Хроники Истекающего Мира. Вера в пепел

– Разговор, где мы пока не знаем языка, – отозвалась Айн.

Маррик снова взглянул на горизонт.

– Тогда учимся быстро. Потому что впереди – жилка. И если они ждут там, значит, им есть что показать.

Они продолжили путь медленнее, но внимательнее. Каждый взгляд цеплял мелочи: маленький кусок дерева, воткнутый в щель; соляная полоска, вытянутая, как стрелка; крошечные камешки, сложенные в фигуру, похожую на рунический знак.

Каэлен записывал всё. Он больше не думал о том, зачем – просто фиксировал, чтобы потом, может быть, разгадать. Его мысли крутились вокруг одного: «Зачем они ведут нас сюда? И что случится, когда мы дойдём?»

Перед ними поднимался холм, последний перед самой жилкой. Солнце било прямо в глаза, и от света земля казалась серебристой, как зеркало. И вдруг на самой вершине мелькнула тень. Короткая, быстрая, но unmistakable – человек.

Маррик напрягся, но не двинулся. Айн прищурилась. Каэлен замер, держа блокнот, как щит.

Тень исчезла так же быстро, как появилась. Но теперь все знали: встреча неизбежна.

– Готовьтесь, – сказал Маррик спокойно, но твёрдо. – Они ждут нас.

И ветер снова донёс звук – лёгкий, почти насмешливый щелчок по камню, словно кто-то подтверждал его слова.

Они поднялись на холм осторожно, словно боясь спугнуть сам воздух. Маррик шёл первым, низко пригнувшись, клинок уже был в руке, но скрыт в складке плаща. Айн – за ним, бесшумная, как тень, палка в её руках была уже не просто щупом, а продолжением тела. Каэлен замыкал, но его глаза, обычно мягкие, сейчас были острыми: он не пропускал ни одного знака, ни одной линии.

На вершине открылось плато. Небольшое, но странно ровное, как будто кто-то долго выравнивал землю. По краям лежали камни, но слишком упорядоченно, будто их специально разложили. И почти в центре – то, чего они ждали и чего боялись.

Это был лагерь. Не настоящий, не постоянный, но достаточно явный, чтобы сказать: «Мы здесь были, и мы ушли, но скоро вернёмся». Следы костра – уголь свежий, ещё пахнущий горечью. Следы ног – три или четыре пары, лёгких, быстрых. И главное – предмет.

На камне, чуть приподнятом над землёй, лежал маленький свёрток. Ткань грубая, но чистая, обмотанная кожаным ремешком. На ремешке – символ: три линии, пересечённые кривой. На самой ткани – метка углём, простая, но уверенная: круг с точкой внутри.

– Это приглашение, – сказала Айн, и её голос был глухим, почти уважительным. – Так кланы не делают. Это чужая рука.

Маррик не тронул свёрток. Он обошёл его кругом, осмотрел следы.

– Здесь было не меньше трёх, может, четырёх. Были легки, но двигались уверенно. Ушли не спеша. Они знали, что мы придём.

Каэлен сел на корточки и осторожно потянулся к свёртку, но не коснулся. Он чувствовал, как сердце бьётся быстрее.

– Можно открыть?

Маррик покачал головой.

– Сначала слушаем.

Они замерли. Ветер усилился, и вдруг с восточного края плато донёсся звук – короткий, но чёткий, как удар камня о камень. Два раза. Потом пауза. Потом ещё один.

– Они здесь, – прошептала Айн.

Маррик поднял голову. Его глаза сузились, рука крепче сжала рукоять.

– Наблюдают.

Каэлен достал блокнот, не для записи, а чтобы держать руки занятыми, чтобы страх не дрожал в пальцах. Он смотрел на свёрток, на знак, на тень, которая вдруг мелькнула среди камней на дальнем гребне. Человек? Или игра света? Он не знал.

– Они хотят, чтобы мы знали, что их больше, – сказал он тихо. – И что они умеют быть невидимыми.

