Яблоко для дьявола

Лариса Володина

Яблоко для дьявола

Вместо пролога

– Отец?

– Ты же не думаешь, что я стану писать за тебя книгу?

– Нет, но мне хотелось, чтобы ты помог мне.

– Это заманчиво, но бесперспективно. У тебя и так есть все, что нужно для хорошей книги. Наши разговоры о вечном и не очень, мои советы, мое участие и моя любовь. Ты записывала все, что должна была, о множестве миров, которые принимали тебя. Лица ангелов и демонов – разве они все еще не стоят перед твоими глазами? Все многообразие вечности уместилось в твоей душе, но его невозможно вставить в маленькую книгу, всего лишь азбуку для начинающих.

Иногда я думаю, что слишком мало дал человеку. Я научил его мыслить, но так и научил мечтать. Трезвомыслящие люди – большое несчастье для человечества. Они пытаются накормить мир и избавить его от бедности, но мир все так же голоден и нищ. Они пытаются избавить мир от страдания, но он так же раздираем войнами и насилием, как и тысячелетия назад. Логики ничего не добились для человечества, кроме как обрекли его на лень, оторвав от корней, земли. Они отгородились своей логикой, наукой, своими электрическими лампочками от меня и от вселенной. Они отобрали у множества людей способность мечтать.

Мечтатели, чудаки – стыдная профессия. Именно профессия, дитя, потому что мечтать необходимо так же учиться, как способности мыслить. Мне следовало остановить истребление мечтателей много столетий, нет, тысячелетий, назад. А теперь они превратились в истериков, пророчащих конец мира и пугающих среднестатистических чудаков картинами ужасов и разрушений.

– Разве они не правы?

– Не в этом дело. Им никто не верит, потому что миром правят логики. Собственно, они заслужили это право. Кто, как не они, используют социальные структуры для поддержания порядка. Кто, как не они, дают работу миллионам, кормят, поят и одевают эти самые миллионы. Они считают себя вправе распоряжаться странами так же, как распоряжаются своим водителем или садовником – не унижая, но презирая. Они никогда не поймут тебя и подобных тебе. Мечтателям и чудакам место в церкви или на паперти, на худой конец, в медицинском центре «Солнышко» или «Покой», где лечат больные нервы.

– Думаешь, мне стоит бросить затею написать эту книгу?

– Ты ее уже написала, дитя, и даже не заметила этого. Сколько ты исписала тетрадей?

– Двенадцать.

–Ты можешь рассказать то, что никто не знает, заставить их увидеть то, что никто не видел. Как ни мало осталось чудаков и мечтателей, но ради них, девочка, закончи то, что начала.

– А вера?

– Вера умирает, дитя мое. Она стала прибежищем отчаявшихся. Сильные, смелые, молодые и дерзкие ушли от меня, потому что мир, вселенная манят их сильнее призрачных картин будущего, сияющих или мрачных образов рая и ада. Они верят, что существует жизнь и смерть, но тот, кто создал вечную, переменчивую реку их существования, для них только персонаж комиксов.

Я переместился в комиксы, потому что потерял их уважение. Я не спонсор, не даю им денег и не знакомлю с нужными людьми. Я даже не могу зажечь новогодний огонь на елке, не говоря уже о том, чтобы презентовать эту самую елку вместе с подарками им на Новый год. Я стал посмешищем, оттого перешел в разряд парий, в который входят бомжи, мечтатели, нищие на паперти, смешные школьные учителя, говорящие о вечном, и верующие, приносящие в храм последние копейки.

Я стал чужим на планете Земля.

– Я ничего не смогу изменить.

– Да и не надо. Полным-полно, в самом деле, желающих изменить это. Но тот, кто действительно преуспел, мало думает обо мне.

– О Боге?

– Не называй меня так. То, что было хорошо тысячелетие назад, неприемлемо сейчас, дитя мое. Я перестал быть Богом этим людям.

Теперь я просто зритель, сидящий в темном зале, на сцене которого идет последний спектакль сезона. Я – единственный зритель, потому что всем уже до смерти надоело это представление, и все ждут не дождутся новой постановки.

Но я все еще люблю этот спектакль. Я сам ставил его когда-то. Я подбирал костюмы и выписывал характеры, создавал маски и сочинял диалоги. Я плакал и смеялся над куклами, когда они впервые открывали глаза, учились говорить и ходить. Я учил их азбуке, дитя, той самой азбуке, о которой ты так стремишься поведать. И не моя вина, что они почти все забыли.

