Хроники Истекающего Мира. Вера в пепел

– Слухи опасны, – тихо сказал Маррик.

– Опаснее молчания, – отозвался продавец и отвернулся к следующему покупателю.

Они двинулись дальше.

На площади, чуть дальше от рынка, стоял высокий помост. На нём, под навесом, несколько людей в серых куртках что-то читали. Толпа слушала, но без ропота, тихо. Слова были о поставках, о ремонте мостов, о порядке. Но среди обычных новостей звучали фразы: «временное ограничение доступа», «учёт воды», «повышенное внимание к северным постам».

– Они готовят что-то, – сказала Айн тихо.

– Они всегда готовят, – ответил Маррик. – Вопрос – к чему.

Когда они шли дальше, Каэлен заметил на стене между объявлениями свежую надпись углём: «Не связывайте рану». Кто-то пытался стереть её, но слова всё ещё читались. Рядом висела официальная табличка: «Прогресс требует жертв».

Это снова было напоминание: под этим порядком, под этими ровными улицами, под башнями, которые светятся ночью, есть что-то, что не укладывается в правила.

Каэлен записал в тетрадь: «Город. Рынок – шум. Слухи о трещинах. Башни говорят громче, чем люди».

Чем глубже они заходили, тем яснее становилось: город был не просто местом, где люди жили, – он был организмом. Днём он гудел, как улей, и каждый звук был частью общего ритма. Но этот ритм не был ровным: где-то он ускорялся, где-то сбивался, а иногда совсем пропадал, и тогда улицы становились странно тихими.

Они миновали центральную площадь и пошли по длинной улице, которая вела к верхним кварталам. Сначала дорога была широкой, с ровными плитами, дома высокие, выстроенные как по линейке, со знаками ремесленных гильдий и лавками, полными товаров. Здесь царил порядок: караваны, торговцы, люди в серых куртках, кто-то вёл записи, кто-то проверял грузы.

Но стоило свернуть в переулок, как мир менялся. Камни были сколоты, запах – сильнее: дым, пот, сырость. Люди шли быстрее, лица – уставшие. Здесь почти не было рун на стенах, и свет был тусклее. Лавки беднее, двери – перекошены, а за углами иногда мелькали взгляды, которые следили за каждым шагом.

– Здесь бедный ряд, – тихо сказал Маррик. – Город не любит показывать его.

– Но здесь дышит земля, – отметила Айн, касаясь рукой стены, где был старый, почти стёртый знак клана. – Смотри: кто-то писал углём.

На камне угадывались буквы: «Пыль вернётся». Слова были неровные, спешные, но живые.

Каэлен остановился, записал в тетрадь: «Две стороны города: порядок и трещины. Слова на камне: "Пыль вернётся"».

Они шли дальше. В переулке был рынок бедняков: старые столы, рваные тенты, на ящиках – корнеплоды, сушёное мясо, редкие зелья в глиняных сосудах. Здесь не кричали, но глаза были живыми. Люди переговаривались коротко, но внимательнее слушали.

– Здесь спрашивают меньше, – сказала Айн. – Но запоминают больше.

На краю площади сидел мальчишка, лет десяти, с рваной накидкой, и играл на деревянной свирели. Мелодия была странная – будто пыталась повторить шум ветра. Каэлен задержался, дал ему монету. Мальчишка кивнул и сказал тихо:

– Башни ночью разговаривают. Я слышу, как они шипят.

С этими словами он побежал, растворяясь в толпе.

Дальше начиналась новая часть города – кварталы ремесленников и учёных. Здесь дома были лучше, улицы чище. На дверях – символы мастерских: алхимические знаки, руны, чертёжные схемы. Люди шли быстро, но с гордо поднятой головой. Вдали виднелись башни лабораторий: стеклянные окна, из которых исходило мягкое свечение.

Маррик свернул к боковой улице.

– Здесь безопаснее, – сказал он. – Но и глаза больше.

