Хроники Истекающего Мира. Вера в пепел

– Я поведу вас столько, сколько будет нужно, чтобы у вас появился ваш ответ, – поправил он. – И остановлюсь там, где мой ответ может стоить вам жизни.

Маррик, нахмурившись, кивнул на карту:

– Маршрут через второе кольцо и северо-восточные кварталы? Там сейчас «закрыто по указу».

– Формально – да, – кивнул Элиан. – Фактически вы пойдёте «сквозь». Я оформлю временный статус «аварийной ревизии». Ваши знаки не должны будить караулы. Но если кто-то всё же решит проявить рвение – не спорьте. Покажете эти две вещи. – Он вытянул из стола узкий футляр и тонкую пластину. – Письмо на носителе, который сгорает, если его тронет не тот, кому адресовано, и «немой» пропуск – он не светится, но в реестре вас видят как «своих». Не спрашивайте, почему так можно. Мы живём на костях не только земли, но и старых правил.

Он отложил футляр и наклонился к карте, коснулся одной из ярких точек – той, что у границы степей. Проекция послушно выросла: рваный край соли, тонкие иглы кристаллов, как инеевые ресницы, в глубине – лёгкий, почти стыдливый свет.

– Там мы начнём, – сказал он. – Здесь «дыхание» стабильнее: колеблется в полтора раза в сутки, пики – в «тихие часы». А это значит, что вы сможете слушать, не перекрикивая город.

– Ты сказал «слушать», – поднял глаза Каэлен. – Значит, меньше говорить и меньше трогать?

– Значит – меньше командовать, – коротко ответил Элиан. – Вы возьмёте с собой полный набор датчиков, но я не дам вам ни одного «усилителя». Ни одной башенки на треноге, ни одной спирали, которая качает вниз. Только «холодные» приборы, пассивные. Вы не лечите и не чините. Вы спрашиваете.

– А если мир ответит болью? – ровно спросил Маррик.

– Тогда вы отступаете, – так же ровно сказал Архимаг. – И сообщаете. И только потом мы решаем, где поднимать порог.

Айн чуть усмехнулась – без веселья:

– Так говорили и наши старики. «Если степь шипит – уйди. Она скажет, когда вернуться».

Элиан впервые позволил себе короткую улыбку – будто признал общую истину, не требующую гербов.

– Ты спросил про скрытое, – повернулся он к Каэлену. – Есть ещё третья трещина, не на карте. В людях. Между верой и усталостью. Это самый коварный разлом. Его не видно инструментом. Ты почувствуешь его в глазах тех, кто нам помогает. В голосах тех, кто нам против. И… – он на мгновение отвёл взгляд к окну, – иногда во мне.

В комнате будто похолодало – не от сквозняка, от честности. Каэлен поймал себя на том, что впервые видит у Архимага не просто усталость, а тень сомнения – руки строителя, которые знают, как класть камень, и при этом помнят каждый палец тех, кто под ним живёт.

– Тогда скажи правду до конца, – попросил Каэлен тихо. – Что ты готов отдать, если твоя формула сработает только наполовину?

Ответ пришёл не сразу. Элиан провёл большим пальцем по краю стола, где камень был чуть шерше: будто стирал невидимую грязь.

– Всё, что не разрушит будущего, – произнёс он негромко. – Я не стану жертвовать детьми и памятью. Я буду жертвовать скоростью, комфортом, славой, башнями, если надо. Я готов закрыть десяток проектов, чтобы спасти один родник. Но я не откажусь от попытки. Потому что иначе мы все очень скоро будем честно умирать под красивыми лозунгами.

– Лозунги у вас красивые, – сухо сказала Айн. – «Прогресс требует жертв». Видела на стенах. У нас написано иначе – углём, мелко: «Не связывайте рану». – Она кивнула на карту. – Ты хочешь сшить?

– Я хочу, чтобы рана перестала гнить, – ответил Элиан. – Может быть, это не шов. Может быть, – лангет. Или покой. Я не знаю. Для этого вы и идёте.