Айн наклонилась, взяла палку и дважды ударила по камню: раз, пауза, раз. Ответ пришёл быстро: короткий щелчок, словно кто-то усмехнулся ветром.

– Контакт установлен, – сказала она спокойно.

Маррик наконец кивнул:

– Открывай.

Каэлен осторожно взял свёрток. Ткань была тёплой от солнца, но внутри что-то холодило, словно кусочек ночи. Он развязал ремешок. Ткань раскрылась, и внутри оказался крошечный предмет – осколок прозрачного кристалла, но странный: на нём были выбиты тончайшие линии, похожие на руны, но незнакомые. Рядом – кусочек металла, плоский, с той же меткой: три линии и точка.

– Они знают руну, – сказал Каэлен, и его голос дрожал, но не от страха. – И хотят, чтобы мы это видели.

Маррик снова обвёл взглядом плато.

– Это не предупреждение. Это… предложение.

Ветер поднялся сильнее, и в нём послышался звук – тихий, но явный, словно чьи-то шаги уходили дальше, туда, к жилке. Они не торопились. Они знали, что будут ждать.

– Сегодня мы их увидим, – сказала Айн, и её глаза блеснули.

Каэлен сжал кристалл в руке и почувствовал, как земля под ногами дрогнула – лёгкий, почти ласковый толчок, но очень реальный.

– Или они увидят нас первыми, – добавил он тихо.

И они пошли дальше, уже не боясь и не скрываясь, но с вниманием, которого ещё не знали.

Холм закончился резкой кромкой, и под нею, будто в порезе, легла «жилка»: охристая полоса, местами тёмная, местами просвечивающая соляной искрой, с тончайшим дымком – не туман, а словно тёплое дыхание, которое нельзя разглядеть глазами, но можно уловить кожей. Ветер здесь сбивался, терял прямоту, шёл клиньями; звук становился мягким, а шаги – громче, чем хотелось бы.

Маррик поднял ладонь – «стоп». Другой рукой указал коротко: «низко – ползком – веером». Они рассыпались: Айн – левее, к более плотному камню; Каэлен – в центр, к выпуклому «ребру», где можно слушать; сам Маррик – правее, к тени валуна.

Площадки вокруг «лагерного» камня читались как книга. Свежее истёртое пятно у края – значит, сидели на корточках; два длинных «царапания» на соли – подтягивали ношу; аккуратная ямка ногтем в мягком слое – проверка влажности. И крайний, самый неприятный знак: на тонкой корке соли оставлены три… нет, четыре почти невидимых отпечатка пальцев – не как метка, а как привычка тех, кто говорит с миром не словами. Так делают люди, которые думают руками.

Айн припала к земле, вывернула палку и лёгко «постучала» пяткой по кромке: раз – тише – раз. Не вызов, а касание. Ответ пришёл не сразу, через миг тишины: из-за гребня, где начинался серый пласт, сухо щёлкнул камень о камень. Дважды. Пауза. Один раз – ниже, мягче, как будто тем же камнем, но в другой ладони.

– Они смотрят, – сказала Айн губами.

Маррик кивнул. Жестом показал: «контакт – без резких».

Каэлен лежал на локте, ладонь в тёплой охре. Дрожь тут была глубже, чем у сторожки: пульс жилки шёл широкими волнами – «два – пауза – один», но на гребнях слышался новый, совсем тонкий «свисток», словно стремящееся наверх дыхание прорывалось путаным ручьём. Он вытянул цилиндр, только положил – и пластина внутри едва слышно «запела» сама, без его пальцев. Прибор никогда так не делал.

– Слышит нас, – прошептал он, – и… тех тоже.

Вон там, на дальнем венце серого пластового камня, крошечная неровность шевельнулась – не светом, а тенью. Не зверь: зверь режет силуэт иначе. Фигура была низкая, обтекаемая, на плечах что-то вроде короткого плаща, по кромке – пришито белыми нитями, как шрам. На лице – полумаска из соляной ткани, какой пользуют в выработках, чтобы не жечь лёгкие. Руки пустые, но плечи свободны – значит, ножи у пояса.