Действительно, они заметили дозоры: патрули в серых плащах, у поясов – рунические жезлы. Они смотрели не грубо, но внимательно. На перекрёстках висели объявления:

– «Сдерживание – приоритет».

– «Сообщайте о разломах».

– «Вода – под контролем».

А ещё – красные полосы на некоторых дверях: «Закрыто по указу».

– Город устал, – сказал Каэлен тихо. – Даже руны устают.

– Он держится, так как устал, – отозвался Маррик. – И потому опасен.

Айн шла молча, но её глаза скользили по лицам. Она видела то, что они не замечали: как женщина у колодца прятала в рукав маленький пакет с семенами; как старик с обожжёнными руками перекладывал ленты, шепча что-то под нос; как юноша в сером, пряча жетон, быстро свернул в переулок, будто боялся быть узнанным.

И везде – башни. Не высокие, но много: они стояли на каждом углу, и каждая что-то хранила, что-то мерила, что-то помнила. И каждая дышала по-своему.

Каэлен чувствовал, что город – это не просто место. Это узел, в котором собраны все нити: страхи, надежды, власть, тайна. И скоро им придётся дотронуться до этого узла.

Он записал: «Город полон линий. Одни – ровные, другие – рваные. Внутри него прячется тишина, которая громче шума».

Они шли по улице, где камень лежал так ровно, будто его полировали каждый вечер. Шум рынка остался позади, и город сменил тон: вместо гомона – деловой гул, вместо запаха пряностей – холодное дыхание металла и масел. Впереди, за аркой с выгравированными спиралями, виднелось здание – вытянутый корпус из тёмного камня и стекла, без вывесок, только на косяке двери – узкий знак: руна «сдерживать», вписанная в квадрат.

– Малый полевой институт стабилизации, – сказал Маррик негромко. – Здесь принимают грузы с узлов, а ещё… – он чуть повёл плечом, – здесь умеют задавать вопросы так, что сам не замечаешь, как отвечаешь.

– Тогда будем слушать больше, чем говорить, – отозвалась Айн.

У входа – двое. Ни копий, ни мечей; на поясе – короткие рунные жезлы, на предплечьях – браслеты с тонкими огнями. Когда троица подошла, одна из стражниц – женщина с коротко остриженными волосами и взглядом, который останавливал шаг – подняла ладонь.

– Имена. Цель.

– Сержант Маррик, охранный корпус. Двое – полевые специалисты. Следуем к городскому узлу для передачи сведений, – Маррик подал пропуск.

Она провела пластину через узкую щель в коробе у двери. Внутри тихо щёлкнуло, руны на кромке на миг вспыхнули. Женщина вернула пластину, большим пальцем коснулась маленького шрама на шее – будто проверяя собственный пульс – и отступила в сторону.

– Проходите. Правило первое – не трогать ничего без разрешения. Правило второе – говорить ровно столько, сколько спросили. Если загудит громко – стоять, где стоите.

Внутри пахло сухим стеклом, тёплой медью и слабой травной горечью. Коридор глотал шаги, свет шёл не от ламп, а от самих стен, в которых тянулись тонкие рунные жилы. В нишах – ящики с печатями, стеклянные капсулы с голубоватой взвесью, аккуратно сложенные свитки с узкими ленточками. За стеклом – круглый зал. По полу – широкий рунный круг: медные жилы, впаянные в камень, пересечения отмечены серебряными заклёпками; вокруг – четыре столика с инструментами, на одном – «зеркальный стол» с тончайшей полированной пластиной.

– Стоим у порога, – шепнула Айн, почти не двигая губами. – Здесь всё слышит.

К ним вышел мужчина лет сорока с небольшим шрамом у губ, в сером халате без знаков должности. Ни жеста показного гостеприимства. Только внимательный взгляд, от которого хотелось стоять ровнее.

– Инженер-регистратор Лорн Кавер, – представился он. – Дежурю по приёмке. У вас есть что сообщить – говорите. Если пришли смотреть – смотрите глазами.