Он перевёл тему почти незаметным движением ладони – не уходя от сути:

– Практика. Связь – два канала. Первый – «чистый»: скидываете сухие числа на опорные башни каждые четыре часа. Второй – «живой»: раз в сутки в «тихий час» открываю окно на этот стол. Говорим голосом до трёх минут. Если связь молчит двое суток – вы разворачиваетесь. Пароли – будут в запечатке, – он кивнул на футляр. – Если вас спросят, кто вы – отвечаете правду, но ровно на один вопрос. Второй – оставляете без ответа. Кто настаивает – записывает себя в список тех, кому мы не обязаны ничего объяснять.

Маррик одобрительно хмыкнул:

– Наконец-то правило, которое легко помнить.

– Ничего лёгкого нет, – заметил Элиан, и между складок его усталости мелькнула смешинка. – Теперь – о людях. В северной полосе у нас есть двое, кому можно доверять. Лорн вы их отметил метками, не бросающимися в глаза: «яромирские семена» в лавке на развилке и «счётчик воды» у домика регистратора. Если скажете «два слуха – одна правда», вас поймут. Если скажете «сдерживание – тише» – вам закроют дверь.

– Друиды? – впервые за всё время вполголоса спросил Маррик, будто само слово требовало мягкости.

– У друидов – своя тишина, – ответил Архимаг без раздражения. – Если они выйдут к вам первыми – слушайте. Не бегайте за ними: это как бежать за утренним туманом, устанете – и останетесь ни с чем. Если приносить им знак, – он кивнул на Лирину кость, выглядывающую из сумки Каэлена, – приносите молча. Они поймут.

Каэлен опустил ладонь на кость – узор под пальцами был шершавым, как кора яблони. Он кивнул.

– Ещё – о кристаллах, – продолжил Элиан. – Ни один игольчатый срез не распаковывать в городе. Если возьмёте – хранить в «тёплой» ткани, как ты делал у Лорна. Ни одной попытки «подсветить» – только холодный слух. Твои «карманы» для воды, – он мельком взглянул на Каэлена, – используем, но рядом с башнями – без зёрен серпени: они дают фон. В степи – наоборот, с зерном.

– Ты читал мои записи? – удивился Каэлен.

– Я читаю воду в глазах людей, – ответил тот, но взгляд его улыбнулся. – Записи – позже.

Айн чуть сдвинула плечо:

– Ты знаешь, что нас уже заметили. Вчера и сегодня. Город любит глаза.

– Знаю, – без тени удивления произнёс Элиан. – Поэтому у вас будет «шум». Пара показных обходов по другим улицам, похожие сумки у других людей, два «двойника», которых видят там, где вас нет. Это грязная работа, но она спасает чистую. Не геройствуйте. Герои хорошо смотрятся на витражах, а в полях от них мало толку.

Маррик вздохнул – тихо, как люди, которым доверили то, за что отвечают обеими руками.

– Последнее, – сказал он. – Если всё пойдёт не так. Если мы встретим то, для чего нет слова.

Элиан не отвёл взгляда:

– Скажете «мы слышим громче, чем можем вынести» – и уйдёте. Это пароль на отступление. Никто не назовёт вас трусами. Кто скажет – будет говорить не со мной.

Он встал. Тень от него легла на карту, пересекла одну из белых точек и застыла там, как нож, остановившийся в миллиметре от кожи. Сверху, очень далеко, загудели башни – на полтона громче: город менял дыхание.

– Я верю, что вы вернётесь, – сказал он просто. – И вернётесь не с красивыми словами, а с тем, что держится в руках – пусть и обжигает ладони. Я дам вам всё, что могу дать, не разрушив остаток равновесия. Вы дадите мне – своё ухо. Не больше и не меньше.

Он подтолкнул к ним футляр и «немой» пропуск. Металл был тяжелее, чем казался, как книги в детстве.

