает в печную трубу. Ратибор медленно поднял голову, его лицо напряглось. Гостомысл перестал возиться с ножом и испуганно посмотрел на Яромира.

– Всего лишь птица, – сказал Яромир, скорее для себя, чем для других. Но его слова прозвучали неубедительно. Все они выросли на одних и тех же сказках и приметах. И все знали, что значит этот звук.

– Кра-а-а!

Третий раз. Последний. После этого наступила оглушительная тишина. Они стояли, затаив дыхание, но ворон больше не подавал голоса.

– К покойнику, – прошептал Гостомысл, и в его голосе был суеверный ужас. Он перекрестился широким, размашистым крестом – так научила его мать. – Трижды прокричал. Прямо над домом.

– Перестань, – одернул его Яромир. – Это просто птица. Может, падаль где нашла, вот и радуется.

– Ворон не радуется, когда каркает. Он предупреждает, – раздался тихий, глухой голос Велеслава.

Все обернулись к нему. Велеслав стоял у окна, бледный, как полотно. Он не выглядел испуганным, как Гостомылс. Он выглядел… обреченным. Словно он не просто услышал дурную примету, а увидел то, о чем она кричала.

– Ты-то что скажешь, шептун? – язвительно бросил Ратибор, пытаясь скрыть собственное беспокойство за привычной маской. – Твой пернатый дружок нам несчастье сулит? Какое на хрен еще несчастье может с нами случиться? Мы и так в заднице мира!

– Беда не спрашивает, где ты находишься, – медленно ответил Велеслав, не сводя взгляда с окна. – Она просто приходит.

– И что же, по-твоему, нам теперь делать? Запереться в этой дыре и трястись, пока она не придет?

– Нет. Сегодня мы не пойдем в лес.

Это заявление было встречено молчанием. Предложение не ходить на промысел, когда еда на исходе, было равносильно безумию.

– Ты сдурел? – первым взорвался Ратибор. – Силки не проверены, дрова кончаются! Мы должны сидеть здесь, потому что тебе, видите ли, птичка что-то нашептала?!

– Птичка не шептала. Птичка кричала, – ровно ответил Велеслав. – Лес сегодня… злой. Я чувствую это. Утром туман пах не водой, а железом. Паук сбежал из своего угла. Вода в бочке кажется мутной. Это все знаки. Лес предупреждает: "сидите тихо". Сегодня его день. Не наш. Кто пойдет против его воли… тот не вернется.

– Это все чушь собачья! – Ратибор шагнул к Велеславу. – Приметы! Знаки! Ты живешь в мире сказок! А я живу в мире, где если не поймаешь зверя – сдохнешь с голоду! Твой хваленый Хозяин Леса дал нам зайца, когда мы его ублажили. А теперь что? Он решил забрать одного из нас в уплату?

Яромир видел, что спор заходит слишком далеко.

– Успокойтесь оба, – сказал он властно. – Велеслав, это всего лишь приметы. Может, они ничего и не значат.

Велеслав впервые за все время посмотрел на Яромира с укором.

– "Всего лишь"? Яромир, я думал, ты начинаешь понимать. Здесь нет ничего "всего лишь". Каждая упавшая ветка, каждый крик птицы, каждый след – это слово. Лес говорит с нами. Постоянно. И сегодня он говорит: "Опасайся". Три крика ворона – это не к одному покойнику. Это выбор. Он дал нам знак и смотрит, что мы будем делать. Пойдем наперекор – значит, мы глупцы, не уважающие его волю. Значит, мы – лишние здесь.

Его голос был так убедителен, его вера в то, что он говорит, была так абсолютна, что даже Яромир почувствовал укол сомнения.

– И что ты предлагаешь? – спросил он. – Просто сидеть и ждать?

– Да. Заниматься домашним делом. Точить ножи. Чинить одежду. Быть тише воды, ниже травы. И слушать. Просто слушать. Мы должны показать лесу, что мы услышали его предупреждение. Что мы уважаем его силу. Это единственная наша защита.

– Я не собираюсь сидеть сложа руки, – отрезал Ратибор. – Это трусость. Я иду проверять силки. И мне плевать на твоих ворон и пауков. Гостомылс, ты со мной?

Гостомысл затравленно посмотрел то на Ратибора, то на Велеслава. Он был напуган до смерти, но ослушаться Ратибора боялся еще больше.

– Не ходи, Гостомысл, – мягко сказал Яромир. – Останься.

– Трусы, – презрительно бросил Ратибор. – Я и один справлюсь.

Он взял свое копье и решительно направился к двери.

– Ратибор, постой! – крикнул ему в спину Яромир. – Это глупо!

