Хроники Истекающего Мира. Вера в пепел

На краю зрения дрогнула линия горизонта. «Жилка» была близко. Ветер перестал «кусаться» и стал тоньше, как струна, протянутая через пустую комнату. Айн подняла палку и, не оборачиваясь, пальцами постучала Маррику по плечу: два – пауза – один. Стоп. Впереди земля изменила цвет – стала не белой и не серой, а той странной медовой охрой, которую редко увидишь в этих местах. И из-под неё – не звук, а согласие со звуком, как вчера ночью: дыхание.

– Мы пришли, – сказал Каэлен еле слышно, хотя никто не просил его шептать. – Слушаем.

Они остановились на границе цветной полосы земли, словно перед чертой, которую не стоит переступать без уважения. Охристая почва выглядела чужой: она была мягче, чем камень, но не пыльная – будто влажная внутри, хотя небо было сухим. Лёгкий туман, почти незаметный, поднимался на высоту человеческого колена и рассыпался при каждом движении воздуха, как если бы сам ветер боялся тревожить эту полосу.

Айн первой присела, провела пальцами по поверхности. Крупинки почвы прилипли к коже, оставив тёплое ощущение, не обжигающее, но неожиданно живое.

– Слушайте, – сказала она.

И действительно, звук был другой. Не гул, как в городе, и не шёпот ветра по кустам. Скорее, тихое, глубокое воркование земли, как дыхание животного, спящего под толстым покрывалом. Ритм: два удара, пауза, один. Иногда, казалось, что между этими ударами что-то мелькает – хрустальная трель, почти как звон стеклянной капли, упавшей в колодец.

Каэлен сел рядом, осторожно достал цилиндр с вибропластиной. Положил его на землю, накрыл ладонью, словно боялся, что звук убежит. Пластина загудела лёгким, ровным тоном, чуть дрожала, как натянутая струна.

– Сигнал чище, чем ночью, – прошептал он. – Пульс ровный. Но есть примесь. Слушайте…

Он повернул цилиндр, и дрожание усилилось. Теперь в звуке появилось что-то новое: короткие импульсы, похожие на дыхание, но с другой частотой. Айн нахмурилась, подняла голову:

– Это не ветер.

– Нет, – подтвердил Маррик. Он стоял чуть в стороне, держа руку на рукояти клинка, не от страха, а по привычке. – Ветер не умеет так.

Хель предупреждала их о «счёте», но не говорила, что он может быть сложнее. Каэлен записывал всё: короткие линии, схемы, заметки. Его почерк был быстрым, нервным, но чётким.

– Земля… как будто отвечает, – сказал он. – Не просто дышит. Слушает и отвечает.

Они замерли. Несколько мгновений не было ничего, кроме их собственного дыхания и далёкого гула башен, который сюда долетал едва слышно. И вдруг земля под их ладонями слегка дрогнула – не угрожающе, а словно кто-то на глубине перекатился на другой бок. Туман над почвой зашевелился, сложился в причудливые узоры и снова рассыпался.

Айн тихо выдохнула:

– Такого я не слышала даже в степях.

Маррик перевёл взгляд на северо-восток, к горизонту, где тонкая трещина в небе становилась чуть ярче.

– Быстрее не пойдём, – сказал он спокойно. – Здесь шаг – вопрос, не ответ.

Они разложили небольшой лагерь прямо на краю охристой зоны: палатка-полог для приборов, водяной «карман» Каэлена, сигнальные верёвки для Айн, клинок и записки у Маррика. Всё делалось тихо, размеренно, словно каждый понимал, что любое резкое движение может сорвать эту зыбкую гармонию.

Каэлен снова приложил ухо к земле. В этот раз он не услышал слов, но в груди откликнулся ритм – как будто его собственное сердце стало чуть тише и внимательнее. Он улыбнулся и сказал почти шёпотом:

– Мы в самом начале чего-то большего.

Маррик сел рядом, глядя на горизонт.

