Хроники Истекающего Мира. Вера в пепел

– Проверка стока, – ровно произнёс дежурный писарь за узкой конторкой. – Дикое свечение, открытые контуры, следовые примеси.

По периметру решётки вспыхнули и погасли три кольца. У Маррика – чисто. У Айн – чисто, но по краю загорелся тонкий зубчик – её ножи отзывались на латунь. У Каэлена кольца на миг полыхнули ярче – сумка с цилиндром «зазвенела» едва заметной нотой.

– Полевой прибор, пассивный, – сразу сказал он, чтобы не тянулись руки стражи. – Нет источника, только мембрана.

Дежурный писарь поднял глаза. Молодой, с усталым ротом и чтобы-ничего-лишнего во взгляде. Он кивнул, показал на стоящую рядом каменную тумбу, сверху – мисочка с серой пылью.

– Глушь-соль, половина щепоти на ладони, проведите по периметру сумки. Лезвия – в кобуру. Рукояти наружу.

Айн, усмехнувшись одними глазами, подчинилась. Пальцы у неё двигались быстро, экономно: ножи легли в кожаный «карман», ремешок застёгнут, рукояти – как того требовали. Каэлен провёл глушь-солью по швам сумки; прибор сразу «сник», будто перестал слушать.

– Проходите, – писарь сделал помету в длинной книге с кожаной обложкой. Перо, которое он держал, было не обычным: у пера в «животе» глядело крошечное оконце, и в глубине светилась бледная нить – записывала не только буквы, но и время.

Первый зал – Галерея Молчаливых – вытянулся, как коридор между двумя эпохами. По левой стене – барельефы: изумрудные поля, когда они ещё были зелёными, люди у Вен – не из сказаний, а из работ: обвязанные ремнями, в масках, с корзинами кристаллов. По правой – карты. Не бумажные – стеклянные пластины с вживлёнными серебряными жилами; при взгляде на них начинал зудеть язык, как во время грозы: карты «слушали» того, кто смотрит. На каждой – тонкие метки, даты, слои. Где-то – мягкий зелёный свет; где-то – белёсая пустота с крохотной подписью «провал».

– Они всё сводят, – шёпотом сказал Каэлен сам себе. – Не только цифры – ноты тоже.

– Власть собирает тишину не хуже шума, – отозвался Маррик, не оборачиваясь. Его глаза вымеряли посты, углы, возможные «карманы». Тут не было случайных предметов: даже скамьи стояли так, чтобы не бросать «эхо» на центр.

Их встретил мужчина в тёмном сюртуке с серебряной тесьмой на вороте – не страж, не маг, служитель протокола. Лицо – как правильно застёгнутая пуговица: безупречно.

– Маррик, Каэлен, Айн, – он произнёс имена без ошибок и интонаций. – Совет в малом составе. Архимаг примет вас предварительно. Прошу.

Он повёл их Походной Галереей – узкой, но высокой. Слева – бронзовые таблички: «Год Пятой Сушки», «Год Коротких Волн», «Год Длинного Шёпота». Справа – витрины с предметами: обугленная ветвь, тонкая маска из соляной ткани, фляга с осадком «густой воды», детская игрушка – ступка с вытертой ручкой; под каждой – короткая подпись: «из Бледных степей», «найдено у жилы», «возвращено в город». Всё – как молитвенник, только молитвы здесь были к цифрам и фактам.

– Здесь они молятся себе, – сухо сказала Айн, но тихо, чтобы камень не запомнил её слов.

Служитель протокола остановил их у невысокой двери с тусклой спиралью. Он постучал не по дереву – по камню рядом, два – пауза – один; камень ответил тёплым «мм», будто у него в глубине кто-то шевельнул плечом. Дверь отошла в сторону без видимого механизма.

– Комната ожидания, – сказал он. – Дезактив, вода, запись. Архимаг задержится на малый круг.

