Яблоко для дьявола

Я поднялась, когда Николас вышел из воды, уверенная, что знаю дорогу. Здесь недалеко была тропинка, по которой жители ходят к озеру, и я без труда нашла ее. Мои повеселевшие знакомые легко шли за мной, вдыхая сладкий воздух и оглядываясь по сторонам. Метров через пятьсот тропинка вывела нас на широкую песчаную дорогу. Я слышала голоса прошедших по ней людей, их тихий смех, видела мелькающие смутные образы, толкающие повозку, гружённую припасами.

– Это дорога в город.

Неожиданно раздался гогот и кряканье, и с правой стороны, из леса показалась толпа маленьких темно-синих существ, которые запрудили дорогу. Они неторопливо шлепали ногами, смешно покрякивая, отчего издали напоминали уток. Когда мы подошли ближе, мальчик восхищенно вздохнул, а существа, повернув к нам головки, прокрякали:

– Здравствуйте, здравствуйте!

– Они разговаривают! – воскликнул мальчик.

– Этот мир полон живых существ, – пояснила я, – и не все они похожи на человека. Потом спросила: – Куда вы отправляетесь?

– Домой, домой, – отвечали они.

Один из них подошел, мягко ступая и заговорил со мной:

– Здравствуй, зимний цветок.

– Здравствуй, – ответила я.

– Что ты делаешь здесь?

– Я провожаю в город этих людей.

– Люди? – Я кивнула. – Город в двух днях…– Он запнулся. – В двух часах ходьбы. Рад был повидаться с тобой.

– И я рада видеть тебя, – ответила я и склонилась, заглянув в глубокие темные глаза.

Существо проследило, пока все его собратья не скрылись в лесу, и побежало вслед за ними.

– Почему он назвал вас зимним цветком? – спросил мальчик.

– Это долгая история, – вздохнула я.

Дорога все вилась и вилась, а город не появлялся. Неожиданно подул теплый ветер, и мы оказались на шумной улице, мощенной белым камнем. Веселые смешливые люди трудились, укладывая в стопки камни нежно-абрикосового цвета. Другие носили обточенные каменные плитки одинакового размера. Люди весело приветствовали меня, подходили поздороваться, спрашивали, как мои дела и поправилась ли я. Но никто не подошел к мужчине и мальчику.

– Почему они спрашивают у нее о здоровье? – тихо спросил мальчик отца, но тот только молчаливо кивал, впитывая в себя город, высокие стены его домов и яркий золотой свет улиц.

В длинном чане весело напевающие женщины с большим удовольствием руками месили тесто. Чуть дальше в огромной печи без дров и огня выпекали хлеб. Сладкий душистый запах хлеба сплетался с запахом цветущих деревьев, которые заботливо обходила каменная мостовая.

– Отец, смотри! – говорил мальчик. – Сирень и акация. А вон жасмин. И плодовые деревья. Разве они могут цвести все вместе? А рядом с цветами на деревьях уже созрели плоды!

Отец только молча кивал, и прозрачные слезы стояли у него в глазах.

– Ну наконец-то!

Высокий смеющийся ангел с сияющим лицом, в белом переднике, весь измазанный тестом, показался из-за огромного дерева.

– Здравствуй, Томас! – сказал он ласково. – Здравствуй, Николас! – Он приветствовал их, как старых друзей. – Я, знаете ли, решил научиться печь хлеб. – Он смахнул кусочек теста с кончика носа. – Но только вымазался весь! – добавил он, стирая тесто с ладоней.

Он лучился такой теплотой и приязнью, такой непридуманной радостью, что мои спутники совсем оттаяли. Они потянулись к ангелу, как дети, позабыв о своих невзгодах и страшной дороге, которую им пришлось пройти.

– Пойдемте, вас уже давно ждут.

Они ушли вместе с ангелом.

– Вот и хорошо. – Я с удивлением увидела ангела рядом с собой. Он сидел на широкой белой скамье у продолговатого стола, который стоял под деревом. – Я постоянно им нужен то тут, то там. Они привыкли, что я раздваиваюсь, в общем, множусь, и не обращают на это внимания.

Подошла девочка.

– Распорядитель, ты нужен мне.

– Конечно, конечно, – ответил ангел, и часть его ушла с девочкой.

– Как же мне иначе поспеть везде? – рассмеялся он, видя мое недоумение. – Иди, садись рядом. – Когда я уселась, он внимательно посмотрел на меня, и его смешливое лицо стало на мгновение серьезным и суровым. – Ты похорошела.