– Отправление – на рассвете. Ветер будет северо-восточный, сухой и честный. Такой ветер не любит ложь. – Он кивнул Айн. – Ты это знаешь лучше меня.

– Знаю, – сказала она. – И знаю, что степь не прощает тех, кто идёт по ней с закрытыми глазами. Мы пойдём с открытыми. Даже если там больно.

– А боль – это тоже слово, – добавил Каэлен тихо, – если его правильно услышать.

На миг всем показалось, что камень под столом стал теплее. Или это просто мир на секунду перестал торопиться.

– Идите, – сказал Элиан. – Ночь короткая, город – длинный. У каждого есть, что собрать к рассвету: мысли, вещи, прощания. Я пришлю к вашей двери человека без знака. Он скажет: «Две песни». Ответьте: «Одна земля». После этого вы – тень до самой черты.

Дверь распахнулась сама собой – точно так же, как и входила тишина. За порогом ждал тот же ровный свет коридора и далёкий гул, похожий на море, которое никто из них не видел. Маррик поднял пропуск, Айн – взгляд, Каэлен – футляр.

Они вышли, унося с собой не приказ – конструкцию. И каждое ребро города, казалось, сопровождало их взглядом – как кости, что помнят, как по ним когда-то ходили живые.

Коридоры Совета казались уже другими. После разговора с Элианом стены словно сжались и распрямились: раньше это был просто путь, теперь – переход в новый слой мира. Каждый шаг отзывался мягким звуком, каждый взгляд встречного чиновника или стража казался чуть дольше. Казалось, башня слушала.

Они шли молча. Маррик держал футляр у себя, взгляд его был сосредоточен, но не напряжён. Он шёл, как человек, который привык к тяжести приказов и понимал её цену. Айн двигалась рядом, её шаги были лёгкими, но глаза не отдыхали: она замечала каждый узор на стене, каждую замершую тень за углом, каждую надпись – даже те, что были полустёрты.

Каэлен ощущал вес происходящего. Футляр, письмо, задание – всё это было новым и странно реальным. Он чувствовал, что каждый момент этого дня впечатывается в память, как в мягкий воск: слова Элиана, мерцание карты, намёки на риск, который не любят называть по имени.

– Ты заметила, – тихо спросил он у Айн, когда они свернули на узкий переход, – как он говорил о людях, а не о башнях?

– Да, – ответила она, не поворачивая головы. – И это тревожнее всего. Люди сложнее чинятся, чем камень.

– Он устал, – сказал Каэлен.

– Он знает цену. – Айн чуть скривила губы, но не как насмешку, а как признание. – У нас в степи говорят: «Тот, кто знает цену, всегда несёт больше, чем нужно».

Они вышли на нижний ярус. Шум города встретил их как волна: звон металла, голоса торговцев, гул башен. Но теперь в этом шуме было что-то другое – что-то, что они улавливали внутренним слухом: как если бы город действительно дышал, и каждое дыхание было чуть неровным.

– Нам нужен отдых, – сказал Маррик. – И вещи. Завтра всё начнётся.

– Завтра, – повторил Каэлен. Слово прозвучало тяжело.

Они прошли через контрольный зал, где стражи проверяли документы. Футляр проверять не стали – знак Элиана работал, словно тихий приказ, который даже не надо произносить. На улице воздух был прохладнее: вечер вступал в силу. Башни гудели мягче, но в этом мягком гуле слышался металл.

По пути к постоялому двору они снова почувствовали взгляды. Люди смотрели на них не с любопытством, а с тем вниманием, которое бывает у тех, кто хочет запомнить лица. Айн заметила их первой: трое у лавки с амулетами, один – на втором этаже у окна, женщина на углу, слишком уж неподвижная.

– У нас хвост, – сказала она спокойно.

– Сколько? – спросил Маррик.

– Минимум пятеро. И двое, кто не хотят, чтобы их видели.

– Думаешь, Совет? – спросил Каэлен.

