Хроники Истекающего Мира. Вера в пепел

– Айн, свободные земли, – сказала она. – Личное оружие – нож. Остальное – слова.

Он слегка кивнул, потом обратил взгляд на Каэлена. Тот поднялся, чувствуя, как сердце бьётся быстрее.

– Каэлен, южные земли, – сказал он. – Алхимик. С собой – записи и образец, переданный по поручению.

– Образец будет проверен, – спокойно сказал мужчина. Он протянул руку, но не прикоснулся к сумке, только сделал жест. – Вы оставите его здесь. Мы вернём его после.

Каэлен медлил лишь секунду, потом достал цилиндр и положил его на стол. Металл тихо звякнул, и звук этот показался громче, чем ожидалось. Мужчина склонился, провёл над цилиндром рукой. На его ладони вспыхнула слабая руна, но не яркая – скорее проверяющая, чем угрожающая.

– Запечатано правильно, – сказал он. – Хорошо.

Он посмотрел на каждого.

– Встреча скоро. Совет готов слушать. Но помните: здесь ценят не слова, а смысл. Говорите мало, но точно.

Он забрал цилиндр, отступил к двери и, уже уходя, добавил:

– И ещё… Элиан не любит сюрпризов.

Дверь закрылась мягко.

Трое остались одни. Тишина снова вернулась, но теперь она была другой – плотнее, насыщеннее.

– Кажется, всё серьёзнее, чем мы думали, – сказал Маррик.

– Я думала, что серьёзнее некуда, – ответила Айн.

Каэлен открыл записную книжку и написал:

«Не слова, а смысл».

Он закрыл её и глубоко вдохнул. Впереди была встреча, которая могла изменить всё, что они знали о мире.

Дверь открылась не резко, а как будто сама, без звука. Коридор за ней был ярче и холоднее: свет рунных линий шёл от самого камня, мягкий, но властный. В конце коридора виднелась другая дверь, высокая, с узким окном, за которым мерцал бледный свет.

Проводник появился снова, будто и не уходил.

– Совет ждёт, – сказал он коротко.

Троица поднялась. Маррик шёл первым, уверенно, но даже он держал руку ближе к ремню – не к оружию, а как к привычке защитника. Айн – рядом, тихая, но готовая к любому движению. Каэлен ощущал, как с каждой ступенью в груди поднимается лёгкий холод, не страх, но ожидание. В голове звучали слова: не слова, а смысл.

Дверь в зал Совета была массивной, обитой металлом. На ней не было знаков власти, только спираль, вписанная в квадрат, и едва заметная надпись: «Здесь решают небо и землю». Проводник коснулся панели, руны на мгновение вспыхнули, и дверь мягко открылась.

Внутри воздух был прохладен, и пахло не бумагой и маслом, как в других комнатах, а чем-то странным: смесью трав, металла и лёгкого озона. Зал был большим, но пустым. Потолок высокий, своды уходили вверх, как купол храма. Свет шёл от кольцевых линий, что тянулись по полу и стенам.

В центре – длинный стол из чёрного дерева, а за ним – несколько кресел. Большинство пусты, но на одном сидел человек. Он поднялся, когда они вошли, и в этот момент Каэлен понял, почему о нём говорили так много.

Элиан был высоким, но не внушал тяжести – скорее собранности. Его движения были лёгкими, но уверенными, взгляд – прямым и ярким. Волосы тёмные, с серебряной нитью на висках, лицо спокойное, но на нём лежала усталость, как тень. Одет он был не как маг и не как чиновник, а как человек, который привык работать: длинный плащ с рунами на подкладке, простой пояс, на котором висела лишь тонкая пластина с символом.

– Добро пожаловать, – сказал он. Голос был глубоким, но не громким, словно говорил человек, привыкший, что его слушают. – Каэлен. Айн. Сержант Маррик.

Он произнёс их имена легко, как будто давно их знал.