– Да уж, – потупилась я. – Постарела.

– Глупости, – отмахнулся он. – Посиди, я сейчас.

Через мгновение он вернулся, неся глиняный кувшин с молоком и два треугольника хлеба, белого и черного. Девочка поставила передо мной небольшую чашечку с медом и убежала.

– Кушай, – сказал ангел, разглядывая меня.

– Но сейчас пост.

– Здесь не бывает поста.

– А ты?

Он покачал головой.

– Нельзя есть из чужой миски. Все, что в ней – твое.

Я стала разламывать теплый душистый хлеб, макая кусочки в мед и запивая молоком.

– Они называют этот город Городом Весельчаков, – говорил ангел, с удовольствием глядя, как я ем. – Это очень древний род. И прекрасный. Добряки и миротворцы.

– А юноша и его отец?

Ангел кивнул в сторону зеленой поляны, где за большим круглым столом множество людей, смеясь, угощали пришельцев.

– Это их семья. Теперь они дома.

– Тут осталось немножко меда. – Я набрала на палец золотую жидкость. – Хочешь?

Ангел рассмеялся.

– Не мед сладок, а палец, что его подает, – и проглотив, добавил: – Не молоко в кувшине, а губы, что его касались, не хлеб, а руки, что его разламывали.

Потом он съел все, что я ему оставила. Ангел отвел меня за город на зеленый луг.

– Поспи немножко, – улыбнулся он и уложил мою голову себе на колени.

Небо потемнело, пошел тёплый сладкий дождь. Я подставила языкт и проглотила тяжелую каплю. Дождь перестал так же неожиданно,ткак и начался. Ангел молчал, осторожно гладя мои волосы. Золотая паутинка запуталась в моих ресницах, и ее прикосновение вызвало у меня слезы.

Почему? Почему я не могу остаться?

Комментарий к первой главе.

– О чем поговорим, ребенок?

– О поднебесье.

– Тебе нужна система? Так ее нет, системы. Кто попытается искать систему в божественном провидении, только разобьет себе голову.

Человеку с логикой нечего подниматься в небеса. Здесь нет космических кораблей, электричества, и никто не платит за стоянку автомобиля. Здесь нет шума больших городов. Здесь даже трава не растет в общепринятом смысле. Она не растет, а живет. Здесь все живо, ничего не мертво, и у каждой жизни есть свой уголок, свое место.

Музыкальная симфония, которую я написал так давно для этой вселенной, все еще звучит, и у каждой жизни есть партия в этой симфонии, или хотя бы нота. Ты хочешь записать ее на нотную бумагу, облечь звуки в знаки, а знаки расположить на листе в строгой последовательности? Хочешь обозреть всю безумную фантазию творца? Изволь, но не обессудь, если тебе не понравится звучание – ведь прежде, чем записать, тебе придется услышать.

Мелодия не стара. Оркестр устал. Инструменты поизносились за миллиарды долгих лет, ведь они играли без перерыва. Да и музыканты постарели. Они уже на так восторженны, какими были вначале. В их чувствах больше грусти, чем надежды. Когда они были молоды, они мечтали о славе. Они мечтали, что Творец, то есть я, сочинитель этой симфонии, похвалит их и, может быть, другие миры, услышав, как они играют, захотят присоединиться к ним.

Но время, которое, как ни странно, существует и здесь, сыграло с ними злую шутку. Оно всегда так поступает с мечтателями, редко щадит их сердца, надрывающиеся в погоне за счастьем. Время обошлось жестоко не только с ними, но и со мной. Я стал старше всего на мгновение, но за это мгновение пришла жизнь целой вселенной, места, которое ты считаешь своим домом.

А ты знаешь, что у человека нет дома?

Он начал свою жизнь на окраине вселенной, прошел эту самую вселенную вдоль и поперек, освоил и забросил все обитаемые миры, задержавшись на какое-то мгновение в самых прекрасных, самых любимых. Он оседал, как песок в почках, в утробе вселенной, пускал корни, строил города, но часть его все же стремилась вперед, гонимая странным упорством, глупой жаждой к чудесам.