– И потому не спешим.

Айн, молчавшая всё это время, вдруг подняла взгляд:

– Я слышу… как будто шаги. Не здесь, глубже. Как если бы кто-то там, внизу, медленно идёт и не хочет, чтобы его слышали.

Они переглянулись, но не испугались. Было странное чувство – не опасности, а присутствия.

Каэлен закрыл тетрадь и сказал:

– Сегодня мы слушаем. Завтра – решаем, куда идти дальше.

День раскрылся быстро, словно небо, едва задумавшись, решило избавиться от ночи. Солнце поднималось без туч, и его свет был белым, почти металлическим, резал очертания. Согнутая жилка лежала перед ними, как змея, спрятавшаяся в складке земли: тёмно-охристая, с прожилками соли, что мерцали, словно влажные шрамы. Туман ушёл, но сама почва казалась живой, будто под ней что-то тихо дышало и ворочалось.

Каэлен первым встал на колени, достал тонкий нож с закруглённым лезвием и аккуратно отодвинул верхний слой земли. Пласт земли оказался чуть теплее воздуха и плотнее, чем казалось: крупинки сливались, будто в них было что-то клейкое. Он уложил их в стеклянную капсулу, отметил в тетради: «Температура +2 к среде, структура вязкая, соль вплетена».

– Смотри, – сказала Айн тихо. Она стояла чуть в стороне, прислушиваясь. – Слышишь? Сегодня ритм другой. Два… два… и пауза.

Они замолчали. И правда, ритм изменился. Он был медленнее и глубже, будто сердце большого животного, которое вдруг решило перевести дыхание.

– Записывай, – сказал Маррик, обводя взглядом местность. Он стоял, как всегда, чуть на возвышении, и внимательно следил за горизонтом. – Слева пыль, может, караван или дозор. Держитесь ближе к низине.

Каэлен снова достал цилиндр, подключил его к крохотной стеклянной мембране. Внутри зашумело, но шум был странный: неравномерный, словно кто-то пытался заглушить ритм. Тонкие иглы прибора дрожали, и одна даже сломалась, когда земля выдала короткий резкий толчок.

– Давление скачет, – сказал он. – Это не просто дыхание. Здесь идёт движение глубже. Возможно, вена.

– Если это вена, мы стоим на её кожухе, – тихо добавила Айн.

Маррик сжал губы. – Значит, быстро работаем и уходим.

Они двигались как отлаженная команда: Айн – уши, внимательная и спокойная, Маррик – глаза и спина, Каэлен – руки и память. Взяли несколько проб: верхний слой, соляные кристаллы, маленький пузырёк воды, что сочился из крошечного разлома. Вода была густой, мутной, но с лёгким голубым отблеском.

– Смотри, – сказал Каэлен, поднося пробирку к свету. – Видишь? Светится, когда меняешь угол. Это как будто отклик.

Айн посмотрела на него серьёзно. – Это не просто вода. Это кровь земли.

Маррик посмотрел на горизонт и снова вниз.

– Слышите?

Все прислушались. Ритм снова изменился. Теперь был тройной: два – один – пауза – два – один. Земля как будто пыталась что-то сказать.

– Может, совпадение, – тихо сказал Каэлен, но его лицо говорило обратное. Он уже писал заметки, чертя схемы, как будто пытался поймать язык.

В этот момент из-за холма донёсся глухой звук, как будто что-то большое и тяжёлое упало далеко, за чертой видимости. Земля слегка дрогнула, по почве пробежала едва ощутимая волна, и мелкие кристаллы соли затрещали, словно тонкое стекло.

– Уходим? – спросил Маррик спокойно, но твёрдо.

– Нет, – ответил Каэлен, и его голос был неожиданно твёрд. – Ещё пять минут. Я хочу закончить записи.

Айн хмыкнула, но ничего не сказала. Она присела рядом, положила ладонь на почву.