Тот обернулся в дверях. На его лице была злая, решительная усмешка.

– Посмотрим, кто был прав, когда я вернусь с добычей, – бросил он и вышел, громко хлопнув дверью.

Они остались втроем. В давящей, полной дурных предчувствий тишине.

– Зря ты его отпустил, – прошептал Гостомысл.

– А что я мог? Силой удержать? – с горечью ответил Яромир. – Он бы полез в драку. И стало бы только хуже.

Он подошел к Велеславу. Тот все так же стоял у окна, глядя в серую, безжизненную мглу, куда только что ушел Ратибор. Лицо его было похоже на высеченную из камня маску скорби.

– Думаешь… с ним что-то случится? – тихо спросил Яромир.

Велеслав не оборачивался.

– Ворон не лжет, – сказал он глухо. – Он никогда не лжет. Беда уже в пути. И Ратибор пошел ей навстречу.

И Яромир вдруг с леденящей душу ясностью понял. Они могли спорить. Могли не верить. Но что-то в непреклонной уверенности Велеслава, в самой атмосфере этого дня говорило о том, что игра закончилась. Лес достаточно долго учил их, предупреждал. А теперь пришло время экзамена. И один из них пошел сдавать его в одиночку, демонстративно презрев все правила. И оценка за этот экзамен могла быть только одна. Жизнь. Или смерть.

Глава 21. Хозяин Чащи

После ухода Ратибора изба погрузилась в тяжелое, вязкое молчание. Время остановилось. Каждый треск полена в очаге, каждый вздох ветра за стеной отдавался в ушах, как удар молота по наковальне. Гостомысл сидел у огня, обхватив колени руками, и раскачивался из стороны в сторону, как в лихорадке, его губы беззвучно шептали то ли молитвы, то ли ругательства. Велеслав неподвижно стоял у окна-глазницы, превратившись в темный, застывший силуэт.

Лишь Яромир пытался бороться с бездействием. Он сел на лавку и с преувеличенной, яростной сосредоточенностью принялся точить кремневый наконечник копья. Шорк-шорк-шорк… Резкий, нервный звук наполнял избу. Он оттачивал не просто камень. Он оттачивал свою тревогу, свой страх, свое чувство вины. Каждый скол был попыткой вернуть контроль над ситуацией, которая давно вышла из-под контроля.

– Он уже должен был вернуться, – прошептал Гостомысл. – Даже если просто силки проверить. Уже должен…

– Тихо, – ответил Яромир, не прекращая работы. – Он вернется, когда вернется.

– А если нет? – Голос Гостомысла дрогнул. – Если ворон… если Велеслав прав? Если с ним беда?

– Значит, такова его судьба, – глухо проронил Велеслав от окна. – Он выбрал свою тропу. Лес не прощает глупцов.

– Это не глупость! Это гордыня! – взорвался Яромир, с силой вонзив недоточенное копье в столешницу. – А мы… мы позволили его гордыне увести его на смерть! Мы! Я позволил!

Он вскочил. Метался по тесной избе, как зверь в клетке.

– Не могу. Не могу просто сидеть и ждать. Я пойду за ним.

– Куда? – Велеслав наконец обернулся, и его лицо в полумраке было суровым и осунувшимся. – Ночь на носу. Ты даже следов его не найдешь.

– Найду. Он пошел на север, к болотам. Хоть дойду до опушки, крикну. Я должен. Я должен знать.

– Мы должны, – твердо сказал Гостомысл, поднимаясь. Страх все еще плескался в его глазах, но верность другу оказалась сильнее.

Велеслав посмотрел на них, на эту отчаянную, безрассудную решимость. Он тяжело вздохнул.

– Хорошо. Но только до первых сумерек. Если не найдем следов до того, как начнет темнеть, – возвращаемся. Идти по этому лесу ночью, когда он зол – верная смерть.

Они вышли из избы. Воздух был неподвижным и тяжелым. Тишина стояла такая, что, казалось, давит на барабанные перепонки. Они двинулись на север, Велеслав впереди. Он шел, низко опустив голову, читая землю, как страницу. Вскоре он нашел то, что искал.

– Вот его след, – сказал он, указывая на примятый мох. – Шел быстро. Почти бежал. Один.

Они пошли по следу. Тропа вела их через густой ельник, где царил вечный полумрак. Чем дальше они шли, тем сильнее становилось гнетущее чувство. Лес вокруг был мертвым. Ни птичьего крика, ни шороха мыши. Он затаился. Он ждал.

Спустя час они вышли на небольшую поляну. И здесь след Ратибора обрывался. Они увидели его силки – три петли из жильной нити. Все три были сорваны и пусты. Рядом, воткнутое в землю по самое древко, стояло его копье.