Человек был прекрасен и безобразен с точки зрения канонов красоты, он носил панцири, перепонки, петушиные гребни, в его крови поочередно преобладали медь, цинк, железо, серебро, золото, она не всегда была такой жидкой, как сейчас у тебя. Его глаза, конечности, половые органы, способы размножения, питания, сна и смерти подвергались фантастической метаморфозе. Он всегда выживал, всегда изменялся. Он жил в космосе и был космосом, потому что вселенная, в сущности, и создавалась под него.

В других вселенных все иначе, было иначе и будет иначе. Они – всего лишь клетки огромного океана, который я создал. И в этом океане много рыбы, кораллов, растений и живых существ. Так-то, ребенок.

Что-то я отвлекся. Мы говорили о поднебесье. По сути слова, поднебесье – то, что выше неба, или за ним. На самом деле в слове нет никакого смысла, как и в большинстве слов, придуманных людьми для определения понятий, которые они не понимают.

Твоя вселенная – всего лишь один из нижних миров, как я сказал, клеточка. Поднебесье – высший мир по отношению к физическому, но все же низший из духовных миров. Ад, рай, чистилище, их уровни, жители, законы, по которым они живут сами и заставляют жить человека, только начало долгого пути наверх. И этот путь грандиознее, чем путь пешего паломника в Мекку или священный город. Паломнику может потребоваться целая жизнь, чтобы дойти, не используя современные средства передвижения, до предмета своего поклонения, у него может не стать сил, чтобы вернутся обратно домой.

В духовных мирах жизнь – это и есть дорога вверх, к мечте, к идеалу, и у нее нет конца. Человек – паломник, идущий ко мне, я – паломник, идущий к своему богу. Ни человек, ни я, ни мои братья, ни многообразные миры, лежащие за пределами Сообщества, членом которого я состою от своего рождения – никто не может сказать, где он, этот предел.

Но он существует. То, что сотворило нас, не допускало и не допускает движения по кругу, потому что движение по кругу – это смерть. Доктрина вечного, проповедуемого твоим народом, абсурдна. Движение по кругу —вечный застой, ведущий к вырождению.

Мир жизни – это векторный мир, идущий в одном направлении, постоянно убыстряющий темп. Тот, то не выдерживает темпа, сходит с дистанции. Его товарищи хоронят его у дороги, на мгновение останавливаются и снова бегут вперед. Они создают новые миры и рождают детей, которые, в свою очередь, создают свои миры и своих детей. Умирая и воскресая, мы, вечная раса, созданная неизвестно кем, несемся к неизвестной нам цели, надеясь и любя эту надежду.

Мы не знаем, кто мы. Но мы – не боги, как думает человек. Мы можем быть богами для миров и существ, которых мы создаем, это так, но у нас нет времени, чтобы посвятить им свою жизнь, понимаешь, девочка? Мы слишком заняты поиском своей мечты, чтобы суметь до конца посвятить себя реализации мечты своих детей и своих творений.

Мы очень эгоистичны, но не потому, что черствы. Мы тоже умеем любить, и делаем это отчаянно, порой безнадежно. Но всегда самоотверженно. В любви мы более искренни, честны и порядочны, чем люди. И все же мы эгоистичны, потому что по своей природе одиноки.

Мы не стадо, бегущее на водопой. Каждый из нас, и мы это знаем, в какое-то мгновение может стать богом для всех остальных. Тем, кто подомнет под себя силу всех родов, мчащихся к мечте, кто своей силой поддержит умирающих, не давая им упасть, кто доведет всех нас до цели. Мы склонимся перед ним, потому что любим его, неродившегося, больше, чем себя, больше, чем всех своих детей, чем все, созданное нами.

– Но этот бог, которого вы ждете, не будет тем, кто создал вас.

– Нет, конечно. Это форма лидерства, и еще – сила, которой нет у нас всех, вместе взятых.

Не надо проецировать это на человеческий мир. Человек есть часть духовного, но это духовное полностью освобождается только когда душа возвращается в поднебесье. Человеку приходится включаться в общий темп, общее движение, которое, как я тебе уже говорил, векторное движение.

Ему приходится заново познавать законы вечности, потому что он рождается с законами, которые ему вдолбили на Земле.

– Ученые?

– Это самые невинные из шарлатанов. Они, по крайней мере, следуют законам логики, забывая, что гении, благодаря которым они существуют как вид «человек ученый», открывали законы мира, отвергая логику как таковую.

–Тогда кто же?

– Я. Мои дети, которых я посылал к людям не однажды.

– Религия?