Они замирают на полуслове или несут совершеннейшую чепуху и отсебятину. Они меняются костюмами и раскрашивают себе лица черной и белой краской. Они даже пытаются сойти с подмостков, перенося свое безумие в зрительный зал.

Именно поэтому я все еще здесь. Чтобы не дать им сделать этого.

– А что будет потом?

– Спектакль закончится, девочка Лариса, и я начну ставить новую пьесу.

– А куклы? Что будет с ними?

– Галактики свернутся в спираль, и, сойдясь в одной точке, вспыхнут и угаснут навсегда. Звезды будут умирать медленно и мучительно, как и планеты, как и все живые существа. Только вечный мир, поднебесье, сохранит свое великолепие до самого конца, когда я приду и возьму тех, кто приглянулся мне. Недаром же я смотрел этот спектакль целый театральный сезон.

– Какое людям до всего этого дело? Они не живут такими далекими прогнозами.

– Это правда. Но прогнозы не такие уж далекие. Ближайший прогноз – приближение бури. «Ну и что? – скажешь ты. – Она приближается последние две тысячи лет, и все никак не наступит». Глупо, не правда ли? Попробуй, погаси весь свет в доме, отключи газ и воду, перекрой канализацию. Если цивилизация отнимет у тебя все эти блага, тебе придется разжигать огонь, варить пищу, зарывать в землю испражнения и писать при масляной лучине, если она у тебя будет.

И когда придут темнота, тишина и одиночество, ты вдруг обнаружишь странную вещь.

Что звезды стали ближе и ярче.

Что краски и голоса обрели новые палитры и оттенки.

Что живая музыка трогает душу.

Ты вдруг поймешь, что я близко.

И они поймут. И испугаются. Потому что близко окажусь не только я.

С какой буквы ты собираешься начать свою азбуку?

– С буквы «А».

– Ад. Неплохое начало. Но слишком многогранное. Эдак, ты не скоро доберешься до буквы «Р».

– Рай?

– На «Р» много слов, которыми определяется вечность. В конце концов, не обязательно следовать порядку, установленному кем-то и когда-то. Раз есть буква, значит ее можно учиться писать, неважно, в конце алфавита она стоит или в начале. Не это есть определяющее.

– А что?

– Каким словам ты хочешь научить человека. Кажется, в мире полно книг на эту тему.

– Таинственным словам. Таинственной азбуке.

– Тем словам, смысл которых они так и не поняли? Тяжелый труд, девочка. Послушай, давай поступим так. Пиши свою книгу как умеешь, чередуя истории слов с комментарием, похожим на этот наш разговор. И пусть люди сами разбираются в этой мешанине. Правда не должна быть слишком наглядной, тогда нет никакого желания добираться до сути. Понимаешь меня? В сумбурности есть свое преимущество – в ней есть закономерность, которую не сразу заметишь. Такая же, как в мире звуков и чувств. Таинственная, незримая связь, понятная человеку чувствующему, но совершенно недоступная грубой скотине.

– Кажется, ты научился у людей ругаться.

– Или они у меня. Я – самодостаточен, разве ты забыла? Но если я так самодостаточен, откуда берутся подобные слова? Придется человеку доработать мой образ по мере того, как он будет приближаться к последней букве алфавита. Я стану одним их героев твоей книги, девочка. Тебя это пугает?

– Да. Очень.

– Не бойся. Если тебя отлучат от церкви, ты сможешь молиться дома. Священники, знаешь ли, относятся к привилегированному сословию жителей Земли, и не всегда их мнение есть Глас Божий. Это случится еще не скоро, но на всякий случай запасись свечами, вдруг что-нибудь произойдёт. Например, отключат электричество. Или тебе захочется открыть собственную церковь.

– Смеешься?

– А почему бы и нет? Ведь это мои слова, а не твои. Пусть докажут эти господа, что ты не говоришь со мной. Или потребуют от тебя чудо? Или заставят целовать крест, уверенные, что ты превратишься в пепел? Или станут изгонять из тебя дьявола? Кстати, о дьяволе. Ты хочешь писать о нем всю правду?

– Да.

– Не делай этого. По крайней мере, спроси об этом его мнение. Он с большим удовольствие станет позировать, но вряд ли захочет, чтобы ты открывала все его тайны.