– Тогда быстрее. Здесь кто-то слушает нас так же, как мы его.

Секунды растянулись, как нити. Каэлен писал быстро, почти не отрывая пера от бумаги, а земля словно улавливала этот ритм. Он чувствовал, что каждая новая линия – не просто запись, а будто попытка разговора. Айн стояла на коленях, её ладонь всё ещё лежала на почве, глаза полуприкрыты, будто она слушала не ушами, а всем телом. Маррик не сводил взгляда с горизонта, держал руку на оружии, а в голове, как всегда, считал: «двадцать шагов до каменного склона, шесть до ложбины, ветер северо-восточный».

И вдруг прибор Каэлена пискнул. Тонко, резко, с фальшивой нотой. Пластина внутри цилиндра задрожала, и тонкая игла выгнулась, как будто наткнулась на сопротивление.

– Что это? – резко спросил Маррик.

Каэлен склонился к прибору, повернул его на бок.

– Сигнал неравномерный… – Он прикусил губу. – Нет, не сигнал. Давление.

Земля под ногами дрогнула ещё раз. Не сильно, но достаточно, чтобы пыль на поверхности вздрогнула мелкой дрожью и снова легла.

– Слышите? – Айн открыла глаза. – Ритм меняется.

И он действительно менялся. Было не просто «два – один», а что-то большее: короткие серии, как будто кто-то стучал из глубины. Два, два, пауза. Один, один, три.

– Это не случайность, – сказал Каэлен. Его голос был глухой и серьёзный. – Она… будто отвечает.

Маррик не отрывал взгляда от горизонта. – А если это не «она»?

Словно в подтверждение его слов, из-за гребня, где уходила дорога, показался лёгкий столб пыли. Сначала крошечный, как дыхание, потом выше.

– Движение, – сказал Маррик, сжал зубы. – Кто-то идёт или едет.

– Может быть караван, – тихо сказала Айн, но рука её уже скользнула к ножу.

Каэлен быстро закрыл цилиндр и убрал его в сумку, защёлкнув клапан. Записи зажал в блокнот, перетянул ремнём. Всё это – за несколько секунд, с движениями отработанными и уверенными.

– Мы уходим? – спросил он.

– Нет, пока нет, – ответил Маррик. Он прищурился. – Слишком мало пыли для телеги. И слишком ровно поднимается.

Земля под их коленями снова дрогнула, но иначе. В этот раз толчок был мягким, как будто не снизу, а рядом. Айн резко подняла голову.

– Это не ветер, – сказала она. – Что-то рядом двигается.

Они переглянулись. Всё было тихо, но тишина теперь была наполнена чем-то, чего они раньше не чувствовали. Словно сама почва перестала быть просто почвой, стала ближе, настороженней.

Каэлен снова присел, положил ладонь на землю. Почва была тёплой, и в этой теплоте была лёгкая дрожь – едва ощутимая, как дыхание под толстым одеялом.

– Мы не одни, – тихо сказал он.

Маррик поднялся.

– Тогда хватит наблюдать. Уходим. Идём так, будто ветер ничего не видел.

Они свернули лагерь в считанные минуты. Айн шла первой, внимательно глядя на каждый камень, будто мир сам стал подозрительным. Маррик замыкал, шаги твёрдые, глаза – как у охотника, привыкшего к засаде. Каэлен шёл между ними, обхватив сумку рукой, как если бы держал не приборы, а что-то живое и хрупкое.

Когда они покинули «Согнутую жилку», земля успокоилась, но ощущение взгляда в спину не ушло. Где-то позади пыль поднималась тонкой спиралью, и было непонятно, ветер ли её закрутил или что-то другое.

Они шли назад молча. Каждый шаг отзывался в ногах, как глухой барабанный бой, а ветер, который ещё утром казался ровным и понятным, теперь был прерывистым, рваным. Песчинки соли липли к сапогам, похрустывали, словно тонкое стекло. Солнце уже уходило к западу, делая тени длиннее, а свет – резче; почва вокруг, казалось, выгорела ещё сильнее, а «жилка» за их спиной мерцала охристой змеёй, которую они не успели приручить.