– Думаю, город, – ответила Айн. – Город не забывает новых игроков.

Маррик сжал зубы.

– Сегодня нам не нужны конфликты. До двора – и всё.

Они ускорили шаг, но без суеты. Ветер с реки приносил запах соли и рунного масла. Улицы гудели, но шум уже не скрывал того, что город внимателен.

Когда они наконец вошли во двор постоялого дома, воздух там показался плотнее и теплее. Хозяйка встретила их коротким кивком – как будто знала, что гости пришли с грузом, который нельзя обсуждать.

– Ужин на столе, – сказала она. – А окна сегодня закрывайте. Башни поют громче обычного.

Они поднялись к себе. За окнами мерцали огни, и среди них, на дальних улицах, двигались тени.

– Завтра, – повторил Каэлен уже себе.

И впервые за долгое время он почувствовал, что сон будет не отдыхом, а подготовкой.

Ночь пришла незаметно. В столице Этерии темнота не была полной: башни светились мягкими венцами, руны мерцали по карнизам домов, даже узкие переулки дышали тёплым светом, будто город боялся оставаться слепым.

В их комнате было тихо. Хозяйка принесла ужин и ушла, не задавая вопросов. Внизу гул всё равно доносился – смех, шаги, иногда резкий крик торговца, а за всем этим – басовитое пение башен, которое не умолкало никогда.

Маррик разложил вещи на кровати. Его движения были привычными и точными: плащ, ремень, карты, футляр с пропуском и письмом, мешочек с монетами, короткий клинок в кожаных ножнах, три фляги. Он проверял каждый предмет, как солдат, который знает: лишнего веса не простит дорога, а забытая мелочь может стоить жизни.

Айн сидела на подоконнике. Окно было прикрыто, но не закрыто – она слушала улицу. В её руках вертелся нож: узкий, длинный, отточенный так, что сверкал даже в полумраке.

– Ты не спишь? – спросил Маррик, не поднимая глаз.

– У нас в степях спят, когда всё тихо, – ответила она. – А здесь тишина – это когда кто-то держит тебя за горло.

Каэлен сидел за столом. Перед ним – записная книжка, чернильница, несколько высушенных листьев и баночка с вязким раствором. Он делал пометки: короткие слова, схемы трав, рунные значки. Записывал не для красоты – чтобы в пути не забыть мелочей: какой настой помогает при соли в воде, как дезинфицировать рану, если нет чистого источника, какие признаки говорят о близости трещины.

– У нас пятеро хвостов, – тихо сказала Айн, не поворачиваясь. – Двое ушли, трое остались.

Маррик застегнул сумку.

– Завтра они увидят нас уходящими. Пусть смотрят. Может, это и к лучшему – кто-то будет следить за нашими спинами.

– Следить не значит защищать, – заметила Айн.

– Иногда это одно и то же, – ответил Маррик.

Каэлен поднял глаза от записей.

– Он говорил о трещине в людях, – напомнил он. – Может, эти трое – часть этой трещины.

Они замолчали. Слова Элиана, произнесённые днём, сидели в каждом: мир умирает, но молчит об этом. Каждый чувствовал это по-своему.

За окном город не спал. Караваны гремели колёсами по мостовой, башни звенели, иногда отдавая коротким всплеском, как молот по наковальне. Дважды мимо двора прошёл дозор – шаги ровные, голоса тихие, но твёрдые.

– Что ты возьмёшь? – спросил Айн у Каэлена.

– Минимум, – ответил он. – Набор трав, фляги, пара настоев, инструменты для срезов. Кость Лиры – для друидов, если встретятся. Записи. И глаза. Они – главное.

– Глаза? – переспросил Маррик.

– Видеть нужно иначе, чем они, – сказал Каэлен. – Мы идём не на войну. Мы идём слушать землю.

Снова тишина. Слышно было, как башни где-то далеко переговариваются низким гулом, словно огромные существа под землёй.

Маррик убрал оружие в ножны и сел на стул.

