Дети Велеса

– Готов? – шепотом спросил Яромир.

Велеслав молча кивнул. Его лицо было похоже на маску.

– Тогда, с богами! – крикнул Яромир и, набрав побольше воздуха, издал громкий, пронзительный вопль.

Велеслав подхватил его, но его крик был иным – высоким, похожим на вой волка. Они выскочили из-за деревьев и начали бить копьями по стволам, создавая оглушительный шум.

Лось на мгновение замер, удивленный такой наглостью. Затем он поднял свою огромную голову. В его черных глазах не было страха. Лишь холодное, тяжелое раздражение. Он издал свой утробный, низкий рев и, не поворачиваясь, с невероятной для его размеров легкостью, пошел вглубь чащи – как раз в ту сторону, куда им было нужно.

Началась гонка. Яромир и Велеслав бежали по флангам, стараясь не отставать, не терять зверя из виду и постоянно поддерживая шум. Они кричали до хрипоты, колотили палками по деревьям, вкладывая в этот шум весь свой страх, всю свою ярость, всю свою надежду.

Лось же не бежал. Он шел. Он шел своей тяжелой, сокрушительной поступью, не оглядываясь. Ему не нужно было бежать. Казалось, он просто решил сменить место кормежки, и назойливые двуногие букашки его лишь слегка раздражали. Они гнали его к оврагу. А он, казалось, вел их в свою, ему одному известную ловушку.

Овраг был уже близко. Яромир видел, как рельеф пошел под уклон. Еще немного, еще чуть-чуть. Он бросил взгляд на Велеслава. Тот бежал молча, его лицо было мокрым от пота. Он тоже понимал – решающий момент близок.

И в этот момент лось остановился. Прямо перед входом в заваленное буреломом русло. Он замер, словно прислушиваясь к чему-то.

"Давай же! Еще шаг!" – мысленно взмолился Яромир.

И лось сделал шаг. Но не вперед. А в сторону. Он медленно, почти лениво, развернулся и посмотрел на них. И в его взгляде Яромир увидел то, что заставило кровь застыть у него в жилах. В его взгляде был разум. Насмешливый, древний, все понимающий разум. Он все знал. Он с самого начала знал про их жалкую ловушку. Он не бежал от них. Он играл с ними.

Он мотнул своей огромной головой. Затем, не издав ни звука, он опустил ее и пошел на них. Не побежал. Не бросился в атаку. Он просто пошел. Неумолимо. Как движется ледник, как сходит лавина. И Яромир понял, что сейчас они умрут. Это был конец. Первая попытка загнать Хозяина леса обернулась тем, что Хозяин загнал их самих. И ловушка в буреломе захлопнулась. Только не для него. А для них.

Глава 2

3

. Последний рассвет Гостомысла

Ночь перед охотой была беззвездной и душной. Низкие, тяжелые облака плотно укутали небо, и тьма в лесу стала абсолютной, бархатной, в которой тонули и звуки, и мысли. В избе было жарко от сильно растопленного очага. Они сделали все, что могли: выследили зверя до места его лежки, наметили план загона, подготовили оружие – заточили кремневые наконечники копий до остроты бритвы, проверили каждый узел на тетиве лука Велеслава. Теперь оставалось только ждать рассвета. И это ожидание было хуже самой схватки.

Никто не спал.

Ратибор лежал на шкурах, закинув руки за голову, и смотрел в потолок, на котором плясали багровые отблески огня. Его лицо было напряженным, на губах застыла жесткая усмешка – маска, за которой скрывалось лихорадочное возбуждение. Завтрашняя охота была его идеей, его вызовом осторожности Яромира. Он добился своего, и теперь на нем лежала вся тяжесть этого решения.

Велеслав сидел в стороне, в самой темной части избы, и, казалось, дремал. Но его неподвижность была обманчивой, как у змеи перед броском. Он был весь там, снаружи, он слушал ночь. И то, что он слышал, отражалось на его лице мрачной тенью. Ночь молчала. А когда лес молчит – это самый дурной знак.