Айн первым делом «убрала» рост: села на пятки, ладони разжала, палку положила поперёк колен – язык степи «я иду без зубов». Маррик, не меняя точки, отпустил рукоять клинка и медленно показал пустую ладонь, поднятую не выше груди – жест «я не вытягиваю руку дальше, чем мне позволили». Каэлен опустил взгляд, отодвинул прибор на ладонь от кромки, чтобы не звучать как вызов.

Фигура на венце не ответила жестом – ответила ритмом: стукнула чем-то мелким по камню – раз, раз; пауза длиннее обычной; затем тише – раз. И добавила то, чего ещё не было: едва слышный «скользящий» звук, как если бы ногтем провели по соляной корке вверх. Нота, которой не учат в дозорах и на плацах.

– Их счёт, – шевельнулись губы у Айн. – Они разговаривают в нашем ритме, но не нашим словом.

Слева, на параллельной кромке, вспыхнул и тут же погас «зайчик» – не солнечный блик, а отражение от тонкой металлической пластины. Второй. Третий – дальше. Значит, не один. «Глаза» по дуге.

– Трое минимум, – выдохнул Маррик. – Дистанции – перекрёст.

Тень на венце наконец «обозначилась» человеком. Он не встал – «приподнялся»: колени под себя, корпус прямо, руки не прижатые к теле, а вынесенные чуть вперёд ладонями вверх – поза, в которой степники предлагают обмен словами, а не силами. На запястьях – кожаные обмотки с вшитыми белыми нитями; на левой – тонкое металлическое колечко с спиралью, но не имперской формы – петель больше, чем обычно, как будто спираль «слышащая», а не «давящая».

Голос пришёл не лбом, а грудью: низко, без крика, но так, чтобы ветер донёс и не исказил.

– Слух за слово? – спросил он.

Фраза звучала так, словно её долгие годы шлифовали языки разных людей: городских, степных, тех, кто между. «Слух» – как единица ценности. «Слово» – как обязательство.

Айн не сразу ответила – не так как не знала, как, а так как в степи торопливый ответ считается грубостью. Она повернула палку «пяткой» вверх и дважды легонько ткнула землю слева от себя.

– Слушаем, – сказала она. – И просим не кричать земле.

Тень на венце кивнула едва заметно – или так показалось. Затем повторила той же мерой:

– Громкие дороги – для башен. Тихие – для живых. Вы идёте громко. – Он перевёл взгляд, и Каэлен физически почувствовал, как на нём «легли» глаза. – У вас в сумке – стекло, которое орёт.

Каэлен автоматически прикрыл ладонью клапан. Маррик на пол-вдоха «уронил» плечо – сигнал «спокойно, не дергайся».

– Мы изучаем, – ответил Каэлен, стараясь, чтобы голос не перекатился в оправдание. – Не чиним. Не давим. Пассивно. – Он чуть сдвинул цилиндр в сторону, от жилки, и прибор действительно «успокоился»: нота вернулась в глубокий, терпимый «два – пауза – один».

– Видим, – сказала тень. – И всё же громко.

С правого ребра «включилась» другая фигура – ниже ростом, движения резче. Из-под плаща на секунду выглянула ладонь – тонкая, с тем же кожаным ободком на запястье, но без металлки. Эта ладонь подняла небольшой круглый предмет – тонкий, как монета, – и щёлкнула им о край камня. Раз – пауза – раз. Это был уже не просто счёт – это был «знак двери».

– Вы оставили нам свёрток, – сказала Айн, глядя не на монету, а туда, где земля чуть приподнималась. – Мы поняли: не ловушка.

– Мы оставили вам «речь», – поправил первый. – Кристалл с линиями – это не руна. Это карта того, как здесь дышит. – Он коротко указал вниз. – За двадцать семь дыханий «жилка» изменит ноту. Вы стоите на «голосе». Если не уйдёте на плотный пласт – поскользнётесь внутрь. Мы не спасатели.