– Я спрашивала. Он говорит, что книга может выйти слишком мрачной.

– Разбавь ее иллюзиями, ими полна вечность. Ее красота компенсирует все. Итак, ты готова?

– Отправляться в путь?

– Нет, вернуться с небес на землю, пока не упал снег. Идет зима, девочка. Тебе будет тепло в моих объятиях. А остальные? Что будет с ними?

Глава первая. Ад в первом приближении

Часть 1. Музыка боли.

Я хотела зелени, тепла и света, а нашла холод и камень. Далекие холмы покрывала седая трава, похожая на полынь. Вся равнина до самого горизонта пропиталась горечью, как эта трава. В предвечернем свете, зимнем и неуютном, выплывали знакомые очертания.

– Напрасно ты забрела сюда, – сказал голос, отвлекая меня, а ведь я почти увидела, почти поняла.

Мужчина к военной полевой форме сидел на корточках в зарослях сухой травы, которая в тех местах, где ее не убил холод, доставала ему до колен.

Он выжидательно, без тени удивления, смотрел на меня из-под гривы совершенно белых волос. Такой аккуратный и подтянутый, военный, но не солдат. В его взгляде читалась властность, но усталость и необычность обстановки стирали грани между армейским человеком и глупым привидением, встретившемся ему на дороге. Но я была несправедлива к нему – мужчина принимал меня всерьез. Поднявшись, он подошел, вглядываясь в мое лицо.

– Вы давно здесь? – спросила я, с содроганием глядя на край горного плато – в десятке метров разверзлись глубокие пропасти, в которых плавала мгла – на клубящееся темное небо, острые черные вершины.

– Не знаю точно, – ответил человек, – лет сорок, наверное.

– А это зачем вы таскаете с собой?

Я видела ее краем глаза, зеленую, раскрашенную желтыми разводами. Пушка.

– Это…

Он проговорил скороговоркой непонятные мне слова. Самонаводящееся, облегченное и еще какое-то, орудие.

– Зачем оно вам?

– У нас есть два снаряда. – Он кивнул, и из-за пушки появился совсем молодой парнишка. В его светлых глазах странным образом соединились испуг и холодность. – Мы долго не могли понять, где находимся, пока не увидели бродящую вокруг нечисть.

– Вы догадались, что это ад.

– В раю не надо таскать с собой пушку.

– Не думаю, что вы можете кого-нибудь убить этими снарядами.

– Но они-то этого не знают. – Он помолчал, потом спросил: – А что здесь делаешь ты? Ты давно умерла?

– Собственно, я еще не умирала.

Он кивнул, не удивившись.

– Какой сейчас год там, откуда ты пришла?

– Две тысячи второй.

– Больше тридцати лет, – в голосе прозвучала тоска.

– А куда вы идете?

– Одно из здешних чучел сказало, что нам нужно идти на север. Оттуда иногда появляются люди, которые помогают.

Белый город. Они ищут Белый город.

– Я могла бы помочь вам.

Он отрицательно покачал головой.

– Раз мы здесь и все еще идем вперед, значит, таков божественный замысел. Мы должны сами найти дорогу.

– Но почему вы здесь? Вы совсем не похожи на…

– Убогих, которые тут живут? Есть много поступков, за которые можно попасть сюда, особенно, если ты там, где идет война.

Вздохнув, он подошел к пропасти. Я встала рядом с ним, глядя в холод и ночь, потом села на край, свесив ноги.

– Почему я прихожу сюда?

Я спрашивала себя, а, может быть, его. Странным образом этот человек рождал покой, надежность. Он не ответил. За моей спиной стала разворачиваться пушка, потом она тявкнула дважды, и все стихло. Я молчала, глядя как рождаются внизу черные вихри, и не обернулась, когда сзади раздались легкие шаги.

– Ты же знаешь, мне не нравится, когда ты сидишь на краю, – сказал голос, который я бы узнала из миллионов голосов. – Холодно. У тебя и так болят ноги.

– Что ты собираешься с ними делать? – спросила я, продолжая сидеть.

– Их отправят туда, где им отведено место.

Я чувствовала, что он пришел не один. С ним были лошади и всадники. Всадники в черных плащах с низко надвинутыми капюшонами, молодые, суровые и сильные. Не слуги. Воины.

– Отпусти их.