Яромир сидел у огня, методично и медленно обматывая древко своего копья тонкой кожаной полоской для более крепкого хвата. Его движения были спокойными, но в этом спокойствии сквозила тяжелая, свинцовая дума. Он все еще сомневался. Их план был дерзким, но в нем было слишком много "если". Если лось пойдет куда надо. Если они не споткнутся. Если копье войдет под правильным углом. Слишком много. Цена ошибки – жизнь.

А Гостомысл… он не мог найти себе места. Он то подходил к очагу, то садился на лавку, то принимался перепроверять свою тяжелую, окованную железом дубину. Его простодушное, открытое лицо было бледным, а в синих глазах плескалась неприкрытая, почти детская тревога.

– Ты бы поспал, Гостушка, – нарушил молчание Яромир, не отрываясь от своего занятия. – Завтра силы понадобятся.

– Не могу, – честно признался Гостомысл, садясь рядом с ним на пол. – Не спится. Мысли в голову лезут… разные.

Он помолчал, глядя в огонь.

– Я тут думал… Вот убьем мы его завтра… Мяса будет – на всю зиму хватит. Шкура теплая. С рогов можно рукоятки для ножей сделать. Мы ведь… героями вернемся, правда?

В его голосе было столько наивной, отчаянной надежды, что у Яромира защемило в груди. Он не мог врать ему. Но и убивать эту надежду было жестоко.

– Если убьем, – ровно ответил он. – Сначала надо убить.

– Да убьем! – вдруг раздался с лежанки голос Ратибора. – Загоним, как барана! Я лично ему глотку перережу! Хватит уже сопли жевать! Либо мы его, либо он нас! Вот и весь сказ!

– Тише ты, – прошипел Велеслав из темноты. – Не буди лихо, пока оно тихо. Не говори о звере так, будто он уже мертвый. Он слышит. Дух его все слышит.

– А я тебе говорю, завтра он будет мертвее дохлой крысы! – огрызнулся Ратибор.

Гостомысл съежился от их перепалки.

– Яромир, – тихо позвал он, и в его голосе появились странные, плаксивые нотки. – Мне сегодня сон приснился. Будто иду я по полю, а оно все белым-бело. То ли снег, то ли туман. И мать меня зовет. Так ласково… Говорит: "Иди домой, сынок, хватит уже гулять, стынет все". А я иду, иду, а дойти не могу. И мне так холодно стало во сне…

Яромир перестал обматывать копье. Он посмотрел на Гостомыла. Его большое, сильное, почти мужское тело, и эти испуганные, детские глаза. Он вдруг почувствовал острое, пронзительное чувство вины. Зачем они взяли его сюда? Зачем он, Яромир, не настоял, чтобы Гостомысл остался в избе? Этот парень не был создан для такой жизни. Его место было там, в деревне. У печи, рядом с матерью, с псом Бураном, с той самой Радой…

– Это просто сон, Гостомысл, – мягко сказал он. – От голода и усталости всякое привидится.

– Нет, – покачал головой парень. – Это был не просто сон. Я проснулся, а холод остался. Прямо вот здесь, – он прижал руку к груди. – Будто мне льдинку туда положили.

Он вытащил из-за пазухи маленькую, неуклюжую деревянную лошадку, которую вырезал для сестры. Повертел ее в своих больших, грубых пальцах.

– Яромир… Если… если со мной что-то случится завтра…

– Ничего с тобой не случится, – твердо, почти грубо, оборвал его Яромир. – Держись рядом со мной и делай, что я скажу. И все будет хорошо.

– Нет, ты послушай, – Гостомысл посмотрел ему прямо в глаза, и во взгляде его была странная, взрослая серьезность. – Если так выйдет… что я не вернусь… Ты отдай эту лошадку Оленке, ладно? Скажи, от меня. И… и матери с отцом скажи, что я… что я не боялся. Соври, ладно? Скажи, что я был храбрым.