Фраза прозвучала без угрозы, без «я вас предупреждал» – как чистая механика: вода кипит на огне, соль сушит язык.

Маррик всосал воздух. Счёт – двинулся: «два – пауза – один – тише – три». А земля под ладонью Каэлена действительно «припала» на пол-ногтя. Небольшой «провал», как если бы пористая корка подсела на каплю.

– Отходим на ребро, – произнёс Маррик ровно, и в том, как встали двое его спутников, чувствовалась тренированная безмолвная согласованность.

Они «выкатились» не назад – вбок, на серый пласт, который давал чистый сухой звук под палкой. Фигуры на венцах тут же изменили позицию зеркально – как отражение: они не сокращали дистанцию, но держали их «в слухе».

– Кто вы? – спросил Каэлен уже с безопасной точки. – Не город и не кланы. Вы знали наши пароли у сторожки, но вы не «сдержка».

Небольшая пауза – не как зависание, а как выбор тона.

– Мы те, кого город зовёт «сборщиками пыли», – ответил первый. – А степь – «тем, кто слушает». Нас учили у тех и у этих. Мы не любим имена. И мы не любим, когда у земли спрашивают, не сняв обуви.

Айн ухмыльнулась коротко, без веселья:

– Мы разулись. – Она приподняла ногу – действительно, в мягкой обмотке, не в тяжёлом сапоге.

– Видим, – повторил он. И добавил, словно это уже было не к ним, а к себе: – Но вы всё равно громче, чем думаете.

Слева по дуге прошёл едва заметный «морозец» по воздуху – Каэлен почувствовал, как на языке выступила соль. Башни на юге сменили ноту – вживую здесь их не слышно, но воздух принёс на кость «отголосок». «Жилка» отозвалась по-своему: широкой, словно ленивой волной.

– Двадцать семь – это сейчас, – сказал первый тихо. – Смотри.

Он не «показал» рукой – хлопнул монетой о камень в такте «жилка»: раз – раз – пауза – один – долгий «выдох»; и в этот «выдох» край охры сполз на толщину пальца – как если бы кто-то срезал очень тонкий ломоть желе и позволил ему опасть.

Маррик вскинул бровь:

– Ты нас вывел с линии. Зачем? Если вы не спасатели.

– Потому что вы – не враги, – прозвучало без пафоса. – И так как у нас к вам «слух за слово». – Он чуть наклонил голову. – Вы идёте вглубь. Мы – тоже. Но вы идёте с «стеклом», а это – громко. Нам надо, чтобы вы отдали нам часть «речи», которую соберёте. Не городу. Не кланам. Нам. Взамен мы дадим вам наш «счёт». Без него вы провалитесь среди «петли».

– Петли? – уточнил Маррик.

– Там, где земля говорит два языка сразу, – сказал второй голос, справа, неожиданно мягкий, женский. – Вы уже слышали кусок. «Два – пауза – один – три». Это не просто пульс. Это смещение. Если вы станете между – у вас «зазвенят» кости, и мозг захочет лечь. – Она словно улыбнулась под маской. – Это неприятно.

Айн коротко вдохнула – её плечи расслабились на волос:

– Мы знаем про «песню глины». И знаем, как «возвращать ухо в голову».

– Это другое, – сказала правая тихо. – Но вы умные – поймёте.

Фигура слева – третья – наконец «обозначила» себя: она не поднималась, а, наоборот, опустилась ниже, на самый край серого пласта, и выдвинула к ним на ладони маленький предмет – плоский, как глиняная табличка, только из соли, прокопчённой дымом, с выбитой тонкой сеткой. Ни руны, ни письмена, ни знак – рельефные «волны», в которых Каэлен мгновенно узнал «снятый» с жилки ритм. Но не вчерашний и не сегодняшний – составной, циклический: две короткие, пауза, одна, слишком длинная, потом хриплая, как если бы дыхание «сорвалось» на кашель. Он не удержался, шагнул на пол-ладони вперёд. Маррик не удержал его – только перехватил взгляд: «осторожно».