– Завтра я не командир. Завтра я мост.

– А мост иногда ломается, – сказала Айн.

– Тогда пусть ломается правильно, – ответил он и улыбнулся, но улыбка была короткой.

Каэлен закрыл книгу, задул лампу, оставив только тусклый свет от башен за окном.

– Спите, если можете, – сказал он. – Утро будет другим.

Они не спали сразу. Каждый сидел со своими мыслями. И город тоже не спал – он ждал их, как ждут первые слова, которые могут изменить тишину.

Утро было не похоже на остальные. С самого рассвета город звучал иначе: не суетой рынков, а собранной готовностью. Башни не просто гудели – пели низко и ритмично, словно огромный хор, который сам задаёт темп городу. Свет вставал над домами резче, чем обычно, и резьба на карнизах, руны на дверях казались чуть ярче, как если бы город проснулся раньше, чем люди.

В комнате пахло хлебом и дымом. Хозяйка принесла завтрак сама. Она поставила на стол глиняный кувшин с густым молочным напитком, тарелку с хлебом и мясом, но говорить не стала. Лишь, уходя, тихо сказала:

– Дорога длиннее, чем кажется. Слушайте ветер.

Маррик проверял ремни и сумки в последний раз. Его движения были отточены: каждый предмет лежал на своём месте, каждая застёжка проверена. Футляр с письмом Элиана был спрятан глубоко, но так, чтобы его можно было достать за секунду.

Айн стояла у окна. На улицах уже шли люди – ремесленники, дозорные, мальчишки с корзинами. Но её взгляд не цеплялся за обычное. Она искала другое: кто стоит дольше, чем нужно, кто слишком неподвижен, кто слишком рано на ногах.

– Трое, – сказала она тихо. – Тот же серый плащ у лавки, парень с доской на углу и женщина у фонтана. Они не спешат.

– С ними не будем играть, – ответил Маррик. – Увидят уходящими – и пусть.

Каэлен закрыл записную книжку и сунул её в сумку. Листы с заметками были исписаны мелким почерком, а в кармане лежала кость Лиры, обмотанная тканью. Он коснулся её на секунду, как человек, который хочет убедиться, что-то важное с ним.

– Готовы? – спросил он.

– Мы никогда не готовы, – сказала Айн, – но идём всё равно.

Они спустились вниз. Хозяйка ждала у двери. Она не спросила, куда они идут, но в глазах её было и тревога, и понимание. Она подала каждому маленький свёрток.

– Соль, – сказала она. – Если встретите воду, которая не хочет пить. И сухие корни. Иногда спасают от усталости.

Маррик кивнул.

– Мы вернёмся, – сказал он коротко.

– Возвращаются не все, – ответила она тихо, но улыбнулась, как улыбаются тем, кто ещё не знает, сколько весит дорога.

На улице воздух был свежим. Солнце поднималось над башнями, и его свет играл на рунах, делая их похожими на живые линии. Люди спешили по своим делам, но кто-то останавливал взгляд на троице. Иногда это был просто интерес, но иногда – внимательность.

Они шли быстро, но не торопясь. Улицы становились шире, дома выше, шум – плотнее. Караваны, телеги, дозоры. Башни гудели ровно, как будто разговаривали между собой.

– Куда дальше? – спросил Каэлен.

– За второе кольцо, к северным воротам, – ответил Маррик. – Там начнётся настоящая дорога.

– Думаешь, кто-то пойдёт за нами? – Айн скосила взгляд на переулок.

– Всегда кто-то идёт, – сказал Маррик. – Главное – пусть идут далеко.

Вскоре показались ворота второго кольца. Они были высокими, с узкими башенками по бокам и металлическими створками, украшенными рельефами – сцены строительства, карты Вен, символы имперских инженеров. У входа стояли стражи, их доспехи поблёскивали, а на груди каждого – медная спираль.

Маррик достал пропуск. Один из стражей провёл ладонью по руне, и та загорелась мягким светом.