– Если хочешь, их проводят до Белого города. Там о них позаботятся.

– Да, я этого хочу.

– Чем тебя привлекли эти солдаты?

Я не ответила. Он отошел, отдавая распоряжения. Я слышала, как он разговаривает с солдатами, но не встала, может быть, из-за его вопроса и моей приязни к этим людям, столько лет бродившим в темноте. Потом я услышала дробный топот. Всадники вернулись быстрее, чем я думала. Их господин подошел и, протянув мне руку в тяжелой кожаной перчатке, поднял с земли и усадил на черный камень метрах в десяти от края пропасти.

– Ты приходишь сюда потому, что ощущаешь боль. – Его высокая фигура, нависающая надо мной, показалась мне огромной как никогда. Потом он сел рядом, и это ощущение исчезло. Я заметила очень плотные перчатки и такой же плащ, и волосы, перехваченные сзади черным ремешком. – Этот мир полон боли. Она звучит. Она заполняет все вокруг. Ее можно услышать, как слышишь ты. Отчего же, по-твоему, мой брат приходит сюда, ангелы воюют у границ, постоянно пересекая их, несмотря на опасность, которой себя подвергают? Боль, страдание. Их можно слышать, как музыку.

– Это плохая музыка.

Он посмотрел мне в лицо.

– Ты все еще сердишься.

– Я думала, это ты сердишься.

Он рассмеялся.

– Даже если это так, я не могу на тебя сердиться дольше того мгновения, пока не увижу.

Черный всадник подошел и склонился.

– Мне пора уходить, – сказал Сатана, – у меня есть дела.

Я ничего не ответила. Мне не хотелось думать, куда он едет и что собирается делать. Он постоял, словно колеблясь, потом вскочил на черного коня, и молчаливая группа исчезла в темноте. Я сидела на камне и слушала ветер, думая о музыке, музыке боли, которая не отпускает меня. Могу ли я помочь живущим здесь, имею ли право на это?

Через какое-то время снова послышался топот, и я поднялась с камня. Исчезнувшая группа появилась из темноты, призраки всадников на черных конях с горящими глазами, лоснящейся кожей, расчесанными гривами и длинными изящными ногами, нетерпеливо переступавшими в ожидании. Они вернулись с полпути, и я уже знала, чем это закончится раньше, чем их господин, перегнувшись, подхватил меня и усадил перед собой, укутав краем плаща. Я чувствовала его упрямство и молчаливое сопротивление любым моим словам, поэтому ничего не сказала. Всадники рванулись, врезаясь в темноту, словно в масло.

– Куда мы едем?

– На восток. Там идет большой сбор, множество жертв, большая война.

– Я не хочу смотреть на это снова.

– Мы там не останемся.

Темнота свернулась, мы ворвались в багровый туман, наполненный болью, криками и страхом. Тени возникали и растворялись, шарахаясь от стремительно летящих лошадей, им вслед звучали далекие голоса, обрывки слов, слезы, плач, жалобы множества гибнущих живых существ. Я закрывала глаза и видела, пыталась не слушать, и слышала. Мы проскочили это место за несколько мгновений, снова окунувшись в темноту и тишину.

Когда я пришла в себя, кони стояли у высокой резной ограды. В глубине широкой лужайки величиной с поле, в окружении высоких деревьев белело какое-то здание. Ветер принес запах свежей зелени и земли. Я увидела, как трепещут темные листья растущего у ограды дерева, и поняла, что мы в физической вселенной.

– Ступайте и проверьте, – распорядился Сатана, сходя с лошади.

Его спутники тоже спешились, все, кроме одного, который осталсяс лошадьми, вошли в почти незаметную калитку и исчезли. Я так и не увидела, как они шли по освещенному лунным светом лугу в сторону д ома. Сатана протянул руки с снял меня с лошади, опередив мальчика, который пытался мне помочь.

– Кажется, ты ему нравишься, – усмехнулся он, глядя, как мальчик упал перед ним на колени.

– Оставь его в покое.

– Поверь, тебе не надо защищать от меня всех, кого ты встречаешь.

Он махнул рукой, и мальчик встал рядом с ним. Меня поразила красота этого всадника. Невозмутимый, тонкий, мужественный, он мог служить образцом силы и молодости, если бы не эта холодность, суровость. Таковы все его солдаты, самые прекрасные и самые жестокие из всех обитателей мира тьмы.