– Гостомысл, прекрати, – голос Яромира дрогнул. – Не смей прощаться. Слышишь? Мы вернемся все вместе. Все четверо. И ты сам отдашь свою лошадку сестре.

Гостомысл посмотрел на него долгим, благодарным взглядом. Он кивнул, но было видно, что он не поверил. Он словно уже знал свою судьбу. Он не боялся. Он просто принимал ее.

Он спрятал лошадку обратно за пазуху.

– Ладно. Я попробую поспать.

Он ушел на лежанку и завернулся в шкуру. Вскоре его дыхание стало ровным, но Яромир знал, что он не спит. Он просто лежит с закрытыми глазами, видя перед собой то белое, холодное поле из своего сна.

Тишина в избе снова стала тяжелой. Но теперь к ней примешалось нечто новое. Предчувствие беды стало почти осязаемым. Оно сидело вместе с ними у огня, заглядывало им в глаза и молча улыбалось своей беззубой улыбкой.

Ратибор перестал усмехаться и отвернулся к стене. Яромир отложил копье. Работа не шла. Он просто смотрел в огонь, и перед его глазами стояло бледное, серьезное лицо Гостомысла и его по-детски наивная просьба: "Соври, ладно?".

Рассвет начал пробиваться сквозь щели, окрашивая избу в мертвенно-серый, предсмертный цвет. Это был последний рассвет, который они встречали вчетвером. Последний рассвет Гостомысла. И хотя никто из них еще не знал этого наверняка, каждый, в глубине своей заледеневшей от дурных предчувствий души, чувствовал это с абсолютной, ужасающей ясностью. Ночь прощания закончилась. Наступало утро расплаты.

Глава 2

4

. Ярость сохатого

Лес на рассвете был похож на декорацию к погребению. Холодный, сырой туман цеплялся за деревья рваными клочьями, и каждый звук – хруст ветки под ногой, тревожный крик потревоженной сойки – отдавался в напряженной тишине, как удар колокола. Они шли по следу, и этот след, четкий, огромный, вел их, словно нить судьбы, к неминуемой развязке.

План был прост и дерзок, как сама юность. Загнать. Загнать зверя в узкое ущелье, зажатое между двумя скальными выходами, где ему негде будет развернуться, и там, лишив его пространства, нанести решающий удар. Ратибор и Гостомысл должны были идти по флангам, поднимая шум, пугая, направляя. А Яромир с Велеславом – ждать в засаде, у самого входа в ущелье, чтобы встретить зверя копьями.

Все пошло не так с самого начала.

Они гнали его уже больше часа, и лось, казалось, играл с ними. Он не бежал. Он шел тяжелой, упругой трусцой, держась впереди ровно настолько, чтобы они не теряли его из виду, но и не могли приблизиться. Он вел их, петляя, изматывая, заставляя их спотыкаться о корни, продираться сквозь колючий кустарник. Возбуждение охоты сменилось тяжелой, выматывающей работой, от которой в легких горело огнем, а ноги наливались свинцом.

– Он уходит! – хрипло крикнул Ратибор, появляясь из тумана. Лицо его было мокрым от пота и злым. – Мы его теряем! Он уводит нас от ущелья!

– Нет! – крикнул в ответ Яромир. Он увидел то, чего не заметил Ратибор. – Он делает круг! Он возвращается! Гоните его сильнее! К скалам!

Лось действительно начал заворачивать. И тут они поняли его дьявольскую хитрость. Он не бежал от них. Он гнал их сам. Он завел их в самый бурелом, в хаос из поваленных вековых деревьев, где человек был неповоротлив и слаб.

– Гостомысл! Где ты?! – крикнул Яромир, пытаясь перекричать треск ломаемых веток.

– Я здесь! – донеслось слева. – Я вижу его! Он идет прямо на вас!