Комната ожидания была не бедной и не роскошной, – функциональной. Низкий стол, три стула без подлокотников, чтобы руки не ленились; на стене – «плавающая» карта: сеть Вен, превращённая в мерцающую ткань света. В углу – круглая чаша с водой, над ней – подвес с трёхпальцевым «листом». Служитель кивнул на чашу:

– Норма протокола. Путь от полей – длинный. Пыль – упрямая.

Айн первой опустила ладони в воду – вода была не холодная, но «легкая», будто в ней растворили ветер. На коже остался запах хвои и чистого железа. Маррик помыл руки сухо, деловито; после – повёл плечом, как будто снял с него лишний вес дороги. Каэлен задержал ладони в воде дольше – через кожу пошёл утихающий звук: вода действительно «слушала» и убаюкивала.

На стол поставили глиняную пластину-реестр. На ней – ячеистая сетка и три строки с именами. Служитель положил рядом тонкое стеклянное перо.

– Краткое резюме. Где были, что слышали. Без выводов. Выводы – для зала. – Он посмотрел на Каэлена. – Особенно – про «счёт».

– Вы… получили уже сигнал от сторожки? – вырвалось у Каэлена.

– Сторожка Хель аккуратна, – сухо ответил служитель – и это прозвучало как похвала. – Камни пришли ночью.

Это «камни пришли» – как будто не люди приносили, а сами камни пришли. Каэлен коротко улыбнулся: городу есть по чему учиться у степи – метафоре.

Пока они писали – каждый в свою клеточку, коротко и без поэзии, двери бесшумно распахнулись. Внутрь вошли трое: старший писарь с грудой тонких досок, женщина в светлом плаще без эмблем – глаза бежали по ним, будто у неё в памяти был свой каталог людей, – и невысокий магистр с медной застёжкой-спиралью у горла. Магистр задержал взгляд на Айн – не враждебно, а измеряя.

– Вы – из Степи, – констатировал он.

– Из Степи, не из города, – ответила Айн так же констатирующе.

– Значит, слышите дальше, – он кивнул, будто подчёркивая для себя: «учесть». – Я – магистр Рал. Я буду гасить «эхо» в зале, чтобы вы не устали. Город шумит.

Его голос был будто смазан мягким маслом – не вязким, а приглушающим звон.

Служитель протокола сделал едва заметный жест – и двери открылись уже в малый зал.

Они ожидали большого театра власти. А увидели театр звука. Малый зал Совета был круглый, как барабан, и всё в нём подчинялось акустике. По окружности – ступени-места, стянутые бронзой; в нишах – «уши» камня, тёплые, с пористой поверхностью; в потолке – лучевые щели, по которым мягко стекал свет. В центре – гладкий каменный диск, размером с сельский ток, и по нему, как по коже, шла тонкая серебряная сетка – решётка резонансов.

Людей было мало. Малый состав – трое старших советников и пара магистров; двое писарей на боковой галерее, их перья шептали, как дождь по сухим листьям. На одной из ступеней сидела женщина в строгом тёмном – канцлер Вайра, если верить эмалевой веточке у её плеча; её лицо было резким, глаза – живыми, как лезвие. Рядом – высокий, сухой, с седой дорожкой у виска – протоколист Сев. Остальные – безымянны, но в их неподвижности читалась тренировка.

А над самым центром, на шажок правее резонансного диска, – он. Элиан.

Его можно было бы назвать молодым – если бы не глаза. В них был недосып из месяцев, а не ночей, решённые уравнения и те, что ещё не складываются, память о людях, которых он убедил, и о тех, кого переспорил. Лицо – правильное, но не статуйное; голос – низкий, не громкий и оттого слышимый. Он стоял без плаща, в простом, хорошо сшитом камзоле; на запястье – тонкий браслет с двумя спиралями, «слышащая и глушащая», как сказал бы любой магистр. И всё же главной была не одежда. Главной была собранность, как в струне, которую наладил мастер: держит, но не рвёт.