– Разрешение подтверждено. Группа «аварийной ревизии», – сказал он. – Путь открыт.

Створки ворот двинулись плавно, и перед ними открылся вид на северные дороги.

Каэлен задержал дыхание. Город оставался за спиной, но его гул ещё чувствовался в груди, как отголосок большой песни. Впереди – путь.

Айн шагнула первой.

– Посмотрим, что говорит земля, – сказала она.

И ветер снаружи сразу ударил в лицо – сухой, хрустящий, пахнущий солью и дальними полями.

За воротами второго кольца звук мира изменился, будто кто-то убавил низкие частоты – город ушёл назад словно на несколько шагов и стал гулким воспоминанием. Перед ними распласталась северная дорога: широкая, собранная, местами стянутая скобами и рунными швами, как кожа на старой ране. Ветер ударил сразу – сухой, хрустящий, с соляной пылью на языке и тонкой горечью рунного масла. На раннем солнце всё казалось резче: тени от редких столбов лежали ровными стрелами, трава на обочинах была тускло-серая, как выцветшая шерсть, а небо – жестяное, ледяное, прозрачное до самого предела взгляда.

Первые верстовые столбы стояли через каждую полверсты. На каждом – неглубокая спираль и крошечная «ладошка» из меди: если приложить пальцы, под кожей отзывалась едва слышная вибрация. Каэлен прислонил ладонь к одной такой пластине – вибрировала не дорога, вибрировал мир, как струна, зажатая слишком осторожно. Вибрация шла неравномерно: два коротких толчка, пауза, ещё один. Он записал в тетрадь: «Пульс – 2–1. Сухой ветер усиливает ноту». Рядом с его пометкой легла короткая, почти детская линия карандашом – Айн, не отрывая взгляда от горизонта, провела ногтем по обложке: «Север шепчет».

На левом борту дороги тянулся канал – не река, а жила, выложенная камнем и рунными скобами-успокоителями. Вода шла вязко, без пены, будто несла на себе вес невидимой соли. Через каждые сотню шагов в воду свисали «слушающие гребни»: гроздья тонких пластин, на которых поблёскивали серебряные точки – датчики. Ветер закрывал запахи, но на одном из отстойников Каэлен различил знакомую тяжесть – железо и кисловатый дух «загустевшей» воды. Он попросил минуту, слил в чашу ковш, пробил «карман»: щепоть угля, тёплая глина, сорок крошек серпени. Вода села, как уставший человек на лавку, и из глубины поднялся запах мокрой коры. Он не стал пить – просто коснулся языком, коротко кивнул и снова записал: «Фон спал, но не исчез. Шов держит – не лечит».

Маррик не торопил, но взглядом отмерял время: у каждого привала должен быть смысл, а у каждого смысла – граница. Айн шла впереди без приметной спешки; у степняков шаг умеет быть и быстрым, и незаметным одновременно. Она щурилась на белёсые полосы вдалеке: там земля была вылизана ветром до камня, и на солнце соляная пыль играла так, будто кто-то рассыпал на равнине мелко истолчённое стекло.

– Вон там, – сказала она негромко, – ложбина, где ветер поёт чужим голосом. Правее от неё – низина, её подсекает канавой. Если пойдём прямо – нас вынесет под туман. Обход – на два часа, но уши останутся целы.

– Берём обход, – без колебаний ответил Маррик. – Доклады важнее скорости.

Дорога легла дугой. Справа показались поля «серпеня» – не для еды, для почвы: ряды высокой травы, вплетённой в рунную сетку. На концах гряд стояли «держатели» – короткие столбики с латунными гаечками, к которым были притянуты проволочные жилы. Растения тихо шуршали, и это шуршание, смешавшись с ветром, давало странную иллюзию человеческого шёпота. Среди рядов попался участок, где стебли побелели, как выцветшие кости, головки семян стали тяжёлыми и стекленели на солнце. Каэлен сорвал одну, и та хрустнула, оставив на пальцах тонкую пыль. Он склонился, понюхал: соли – много, но внутри, под солью, оставалась слабая, упругая жизнь, как у семян, переживших не ту зиму.