– Это ваш «счёт»? – спросил Каэлен, и в голосе его впервые за разговор прозвучало не просто уважение, а жадность – исследовательская, неприличная для тех, кто обещал «не давить».

– Часть, – ответил первый. – Столько, сколько можно отдать, не потеряв. Остальное – на словах.

– А слова?

– Завтра, – сказал он. – Если вы вернётесь не с песней башен в горле.

Наступила пауза. Гул города под краем мира чуть усилился – не громко, просто мир напомнил, что он бизнесом занят. «Жилка» мягко «припала» – как кошка, у которой спросили право пройти и получили. Ветер с севера принёс тонкий запах – не дыма, не железа, а свежесломанной соли.

Маррик в этот момент медленно поднялся на пол-роста: ладони от тела, клинка в руках нет – «не бросаю тень на вас».

– Мы принимаем обмен, – сказал он так, как он привык говорить в строю, но без строевой жёсткости. – «Слух за слово». Мы отдаём сухие числа – сроком каждый «тихий час». Вы – даёте нам ваши «петли». И ещё… – он посмотрел прямо на первого, – вы называете, где ваша «дверь» в случае, если у нас будет «возврат». Мы не хотим ломать живое.

– Слова хороши, – отозвалась справа женщина. – Посмотрим, будет ли у вас время на них.

Первый, тот, что с металлической петелькой, сделал то, чего никто из них не ждал: снял соляную полумаску. Лицо оказалось не старым и не юным, иссечённым ветром, как у степняков, и не бледным, как у городских, – живым, с чёткой линией рта и спокойными глазами цвета сухой травы. Он выдохнул, позволяя им «увидеть», и произнёс:

– Нас зовут по разному. Если вам нужен звук – зовите меня «Ритм». – Он посмотрел на Каэлена. – Тебя – «Слух». Её – «Шаг». Его – «Грань». – Улыбнулся очень скупо. – Это я сейчас придумал, чтобы нам не мешали ваши имена.

– Ритм, – повторил Каэлен. – Слух слышит.

– Шаг услышала раньше, – скользнула мягкая реплика из-за правого ребра.

– Грань держит, – тихо закончил Маррик, и это прозвучало почти как клятва.

– Тогда – так, – сказал Ритм. – Через одну «тихую» – вон там. – Он показал не пальцем, а движением головы: низкая седловина между двумя серыми гребнями, у которой охра делала странный «язык», вдающийся в камень. – Не стойте там дольше, чем споют «два». Идите по левому краю – там твёрже. Ваше «стекло» не держите на «голосе», держите на «плече». И ещё: если услышите «три» – закрывайте ухо: язык к нёбу, глаза к земле. Это не для вас. Это мы говорим с теми, кто ниже.

– С кем? – не выдержал Каэлен.

– С теми, – Ритм взглянул в низ жилки, – кто нас всех переживёт. – И натянул маску обратно, быстро, как человек, который не хочет нравиться лицом. – Мы уйдём раньше. Вы – позже. Не перепутайте «последним» и «слабым». Иногда последний идёт первее.

Они двинулись. Не назад – вниз по своим дугам, растворяясь в рваном свете, как люди, у которых нет ни знамён, ни гербов, ни официальных троп. Через пять шагов их уже не было – только два аккуратных «щелчка» по камню ушли в ветер.

Некоторое время никто из троих не двигался. В мире снова стало привычно слышно: хруст соли, успокаивающее «два – пауза – один», далёкий, чужой город. Хель бы сказала сейчас: «Не требуйте от земли одного языка». Но Хели не было. Были они, и то, что только что случилось: встреча с теми, кого ни к городу, ни к степи не пришить ровно.

– Они ждали нас, – тихо произнесла Айн. – И не хотели убивать.

– Пока, – поправил Маррик, но без колкости. – Мы занесены в их «словарь». – Он склонился, поднял соляную табличку – ту, что показывал третий. – Осторожно. – Передал её Каэлену. – Береги как горло.