– Он бросил его… – прошептал Гостомысл.

– Нет. Он его воткнул. Чтобы освободить руки, – поправил Велеслав. Он опустился на колени, изучая землю. – Он не гнался ни за кем. Он бежал. От кого-то.

Внезапно из самой густой чащи, куда уводили спутанные следы Ратибора, донесся звук. Громкий, оглушительный треск. Словно под чьей-то немыслимой тяжестью лопнул ствол молодого дерева. Они замерли, превратившись в камень. Сердце Яромира ухнуло куда-то вниз, в ледяную пропасть.

Из чащи донесся еще один звук – низкий, утробный, похожий на вздох великана. И что-то огромное, темное, начало ломиться сквозь подлесок. Оно двигалось неторопливо, но с такой неостановимой, сокрушающей мощью, что тонкие деревца падали перед ним, как спички.

– Назад… – прошептал Велеслав, пятясь. – Медленно…

Но было уже поздно. На край поляны, раздвинув кусты, шагнуло Оно.

Это был лось.

Но это слово – "лось" – было жалким, ничтожным, неспособным описать то существо, что предстало перед ними. Это был патриарх. Хозяин. Древний бог этой чащи. Он был огромен, как две коровы, поставленные друг на друга. Его темно-бурая, почти черная шерсть висела клочьями, на боках виднелись старые, заросшие шрамы – следы сотен битв с волками, медведями и другими сородичами. На его массивной, горбоносой голове покоилась корона из мертвых сучьев – гигантские, асимметричные рога, похожие на выкорчеванные корни старого дуба.

Он остановился, тяжело переводя дух. Воздух с шумом вырывался из его ноздрей, превращаясь в облачка пара. Он поднял свою огромную голову и посмотрел на них. Его глаза были маленькими, черными, как два уголька. И в них не было ничего. Ни злобы, ни страха, ни любопытства. Лишь вековечная, холодная мудрость и полное, абсолютное безразличие к тем козявкам, что копошились на его поляне.

Гостомысл издал тихий, сдавленный стон и осел на землю. Он не мог ни бежать, ни кричать. Первобытный ужас парализовал его. Яромир застыл, рука его мертвой хваткой сжимала копье, но он понимал всю бессмысленность этого жеста. Это копье было зубочисткой для такого чудовища. Это не был зверь, на которого можно охотиться. Это была стихия. Как гроза. Как лесной пожар. Ей нельзя было противостоять. От нее можно было только бежать или умереть.

И лишь Велеслав… он сделал то, чего никто не ожидал. Он медленно, плавно, опустился на одно колено. Он склонил голову.

– Хозяин… – сорвалось с его губ благоговейным шепотом.

Лось постоял еще мгновение, глядя на них своими древними глазами. Он словно оценивал их. Взвешивал их души на невидимых весах. Затем он издал низкий, гортанный звук. Это не был рев или угроза. Это был просто звук. Звук силы, которой не нужно ничего доказывать. Глухой, утробный выдох, от которого, казалось, задрожала сама земля.

Он медленно, с достоинством короля, повернулся. Его тело двигалось с ленивой, неторопливой мощью. Он сделал шаг обратно в чащу. Кусты и молодые деревья расступались перед ним. Треск ломаемых ветвей еще некоторое время доносился до них, а затем все стихло. Он ушел. Словно его и не было.

Они остались одни на поляне. Тишина, нарушаемая лишь судорожными всхлипами Гостомысла, была еще страшнее, чем присутствие зверя.

– Мы… – выдохнул Яромир, чувствуя, как дрожат его колени. – Мы даже не дичь для него. Мы… пыль.

– Он и есть тот знак, о котором кричал ворон, – сказал Велеслав, поднимаясь с колен. Лицо его было белым и торжественным. – Это его лес. Он Хозяин. А Ратибор… – он посмотрел на брошенное копье, на спутанные следы, ведущие в никуда. – Ратибор вломился в хозяйские покои с топором наперевес.

И теперь они знали. Знали, от чего так отчаянно и безнадежно бежал их товарищ. И вопрос был уже не в том, найдут ли они его. Вопрос был в том, что от него осталось.

Глава 2

2

. Ловушка в буреломе

Тишина, оставленная ушедшим зверем, была тяжелее и страшнее его присутствия. Несколько долгих мгновений они просто стояли, не в силах пошевелиться, придавленные осознанием собственной ничтожности. Первым пришел в себя Яромир. Адреналин, ударивший в кровь, погасил первобытный ужас, заменив его холодной, ясной яростью.