– Пища для обманутых. Надежда на счастье, еще более призрачная, чем само счастье. Цель человека – достижение высшего мира, где он обретет покой и блаженство, нирвану, как у вас любят говорить – распадается в конечном счете на более мелкие, реальные цели. Потому что духовный мир отделен от физического мира непреодолимой преградой, и эта преграда – смерть.

Никто не хочет думать о ней, как и о том, что существует за нею. Психиатры хорошо знают это свойство психики. Блокировка невозможного, сосредоточение на реальном – основа психологии нормального с точки зрения человеческого сообщества, индивидуума. Превышение пределов нормального есть фанатизм и безумие. Христос безумен, потому что вознесся, а его последователи еще более безумны, потому что поверили. Еще и сейчас многие люди сходят с ума, повстречавшись с иррациональным и не находя ему место в логической системе ценностей.

– Но есть же что-то реальное в твоем обмане, за что можно ухватиться?

– Все реально, деточка. Обман реален, он лишь украшение правды. Дети часто бывают обманутыми, потому что видят мир истин не таким, каким его видят взрослые. Но это не значит, что истины не верны, это лишь искаженное их восприятие. Человеку лучше оставаться ребенком, пока он не покинет вселенную. Он придет в вечность ребенком, и там уже, освободившись от иллюзий, решит, способен ли он включиться в гонку за любовью, за счастьем, за мечтой, или предпочитает тихо умереть в дороге.

– А другие альтернативы?

– Остаться в мире, который родил его. На обочине дороги много таких миров. Они медленно тлеют, чтобы когда-нибудь тихо умереть. Это будет настоящая смерть, девочка, без воскресения, от которой не просыпаются.

– Значит, все-таки, смерть существует.

– Конечно. Это не мое изобретение. Если хочешь знать, я даже не знаю, чье это изобретение. У нас договор, и я использую ее механизмы, чтобы программировать реалии того или иного мира. Это кажется жестоким, но это прежде всего, необходимо, чтобы сохранить мир от регресса, потому что замкнутая система склонна к регрессу, если постоянно не обновляется. У нее совершенно нет склонности к прогрессу из-за накопления продуктов разложения.

– Это что-то из биологии или физики. Это наука, а не религия.

– Религия и наука – искусственные мировоззрения. Ты должна понимать, что реальное видение мира объединяет их в единое мировоззрение, в котором есть ответы на все вопросы. К сожалению, как я уже сказал, замкнутые системы имеют склонность к регрессу. Разделение науки и религии – один из его признаков.

– А еще какие?

– Накопление продуктов разложения.

– Умирающие души?

– Испорченные души, загнивающие изнутри. Ад – отстойник гнилого, разлагающегося материала, не пригодного для дальнейшего использования. Как и все отбросы, он имеет тенденцию заражать здоровый материал тленом, разлагая его, привлекая всевозможными способами. Живущие в отстойнике ненавидят тех, кто живет в чистоте, соблюдая гигиену. Они предпочитают пусть вонючую, но парчу, пусть прогнившее, но вино, пусть распутную, но самую красивую женщину.

Они смеются над чистоплюями и правдолюбцами, а еще больше – над добряками и мечтателями. Они бедны, голодны и больны, но, что хуже всего, они, как правило, несчастны и одиноки. Их никто не понимает, над ними все смеются, у них нет денег, чтоб оплатить хороший обед или заказать молебен. Они молятся Богу, которого никогда не видели, даже не умея как следует читать.

Этот неграмотный, наивный, бедный, несчастный человек имеет в себе больше мужества, чем уверенный, богатый и счастливый. Потому что он живет, каждый день борется за жизнь, рожает детей и все еще надеется вывести их в люди. Он не боится выходить на улицу в мороз без шапки и сгореть на солнце. Его добро, его внутренняя сила сродни пловцу, несущемуся на дощечке в бушующем море. Он надеется на чудо, и будет надеяться, пока не закроет глаза.

Если его не засосет в болото и гниль – он мой. Он боец, солдат, которого я жду. Он пойдет со мной по моей дороге. Он закален, не испугается ее ужасов, ее темпа, страдания, любви, которую может встретить и потерять.

Этот человек – тот, ради которого я создал человеческий род. Он тот, кого я ищу, кого так долго взращиваю. Меня не волнуют его грехи, если его внутренний свет не замутнен ничем, а, значит, он осудил себя строже, чем осудил бы его я.