– Нам нужен проход дальше, – сказал Маррик. – И подтверждение, что караваны, что шли ночью, прибыли.

– Караваны прибыли, – Лорн не моргнул. – Один – повреждён, два – по графику. Грузы – в карантине. По поводу прохода – разговор с администратором. По поводу «что вы видели» – разговор со мной.

Он жестом пригласил их в боковую комнату – узкую, без окон. На столе – карта. Не бумага: тонкая пластина, на которой руны светились линиями и точками. Линии расходились от центра, как корни, пересекались, уходили в северо-восток. Три точки горели ярче – словно угли под золой.

– Северные точки, – сказал Каэлен, не удержавшись. – Мы слышали о них… на посту.

– Все слышат, – ровно ответил Лорн. – Но по-разному понимают. Вы – как понимаете?

Каэлен взглянул на Маррика; тот кивнул едва заметно: «Говори». Он говорил без красивостей – как на обходе возле больного поля.

– Мы видели провал к югу от гряды. Обломки – с вашей спиралью. Снизу – свет. В долине – полевой узел и цепи связи, ночью – «дрожь». На мосту – воронка, свет голубой. Караван – с ящиками «не вскрывать», внутри – свечение. На стенах деревни – «Сдерживать – приоритет». Ночью – «тихие часы». Люди… не поют.

Лорн слушал не кивая, пальцы его однажды тронули карту там, где сливались две линии.

– Вы – травник, – произнёс он, как факт. – Южная школа. Серпень, глина, «карманный» фильтр. У рта у вас – едва заметная царапина от жёсткой воды. – Он повернул голову к Айн. – Вы – кланница. Речные. Шрам – соляной ветер. Слушаете ветра лучше, чем людей.

– Люди говорят громче, – отрезала Айн.

– И глушат сами себя, – не споря, ответил Лорн и перевёл взгляд на Маррика: – Сержант – ваш пропуск действует по первому кольцу. Дальше – только по поручению. У вас – поручение?

– У меня – имя, – ответил Маррик спокойно. – Элиан.

Тишина дернулась, как натянутая нить. Где-то в глубине зала будто чуток сменился гул.

Лорн не вздрогнул, но свет на карте на миг стал холоднее.

– Имя действует сильнее, чем бумага, – сказал он. – Смотря кто произносит. – Пауза. – Что у вас «на руках»?

Маррик думал коротко. Говорить про кристалл – риск. Но и скрыть всё – значит остаться с пустыми ладонями. Он посмотрел на Каэлена.

– У меня есть образец, – сказал Каэлен. – Малый. С гряды. Игольчатый кристалл, сухой, но «дышит». Я не вскрывал. Не знаю, как поведёт себя при резонансе.

Лорн чуть вдохнул – не удивлённо, как человек, который много раз видел запретное, но всякий раз принимает его всерьёз.

– На «зеркало» не кладите, – сказал он. – Порвёте стол. – Он поднял ладонь. – И прежде чем – правила. То, что вы услышите здесь, останется между этими стенами. Не так как «секрет». Потому что слово – тоже руна. Неправильным словом сдвигают узлы.

– Мы не ищем беды, – ответил Маррик.

– Беда любит тех, кто её не ищет, – без улыбки бросил Лорн. – Проходите.

Они вернулись в круглый зал. В центре – второе устройство: невысокий стол с матовой каменной чашей и тремя вставками-щупами, уходящими в медные дорожки пола. Лорн взял у Каэлена холщовый конверт, не раскрывая, поднёс к чаше. Руны на ободе вспыхнули бледно. Он коснулся боковой пластинки – из глубины поднялся сухой, чистый звук, как если бы по стеклу провели смычком.

– Слабый резонанс, – сказал он. – Хорошо. – Осторожно развернул ткань. Кристалл лежал как тонкая игла инея, в основании – пыль. В воздухе появился привкус холода.