И в этот момент лось вышел. Он появился из тумана не как загнанный зверь, а как король, вышедший на смотр своих владений. Он остановился в двадцати шагах от них, на небольшой прогалине. Туман клубился у его ног, и он казался видением, духом леса, воплощенным в плоть и ярость. Он тяжело дышал, раздувая ноздри, и его маленькие, черные глаза горели не страхом, а чистой, концентрированной ненавистью.

– Вот он, – выдохнул Яромир, поднимая копье. Рядом с ним, бесшумно, как тень, встал Велеслав с натянутым луком. – Сейчас…

Он ждал, когда загонщики выйдут с флангов, чтобы окружить зверя. Но загонщики не вышли.

– Ратибор! – заорал Яромир, не сводя глаз с лося.

Тишина.

Вместо ответа, слева, со стороны Гостомыла, раздался отчаянный, полный ужаса вскрик. А потом – глухой удар и треск.

Яромир на долю секунды обернулся. То, что он увидел, заставило его сердце остановиться. Гостомыл лежал на земле, придавленный стволом старой, подгнившей ольхи. Огромное дерево, которое держалось на честном слове, рухнуло, срезанное то ли неосторожным движением, то ли самим лосем, который проломился сквозь него. Гостомысл не был раздавлен насмерть, но его ноги оказались в ловушке. Он был жив, но абсолютно беспомощен.

И лось увидел это.

Он повернул свою массивную голову. На мгновение он словно забыл о тех двоих, что стояли перед ним. Его древний инстинкт выбрал самую легкую, самую уязвимую жертву.

– Нет… – прошептал Яромир.

Все произошло в одно мгновение. Зверь издал короткий, хриплый, похожий на кашель рев. Это был боевой клич. Клич ярости. Он опустил свою увенчанную рогами голову и бросился. Не побежал – он стартовал, как выпущенный из пращи камень. Земля загудела под его копытами.

– Велеслав, стреляй! – заорал Яромир.

Просвистела стрела. Она ударила лося в бок, но отскочила от толстой, свалявшейся шерсти и шкуры, не причинив вреда. Как горошина от каменной стены.

Зверь даже не заметил этого. Все его существо, вся его полутонная масса была устремлена к одной цели – к беспомощному, кричащему от ужаса и боли человеку на земле.

В голове у Яромира не было мыслей. Лишь одна, пульсирующая, огненная вспышка: "Нельзя. Не допустить". Он увидел бледное, искаженное лицо Гостомыла, вспомнил его просьбу "Соври, что я был храбрым". И он понял, что не сможет с этим жить. Не сможет вернуться и рассказать, как они стояли и смотрели.

Инстинкт оказался быстрее страха.

– За мной! – крикнул он Велеславу и, издав дикий, яростный вопль, чтобы отвлечь зверя, бросился ему наперерез.

Он не бежал на лося. Он бежал к Гостомылу. Это было самоубийство. Безумие. Но другого выхода он не видел.

Лось, раздраженный новым движением, на мгновение замедлился, поворачивая голову в его сторону. И этого мгновения хватило.

– Гостомыл, ползи! – кричал Яромир, на бегу видя, как парень отчаянно пытается высвободиться, скребет землю пальцами.

Но тут на поляну вылетел Ратибор. Он был весь в грязи, одежда разорвана. Он увидел лежащего Гостомысла, несущегося на него лося и Яромира, который пытался его перехватить. На его лице отразился ужас.

– Дурак! – заорал он и, не раздумывая, метнул свое копье.

Копье ударило лося в бедро. Кремневый наконечник пробил шкуру, вошел в мышцы. Это не была смертельная рана, но это была боль. Острая, злая боль.

Лось взревел. Но теперь это был не боевой клич. Это был рев раненого, взбешенного до последней степени зверя. Он забыл обо всех. Боль указывала на новую цель. Он развернулся, выдернул из раны мешающее ему древко одним движением головы, и посмотрел на Ратибора. Посмотрел так, что у того похолодело внутри.