Каэлен взял табличку, и от неё к пальцам пошёл прохладный, совершенно неожиданный «отзвук», как от струны, к которой приложили кожу: не звук, а чувство звука. Он улыбнулся – на секунду, как ребёнок, до которого дошёл сложный узор.

– «Речью» на «слух». – Он вдохнул поглубже. – Записываю всё. Им тоже.

– Им – с умом, – заметила Айн и прочно «завязала» палку на запястье. – Громкое – в землю, тихое – в нас. Пошли. До «тихой» меньше часа.

Они двинулись к седловине, куда указал Ритм. Идя, держались левого края, как велено: там действительно «плечо» было плотнее, «стекло» в сумке молчало, а пульс жилки перестал «звать на низ». Ветер выровнялся. В спину им не смотрели – или это чувство отступило на шаг. А где-то в стороне, там, где растворились тени, «щёлкнул» в последний раз камень – коротко, сухо, как точка в конце фразы:

– …И встреча осталась не угрозой, а обещанием.

Они спускались к седловине медленно, будто каждый шаг мог вызвать эхо. Камни здесь были обманчиво ровными, но между ними прятались узкие трещины, похожие на разрезы, в которых таилась соль и слабый пар. Пахло сухо, горько, как в мастерской алхимика после неудачного опыта.

Свет менялся. Солнце поднялось высоко, и отражения на белых пластах ослепляли, словно тысячи мелких зеркал. Маррик шёл впереди, его глаза бегали по краю, и каждая мышца была напряжена. Он не доверял ни тишине, ни камням. Айн была чуть левее, её палка касалась земли перед каждой ступенью. Она проверяла ритм, словно музыкант, который боится сыграть фальшивую ноту. Каэлен шёл посредине, но часто останавливался, чтобы записать: линии жилки, трещины, символы, звуки.

Ритм, данная им короткая встреча, звучал ещё в памяти. Их слова были просты, но за ними чувствовалась сложная ткань знаний, тайных маршрутов и опасностей. Они называли себя «сборщиками пыли», и уже сам этот образ казался Каэлену странно поэтичным: люди, которые собирают следы, звук и дыхание земли.

– Они оставили метки, – тихо сказала Айн, и указала вперёд.

На камне, чуть в стороне, была линия соли, аккуратно посыпанная, словно песочные часы, пересыпанные боком. Рядом лежал маленький камушек, похожий на серое ухо.

– Это не просто знак, – сказал Каэлен. – Это… ориентир?

– Или предупреждение, – добавил Маррик. – Здесь шаг осторожнее.

Дальше тропа сужалась. По краям виднелись странные углубления, как будто земля в этих местах иногда проваливалась внутрь. Ветер снова изменился – теперь он шёл снизу вверх, донося сухой запах металла и пепла.

Каэлен невольно прижал к груди сумку с приборами. Кристалл, найденный в свёртке, казался холоднее обычного. Он хотел достать его, но удержался: слова Ритма о том, что «стекло орёт», всё ещё звучали в голове.

– Мы уже в зоне, где ошибка стоит жизни, – сказал Маррик. – Слушаем землю, не себя.

Айн остановилась у самой седловины и присела, положив ладонь на охристую жилу. Её глаза закрылись, дыхание стало ровным. Ветер трепал её волосы, но она не двигалась. Потом открыла глаза и сказала:

– Дальше слышно другое. Словно два ритма. Один наш, один чужой.

Каэлен присел рядом, вытянул прибор. Цилиндр зашипел, потом загудел низко, как будто кто-то пел глубоко под землёй. Линия на пластине дернулась, потом стала колебаться, то успокаиваясь, то ускоряясь.

– Это петля, – сказал он, и голос его был взволнованным. – Место, где два слоя встречаются. Они предупреждали.

Маррик осмотрел седловину, взглядом оценивая каждую тень.