– Каэлен, – сказал он без предисловий, и на секунду стал прежним – тем, кто разговаривает с человеком, а не с залом. – Рал, что ты дошёл.

Это «дошёл» – не простая вежливость. Он видел дорогу в их плечах, в сухости губ, в белёсой пыли, забившей швы на сапогах.

– Айн, – он кивнул степнячке чуть глубже, чем требовал протокол. – Ваш слух – то, что мы забыли в своих стенах.

– Маррик, – взгляд остановился на солдате. – Ваше «держит» – нужно. Здесь многие думают, что стены держатся сами.

Рал в это время незаметно поднял ладонь – и шум города за стеной ещё упал на шаг. Серебряная сетка на центральном диске мягко вспыхнула – зал настроили.

– Вы принесли нам звук, – продолжил Элиан. – Не стекло и цифры – звук. Говорите. Как пела земля у «Согнутой жилки». Где ломался «счёт». Что изменилось.

Канцлер Вайра чуть подалась вперёд:

– И – кто с вами говорил.

В зале будто щёлкнуло невидимой шестерёнкой: слово «кто» важнее «что».

Маррик коротко посмотрел на Каэлена: ты – первый, ты умеешь «речь». Каэлен шагнул на край диска – и почувствовал, как решётка резонансов касается подошв, спрашивает: «готов?». Он не стал читать по бумаге – говорил, как слышал:

– Ритм – два, пауза, один – держался ночью. Утром – ломался: два, пауза; единицы – звенели. Под «Голубой переправой» – «выдох», по обеду – «сдвиг»; к «Согнутой жилке» – второй язык.

– «Петля», – кивнул Рал, и серебряная сетка отозвалась слабой волной.

– Мы встретили тех, кто слушает, – продолжил Каэлен. – Они назвали себя не именами – «сборщики пыли». Мы их назвали: Ритм, Шаг и третья – без имени. Они оставляли знаки: три линии, круг, точка; добавляли дугу – «внимание вниз». Они говорили на счёте – не нашими словами. Они предупредили о «петле»: «три» – закрыть ухо, язык к нёбу, глаза к земле. Они… – он поймал на себе внимательный взгляд канцлера – они не против нас. Но и не за. Они хотят обмена: «слух за слово».

– Куски «речи» в обмен на их маршруты, – подытожил Маррик, без украшений. – Они вывели нас с обвала. Не спасатели – чтоб мы не дурачились.

Айн, всё это время слушавшая зал, как степь, заговорила только теперь – тихо, но с твёрдостью, от которой у двоих писарей дрогнули перья:

– Городские уши забыли, что камень живой. Эти – помнят. Они не возьмут у нас «число», которое врёт. Они возьмут «честное».

Канцлер Вайра не улыбнулась, но во взгляде мелькнула сухая искра:

– Честное – дорогой товар. – Она перевела взгляд на Элиана. – Вы просили не упускать «третьи руки». Вот они.

– Вот, – согласился Элиан. Он не выглядел удовлетворённым – собранным. – Мы построили башни, чтобы говорить с небом. Они – чтобы говорить с камнем. Нам нужно оба языка.

Он шагнул ближе к центру; серебряная сетка чуть посеребрилась – будто приняла вес.

– Теперь – к делу. – Он посмотрел на писарей. – Снятие «счёта» – в два канала: «глухо» и «слухом». Не искажать. Хель – в благодарность, «тихую» воду – вдвое. – Перевёл взгляд на троицу. – А вам – в лаборатории и покой. Но прежде – ответьте мне честно.

Он смотрел на Каэлена, но говорил всем троим:

– Вы верите, что жилку можно лечить, не ломая?

Вопрос звучал просто. Но камень под их ногами словно подался ближе – зал слушал.