– Я рад видеть вас, – продолжил он. – Мир стал меньше, чем мы думаем, и время стало дороже.

Он подошёл ближе, остановился напротив Каэлена.

– Год назад ты выбрал путь, который не выбирают. Ты увидел то, что многие боялись увидеть. Теперь ты здесь, и мир изменился ещё сильнее.

Каэлен почувствовал, как в груди стало тесно. Элиан не давил, но слова его были точны.

– У нас мало времени, – сказал Элиан. – Башни гудят громче, трещины растут, и земля всё чаще отвечает. Ты видел образцы. Ты слышал тех, кто сомневается. Но теперь я хочу, чтобы ты услышал меня.

Он вернулся к столу, провёл ладонью по его поверхности. На тёмном дереве вспыхнули линии – карта мира. Линии Вен, города, башни, и среди них – яркие точки, как угли.

– Это – наш мир, – сказал он. – Он умирает, Каэлен. И мы должны выбрать, кого и что мы готовы потерять, чтобы спасти остальное.

Слова повисли в воздухе, как нота, не находящая разрешения. Айн стояла неподвижно, но в её глазах мелькнула тень тревоги. Маррик слегка напряг плечи.

– Сегодня мы начнём говорить не о том, что было, а о том, что может быть, – сказал Элиан, и в его голосе слышалась сталь. – И я хочу, чтобы вы были не свидетелями, а участниками.

Он посмотрел на них всех, поочерёдно.

– Вы пришли вовремя. Потому что мир уже не ждёт.

Дверь за ними тихо закрылась, словно отрезав их от остального города.

Глава 5: Город на костях

Столица открылась не дверью и не площадью, а высотой. После первой короткой беседы – больше приветствие, чем разговор – их провели по винтовой галерее на смотровой ярус. Воздух тут был иным: тонкий, жестяной, со вкусом озона и горячего камня. Под ногами – настил из чернёного металла с вставками рун, каждая вставка тихо дышала, и от этого казалось, что галерея – живая артерия, выпущенная на свет из чрева башни.

Город лежал кругами. Внутреннее кольцо – гладкие корпуса, стеклянные перемычки, мосты над улицами, по которым текли цепочки людей в серых плащах; дальше – венец рунических башен, тонких, как иглы, с огненными венчиками – там, наверху, плясали бледные короны света. За башенным кольцом – блеск крыш, рытвины строек, тёмные провалы шахт, куда спускались краны и лебёдки. Ещё дальше, за серыми кварталами, шёл пояс желтоватых пустошей: земля там была взбита и побелена, словно подкопчённый костьми снег. За пустошами – река, выложенная камнем, с парами измороси над струями; на дальнем берегу вился дым – рудники, обжигательные печи, отстойники эссенции.

– Вот он, – тихо сказал Маррик, будто боялся спугнуть панораму. – Сердцевик.

Сердцевиком здесь называли не одну башню, а весь центр – совокупность колонн и мостов, где внизу, под камнем, сходились главные рунные цепи. Сверху их не видно, но город стоял на них, как на связках сухожилий.

Айн не сразу заговорила. Она стояла, опершись ладонями о холодное ограждение, и смотрела туда, где кварталы «второго кольца» переходили в промышленный пояс. Там виднелись дугой длинные белёсые гряды – не скалы; гряды были слишком ровными, повторяли изгиб улиц. Город словно лежал на боку, и у него проступали рёбра.

– Это кости, – сказала она наконец. – Не людей. Земли.

– Кальцинированные вены, – отозвался подошедший проводник, молодой, с неизменной мягкой вежливостью. – Старые жилы Сердцеверия. Мы их закрепляем, чтобы город не осел. Иногда – режем на блоки. Из них делают известь и связку для «стабильного» бетона.