– Дышит, – тихо сказала Айн.

– Дышит, – подтвердил Лорн. – Не как эссенция в чистом виде. Как «тень». – Он не кладя иглу на камень, поднёс щуп ближе. На кромке кристалла – едва заметная вибрация, как рябь на воде. На стенах круга поплыли тонкие световые полосы.

– «Обратная связка», – произнёс он, больше себе. – Кто-то подаёт в сеть импульс – и получает от земли «ответ». Иглы – как заусенцы этой обратной волны. – Он прикрыл кристалл тканью. – Благодарю. Это не останется здесь. И не уйдёт в сводки. Я передам «наверх» и «в сторону».

– «В сторону» – это куда? – спросил Маррик.

Лорн впервые позволил себе тень улыбки.

– Там, где слушают, а не докладывают. – Он коснулся карты. На дальнем краю, у одной из ярких точек, горел крошечный знак – три коротких штриха, как веточки. – У вас в планах столица?

– Да, – ответил Каэлен. – И – Элиан.

– Тогда вам нужен пропуск второго кольца, – сказал Лорн. – И письмо, которое не горит, когда его читают не те. – Он кивнул в сторону коридора. – Администратор – там.

На пороге возникла женщина – ростом ниже Лорна, волосы собраны в узел, на лице – та усталая доброжелательность, которой прикрывают слишком большой объём работы.

– Нера Вель, – представилась она. – Бумаги, проходы, жалобы, благодарности. – Взгляд её упал на конверт в руках Лорна. – И то, о чём мы не говорим.

– Нам нужен проход, – сказал Маррик. – Трое. До второго кольца.

– Одно имя – достаточно, – ответила Нера и посмотрела на Каэлена. – Я знаю, кто вы. – Она подняла на свет узкую пластину, на которой руны полыхнули разом, будто узнали.

– Его имя – уже в городе? – осторожно спросил Маррик.

– В городе всё узнают раньше, чем это произносят, – сказала Нера без иронии. – Но не все знают, что это значит. – Она сунула пластину в узкую гнездовую рамку, руны пробежали по кромке. – Пропуск откроет два поста и одну дверь. Эту дверь вы узнаете. Вас попросят подождать. – Она подняла глаза. – Ждать – не значит слушаться. Главное – не потерять ухо, пока ждёте.

– Мы не теряем, – сказал Каэлен.

– Вы – нет, – согласилась Нера. – Город – теряет.

Лорн, до сих пор молчавший, слегка повернул карту. Линии на ней дрогнули. Три северные точки – пульсировали: ровно, потом чаще, потом разом замирали – как сердце, которое споткнулось.

– По плану «держать» нужно ещё десять суток, – сказал он нейтральным тоном. – Реальность – отстаёт от планов. Элиан – верит в план. Это – иногда спасает. И часто – ранит.

– Вы говорите о нём ровно, – заметил Каэлен.

– Потому что знаю ровно столько, сколько надо для работы, – ответил Лорн. – Остальное – вера. А вера – инструмент опаснее любого жезла. – Он посмотрел на Айн. – Вы будете рядом, когда он попросит «поднять порог»?

– Я буду рядом с землёй, – сказала она. – И с тем, кто её слышит. – Повернула голову к Каэлену. – Пока слышит.

В зал вошёл юноша-курьер, запыхавшийся, с сумкой через плечо. На запястье – маленькая руна, мерцавшая горячо.

– Срочное, – выдохнул он. – На имя… – он глянул в дощечку, – Каэлен из южных земель, по делу Совета.

Нера подняла бровь, протянула руку. Пакет был запечатан красной лентой с тремя короткими штрихами – теми самыми, как ветви. Не имперская спираль. Другой знак. Она взвесила пакет на ладони, словно пытаясь услышать его вес, и без слов передала Каэлену.

Печать не треснула от его пальцев – она «расцвела»: руны на ленте мигнули и разошлись, как если бы прогрелись от тепла. Внутри – узкая полоска плотной бумаги, ровный, сухой почерк.