– Ратибор, беги! – крикнул Яромир.

Но Ратибор стоял, как завороженный, сжимая в руке бесполезный топор. Он никогда в жизни не видел такой концентрированной ненависти.

А Яромир уже добежал до Гостомыла. Он уперся плечом в ствол дерева.

– Толкай! – закричал он.

Они толкали вместе. От напряжения темнело в глазах. Дерево, тяжелое, мокрое, не поддавалось.

Лось сделал первый шаг к Ратибору. Медленный. Тяжелый. Шаг самой смерти.

И тут Гостомысл, видя, что происходит, видя, как лось сейчас убьет Ратибора, который пытался его спасти, сделал то, чего не ожидал никто. Он перестал толкать.

– Яромир… лошадка… – прошептал он, и его рука шарила за пазухой.

Он посмотрел на зверя. И вдруг, собрав последние силы, он закричал. Пронзительно, вызывающе.

– Эй! Урод рогатый! Я здесь!

Вся ярость сохатого, все его существо было направлено на Ратибора. Но этот новый, отчаянный крик, крик с самой кромки могилы, заставил его обернуться. Он снова увидел свою первую, самую легкую жертву. Зачем гоняться за тем, кто бегает, если есть тот, кто лежит? Древний хищнический инстинкт взял верх.

– Нет! Гостомысл, молчи! – закричал Яромир.

Но было поздно.

Лось забыл о Ратиборе. Он развернулся и тремя прыжками оказался у поваленного дерева. Он встал над лежащим парнем, как темная гора. Гостомыл смотрел на него снизу вверх. И в его глазах больше не было страха. Лишь какое-то тихое, обреченное смирение.

Лось опустил голову. Удар. Один, короткий, сокрушающий. Острый, как нож, край копыта ударил Гостомысла в грудь. Хруст ломаемых ребер был слышен даже сквозь шум в ушах Яромира.

Зверь поднял голову, посмотрел на застывших в ужасе людей. Он сделал свое дело. Он наказал того, кто был слабее. Он утвердил свой закон.

Затем он спокойно, без суеты, развернулся и скрылся в тумане.

На поляне воцарилась тишина. Мертвая. Яромир упал на колени рядом с Гостомыслом. Тело его было неестественно изогнуто. Из разбитой груди текла темная, густая кровь. Но он был еще жив. Его глаза были открыты и смотрели в серое, безразличное небо. Губы его шевелились.

Яромир наклонился.

—…Скажи… им… что я… не… боялся… – прошептал он.

Изо рта у него хлынула кровь. Тело в последний раз содрогнулось и обмякло.

Все было кончено.

Ярость сохатого прошла. А для них только что начался настоящий ад. Ад вины, горя и осознания того, какую страшную цену они заплатили за свою самонадеянность.

Глава 2

5

. Последние слова

Тишина, обрушившаяся на поляну после ухода лося, была густой и тяжелой, как болотная вода. Казалось, сам лес затаил дыхание, превратившись в безмолвного свидетеля человеческой трагедии. Время остановилось. Не было ни прошлого, ни будущего, лишь одно страшное, кровавое "сейчас".

Яромир не помнил, как добежал. Ноги двигались сами, пока весь его мир сузился до одной точки – до распластанного на траве тела, которое еще минуту назад было их другом. Он упал на колени рядом. Воздух пах кровью. Густой, сладковатый, металлический запах, от которого сводило нутро.

Гостомысл был жив. Едва-едва. Словно тонкая ниточка, которая вот-вот порвется. Его глаза, обычно ясные и синие, как васильки во ржи, теперь были затянуты мутной пеленой боли. Они блуждали, не фокусируясь, пытаясь уцепиться за серое, безразличное небо над головой. Грудь его была неестественно вдавлена, и с каждым коротким, хриплым вздохом из его рта вырывалось облачко кровавой пены.