Слово «режем» легло на язык, как нож. Каэлен молчал: он вглядывался в светлые ребра, и ему чудилось, что они не мёртвые. Будто в глубине белым, еле заметным мерцанием переливается нечто, похожее на дыхание – длинное, редкое, тяжёлое.

Снизу донёсся скрежет. По узкой улице – там, где квартал ремесленников сходился с промышленной полосой, – полз караван гружёных платформ: на них – серые блоки, полосатые от пыли, и бочки с эмблемой «осторожно». Люди в коротких куртках шагали рядом, и у каждого – на груди медные лавры: «передовые рабочие стабилизации». Они не пели, но шли в такт – короткий ритм, как барабанный бой перед маршем.

– Пахнет горелой эссенцией, – сказал Каэлен. На языке – привкус горечи. У заводского пояса поднимался пар: на открытых площадках стояли низкие реакторы, их стенки переливались бледной синевой; рядом – отстойники воды, в каждом – застывшая пленка, как молоко на перекипевшей каше.

– Здесь богатеют быстро, – сухо заметил Маррик. – И стареют быстрее.

С высоты лицо города было красивым. Но когда проводник повёл их ниже, красота разошлась на запахи и треск. Лестницы облизала копоть, в пролетах висел металлический пылевой туман. На уровне мостовых слышно было всё сразу: скрип колёс, стук клёпок, свист мастеров, что созывали подмастерьев, гул башен – всегда фоном. И ещё – едва уловимое дрожание под стелью рта: как если бы язык ловил грозу за полдня до того, как небо решит.

– Смотрите под ноги, – предупредил проводник. – Здесь трещины любят тех, кто отвлекается.

Они сошли на площадку и чуть было не ступили в паутину волосных трещин. Камень был тонко иссечён, как полотно, на которое долго лили воду. Кто-то уже поставил вокруг рунные колышки – светлые булавки, – они шептали, звонко, как комары. На ближайшей лавке женщина в кожаном фартуке продавала «устойки» – амулеты против просадок: кожаные ремешки с вшитыми кусочками металла и нитями из «глухой травы». Покупатели брали молча, расчёт – быстрый, взгляд – короткий; ни один не задерживался у прилавка.

– Мы шьём землю, – сказала женщина, заметив Каэленов взгляд. – Пока держит.

– Что будет, если порвётся? – спросил он.

– Тогда зовут башню, – отрезала торговка. – Башня всё держит. – И уже тише, для себя: – Пока.

У перекрестка стояла «костница» – не храм и не мастерская, что-то между: широкий портал, арка с витражом, где ветви Сердцеверия переплетались с городской спиралью. Внутри – полутьма, каменные стеллажи; на них – белые пластины, как книги, каждая с клеймом квартала. У входа – табличка: «Материал изъят законно. При необходимости выдаётся по накладной». Рядом – мальчик лет двенадцати, тонкий, глаза слишком взрослые. Он клал на полку очередную пластину – и, прежде чем отпустить, как-то по-детски погладил её ребро.

– Чей дом? – спросила Айн.

– Ничей, – ответил мальчик и испугался собственного ответа. – Рёберо… э… платформа сошла под землю. Наши сняли слой. Чтобы не провалилось дальше.

В этот момент город ответил. Не громом – коротким рыком из глубины, будто гигант вздрогнул во сне. По мостовой пробежала нота – и перед лавкой, в полушаге, камень мягко сел; из щели выполз белёсый порошок. Кто-то вскрикнул. Двое в серых накидках – «сдержка», аварийная – мгновенно развернули треноги, поставили легкие зеркальные круги, по краю которых побежал свет. Свет ушёл вниз, тень отзеркалилась, щель словно сомкнулась. Пахнуло холодом.

– Проходите, – бросил один из «сдержки». – Здесь – временно стабильно. Не толпиться.

Толпа переступила, как живой организм. Никто не кричал. В глазах – привычность, будто город так дышит каждое утро.