«Ты идёшь туда, где слова становятся узлами, – было написано. – Смотри на линии глубже, чем на свет. Если попросят «держать» – спроси, что держат взамен. Встретимся у города, возле двери без знака. – Т.»

– «Т»? – переспросил Маррик.

– Тарин, – тихо сказал Лорн, и в голосе впервые прозвучало нечто похожее на облегчение. – Упрямый алхимик, который не верит в карты, пока не потрогает почву. В столице его терпят, так как без него – хуже. – Он повернулся к Нере. – Дай им «мягкий коридор» до второго кольца. И отметь, что мы видели «иглу».

– Отмечу, – сказала Нера. – Но в книгу – не слово. – Она подняла взгляд на Каэлена. – Запомните: в городе сейчас два слуха. Один – громкий и ровный: «мы успеем». Второй – тихий и рваный: «у нас отняли тишину». Между ними – правда. Она обычно ходит пешком и носит грязные сапоги.

Когда они выходили, гул в коридоре был прежним – ровным. Но у двери Айн задержалась, коснулась пальцами камня.

– Он у них тоже дышит, – сказала она.

– Кто? – спросил Маррик.

– Страх, – ответила она. – И надежда. В одном дыхании. Такой воздух тяжёлый.

На улице снова ударил город: шаги, голоса, запахи. Небо над башнями поблёкло, словно день раздумывал, стоит ли тратить на этот вечер краску. В кармане у Каэлена лежали две тяжести – пластина пропуска и тонкая бумага с единственной буквой. Он подумал о письме Элиана и словах Тарина – две веры, два метода, одна земля.

– Дальше – к двери без знака, – сказал он.

– Дальше – по «мягкому коридору», – поправил Маррик. – И шаг – тише, чем мысль.

– И ухо – шире, чем глаза, – добавила Айн.

Они двинулись вдоль стены, где в швах камня застряла белёсая пыль – не заметная для тех, кто привык спешить. Каждая пылинка в этом городе напоминала соль. Каждая руна – напоминала поводок. Каждый человек – напоминал струну, натянутую до предела. И где-то впереди, у двери без знака, их уже ждал человек, который верил не рунам, а трещинам в земле – так как только трещины честно признаются, что они – трещины.

Они вышли из корпуса института, и город будто на миг потемнел. Или это глаза привыкли к свету рун и теперь улицы казались грубее. Дневной шум не стих, но изменился: ближе к закату голоса стали резче, шаги – быстрее, а в воздухе чувствовалась усталость, как в кузнице, где угли уже отдали половину жара.

Маррик держал в руках пластину-пропуск, которую дала Нера. Металл был холоден, а руны на нём мерцали мягким золотом. Они шли быстро, не останавливаясь, но не спеша настолько, чтобы привлечь внимание.

– «Мягкий коридор» – что это? – тихо спросил Каэлен.

– Дороги, которые не любят показывать, – ответил Маррик. – Их делают для тех, кому нужно пройти быстро, но незаметно.

– Тайные ходы?

– Не тайные, – поправила Айн. – Просто забытые.

И действительно, через несколько поворотов город изменился. Улицы становились уже, свет тускнел, рун на стенах было меньше, но здесь было тише. Стены старше, камень – грубее, но чистый. Иногда они проходили мимо закрытых ворот, на которых висели печати: треугольники, круги, линии, понятные только тем, кто их ставил.

На одном из перекрёстков сидела женщина в серой накидке, с корзиной мелких рыжих яблок. Она не продавала их, просто сидела и смотрела на людей. Когда Маррик прошёл мимо, она слегка склонила голову, но не произнесла ни слова.

– Заметил? – спросила Айн.

– Сторожевые, – ответил Маррик. – Здесь всё – глаза.