Маррик шёл сзади, глядя не только вперёд, но и назад: его глаза искали каждый намёк на движение, каждую искру пыли. Временами он останавливался на секунду, прислушивался, но слышал лишь шаги своих спутников и далёкое пение башен города, которое долетало до них еле, как воспоминание.

Айн шла первой, палка в руке стала не просто щупом, а оружием, каждый её шаг был выверен, каждый взгляд – цепким. Она не любила признавать тревогу, но в воздухе было что-то иное, новое: как будто сама земля была не просто декорацией, а свидетелем и участником. Иногда она задерживала дыхание и почти слышала: ритм под ногами был неравным, словно кто-то глубоко под ними ходил по коридорам, которых они не видели.

Каэлен, обычно спокойный, теперь шагал быстрее, чем хотел. Он крепко прижимал к груди сумку с приборами и пробами, словно это был живой ребёнок. Несколько раз он бросал взгляд на горизонты: на юго-западе тянулась полоса дымки – возможно, караван, возможно, всего лишь пыль от ветра, но в сердце щемило чувство, что это не случайность.

– Что-то есть, – сказал он тихо, будто сам себе. – Я не чувствую себя одиноким здесь.

– Никто не одинок в местах, где земля помнит, – отозвалась Айн не оборачиваясь. – Но это не значит, что она рада.

Слова звучали просто, но от них по спине Каэлена пробежал холодок.

Маррик ускорил шаг.

– Нам нужен дом. Хель говорила: к вечеру ветер меняется. Я не хочу, чтобы мы были в поле, когда башни начнут петь громче.

Дорога назад была знакомой, но ощущалась иначе. Белые пятна соли сверкали ярче, сухие кусты стояли настороженно, как часовые. Даже «Голубая переправа» казалась уже не мостом, а тонкой струной, натянутой над пропастью. Когда они прошли её, вода внизу отразила слабый свет заходящего солнца, и голубое свечение стало глубже, почти тревожным.

Сторожка Хель встретила их запахом дыма и горячего камня. Ленты на дереве у входа колыхались неровно, будто их дёргал не ветер, а какая-то невидимая рука. Дверь открылась до того, как они постучали.

– Я ждала вас раньше, – сказала Хель. Она стояла в проёме, волосы скрыты под платком, глаза – внимательные, без осуждения, но с тревогой. – За вами поднималась пыль. Видела с холма.

– Кто-то был? – спросил Маррик прямо.

Хель покачала головой.

– Я не видела людей. Но земля слышала шаги. – Она отступила, пропуская их внутрь. – Рассказывайте, что нашли.

Они сняли сумки, оружие, аккуратно разложили приборы на столе. Каэлен достал цилиндры с образцами, стеклянные пробирки, аккуратно поставил их в ряд. Хель наклонилась, посмотрела – её лицо осталось спокойным, но брови чуть сошлись.

– Слишком плотная, – сказала она, беря в руки пробирку с водой. – Густая, как смола. – Она поднесла её к свету, и голубой отблеск внутри вспыхнул. – Видите? Это свет, не отражение. Такого не было давно.

– Ритм изменился, – добавил Каэлен. – Два – два – пауза. Потом один – один – три. Как будто… он отвечает.

– Отвечает? – Хель подняла на него взгляд.

– Я не знаю, как иначе это назвать. Но приборы начали давать помехи. Иглы гнулись, один контакт сломался. Это не просто движение почвы, там что-то… как будто слышит нас.

Хель медленно отложила пробирку и провела ладонью по столу, как будто успокаивая невидимую ноту.

– Будьте осторожны со словами. Когда мир слишком долго молчит, даже его первый вздох может показаться песней.

– Мы не одни были там, – сказал Маррик. Он не сидел, стоял у окна и смотрел наружу. – Ветер поднял пыль, но не ветер её держал. Кто-то двигался.