Маррик ответил первым – как отвечают на плацу, только без железа:

– Я верю в маршрут, который выводит людей живыми. Всё остальное – дальше в счёте.

Айн – без паузы:

– Я верю, что сначала надо замолчать. Земля тогда сама скажет, где ей больно.

Каэлен – последним, и слова шли сразу из того места в груди, где пока не поселился страх:

– Я верю, что если мы будем говорить только башнями – оглохнем. Если только шёпотом – ослепнем. Нам нужно… – он поискал слово и нашёл не красивое, а верное, – сведение. Баланс.

Вайра коротко кивнула, будто поставила галочку в своей невидимой книге. Рал убрал ладонь – шум города качнулся и снова лёг на тёплую спину зала.

– Хорошо, – сказал Элиан, и в голосе было не «доволен», а «принял». – Тогда вы услышите то, что пока слышали не все.

Он обернулся к одной из ниш, где стояла простая, ничем не приметная дверь. Провёл ладонью – не по ручке, по камню рядом. Камень ответил тем самым низким «мм», которое они услышали у порога первой комнаты. Дверь отошла.

– Лаборатории и тени, – произнёс он негромко, как будто повторяя заголовок будущей главы их жизни. – Мы покажем вам, как мы учимся говорить с грязью, солью и водой. И вы скажете нам, где мы кричим.

Он задержал взгляд на Каэлене долю секунды дольше.

– А потом – поговорим о цене.

В эту долю секунды в его глазах прошла тень усталости – не от ночи, от девяти месяцев, что прожил этот мир, и от тех, что впереди. Но поверх тени – стальной расчёт: «Прогресс требует жертв» – девиз Империи был здесь не на стене, а в человеке.

Служитель протокола шагнул к ним, приглашая следовать. Серебряная сетка тихо погасла. Зал выдохнул. За стеной упрямо пел город. И трое – Слух, Шаг и Грань, как их назвал человек из жилки, – пошли за Архимагом в коридоры, где камень учился отвечать на вопросы людей.

Они шли за Элианом по узкому коридору, который сразу чувствовался другим. В отличие от торжественного зала, где всё было рассчитано на впечатление, здесь царила тишина, но иного рода – не для устрашения, а для работы. Стены – серый камень с прожилками металла, на которых время от времени вспыхивали маленькие руны. Эти огоньки не были декоративными – они фиксировали движение, открывали и закрывали замки, а порой тихо гудели, словно спрашивали: «Кто идёт?»

Воздух изменился: пахло не только камнем, но и чем-то свежим, как весенний дождь, перемешанным с ароматом трав и лёгкой горечью алхимических смесей. Маррик шёл чуть сзади, но всё время следил за окружающим – здесь стены дышали, и в этой тишине всё казалось подозрительным. Айн шла уверенно, но её взгляд не задерживался ни на одном узоре – она пыталась «слышать» пространство, уловить любые вибрации или запахи, говорящие о жизни или опасности.

Каэлен, напротив, едва сдерживал восхищение. Его внимание цеплялось за каждую деталь: панели с рельефами трав, узкие трубы, по которым шли тонкие нити света, и механизмы, похожие на нервы, протянутые вдоль потолка. Всё это было не просто архитектурой, а частью живого организма города – нервной системой, ведущей к сердцу власти.

Элиан шёл быстро, но не спеша, как человек, который знает каждую плиту пола. Иногда он бросал короткие взгляды на Каэлена и его спутников, оценивая их реакцию. Лицо его было спокойным, но глаза – внимательными. Он, казалось, всё записывал про себя: кто смотрит на что, кто напрягается, кто доверяет.

– Совет был краток, – произнёс он негромко, не оборачиваясь. – Но вы должны понимать: там, за дверьми, – слова, а здесь, внутри, – действия.

Коридор расширился. Они вошли в полукруглый зал, освещённый мягким золотым светом. В центре – длинный стол из чёрного камня, на котором лежали книги, кристаллы и небольшие механизмы. По стенам – стеклянные шкафы с образцами: травы, минералы, куски земли, странные предметы, которые выглядели то как инструменты, то как артефакты.