– Почему «город на костях»? – спросил Каэлен у проводника – он не удержался, слово пришло само.

– Потому что ниже – слои, – тот кивнул на «костницу». – Старые жилы, старые фундаменты, старые города. Мы стоим на них, как на книгах, – и пишем поверх новые. Иногда буквы слепаются. – Он посмотрел вверх, на башни. – Но читать мы не перестаём.

Они пошли вдоль Сердцеканала – широкой, выложенной камнем реки, по которой в город шли плоты с бочками и блоками. На берегу – рампы, краны, вдоль воды – узкие станки, где рунными иглами «успокаивали» поток. Вода тут была другого цвета: в ней было мало неба и много камня. Она не звенела – тяжело проходила, как густая музыка.

– Здесь люди богатеют, – заметил Маррик, кивая на дом с новым стеклянным эркером и медным козырьком. У двери спорили двое: один в длинном пальто с застёжками в виде спиралей, другой – с неизменной кожаной курткой, руки в соли, ногти шершавые. Спор был тихим, но упрямым. – И платят по-разному.

Айн склонилась к воде, вдохнула. – У вас река глухая.

– Мы её лечим, – ответил проходящий мимо техник и даже улыбнулся. – Каждый день.

– А она вас – каждый час, – не удержалась она. Техник не обиделся. Только кивнул, как кивнули бы на боль в старой ноге.

Дальше – квартал, у которого плиту мостовой меняли на глазах. Шесть человек, двое подмастерьев, старший с планшетом. На планшете – схема рунной решётки, он прилаживал её к реальному камню, сверяясь с каждой линией. У края – девочка с корзиной яблок: красные, плотные, пахнут сахаром, но вкус – пресный. Каэлен взял яблоко, перекусил – почувствовал только воду и слабый намёк на осеннюю траву.

– Что-то пропало, – сказал он ей. – У ваших яблок.

– У нас у всех, – ответила девочка и пробежала дальше, смеясь – он точно не расслышал, смех ли это был или привычка.

Солнце клонится – а в столице это значит, что огни загораются раньше, чем темнеет. Рунные строки вдоль карнизов срывают сумерки на ленты, на перекрёстках вспыхивают сигналы, башни разом добавляют голос. От этого добавления у многих – лёгкая морщина у переносицы. Город делает себя громче, чтобы заглушить небо.

– Нам велели вернуться, – сказал проводник. – Архимаг освободил час. – Он глянул на Каэлена, и вежливость в голосе стала мягче. – Это редкость.

По пути обратно они миновали двор, где в белёсой тени сушились длинные «кости» – прямые, обтёсанные, – их мыли щётками мальчишки; рядом женщина с завязанными рукавами счищала с доски насыпавшуюся соль так привычно, как снимают стружку с дерева. Над двором висела табличка: «Материал – временный. Возврат в слой – по заявке». А под ней углём – тонко, чтобы не заметили сразу: «Не всё, что снято, мёртвое».

Каэлен задержал взгляд. Внутри шевельнулась мысль: если кость – это венозная корка, если в глубине ещё идёт тихий ток, тогда каждое «сняли» – это как пережать потайную жилу в живом теле. Картина была слишком ясной, и он поморщился, как от яркого света.

– Ещё увидишь, – тихо сказала Айн, не спрашивая, о чём он подумал. – Здесь у них много, чем гордиться. И много – чем молчат.

К башне они возвращались уже в шуме предвечернего ритуала: по главной аллее шли группы «сдержки» – смена, у всех одинаковый шаг, у каждого – взгляд, как у людей, которые не верят в чудеса, но делают то, что положено. Между ними мелькали «писцы воздуха» – юнцы с узкими досками, ловящие показания датчиков: уровень гула, температура плит, вибрация арок. Своды гудели чуть выше обычного – и этот лишний полутон слышали все, кто умел различать.