Хель кивнула.

– Сегодня днём прошёл слух: два дозора, посланные к юго-восточным «жилкам», не вернулись. Башни подняли сигнал, но ответа нет. – Она посмотрела на них пристально. – Город молчит о таких вещах, но степь знает. И если пыль поднималась за вами – возможно, не только вы слышите землю.

Каэлен почувствовал, как внутри похолодело.

– Кто ещё может быть там?

– Кланы, – сказала Айн тихо, но покачала головой. – Но кланы не ходят так близко к башням. Они бы оставили знаки.

– Есть и другие, – сказала Хель, словно не желая произносить слова вслух. – Не все, кто слушает землю, хотят её лечить.

Они замолчали. Только огонь в очаге потрескивал, и за стенами ветер бился о камень, словно пробуя их на прочность.

Маррик наконец повернулся.

– Завтра мы пойдём дальше. Но сегодня – спим.

– Сегодня слушаем, – поправила его Хель. – Ночью земля может быть честнее, чем днём.

Она снова посмотрела на пробирки. Голубой свет в одной из них чуть дрогнул, как будто живой.

Вечер упал на сторожку почти незаметно. Сначала изменился цвет света – он стал мягче, медленнее, тени поползли по стенам и застыли в углах, будто прижимаясь к камню. Потом ветер изменил голос. Днём он был прерывистым, сухим, но с наступлением темноты он вдруг стал ровнее, глубже – как песнь, напетая в низкой тональности. Ленты на дереве перед дверью сторожки теперь колыхались мерно, будто кто-то водил по ним рукой.

Хель зажгла лампы: простые глиняные сосуды с фитилями, но каждая лампа стояла в нише, чтобы свет не бил наружу. Она двигалась тихо, словно давала комнатам привыкнуть к темноте. В это время Маррик проверял оружие и сумки, даже когда они были рядом и казалось, что здесь безопасно. Айн сидела у окна, не мигая глядя на темнеющий горизонт. Её профиль был неподвижен, но пальцы сжимали нож, словно она разговаривала с ним мысленно.

Каэлен сидел за столом, но не писал. Перед ним лежали пробирки с образцами, и в одной из них голубой свет колыхался едва заметно, будто внутри дыхание. Он не трогал её, только смотрел, пытаясь понять, не мерещится ли это.

– Оно светится даже в темноте, – наконец сказал он негромко. – Я думал, что отражение солнца, но теперь вижу: свет изнутри.

Хель, не поднимая глаз от лампы, ответила спокойно:

– Есть старые истории о том, что жила может «дышать». Но чтобы вода светилась… давно не слышала.

– Ты знала про другие группы? – спросил Маррик. – Сегодня ты сказала о дозорах, которые не вернулись. Кто они?

Хель повернулась. В её взгляде не было страха, только осторожность.

– Люди из города. Хорошо оснащённые, опытные. Их путь был южнее. Но степь помнит их шаги и говорит, что они исчезли у белых полей.

– Кланы? – спросила Айн.

– Возможно, – ответила Хель. – Или кто-то, кто хочет, чтобы мы думали о кланах. Но если бы это были кланы, земля показала бы знаки – костры, метки, следы. Здесь всё чисто.

– А пыль за нами? – напомнил Маррик.

Хель сжала губы.

– Не знаю. Может, городские разведчики. Может, охотники за Венами. Иногда появляются те, кто идёт туда, куда им не велят, – и не всегда возвращаются.

Айн провела ладонью по подоконнику, словно чувствовала холод камня.

– Здесь слишком тихо, – сказала она. – Тишина не всегда означает безопасность.

Ветер усилился и вдруг ударил в стену, как будто кто-то толкнул её. Лампы дрогнули. Каэлен инстинктивно прикрыл пробирки ладонью, чтобы они не упали. За стенами, там, где начиналась пустошь, раздался звук – не громкий, но чужой: короткое, сухое потрескивание, словно ломали тонкие ветки.