Это целостное существо, эта душа, это сокровище сможет стать моим другом, моим братом, таким, как я. Он сможет стать Богом.

Глава вторая. Дети Сатаны

Часть 1. Рождество

– Прекрасный голубой шарик, – сказал голос. – Земля.

Я открыла глаза, но ничего не увидела, кроме жемчужно-серой промежуточной ткани, в которую укутаны все миры.

– Кто здесь?

– Это всего лишь я.

– Мы только виделись вчера.

– Ну и что с того? – Сатана протянул ладонь. – Иди сюда.

В жемчужном свете, словно в молоке, плавали образы и предметы.

– Садись сюда, на диван. – Руки подняли меня и усадили на что-то мягкое и теплое. – Сплошная синтетика, ничего натурального. Сейчас полно таких вещей – научились делать.

Когда глаза немного привыкли, я поняла, что сижу на маленьком низком диване, покрытом пушистым белым покрывалом, в центре круглого светлого зала. Подобрав ноги, я повернулась на голос, раздававшийся из дальней его части.

Там стояла огромная ель, тёмно-зелёная, пушистая, с крупными шишками. Рядом с деревом расположился Сатана. Голенища его высоких белых сапог и рукава расстегнутого белого пиджака, под которым сияла рубашка того же цвета. украшала тонкая серебряная вышивка. Лицо скрывалось под упавшими на лоб снежными волосами. Он стоял над большими коробами, очевидно, намереваясь наряжать елку.

– А почему бы и нет? – ответил он вопросом на мое удивление. –Рождество все-таки.

– Ты что же, собираешься праздновать Рождество?

– А почему бы мне не праздновать его? – В его ответе сквозила ирония. – Посмотри, какая ель. Она настоящая, к тому же в кадке. Когда праздники закончатся, ее вернут туда же, где она росла. – Он усмехнулся. – Представь себе – ель, побывавшая в аду. Кто-то смог бы заработать неплохие деньги. Правда, даже ей, привыкшей к морозам, здесь холодно. Она могла погибнуть, если бы я не поместил ее в капсулу. Видишь?

Вокруг ели мерцал слабый свет.

– Собираешься наряжать елку?

– Конечно, как же без этого. Один шарик уже есть, – ответил он и добавил: – Прекрасный голубой шарик – Земля. – Шарик засиял у него на ладони. – Мы пристроим его вместе с бантом, фиолетовым бантом. – Бледное лицо выплыло из жемчужного тумана, и на меня в упор уставились сияющие глаза. – Кажется, земные психиатры считают фиолетовый цветом безумия. Очень кстати, в сочетании с черным и багровым, которым окутана твоя планета.

– И синим, по-видимому.

– Цветом смерти? – Он не согласился и не возразил. Просто прицепил шарик с помощью банта к пушистой ветке. Потом, словно фокусник, достал откуда-то букет синих полевых цветов. – Новинка сезона! Теперь елки украшают живыми цветами!

Он прикрепил букет к ветке с помощью золотистого банта и отошел, любуясь.

– Вот астры. – Он достал пушистые желтые цветы. – Вот пионы. – Большие сиреневые чашечки он отрезал вместе с частью стебля. Каждый цветок, скреплённый бантом того же цвета, находил свое место на елке. —А вот прекрасные красные розы. – Он отошел, любуясь, как полураспустившиеся бутоны цвета крови соседствуют с пионами. – А вот и гвоздики. Они подходят более всего, у них так много оттенков.

Он достал из коробки охапку цветов.

– Вот белые. – Он соединил несколько пушистых белых цветов и поставил их головками вверх так, что они казались частью елки. – Голубые… Что они, синьку добавляют в воду, что ли? Вот лимонные. А эти пестрые. И еще вот эти, с сиреневыми полосками на листиках.

Елка превратилась в огромный букет. Честно говоря, она выглядела великолепно. На строгой темной зелени цветы сияли как драгоценные камни.

– Теперь гирлянды. Не хочешь помочь мне? – Он протянул мне полные пригоршни миров. – Вот белый карлик, и желтый, двойная звезда, а вот и голубая. А здесь планеты. Посмотри, какие краски.

– Нет, – ответила я, пряча руки.

– Лентяйка! – проворчал он. – Ленишься наряжать елку! Посмотрите на нее, улеглась на диване и даже не желает помочь мне.

Он стал вешать на елку мерцающие шары, отчего она приобрела почти невыносимую красоту.