– Он будет охранять тебя, – сказал Сатана, вглядываясь в темноту, и обращаясь к мальчику, бросил холодно: – Никто не смеет ни приблизиться, ни коснуться ее.

Мелькнули темные тени – это вернулись ушедшие воины. Один из них что-то зашептал своему господину. Меня охватила странная апатия. Я хотела уйти, но тихий голос, зазвучавший в моей голове, голос Отца, удержал меня. Поэтому я без возражений последовала за Сатаной и его спутниками.

– Госпоже нужен черный плащ, – обратился один из них тихо.

– Нет, – возразил Сатана, – она не должна его одевать.

Воины открыли ворота, и мы прошли к освещенному лунным светом темному дому. Парадная дверь распахнулась словно сама по себе, во всем доме все двери открылись в то же мгновение. Я подняла глаза на Сатану. Строгий, сосредоточенный, он шел впереди, все замечая и ничего не забывая.Так входит хозяин или судья.

На мозаичном полу широкого холла, склонившись, рядами стояли люди в простых черных рясах. Мы прошли сквозь них в полном молчании, поднялись по широкой белой лестнице и на следующем этаже свернули в коридор, освещенный льющимся из окон бледным светом.

Вдоль стен коридора, застывшие, словно куклы, стояли женщины в свадебных платьях. Легкие ткани, спадающие волнами до пола. Лица, закрытые тонкими белыми вуалями. Цветы в волосах. Я содрогнулась, вспоминая, чем это закончилось в прошлый раз. Всадники шли, сомкнувшись стеной, так что окружающие не замечали меня, и я почти не видела того, что происходит вокруг.

Сатана медленно прошел сквозь строй невест. Он никого не выбрал, и это меня удивило. Он двинулся дальше, мы за ним, сквозь коридоры и лестницы, пока не очутились в огромном темном зале, освещенном множеством свечей. Зал был круглым, без окон, украшенным камнями и мозаикой. В центре купола находилось круглое отверстие, сквозь которое проглядывало небо. Золотой луч из неизвестного источника опускался строго по центру зала на покрытый темной парчой помост, изготовленный в виде многолучевой звезды. Вокруг помоста толпились лысые люди, одетые в бледно-желтые парчовые одежды. Когда они склонились, я увидела одинаковые черные символы, вытатуированные на их затылках.

У входа в зал Сатана остановился и, повернувшись к окружавшим меня воинам, сказал одному из них:

– Иди и приведи.

– Которую? – спросил воин.

– Любую, – ответил Сатана с досадой.

Воин исчез. Через некоторое время он появился, ведя за руку девушку в свадебном платье. Он подвел ее к Сатане, и тот раздраженно сорвал белую вуаль. Когда Сатана посмотрел девушке в глаза, она закричала, как раненое животное. Он рванул ткань платья, коснувшись тела, и девушка забилась под его рукой в судорогах. Я смотрела, похолодев, как он потащил ее, полумертвую от страха, почти потерявшую сознание, в зал, как ребенок тащит по полу за руку поломанную куклу. Толпа расступилась, что-то скандируя, головы поднялись.

Мы чуть отстали и становились шагах в десяти от помоста среди лысых людей в золоченых одеждах, которые расступились, образовав вокруг нас свободное пространство.

Когда мы подошли, женщина уже перестала кричать. На помосте стоял Сатана. Перед ним склонился жрец с высоким серебряным посохом, украшенным хрустальным символом на верхушке. Какой-то человек лежал ниц на полу. Облачение жреца и лежащего человека не отличалось от одежды стоявших внизу людей, только голову жреца покрывал высокий прямоугольный убор, а лежащий человек имел волосы.

Между этими двумя и Сатаной находилось небольшое возвышение. Какая-то часть меня знала, что на нем лежит, и я старательно избегала смотреть, пока не увидела разбросанные вокруг возвышения куски тонкого белого полотна.

Крылья бабочки. Свадебный наряд.

Я посмотрела на помост. То, что там лежало, не могло быть ни женщиной, ни вообще человеком. Я подумала, что это освежеванный теленок. Кролик, с которого содрали шкурку и выпотрошили внутренности. Пока мое сознание принимало, как человек способен сделать такое с другим человеком, Сатана заговорил.