Все трое подняли головы. Маррик встал мгновенно, двинулся к двери. Хель подняла руку, останавливая:

– Не спешите. Это может быть ветер.

– Это не ветер, – тихо сказала Айн. Она встала, двигаясь почти бесшумно. – Ветер не ломает камень.

Потрескивание повторилось – ближе. Потом раз, два, пауза – и тишина.

– Счёт, – прошептал Каэлен. – Только не наш.

Маррик уже стоял у двери, рука на клинке.

– Спим по очереди, – сказал он. – Сегодня сторожка – не стена, а фонарь.

Хель потушила две лампы, оставив только одну, тусклую, в глубине комнаты.

– Не привлекайте светом. Ветер сегодня учится чужому голосу.

Они расселись ближе к стенам. В сторожке стало почти темно. Тени, казалось, слушали вместе с ними. И в этой полутьме каждый чувствовал: ночь принесёт не покой, а знания. И, может быть, цену за них.

Ночь в сторожке была не столько тёмной, сколько плотной. Воздух, насыщенный солью и сухим пылевым осадком, казался густым, будто его можно было резать ножом. Лампа горела едва, скрытая глубоко в нише, её свет падал на каменный пол мягким, почти тёплым кругом. Всё остальное погружалось в полутьму, и даже лица сидящих казались частью стены.

Маррик устроился у двери, спина к косяку, колени чуть согнуты, клинок на коленях. Он не спал и не отдыхал – просто сидел, как часовой, чей сон всегда на границе готовности. Айн выбрала место у окна, но не сидела – стояла, едва касаясь подоконника, и слушала. Её лицо было повернуто к ветру, словно она пыталась уловить каждое движение воздуха. Каэлен устроился ближе к столу: блокнот раскрыт, но перо лежало в стороне; его ладонь касалась холодного камня, как будто он ждал сигнала не от людей, а от земли.

Снаружи пустошь молчала, но в этой тишине слышалось слишком много: лёгкие щелчки соли под порывами ветра, далёкое глухое эхо башен, которое доносилось, как вспоминание. Иногда казалось, что кто-то тихо идёт по камню – шаг, пауза, шаг. Но каждый раз, когда Маррик задерживал дыхание, звук исчезал, растворяясь, будто прислушиваясь в ответ.

– Снова счёт, – едва слышно сказала Айн. – Слышите? Два – пауза – один. Но слишком ровно, будто кто-то повторяет.

Каэлен поднял голову.

– Думаешь, подражают?

– Думаю, мы не единственные, кто умеет слушать, – ответила она.

Маррик не шевельнулся.

– Держим режим. Пока не видим – не двигаемся.

Минута тянулась за минутой. И вдруг ветер переменился. Не стал сильнее, просто изменил направление, и с ним донеслось что-то, чего не должно было быть: глухой стук, дважды подряд, словно камень ударился о камень. Затем ещё один, чуть тише, и снова пауза.

Хель появилась бесшумно, как тень, и присела рядом с Каэленом. Она не спросила, что слышали. Только произнесла:

– Они близко.

– Кто? – спросил Маррик, не отрывая глаз от двери.

Хель пожала плечами.

– Может быть, ветер играет с нами. Может – кланы. Может – те, о ком город не любит говорить. – Её взгляд упал на пробирку, где голубой свет всё ещё дрожал, как живой. – Но сегодня земля тревожна. Она помнит шаги.

Они сидели так долго, что время потеряло форму. Тишина, иногда разрываемая коротким звуком, становилась только плотнее. И каждый понимал: ночь ещё не закончилась, и за этими стенами что-то ждёт, что-то смотрит, что-то учится.

Ночь стала плотнее, чем они ожидали. Даже те, кто привык к тишине степей, почувствовали: здесь воздух сам стал органом слуха, и каждый звук был не просто звуком, а намерением. Лампа в нише горела ровно, её пламя дрожало едва заметно, словно и оно боялось лишнего движения. Время тянулось, как длинная нить, и все четверо знали – они не одни.