– Ратибор, – глухо сказал он, глядя на брошенное копье, на следы, ведущие в чащу, откуда явилось чудовище. Картина в его голове сложилась мгновенно: Ратибор натыкается на зверя, в панике бежит, роняя оружие, а лось идет за ним. Не спеша. Как палач за осужденным.

– Его больше нет, – прошептал Гостомысл, медленно поднимаясь с колен. Лицо его было серым, как пепел. – Он… он его…

– Замолчи! – рыкнул Яромир. – Мы не знаем! Мы ничего не знаем! Но сидеть здесь и дрожать, как осиновые листья, мы не будем!

Он шагнул и выдернул из земли копье Ратибора. Дерево было холодным.

– Что ты собираешься делать? – Голос Велеслава был напряженным. Благоговение в его глазах сменилось тревогой. – Яромир, ты же сам видел… Это не зверь. Это… сила.

– А Ратибор – не сила? Он – человек! Один из нас! – Яромир обернулся к ним, и в его серых глазах пылал огонь, которого никто в нем раньше не видел. – Мы позволили ему уйти! Я позволил! И пока я не увижу его… его тела… или пока это чудовище не ляжет на землю, я не успокоюсь!

– Ты… ты хочешь охотиться на него? – Гостомысл смотрел на него, как на безумца. – На ЭТО?

– А у нас есть выбор? – жестко спросил Яромир. – Мы будем прятаться в избе, пока он не придет и не разнесет ее по бревнышку, чтобы достать нас? Мы видели, как он ломает деревья! Что ему наша изба? Мы либо убьем его, либо он, рано или поздно, убьет нас! Мы зашли на его землю! Он показал нам, кто здесь хозяин! А я хочу показать ему, что и человек – тоже не тварь дрожащая!

Его слова, полные отчаяния и дерзкого вызова, были безумны. Но в этом безумии была своя логика. Логика загнанного в угол зверя, который выбирает бой, а не покорное ожидание смерти.

– Он прав, – неожиданно сказал Гостомысл, и в голосе его появилась сталь. Наивный мальчик умирал в нем, и на его месте рождался воин. – За Ратибора. Если он мертв, то тварь должна заплатить.

– Это не месть, – тихо поправил Велеслав. – Месть – чувство человеческое. Этой горе плоти оно неведомо. Это будет… казнь. Либо наша, либо его. Я не верю, что мы можем его победить. Но я также не верю, что мы можем просто уйти. Он нас видел. Он нас запомнил. Он придет.

Решение было принято. Безрассудное, самоубийственное, но единственное, которое позволяло им сохранить остатки человеческого достоинства. Они не будут жертвами. Они будут охотниками.

– У нас нет шансов в открытом бою, – сказал Яромир, беря командование на себя. Голова его работала лихорадочно, отгоняя страх. – Он слишком большой и сильный. Его нужно загнать. Ослабить. Лишить пространства. Велеслав, ты знаешь этот лес. Есть здесь место… ущелье, глубокий овраг, бурелом, откуда ему будет трудно выбраться?

Велеслав задумался, его взгляд ушел внутрь.

– Есть. В полуверсте отсюда на юг. Старое русло ручья. Глубокое, с крутыми склонами и завалено вековыми деревьями. Если загнать его туда, он завязнет. Он потеряет свою главную силу – мощь и напор.

– Отлично. План такой, – Яромир говорил быстро, четко, не давая им времени на сомнения. – Велеслав, ты и я – мы загонщики. Мы должны гнать его. Не нападать. Просто кричать, шуметь, не давать ему покоя, направлять в сторону оврага. Гостомысл… – он посмотрел на побледневшего, но решительного парня. – Твоя задача самая важная и самая опасная. Ты должен ждать нас у входа в тот овраг. Ты должен быть тише тени. Когда мы загоним его, когда он будет уже в ловушке, ты должен будешь поджечь вот это.

Яромир достал из-за пазухи кусок бересты и кремень.

– Я собрал смолу, сухой мох… Ты устроишь завал из сухих веток у входа в овраг. Когда он войдет, ты должен будешь поджечь. Огонь и дым отрежут ему путь назад. И тогда… тогда мы будем бить его сверху, со склонов. Копьями. Камнями. Всем, что будет под рукой.

План был отчаянным. Шансов на успех было мало, и каждый из них это понимал.

– Он… он может побежать не туда, – сказал Гостомысл. – Он может развернуться и побежать на вас.

– Может, – кивнул Яромир. – Поэтому бежать мы должны быстрее.

Они разошлись. Гостомысл, бледный, но сжавший зубы, скрылся в лесу, направляясь к старому руслу. Яромир и Велеслав, сделав большой крюк, осторожно пошли по следу лося. Вскоре они его услышали. Он был недалеко, в густых зарослях, и шумно обдирал кору с молодой осины.