– Мутация, – сказал он. – Но не финал. Если дать покой – отойдёт.

– Здесь покой – роскошь, – отозвался Маррик и указал вперёд. – Смотри.

На развилке стояла «передвижная сдержка»: низкая платформа на колёсах, три треноги с зеркальными кругами, резной ящик с рунами и двое в серых накидках. Один держал зеркало, второй водил по земле тонким жезлом; от жезла к зеркалу шла тонкая, почти невидимая нить света, и там, где нить касалась камня, белёсая пыль оседала, будто кто-то пригладил разлохмаченные волосы. Они работали быстро, без суеты, как люди, которые уже сто раз спасали одно и то же место от одной и той же беды. На них никто не смотрел – караванщики, проходя, только едва заметно сбавляли шаг и поднимали плечи, как от внезапного сквозняка.

Первый «перелёт» – узкая балка через сухую балку – встретил их в полдень. Солнце поднялось выше, ветер стал порывистее, и каждый порыв нёс на себе искры песка. Под балкой – дно, ровное и серое, с широкими, как от когтей, штрихами: прошлой весной здесь шёл соляной поток. На противоположном скате – кусты, прижимающиеся к земле так, будто их кто-то научил «не торчать». Айн, ступая первой, проверила пяткой края, кивнула: «Держит». Перешли молча. На середине Каэлен замер и прислушался. Внизу, на уровне костей, мир постукивал – не равномерно, но не вразнобой. «Счёт» пришёл сам собой: раз, два… пауза… три. Он поймал ритм, и сердце у него отозвалось так же. Он улыбнулся, хотя улыбаться было нечему, и продолжил путь.

За перелётом дорога пошла под уклон, распластавшись двумя лентами. Впереди показался первый полу-пост – домик регистратора, колодец, вбитый в каменный зев, маленькая конюшня и стена досок, на которой висели таблички с отметками: «Шум – низкий», «Вода – густая», «Север – сухой». У окна сидел паренёк лет шестнадцати, у него были светлые ресницы и посеревшие от пыли пальцы. Он поднял голову, увидел «немой» пропуск в руке Маррика и сразу встал.

– «Аварийная ревизия» – проход без записи, – сказал он правильным голосом. А потом добавил другим, человеческим: – Пейте у боковой. Здесь – отстойник, там – живая.

У «живой» вода была не чище – легче. Каэлен слил ковш в ладонь, посмотрел на свет: в толще шёл мягкий, почти неуловимый «снег» – взвесь. Он поставил ковш, достал из сумки узкий стеклянный цилиндр, наполнил и запечатал. «Для сравнения с городом», – написал он на бумажной ленте. Айн не пила – просто окунула пальцы, потом провела ими по брови, оставила влажный след и кивнула: «Не больно». Это у степняков значит «пить можно». Маррик молча сделал два глотка, закрыл флягу и спросил у регистратора:

– Дальше по северному тракту «тихие» когда?

– Сегодня – на третьей стражи, – ответил паренёк. – Башня просила «медленного» хода. Ночью гул растёт. – Он скосил глаза в сторону табличек, будто боялся, что слово «гул» услышит стена.

Они ушли быстро. Солнце поднималось, дорога ширилась, но пейзаж с каждой верстой оголялся. Редкие посадки – ровные квадраты деревьев – стояли как шахматные фигуры, которые давно не переставляли. Между ними тянулись белёсые «жилки», открытые вены – тонкие зигзаги, по которым соль выбивалась на поверхность меловыми потёками. Иногда ветер внезапно срывался в одну ноту – как дудка пастуха, только без пастуха. Тогда Айн поднимала руку, останавливая, и они пережидали порыв, стоя боком, чтобы пыль била по плечу, а не по лицу.