На верхней галерее снова потянуло озоном. Город внизу гасил огни и зажигал руны. Белые гряды рёбер уходили в тень, но и в тени они оставались светлее остального, как кости на ночном снимке. Где-то далёко, за промышленной полосой, мелькнул короткий, совсем детский голосок: кто-то запел, выбившийся из общего ритма. Песня оборвалась, и город опять дышал своим.

– Он позовёт тебя говорить, – сказал Маррик. – И спросит не про травы.

– Пусть, – ответил Каэлен, не отрывая взгляда от «рёбер». – Я всё равно слышу землю громче, чем себя.

– Слышать – не значит подчиняться, – бросила Айн. – Но и командовать – не значит править.

Дверь в приёмный зал открылась почти бесшумно. Тот же холод дерева, тот же свет, только теперь он казался светлее – не от ламп, от решения, которое приближалось, как вечерний ветер. Проводник поклонился и исчез, оставив их на пороге.

Город на костях лёг им в спины тяжёлой ладонью. Впереди был Архимаг – с усталостью и светом в глазах. Позади – рёбра земли. Между – один час, чтобы понять, какие «книги» снимать с полки, а какие – вернуть обратно в слой.

Внутри башни, куда они вернулись, воздух уже не казался тем же. После прогулки по промышленным кварталам запахи металла и соли теперь были ещё заметнее: тонкая горечь эссенции, лёгкий дым от рунных реакторов, и что-то ещё – почти незаметное, как сухой травяной запах, но с металлической нотой, будто город лечит свои раны и прячет боль под бинтами.

Проводник повёл их вверх, не спеша, но так, чтобы не терять темпа. Винтовые лестницы, переходы по галереям, и снова лестницы. С каждым этажом шум города становился глуше, а звон башен – глубже, будто они погружались в сердце огромного инструмента.

– Как часто город даёт сбой? – спросил Каэлен, не выдержав.

– Он не даёт сбой, – ответил проводник, не оглядываясь. – Он напоминает, что жив.

Они вышли в зал, который не был похож ни на один из тех, что видели раньше. Потолок низкий, но длинные окна пропускали свет, окрашенный в холодный голубой. Вдоль стен – полки с кристаллами, каждый помечен тонкой нитью рун. В центре – столы, на них схемы и карты. Люди работали тихо, почти без слов.

Маррик шёл напряжённо. Он замечал каждую деталь: кто стоит у стены, какие двери закрыты, где патруль. Айн, наоборот, расслаблена внешне, но её глаза метались, ловили запахи, движения, даже шорохи перьев на бумаге.

– Мы наверху? – спросила она.

– Нет, – сказал проводник. – Мы между.

Эти слова прозвучали странно. Каэлен заметил, что на каждом этаже стояли узкие двери, отмеченные спиралью, и от них исходило лёгкое гудение. Казалось, внутри что-то дышит или движется.

Наконец они вошли в узкий коридор, стены которого были отделаны не камнем, а гладким деревом. На дереве – тонкая резьба: ветви, переплетающиеся со спиралями, и редкие капли соли, словно россыпь песка в узорах.

В конце коридора – ещё одна дверь. Она была меньше тех, что они видели, но от неё шёл странный холод.

Проводник остановился.

– Архимаг примет вас здесь.

Он открыл дверь и отступил.

Комната была другой. Небольшая, с низким потолком, но светлая: в центре – широкий стол из тёмного камня, вокруг – книги, инструменты, несколько стеклянных сосудов, в которых тихо мерцала эссенция. Здесь не было помпы, только порядок и внимание.

У окна стоял Элиан. Он не обернулся сразу, но Каэлен почувствовал – его взгляд видел их даже спиной. Архимаг был одет проще, чем в прошлый раз: серый жилет, белая рубашка, рукава закатаны. Он держал в руке тонкий стержень и делал пометки на большой карте, закреплённой на доске.

– Садитесь, – сказал он тихо. Голос его был спокоен, но каждая нота несла вес.