Постепенно улицы начали спускаться вниз. Гул города оставался наверху, а здесь слышался только стук их шагов и редкое капанье воды. Запах стал холоднее, чище, с лёгкой металлической нотой. На стенах иногда попадались старые знаки – не имперские спирали, а что-то иное: руны, похожие на ветви, линии, словно нарисованные углём.

– Это что? – спросил Каэлен, дотронувшись до одной линии.

– Старые знаки Сердцеверия, – сказала Айн. – Кто-то рисует их, чтобы напомнить: земля помнит.

Маррик не стал спорить, только ускорил шаг.

Коридор вывел их к узкой двери, которая не имела ни ручки, ни замка – только гладкий камень и на уровне груди маленькая пластина с выемкой. Маррик приложил пропуск. Руны на пластине вспыхнули мягко, дверь дрогнула и отступила в стену бесшумно.

За дверью оказался зал – невысокий, но длинный. По стенам – старые карты, линии, которые тянулись к северу и востоку. На столе – кристаллы, травы, какие-то механизмы. Воздух пах сушёными корнями и металлом, и в этом запахе было что-то домашнее.

У стола стоял человек. На вид – чуть старше тридцати, волосы тёмные, но растрёпанные, глаза – глубокие, как у тех, кто много ночей проводит за работой. Он не носил униформы, только простую рубашку и жилет с множеством карманов. На руках – следы реагентов, синеватые пятна и царапины.

– Я думал, что вы дойдёте позже, – сказал он, не поднимая голоса. – Но город умеет толкать тех, кто спешит.

– Тарин, – произнёс Маррик.

– Сержант, – кивнул тот. Потом посмотрел на Каэлена, и его взгляд был резким, как клинок. – А это и есть мальчик с юга. Алхимик, который слушает землю, как песню.

– Каэлен, – сказал тот. – Я не мальчик.

– Это хорошо, – Тарин чуть улыбнулся. – Потому что дальше – мальчики не нужны. Здесь всё взрослое, даже ошибки.

Он подошёл ближе, и Каэлен заметил, что его глаза не просто внимательные, они уставшие, но живые. В них было что-то, чего не было у многих имперцев: сомнение и вера одновременно.

– У вас есть кристалл, – сказал Тарин. – Я слышал от Лорна. И письмо, которое пахнет солью.

– У нас есть вопросы, – ответил Каэлен.

– Прекрасно, – сказал Тарин. – Я тоже.

Он провёл их к столу, где на карте были отмечены точки. Каждая точка горела слабым светом.

– Смотрите, – сказал он. – Это не просто разломы. Это дыхание земли. И оно становится чаще. А Империя пытается его остановить. Но когда сдерживаешь дыхание слишком долго… – он замолчал и посмотрел на них. – Что будет, если перестать дышать?

Тарин стоял, облокотившись на стол, как человек, которому привычно не доверять стульям и дверям. Он не спешил говорить – сначала дал им время привыкнуть к месту. В комнате царил полумрак, свет шёл от ламп на стенах и от самой карты: она была живой, тонкие линии мерцали, как пульсирующие жилы. Каждая точка на карте дышала, и дыхание было разным: одни – ровные, другие – рваные, третьи почти гасли.

– У Лорна глаза честные, – сказал Тарин, наконец повернувшись к ним. – Но его руки связаны. Он служит Империи и верит, что карта всегда важнее того, что за окном. Я служил тем же, пока не понял, что земля не любит карты.

Каэлен слушал внимательно. В этих словах не было злости, но была усталость.

– А Элиан? – спросил он.

Имя прозвучало в комнате, как звон колокола. Тарин усмехнулся, но не зло.

– Элиан – архитектор. Он строит, так как иначе не умеет. Ему нужен порядок, даже там, где его быть не может. Он умный, яркий, как пламя, и так же опасен. Он верит, что спасёт всех, если сделает шаг быстрее других. Но пламя всегда сжигает то, что ближе всего.

Маррик нахмурился:

– Ты обвиняешь его?