– Это преддверие лабораторий, – сказал Элиан. – Здесь мы собираем то, что приносит мир.

Он указал на одну из витрин. Внутри – осколок прозрачного кристалла с выбитыми линиями, похожими на те, что они нашли у жилки.

– Ваши новые знакомые оставили следы. Мы их изучаем. Но каждый знак – загадка.

Айн подошла ближе, прищурилась:

– Вы читаете, но не слышите. Эти линии – не только знак, они – ритм.

Элиан повернул к ней голову, и угол его губ едва заметно приподнялся:

– Поэтому вы здесь.

Каэлен не удержался и взял в руки маленькую пробирку с тёмной жидкостью. Внутри что-то едва заметно светилось, как тлеющий уголь.

– Что это?

– Эхо земли, – ответил Элиан спокойно. – Следы тех же сил, что рвут степи. Остатки реакции. И да, опасно.

Маррик положил руку Каэлену на плечо, слегка потянул:

– Не трогай то, что не твоё.

– Нет, пусть трогает, – сказал Элиан. – Мне важно, чтобы он понял цену.

Слова его были спокойными, но в них чувствовалась сталь. Он подошёл к двери в глубине зала. Она была из матового стекла, за которым светились силуэты труб и сосудов.

– Вы пришли сюда не только слушать. Вы пришли помогать. У нас мало времени и слишком много ран.

Дверь мягко открылась. За ней – огромное помещение, разделённое на секции. Столы, колбы, светящиеся кристаллы, механизмы с вращающимися шестернями, рунные панели, на которых менялись схемы. Всё было в движении. Люди – алхимики, инженеры, писцы – скользили по залу, как нотки по партитуре. Здесь не было криков, но звук труда стоял особенный: шелест бумаги, звон стекла, мягкий гул приборов.

– Добро пожаловать в лаборатории, – сказал Элиан. – Здесь мы учимся лечить то, что разрушили. Или думаем, что учимся.

Он сделал шаг в сторону, пропуская их внутрь.

– Слушайте, смотрите, задавайте вопросы. Скоро вам придётся решать, что из всего этого – истина, а что – ложь.

Они вошли в лаборатории, и пространство будто проглотило их. Шум улиц остался далеко позади, но здесь царил иной ритм – тихий, ровный, будто сердце огромного организма. Не было ни беспорядка, ни хаоса: каждая секция дышала своим делом. Люди двигались быстро, но точно, не тратя лишних шагов. Кто-то записывал наблюдения, кто-то проверял реактивы, кто-то чертил схемы прямо на прозрачных панелях, где линии светились мягким голубым светом и медленно исчезали, уступая место новым.

Первым их встретил запах – сложный, многослойный. Горечь минералов, сладость сушёных трав, лёгкая кислинка кислот, знакомый запах соли, перемешанный с чем-то свежим, как весенний воздух после дождя. Каэлен невольно глубоко вдохнул, и его голова закружилась – не от опасности, а от богатства впечатлений.

– Не задерживайтесь у входа, – мягко сказал Элиан, поворачиваясь к ним. – Здесь каждый угол стоит времени.

Они пошли вдоль длинного коридора, отделённого от секций прозрачными стенами. За каждой из них открывался новый мир. В одной секции стояли массивные сосуды с прозрачной жидкостью, внутри которой плавали крошечные зелёные сгустки, похожие на живые семена, медленно пульсирующие светом. В другой – учёные склонились над чертежами рунных кругов, их руки двигались быстро, создавая новые символы, соединяя их в сложные комбинации, словно решали уравнение природы.

– Что это? – не удержался Каэлен, показывая на секцию с зелёными сгустками.

Элиан замедлил шаг и повернулся к нему.