Первым заметила Айн. Она стояла у окна, почти сливаясь с его рамой. Долго, слишком долго за горизонт не шевелилось ничего, но вдруг её взгляд зацепил нечто: тень, двигающаяся не по ветру. Она не была похожа на зверя – слишком низкая, слишком уверенная. Два шага, пауза. Три шага, пауза. И снова два. Ритм – чужой, но слишком точный, чтобы быть случайным.

– Есть движение, – произнесла она тихо, но в её голосе не было страха, только собранность. – Левее от мачты, на линии кустов.

Маррик уже был на ногах. Он не стал выглядывать в окно – медленно двинулся к двери, проверяя клинок. Хель, сидевшая в тени, подняла руку, останавливая его.

– Сиди. Кто идёт молча ночью – не хочет говорить.

Каэлен тоже поднялся. Он не видел того, что видела Айн, но чувствовал: воздух изменился. Пульс земли, который они ловили днём, словно стал чуть громче, чуть тревожнее. Он взял маленький цилиндр, включил тонкую пластину. Внутри прибор загудел слабым, ровным звуком, но через секунду дрогнул и выдал короткий, резкий писк.

– Слушают нас, – тихо сказал он. – Или повторяют.

Айн отошла от окна и присела на пол, чтобы свет из лампы не выдал её силуэт.

– Слишком ровные шаги. Не зверь, не ветер. Человеческие, но осторожные.

За стенами было тихо, но эта тишина была особенной – натянутой, как струна. И вот снова: звук. Сухой, едва слышный щелчок – будто маленький камень ударился о другой. Потом ещё. Два, пауза, один.

Маррик повернул голову к Хель.

– Они знают наши знаки?

– Или проверяют, что мы знаем, – ответила она, не шевелясь. – Тестируют границы.

Они сидели так, слушая. Ветер прошёлся по крыше, взлохматил ленты на дереве, но даже в этом шуме слышалось: кто-то там, за стенами, наблюдает. И он не спешит уходить.

Айн наконец поднялась.

– Если мы выйдем, они уйдут. Но оставят след.

– И если не выйдем, – сказал Маррик, – они узнают, как долго мы умеем ждать.

Хель поднялась и потушила лампу. В комнате стало почти темно, только угли в очаге давали мягкий свет.

– Пусть думают, что дом спит, – сказала она. – Иногда тишина говорит громче любых слов.

Вдруг издалека донёсся короткий глухой звук – не шаг, не голос, а как будто что-то тяжёлое медленно опустилось на землю. И снова тишина.

– Это ещё не конец, – произнёс Каэлен, почти шёпотом.

И никто не возразил.

Утро было тяжёлым, будто ночь не закончилась, а лишь сменила маску. Солнце поднялось неохотно, и его свет не согрел, а осветил мир холодным серебром. Сторожка Хель стояла так же тихо, но воздух вокруг изменился: он был насыщен чем-то невидимым, тонким напряжением. Даже соль на земле казалась ярче, будто ночь оставила на ней свои следы.

Первым поднялся Маррик. Он не любил проспанные минуты и всегда просыпался до света. Клинок был уже на бедре, плащ закинут, взгляд цепкий. Он молча обошёл дом изнутри, проверяя щели, окна, запоры. Потом открыл дверь. В лицо ударил утренний ветер – резкий, но не сильный, и принёс с собой запах сырости и чего-то незнакомого, чужого.

– Не нравится мне этот воздух, – произнёс он, не оборачиваясь.

Хель уже была на ногах, как всегда собранная, с платком на волосах и простыми, но точными движениями. Она принесла из внутреннего угла тонкую, плоскую палку с отметками.

– Ветер сегодня южнее. Ночью он был северный. Значит, то, что было, не ушло далеко.