– Гостушка… – выдохнул Яромир, протягивая руку, но не решаясь дотронуться, боясь причинить еще большую боль, боясь сломать то, что уже было безвозвратно сломано.

Подошли Велеслав и Ратибор. Велеслав, увидев рану, медленно снял шапку, его лицо превратилось в скорбную, безмолвную маску. Даже Ратибор, всегдашний циник и задира, стоял как окаменевший, и его загорелое, обветренное лицо стало цвета глины. Он смотрел на дело своих рук, на результат своей гордыни, и вся его бравада рассыпалась в прах.

– Он… – начал Гостомылс, и каждое слово было для него пыткой. Изо рта хлынула новая волна крови. – Он… сильный…

– Тише, Гостомысл, тише, – Яромир наклонился к нему, его голос был глухим и сдавленным. – Не говори. Береги силы. Мы… мы сейчас…

"Что мы сейчас?" – пронеслось в его голове. Что он мог сделать? Что-то перевязать? Наложить траву? Это была не рана, это было месиво из костей, плоти и отчаяния. Он был абсолютно, унизительно беспомощен.

– Велеслав… – умоляюще прошептал он, оборачиваясь.

Велеслав медленно покачал головой. "Ничего," – говорили его глаза. "Только проводить".

– Холодно… – прошептал Гостомылс. Его тело била крупная дрожь, несмотря на то, что кровь его пропитала одежду. – Яр… Мне холодно…

Яромир, не раздумывая, сорвал с себя свой теплый тулуп и накрыл его.

– Вот так… так лучше?

Гостомысл на мгновение сфокусировал на нем взгляд. В глубине его зрачков, за пеленой боли, промелькнуло узнавание.

– Лошадка… – он попытался поднять руку к своей груди, но она бессильно упала.

Яромир сам полез ему за пазуху, стараясь не причинять боли. Его пальцы нащупали что-то твердое, мокрое и липкое от крови. Он вытащил два обломка дерева. Поломанная фигурка, в которую этот добрый, наивный парень вложил всю свою мечту о возвращении.

– Здесь, – Яромир сжал обломки в своей ладони и поднес к лицу Гостомысла. – Я ее сохранил.

Гостомысл посмотрел на деревяшку. Уголки его окровавленных губ дрогнули в подобии слабой, детской улыбки.

– Хорошо… Отдай… Оленке…

– Ты сам ей отдашь, слышишь? – голос Яромира дрожал. – Ты поправишься, и мы вернемся, и ты сам…

– Не ври, – тихо, но на удивление твердо сказал Гостомылс. – Не надо. Не сейчас…

Он сделал глубокий, булькающий вдох.

– Скажи им… – начал он. Он говорил с паузами, собирая остатки уходящей жизни. – Отцу… и маме… что я…

Он замолчал, закашлявшись кровью.

– Что, Гостушка? Что сказать? – Яромир наклонился еще ниже, почти касаясь его лба своим.

– Скажи… что не жалею. Что я… пошел… чтобы… чтобы стать мужчиной. Получилось?

И в этом вопросе было все. Вся его жизнь, вся его простая и незамысловатая философия. Вся его жертва. Он не просил соврать о его храбрости. Он спрашивал, не напрасной ли была его смерть.

Яромир посмотрел на его разбитое тело, на мутные от боли глаза. Он вспомнил, как Гостомылс в отчаянии крикнул, отвлекая зверя на себя, спасая Ратибора, спасая их всех.

– Да, – твердо и ясно сказал Яромир, глядя ему прямо в душу. – Да, Гостомысл. Ты – мужчина. Самый храбрый мужчина, которого я знал.

Что-то в глазах Гостомысла изменилось. Пелена боли на мгновение отступила, и в них проступило облегчение. Спокойствие. Он услышал то, что хотел. Его жизнь, его смерть – все обрело смысл.

– Спасибо…

Его взгляд расфокусировался. Он смотрел теперь не на Яромира, а сквозь него. В то серое, равнодушное небо.