– Попытка заставить землю прорастать там, где она мертва. Эти сгустки – зародыши почвы, в которые мы вплели рунные формулы. Пока они неустойчивы, но живут дольше, чем обычная трава.

– Живут, но чужие, – тихо сказала Айн, её глаза прищурились. – Они не знают песен ветра.

Элиан не обиделся. Наоборот, в его взгляде мелькнул интерес.

– Вы правы. Они молчат. Поэтому вы нам нужны – кто знает, как слушать.

Они двинулись дальше. В следующей секции пахло металлом и озоном. Здесь не было растений – только ряды кристаллов, каждый заключён в стеклянную призму. Тонкие нити света соединяли их, словно сеть. Над ними работали инженеры в коротких серых камзолах, их пальцы двигались по панелям, вызывая мягкие вспышки и ряды символов.

– Мы пытаемся поймать то, что уходит, – сказал Элиан. – Эссенция. Она истощается, и мы учимся удерживать её дольше, не разрушая сосуд. Но пока всё слишком хрупко.

Маррик нахмурился:

– И слишком дорого, полагаю?

Элиан коротко кивнул:

– Каждый кристалл – день работы десятков людей. И всё равно он трескается, как яичная скорлупа.

В одной из боковых секций Каэлен заметил странный уголок – не стекло, не металл. Там был тёмный песок и сухие ветви, будто кусок степи, перенесённый в стены города. Среди ветвей стояла женщина в простом одеянии, без эмблем. Она что-то шептала, проводя рукой над песком. Когда они прошли мимо, она подняла голову, и Каэлену показалось, что её взгляд был слишком живым, чтобы быть городским.

– Кто это? – спросил он.

– Советница по полевым связям, – ответил Элиан. – Мы учимся говорить и с землёй, и с теми, кто её хранит. Иногда слушатели приходят из тех мест, что мы не понимаем.

Маррик коротко хмыкнул:

– Значит, город всё-таки признаёт, что не всё можно взять силой.

– Если мир кричит, лучше слушать, – спокойно сказал Элиан.

Они подошли к большой двери. На ней не было украшений, только знак – круг и дуга, пересечённые линиями, как нервная сеть. Дверь откликнулась мягким щелчком, когда Элиан провёл по ней рукой.

– Здесь мы храним то, что не показываем всем. Тени. Не бойтесь слова, оно не всегда означает зло.

Дверь открылась, и за ней оказалось пространство гораздо более тихое, чем всё, что они видели прежде. Здесь не было шума приборов, не было запаха трав или металла. Только мягкий свет и ряды шкафов. На полках лежали свитки, таблички, образцы почвы, куски камня с древними отметками. И всё это казалось старше города, старше даже их тревог.

Каэлен подошёл ближе к одной из полок и провёл пальцами по шершавой поверхности таблички. Символы на ней были иными – незнакомые, как будто их писали руки, которые не знали руны Империи.

– Мы не всё понимаем, – сказал Элиан, и впервые в его голосе прозвучала едва уловимая усталость. – Но пытаемся. Иногда ответы хранятся в самом старом. Иногда – в том, что мы только создали.

Он посмотрел на них всех троих:

– Теперь вы понимаете, почему я позвал вас. Это не просто город. Это узел. Всё, что вы увидите дальше, потребует веры и осторожности.

Дверь за ними мягко закрылась, и шум внешнего зала исчез, будто его и не было. Внутри царил полумрак, но не глухой – свет исходил от тонких полос на стенах, мягкий, почти живой. «Тени», как назвал это место Элиан, не имели роскоши, не имели парадного блеска. Здесь чувствовалось что-то иное – осторожность, внимание и скрытая сила.

Они шли по длинному коридору, который постепенно расширялся, словно вел их вглубь памяти города. Пол был гладким, серым, но местами заметно истёртым, словно по нему ходили десятки поколений. Стены – голые камни, но каждый нес на себе шрамы времени: вырезанные знаки, едва заметные отметины, старые схемы, которые кто-то счищал, но они не уходили до конца, как следы мыслей, которые не удалось забыть.