Они расселись: Маррик чуть в стороне, Айн ближе к стене, Каэлен напротив.

Элиан повернулся. В его лице была та же уверенность, но теперь – с оттенком усталости, которую он не скрывал.

– Вы видели город, – сказал он. – И вы видели его кости.

Он сел за стол, положил перед собой тонкую папку.

– Теперь давайте говорить не о том, что видно, а о том, что скрыто.

Его взгляд задержался на Каэлене.

– Ты приносишь с собой вопросы, и это правильно. Но мир ждёт ответов.

Он раскрыл папку, и на столе вспыхнула проекция: белые пятна, линии, цифры. Точки на карте медленно мерцали.

– Это не просто город, – сказал Элиан. – Это организм. И он болеет.

Элиан провёл ладонью над картой, и линии на столе ожили. Мягкое свечение, едва голубое, разлилось по поверхности: контуры земель, города, узлы Вен. У каждого узла – тонкая подпись, дата, крошечный символ. И среди спокойных, ровных линий – несколько пятен, которые пульсировали слабым светом, словно раны.

– Эти точки, – сказал Элиан, не повышая голоса. – Вот что не даёт мне спать.

Он показал на север: три яркие отметки, одна ближе к реке, две – к степям. Потом южнее – ещё две, но тусклее.

– Это разломы? – спросил Каэлен.

– Не просто разломы. – Элиан повернул к ним карту: линии Вен вокруг пятен были смещены, как если бы ткань натянули и порвали в одном месте. – Земля меняется. Не быстро, но меняется. И не всегда по нашей воле.

Маррик нахмурился, рассматривая карту.

– Мы слышали, что некоторые трещины – работа кланов, их саботаж.

– Кланы, – повторил Элиан, как будто проверяя слово на вкус. – Кланы умны, но у них нет сил для такого. Они умеют разрушать мосты, сжигать амбары, прерывать торговлю. Но вот это… – он указал на яркую точку у границы степей, – это не человек.

Он нажал на символ, и проекция увеличилась: вид разлома изнутри. Белая кора земли, трещины, будто прожилки льда, и странное свечение, которое шло снизу вверх. В центре – тонкий столб света, словно дыхание.

– Оно растёт, – сказал Элиан. – Каждый день. Мы пытались изолировать, ставили башни, гасили энергию. Но это не затихает. Оно двигается.

– Живое? – спросила Айн.

– Возможно, – ответил Элиан. – Или что-то, что похоже на жизнь.

Он откинулся на спинку кресла, и в этом движении было нечто человеческое, усталое.

– Я не стану вас обманывать. Мы знаем слишком мало. Но есть факты: трещины становятся чаще. Белые ветры – сильнее. Почвы теряют плотность. А города – всё более зависимы от башен. Мы строим новые, так как старые едва держат уровень.

Каэлен слушал и ощущал, как слова ложатся тяжело, но понятно. Всё, что он видел на пути сюда: мёртвые поля, соль в траве, беженцы с серыми руками – всё это были не случайности, а узлы одной сети.

– Что вы хотите от нас? – спросил он.

Элиан посмотрел прямо, и этот взгляд был острым, как нож, но без угрозы.

– Вы умеете видеть иначе. Не как имперские инженеры, не как учёные, которые читают только цифры. Вы слышите землю. Вы держали травы, когда мы держали руну. У вас есть Лира, у вас есть Айн, есть Маррик – все вы из разных миров. А я хочу собрать эти миры в один взгляд.

Он замолчал на миг, словно выбирал слова.

– Я не прошу вас стать частью Империи. Я прошу вас стать частью решения.

Элиан снова повернулся к карте, провёл пальцем по трём ярким точкам.

– Мы готовим экспедицию. Небольшую. Туда, где эти пятна живут. Я хочу, чтобы вы были её ядром.

– Почему мы? – тихо спросил Каэлен.