– Мама… – прошелестели его губы. – Я иду… Поле… такое белое…

Дыхание его стало реже. Тело в последний раз слабо содрогнулось. Из уголка глаза выкатилась одна-единственная слеза и смешалась с кровью и грязью на его щеке. И все.

Тишина.

Ничего не изменилось. Все так же капала с листьев роса. Все так же шелестел ветер в верхушках деревьев. Но в этой тишине было на одного живого человека меньше.

Яромир не двигался. Он все еще держал его, уже остывающее тело, в своих объятиях, баюкая его, как ребенка. Он не плакал. Слезы застыли где-то внутри, превратившись в кусок льда. Он смотрел на спокойное, почти умиротворенное лицо своего друга.

Из-за его спины послышался сдавленный, похожий на скулеж раненого щенка звук. Это плакал Ратибор. Открыто, не стыдясь, закрыв лицо руками. Плакал от ужаса, от вины, от беспомощности. Велеслав стоял рядом, положив ему руку на плечо, и молча смотрел на небо.

Яромир осторожно положил голову Гостомысла на землю. Закрыл ему глаза. Сжал в кулаке обломки деревянной лошадки. Испытание леса, о котором говорил Сидор, закончилось. И они его не прошли. Цена их науки, цена их гордыни и их глупости лежала перед ними. Безмолвная. Остывающая. Окончательная. Последние слова были сказаны. Впереди было только молчание. И долгая дорога с этим молчанием в сердце.

Глава

26

. Цена мяса

Мир вернулся в движение резким, звериным ревом. Лось, убив Гостомысла, не ушел. Он утвердил свое господство, устранив самую легкую угрозу, и теперь, взбешенный, раненый и опьяненный кровью, он развернулся к оставшимся. Его черные, лишенные разума глаза остановились на Яромире, склонившемся над телом друга.

Время для горя и шока кончилось. Инстинкт, холодный и острый, как осколок льда, пронзил сознание Яромира. Он вскочил, выставляя перед собой копье. Он видел не зверя. Он видел убийцу. И в нем не осталось ничего, кроме одного первобытного желания – убить в ответ.

– Ратибор! Велеслав! В ущелье! – заорал он, не оборачиваясь. – Гоните его!

Лось, тяжело дыша, сделал первый шаг. Яромир начал медленно отступать, не сводя глаз со зверя, ведя его за собой, уводя от тела Гостомысла, к той самой ловушке, которая должна была сработать раньше.

Ратибор, которого смерть товарища вырвала из ступора, отреагировал первым. В его глазах полыхал безумный, отчаянный огонь. Это был его шанс. Не искупить вину – такое не искупишь. А отомстить.

– Ах ты, тварь! – взвыл он и, схватив свою дубину, бросился в сторону, заходя зверю с фланга, крича и колотя по деревьям.

Лось, раздраженный шумом, мотнул головой, но продолжал идти на Яромира.

И тут запела тетива. Стрела Велеслава, пущенная с ледяным спокойствием, вонзилась точно в глаз зверя.

Рев, который вырвался из глотки лося, был не похож ни на что, слышанное ими ранее. Это был звук самой боли, оглушающий, разрывающий перепонки. Зверь вздыбился, затряс головой, пытаясь избавиться от стрелы. Из выбитого глаза хлынула темная кровь. Ослепленный на одну сторону, дезориентированный, он начал метаться по поляне, круша все на своем пути.

– Сейчас! – крикнул Яромир. – Гоним!

Теперь все изменилось. Зверь был ранен. Он был опасен, как никогда, но он стал уязвим. Они втроем, действуя со слаженностью, рожденной отчаянием, начали теснить его. Яромир – впереди, Ратибор и Велеслав – с боков. Они гнали его криками, ударами по стволам, постоянным движением, не давая опомниться. И лось, ослепленный болью и яростью, поддался. Он пошел туда, где, как ему казалось, было спасение – в темный, узкий проход ущелья.