– Это не место для глаз случайных, – сказал Элиан, и его голос звучал тише, чем прежде. – Здесь мы собираем не только знания, но и ошибки. Они нужны нам так же, как успехи.

Каэлен шёл чуть впереди, увлечённо всматриваясь в символы на стенах. Он узнал некоторые руны – простые защитные знаки, но были и такие, что выглядели чужими. Линии странно ломались, как будто язык был другим. Айн шла рядом, молчаливая, её пальцы иногда скользили по камню, будто она искала пульс земли даже здесь. Маррик держался чуть позади, но его глаза скользили по углам – он видел не только камень, но и ловушки времени, тени людей, которые могли наблюдать.

Они вошли в первый зал. Он был небольшим, но насыщенным деталями. По стенам стояли шкафы со свитками, на полках – каменные плиты и глиняные таблички. Некоторые были расколоты, но бережно собраны и перевязаны тонкими серебряными нитями. На длинном столе в центре лежали предметы, каждый – как история: кусок земли, прожжённый белыми пятнами; череп животного, у которого вместо зубов были тонкие кристаллы; маленький сосуд, внутри которого мерцал тёмно-зелёный свет, как замершая капля леса.

– Что это всё? – спросил Каэлен.

– Отголоски, – ответил Элиан. – Каждый предмет – след. Здесь мы храним то, что не вписывается в книги. Вещи, которые сами рассказывают истории.

Айн остановилась у одной из полок, где лежал камень, рассечённый пополам. Внутри – жилка белого цвета, сверкающая крошечными точками.

– Это не просто соль, – сказала она. – Она будто дышит.

Элиан подошёл ближе, посмотрел на неё внимательно:

– Вы слышите её?

– Я слышу, что это не мертво, – ответила она.

Он кивнул, как будто сделал пометку про себя.

– Именно поэтому вы здесь. Город часто считает, что всё можно измерить. Но есть вещи, которые нужно услышать.

Маррик присел на корточки у другого стола. Там лежали металлические пластины с выгравированными схемами – сложные круги, линии, пересекающиеся знаки. Некоторые были перечёркнуты.

– Ошибки?

– Да, – Элиан не стал скрывать. – Каждая из этих пластин – попытка. Мы думали, что можем управлять энергией, как инструментом. Но земля не всегда терпит. Пару раз мы будили то, чего лучше не трогать.

Он посмотрел на всех троих и добавил:

– Помните: самые страшные раны – те, что мы наносим, думая, что лечим.

В глубине зала был ещё один проход. Там не было света, только слабое мерцание на полу. Элиан пошёл первым, его шаги были твёрдыми, но осторожными. Они последовали за ним.

Проход вывел их в другую комнату, ещё более странную. Здесь стены были обиты тонкими пластинами металла, на которых кто-то рисовал символы углём. Некоторые из них казались свежими. На полу – круги, выложенные мелкими камнями и кусками соли. В углу – несколько стеклянных сосудов с мутной жидкостью, в которой плавали неясные формы.

– Что это за место? – спросил Каэлен, едва сдерживая любопытство.

– Наблюдательная, – сказал Элиан. – Здесь мы записываем то, что не понимаем. Не всегда удаётся сделать это в лаборатории. Иногда легче просто смотреть и ждать.

Айн присела у одного из кругов, провела рукой над ним, не касаясь.

– Они похожи на шаги, сказала она. – Кто-то искал путь.

Элиан посмотрел на неё внимательно:

– Может быть. Здесь иногда остаются следы тех, кто не хочет быть найденным.

Маррик нахмурился:

– Вы не всё контролируете, да?

– Никто не всё контролирует, – ответил Элиан спокойно. – И тот, кто говорит обратное, – либо лжёт, либо близок к падению.