Эта елка до сих пор стоит у меня перед глазами. Я вижу, как сияют разноцветные огни чужих миров, слышу дурманящий запах цветов, смешанный с запахом земли и смолы, и ощущаю странную щемящую боль. Отчего не ужас? Почему не отвращение? Никогда еще мне не доводилось видеть такой прекрасной елки и, наверное, никогда я больше не увижу. Елка стала миром, вселенной, олицетворением той же совершенной красоты, которая венчает идеальное – ничего наносного, вульгарного, лишнего.

Сатана закончил наряжать елку и сел рядом со мной на диван, какие-то тени убрали комнату. С трудом оторвавшись от завораживающего зрелища, я повернулась посмотреть, чем он занят. Он ничем не был занят – перекинув ногу на ногу, наблюдал из-за моей спины результаты своих трудов.

Из жемчужного тумана медленно проступали очертания комнаты. Рядом с диваном выплыл низкий стеклянный стол, на котором стояла плоская синяя ваза с черными цветами. По другую сторону стола я заметила такой же диван и несколько стульев у белых резных стен.

– Цветы быстро увянут.

– Их будут менять каждый день, а на Рождество всех их заменят белые гвоздики. – Он посмотрел на меня. На его бледном лице вспыхнул нежный румянец, так испугавший меня когда-то. – Только белые. – Неожиданно он вскочил с дивана. – Да! Совсем забыл! Нужно же украсить макушку.

– Чем это интересно? Неужели звездой?

– Разумеется.

Он отошел вглубь тумана, а когда вернулся, в его руках переливался всеми цветами радуги какой-то предмет.

– Что это? – спросила я, завороженно глядя ему в ладони.

– Звезда, конечно. Только у нее не шесть лучей, а семь, она не плоская, а объемная, не трехмерная, а четырехмерная. Седьмой луч – это время.

Он ловко прикрепил звезду, наклонив верхушку – ни один шар, цветок, бархатный бант не упал.

– Теперь можно встречать гостей, – вздохнул он удовлетворенно, усаживаясь рядом со мной на диван.

– Каких гостей?

– Я хочу познакомить тебя кое с кем. Это не слуги и не рабы. Мои друзья, которые помогают мне править вселенной. Ты еще не встречалась с ними.

– Управители ворот?

– Не совсем. Управители ворот – семеро, управители городов – семеро, среди них твой друг Эдвард, управители всех двухсот восьмидесяти уровней – все они там, внизу, в большом зале, у них тоже есть елка. Но это не те, кого я жду сюда.

– Зачем ты позвал Эдварда?

– Он же управитель Белого города, значит, должен находиться здесь. Не беспокойся, он найдет, с кем поговорить. Там будут философы, артисты, музыканты, художники, даже несколько чудаков-праведников, считающих своим долгом жить в аду и помогать страждущим.

Я услышала тяжелые шаги.

– Ну, вот и они. Ты увидишь их без капюшонов.

Я выпрямилась на диване, но не опустила ног на черный зеркальный пол – мне вдруг стало холодно.

– Ты увидишь их истинные лица, – добавил он тихо. – Хотя они любят клоунаду и часто наряжаются. Это их слабость – смеяться над ближним.

Первым вошел высокий темный ангел в расшитых серебряных одеждах, с пучком белых волос на макушке. Он прикрепил к ели букетик голубых цветов.

– Подошел бы еще барвинок, – сказал он низким гулким голосом и, повернувшись, склонился перед диваном в легком поклоне, отчего хвостик на его макушке подпрыгнул.

– Ты носишь странную прическу, – заговорила я, и плечи ангела вздрогнули.

Он выпрямился и посмотрел на меня с недоумением. В его огромных холодных глазах плясало яркое серебряное пламя, а бледное лицо с точеными чертами носило следы старости.

– Она видит тебя, – обратился Сатана к вошедшему, и серебряные глаза так пристально уставились на меня, словно хотели пронзить насквозь.

– Это управитель южных земель, – представил его Сатана. – У него сложное имя, ты его все равно не запомнишь. В его землях живут, в основном, колдуны и маги.

После представления южный управитель неторопливо прошествовал ко второму дивану и не спеша сел на него.

Двери из большого зала открылись, впуская двух ангелов, высоких и бледных, – черноволосого в алом шелковом плаще и рыжеволосого в блестящих одеждах из толстых золотых нитей.