– Потому что вы не боитесь задавать вопросы, – сказал Элиан просто. – И так как ваши ответы могут быть другими.

Он закрыл папку и сложил руки на столе.

– Это не приказ. Это приглашение. Но подумайте: мир не ждёт.

В комнате повисла тишина, только башни где-то далеко гудели низко, как сердце под камнем.

Комната слушала вместе с ними: дерево на стенах глотало эхо, рунные жилы под камнем держали свет ровным, а где-то в толще башни негромко шуршали механизмы – как дыхание спящего зверя. Элиан, сложив пальцы в «замок», дождался, пока тишина станет необходимой, и лишь тогда чуть наклонился вперёд – так делают люди, привыкшие не повышать голос.

– Спросите, – произнёс он. – Не по порядку, а как сердце велит.

Первой заговорила Айн. Её голос был низким, почти шероховатым, словно прошёл по сухой траве.

– Ты говоришь «экспедиция». В степях это слово означает: идёшь туда, где карта молчит. Кто ведёт? Кто решает, когда возвращаться? И что вы заберёте с собой – землю или людей?

– Ведёт тот, кто слышит раньше, чем видит, – ответил Элиан без паузы. – Маршрут будет собираться из трёх нитей: рунные указатели наших инженеров, тропы кланов, о которых расскажешь ты, и «мягкие коридоры» Тарина – он уже отдал мне чертёж. Решение о возврате – совместное, но в критической точке капитан группы получает право последнего слова. И забираем мы не землю и не людей, а шанс: измерения, образцы, живые свидетельства, которые позволят не гасить пожар вслепую.

– Капитан кто? – жестко уточнила Айн.

– Формально – Маррик, – спокойно сказал Элиан, и сержант едва заметно выпрямился. – Фактически – каждый из вас в той зоне, где его ухо слышит лучше. Если вы скажете «стоп» на запах ветра – капитан обязан остановиться, даже если руны молчат. Если руны кричат «опасность», а степной путь тёплый – идём по рунам. Это не компромисс, это конструкция.

Маррик перевёл взгляд с карты на Архимага.

– Конструкция держится на дисциплине, – произнёс он сухо. – Состав?

– Малое ядро: вы трое. Плюс двое связистов, один рунный инженер стабилизации, один медик-травник из базы Лорна – умеет работать без кристаллов, если придётся. В тылу – выдвижной пункт снабжения: пара возов под видом дорожной службы, документы готовы. Взаимодействие с местными – через тебя и Айн, с учётом кланных знаков. Время – семь дней на путь туда, три – на работу в зоне, семь – на возвращение. Это если мир позволит.

– Если не позволит? – отрывисто спросил Маррик.

– Тогда вы возвращаетесь живыми, – сказал Элиан, и в голосе его не было пафоса. – Даже без образцов. Потому что живой свидетель – ценнее любого кристалла.

Каэлен почувствовал, как в горле пересохло. Он обхватил пальцами край стола – камень был тёплым, будто впитал чьё-то тепло.

– Скрытые риски, – сказал он, подбирая слова, как травы на ладони. – Не те, что на карте. Те, что прячутся между строк. Что ты не сказал в зале?

Элиан не отвёл взгляда.

– Два слоя риска, – ответил он. – Первый – технический. «Обратная связка», о которой говорил Лорн, растёт по экспоненте, если мы поднимем порог башен выше, чем они могут увезти утечку. Мы держим ниже – город устает. Поднимем – земля ответит. Второй – человеческий. Слухи быстрее приказов. В кланах считают, что мы «сшиваем» рану таким швом, от которого она гниёт. В нижних кварталах шепчут, что башни «едят» тишину у детей. Любая искра – и мы получим не просто бунт, а отказ слушать. А это страшнее любого разлома.

– Ты всё равно поведёшь нас, – тихо сказала Айн. Не вопрос.