– Если они знали об этом месте, значит, у них маршрут через такие зоны. И они оставили метку, чтобы мы не умерли по глупости.

Вдруг ветер донёс звук. Не удар, не стук, а тихое покашливание – как будто кто-то очистил горло. Все трое замерли. Звук повторился, но уже дальше, на противоположном краю.

– Они здесь, – прошептала Айн. – Следят, как мы идём.

Маррик сжал рукоять клинка, но не вынул. Он понимал: любое резкое движение превратит наблюдение в охоту.

Каэлен записал в блокнот: «Невидимое присутствие. Они ведут нас. Их игра – не нападение, а слушание».

Идти дальше было страшно и странно приятно. Впереди жилка уходила вниз, словно приглашала, а за спиной оставалась тень тех, кто называл себя Ритмом и говорил о словах и слухе. И Каэлен вдруг понял, что этот путь уже не только их. Мир говорил, и кто-то ещё слышал те же слова.

Седловина кончилась резким обрывом, как вздох, прерванный на полуслове. Внизу, под ними, начиналась «жилка» – не просто линия охры, а целое лоскутное полотно земли, словно распоротый шов, где изнутри проглядывала ткань мира. Пласты глины, соли, слюды, серебристые прожилки – всё перемешалось, как сложная мозаика, которую никто не создавал намеренно. В воздухе стоял запах – сухой, но нестерпимо плотный: металл, старая смола, что-то едва сладкое, как перегретый мёд.

Они стояли и смотрели. Даже Маррик, обычно равнодушный к красоте мира, задержал взгляд. Айн осторожно шагнула вперёд, вглядываясь в края, и только после долгой паузы тихо сказала:

– Это не просто трещина. Она живая.

Каэлен молча достал блокнот и быстро записывал. Он чувствовал, как земля отзывалась на их присутствие. Прибор в сумке тихо дрожал, словно чужой нерв, а в груди росло ощущение, что они вошли в пространство, где не действуют привычные правила.

Слева, ближе к стене обрыва, виднелись следы. Не один и не два. Лёгкие, осторожные отпечатки – кто-то спускался туда раньше. Между ними – тонкие борозды, как будто тянули что-то лёгкое или чертили палкой по соли. И снова знакомый знак: камешек, положенный поверх другого, а на нём – метка углём. Три коротких линии, но теперь добавилась маленькая дуга, почти незаметная.

– Они снова оставили тропу, – тихо сказала Айн. – Видишь дугу? Это значит «ниже – опасно».

Маррик наклонился, осмотрел знак, провёл пальцем по камню.

– Умные. Они предупреждают. И всё же ведут.

Ветер дул снизу, и вместе с ним пришёл странный звук. Не музыка, не слова – будто кто-то тихо шевелил камнями. Шорох, пауза, потом ещё один, дальше. Они переглянулись.

– Они там, – сказал Маррик. – Слушают нас.

Каэлен присел, вынул прибор и осторожно положил пластину на край. Линия на ней тут же задергалась, как если бы кто-то коснулся её кончиком пера. Ритм был другим, не как раньше: две короткие ноты, одна длинная, потом тишина. Снова две, но слабее.

– Земля меняется, – сказал он. – Или кто-то меняет её.

Айн проверила путь вниз. Тропа была узкой, но цепкой, с уступами и корнями, которые зацепились в трещины. Она двинулась первой, палка в руке, движения уверенные, но мягкие. Маррик шёл следом, его взгляд скользил по сторонам, выискивая малейшее движение. Каэлен спускался последним, и каждый раз, когда камень срывался под его ногой, сердце вздрагивало.

Чем ниже, тем сильнее ощущалось: что-то здесь не так. Иногда земля издавала звук – тихий, будто вздох; иногда с ветром доносился глухой стук, как далёкий молот. И каждый звук казался адресованным им.

На одной из площадок, небольшой и плоской, их ждал ещё один знак. Камень, на котором кто-то вырезал линию – неглубокую, но длинную, а рядом, под ним, лежала соль, сложенная в виде стрелы.