– Это негодная жертва, – процедил он холодно. – Ты совершил древний обряд, жрец. Но он уже устарел. Все на свете меняется. Теперь, когда мне приносят в жертву миллионы, мне не нужна такая, даже девственница. Посмотри туда. – Он указал пальцем в мою сторону. Воины расступились, головы повернулись, и весь зал уставился на меня. На какое-то мгновение мне показалось, что Сатана сейчас потребует, чтобы жрец освежевал меня как кролика. Но он продолжил: – Меня теперь привлекает не то, что достижимо, а то, что недоступно.

Он замолчал. Затем махнул рукой, и черные плащи сомкнулись.

– Ты призвал меня, не отдав платы, – продолжил Сатана, глядя на трясущегося жреца, растерявшего свою уверенность. – Посмотрим, что ты просишь. Говори, чего хочешь.

– Власти, – сказал жрец, – над этим миром.

– Для кого?

– Для него.

Жрец указал на лежащего на полу человека.

– Зачем ему власть, – отвечал Сатана с презрением, – когда он одной ногой стоит в могиле. Он слишком стар и слишком слаб, чтобы удержать ее. Не найдется ли у тебя кого-нибудь еще?

– Найдется, – раздался высокий голос. На помост поднялся очень бледный молодой человек в черном, с короткими черными волосами.

– Я хочу получить это право.

– Кто ты? – спросил Сатана.

– Его сын.

Юноша указал на лежащего на помосте человека.

– Если тебе нужна власть, то возьми ее, – ответил Сатана спокойно. – Убей. Убей их обоих. – Сатана указал на жреца и человека, который так дрожал, что помосту передавалась эта дрожь.

Молодой человек быстро подошел к жрецу и выхватил из его руки то, что я приняла за жезл – тонкий длинный меч. Он вонзил меч жрецу в живот, стремительно вынул его из рухнувшего тела, потом подошел к лежащему на полу мужчине, схватил его за волосы и перерезал горло. Все это произошло в одно мгновение. Юноша выпрямился, дрожа как в лихорадке, не смея поднять глаз, и остался стоять рядом с трупом своего отца.

– Чтоб стать и жрецом, и главой, тебе нужно принять посвящение, – продолжал Сатана. – Нагнись и пей. Пей их кровь.

Юноша наклонился над своим отцом, который бился в конвульсиях, и стал пить из разреза фонтанирующую кровь. Потом он подошел к упавшему жрецу и сделал то же самое. Закончив, он поднял окровавленное лицо с безумными глазами и засмеялся.

Теперь Сатана обращался не только к нему, но и ко всем, стоящим внизу.

– Вы – самый многочисленный орден в этом мире, вашей Земле.

Вы – мои слуги, но сами имеете множество слуг. Вы управляете этим миром моим именем и во имя мое. Вы призвали меня. Вы просили меня. Я пришел. Но не получил жертвы, достойной меня. У вас есть двадцать четыре часа.

Если за это время вы не найдете и не принесете достойную жертву, вы все умрете. Ваш орден многочислен, много найдется тех, кто сможет занять ваше место.

– Какую жертву ты хочешь, Господин? – шептали голоса.

– Вы должны сами найти ее, – отвечал Сатана, спускаясь с помоста.

Он молча прошел мимо нас, мы последовали за ним сквозь толпу лысых голов. Они что-то шептали и склонялись, пытаясь дотянуться до края моего платья, но, к моей несказанной радости, им это не удалось. Я вздохнула с облегчением, когда мы, наконец, оказались у ограды, взобрались на коней и покинули это место.

Всадники скакали весь обратный путь молча, и когда мы добрались до берегов безлунного моря, оставили нас. Появились слуги. Они принесли своему господину светлую одежду и воду для умывания. Я сидела не берегу, глядя в пустоту, пока шелест и тихий шепот смолкли.

Когда я повернулась, Сатана стоял рядом, высокий, в мерцающих золотом одеждах, отбросив со лба снежные волосы, такой же старый, каким я увидела его впервые, давным-давно. Наклонившись, он взял мою руку и поцеловал ее.

– Мне запрещено касаться тебя, пока я не смою с себя скверну.

Он ничего не объяснил, а я ничего не спросила о том, что случилось.

– Мои дела закончены на сегодня. – Слова прозвучали так просто, так естественно. – Куда бы тебе хотелось пойти?

– Никуда, – ответила я глухо. – Я устала.

Он поднял меня с земли, и в то же мгновение мы оказались в саду, полном цветов.