– Я говорю, как есть, – спокойно ответил Тарин. – Он хочет спасти мир. И за это готов его поломать.

Он взял кристалл, тот самый, что они привезли. Держал аккуратно, как что-то живое.

– Вы нашли его в трещине?

– Да, – ответил Каэлен. – Он дышит.

– Все они дышат, – сказал Тарин. – И этот звук Империя пытается заглушить. Они думают, что если заглушат, мир перестанет рушиться. Но они не понимают: это не шум. Это зов.

Он положил кристалл обратно, а потом указал на три точки на карте, ярко мерцающие в северо-восточной части.

– Смотрите. Они растут. Каждый день. Там, где земля была мертва, она теперь шевелится. Там, где башни стояли спокойно, они начали вибрировать. И это не из-за климата, не из-за ошибок. Это – ответ. Земля отвечает на то, что мы делаем.

– Ответ? – переспросил Каэлен.

– Да, – кивнул Тарин. – Мы копали, мы чертили, мы ставили руны, чтобы заставить её работать на нас. А теперь она говорит: «Хватит». И говорит громко.

Айн стояла чуть в стороне, слушая, как ловчий.

– Ты думаешь, это наказание?

– Я думаю, это естественно, – ответил Тарин. – У любой раны есть боль. И если мы не лечим её, а ковыряем, она начинает кричать.

Маррик посмотрел на карту:

– Империя знает?

– Империя думает, что знает всё, – сказал Тарин. – Но она видит только свет башен. И всё, что не светится, для неё тьма.

Он обернулся к Каэлену:

– Ты не имперский. Ты слушаешь иначе. Ты чувствуешь травы, камни, воду. Ты видишь, как реагирует почва. Ты слышишь то, что другие пропускают. Поэтому Элиан позвал тебя. Он думает, что ты можешь помочь.

– И ты думаешь? – спросил Каэлен.

Тарин посмотрел на него внимательно:

– Я думаю, что ты будешь делать выборы, которые не понравятся никому. И это правильно.

Он провёл рукой по карте. Линии вспыхнули.

– Завтра вы пойдёте к столице. Вы увидите башни ближе, чем кто-либо из деревенских. И вы поймёте, что за каждой спиралью стоит человек. Уставший, испуганный, но всё ещё верящий. Запомни: когда башня рушится, первым гибнет тот, кто внизу.

Тарин подошёл к полке, достал узкий свиток и положил перед Марриком.

– Здесь – схема «мягких точек» столицы. Дороги, где реже стоят дозоры, и двери, что открываются только для тех, кто знает, куда идти. Не показывайте это никому.

Он посмотрел на Каэлена:

– А тебе – совет. Слушай Лиру. Слушай Айн. Слушай даже Маррика, когда он молчит. Но больше всего – слушай землю. Она говорит медленно, но каждое слово – правда.

В коридоре послышались шаги. Тарин быстро накрыл карту тканью, кристалл спрятал в мешочек. Дверь слегка скрипнула, и вошёл курьер, тот же, что принёс письмо.

– Приказ из центра, – сказал он. – Все переходы на север временно закрыты. Доступ только по особому разрешению.

Тарин вздохнул, и в этом вздохе было всё: усталость, раздражение и странное спокойствие.

– Вот и началось, – сказал он. – Время всегда спешит, когда его не ждёшь.

Он посмотрел на них:

– Уходите сейчас. Идите тихо. Завтра город будет шумнее.

Дверь за их спиной закрылась бесшумно, словно проглотив всё, что они услышали. Город за стеной не изменился, но теперь казался иным: свет фонарей был резче, звуки – громче, а в каждом прохожем чувствовалась спешка. На западе уже сгустились сумерки, башни начинали светиться, словно кто-то чертил в воздухе тонкие линии огня.

Маррик шёл впереди, держа пластину-пропуск в руке, но теперь его взгляд был внимательнее, плечи чуть напряжённее. Айн шла рядом с Каэленом, её шаги бесшумны, как тень.