Медовый месяц в Мёртвом лесу

Задрав подбородок, она стремглав проносится по мосту, оборачивается и объявляет:

– Не скользко, можете переходить, – голос у неё такой, будто мы все ей чем-то обязаны.

Хочется подбочениться, скривить бровь и сказать, что никто не назначал её главной, а перейти мосток – невеликое достижение. Прикусив изнутри щёку, я удерживаюсь от пустых перепалок и мысленно хвалю себя: «Мудрая Рури».

Вслед за Осташкой по бревну проходит Ровена, а потом и остальные девушки. Кто-то идёт, широко разнеся руки, другие крадутся бочком, а третьи пересекают ручей легко и быстро. Я провожаю глазами Мальву, Усладу и Зарянку, мысленно желая им удачи, и каждая благополучно достигает соседнего берега.

Наконец, настаёт моя очередь. За спиной подаёт голос кукушка: выкрикнув один-единственный слог, она неожиданно смолкает. Я встаю на бревно, делаю широкий шаг и, сама не знаю зачем, смотрю вниз. Вода прозрачна, но кажется чёрной из-за камней на дне. Взгляд следует за потоком и цепляется за что-то белое. Тонкие длинные полосы, образуя свод, выступают из донной тьмы. Ручей несёт сквозь них свои воды, и я чувствую, как у меня начинает кружиться голова.

Это кости. Рёбра. И, судя по размеру, человечьи.

Я сжимаю зубы, не выпуская наружу ни звука. Пальцы леденеют и вцепляются в ремни заплечного мешка. Колени превращаются в вату, подгибаются, и я чудом не теряю равновесие.

Сомнений нет: в ручье лежат останки одной из жён. Наверное, какое-нибудь отродье выловило её в лесу, обглодало плоть и бросило кости в воду. Я почти слышу крик несчастной, почти вижу окровавленные клыки и когти чудовища. Голова кружится всё сильнее, и мне приходится зажмурить глаза. Кажется, сейчас я упаду в ручей. Прямо на чужие кости.

– Эй, Рури, чего застряла? – бросает Осташка. – Не ты ли больше всех спешила в дом?

Её голос, точно пощёчина, приводит меня в чувство. Я разлепляю веки и отвожу взгляд от воды. Сказать о рёбрах? Нет, нельзя. По крайней мере, не сейчас и не здесь. Если простое Тишино «ай!» превратило жён в перепуганных зайцев, что сотворят с ними кости?

– Рури, – робко окликает Мальва.

Стоя у моста на другой стороне, она тянет ко мне руки. Её желание помочь вызывает смешанные чувства: холодок недовольства и тепло от проявленной заботы. Конечно, я не собираюсь опираться на Мальву, но её участливость подкупает. Я выбрала для Кипа хорошую жену.

– Всё в порядке. Просто голова закружилась, – я натягиваю лукавую улыбку и, расправив плечи, споро иду по бревну, – из-за бессонной ночи.

Многие девушки с пониманием фыркают, в том числе Услада, а Мальва зарумянивается и прячет глаза. Все понимают, о чём речь.

– В эту ночь многие не спали, да что-то не ослабели, – Осташка окидывает меня презрительным взглядом.

– Ну а мне не повезло, – спрыгнув с моста, я развожу руками. – Муж слишком прыткий достался. Столица, что поделать.

Несколько жён смущённо хихикают, другие с любопытством поглядывают на меня, а змеюка кривится. Так и вижу, как она ищет в своей голове остроумный ответ, но там лишь бессмысленное шипение. Вранью верят, а главное, оно отвлекает меня саму от костей.

Если девушки будут спрашивать, в чём проявлялась прыть Болота, перескажу им Киповы карточки.

Узкая тропа остаётся позади, и теперь мы можем идти не гуськом, а гурьбой. Меня тотчас окружают Мальва, Услада и Зарянка. Вместе мы поднимаемся из ложбины, и взгляду открывается высокий тёмно-серый частокол. Острия у него не только сверху, они топорщатся всюду. Прямо не забор, а шкура чудовищного ежа.

Девушки, идущие впереди, ускоряются и почти бегут. Со всех сторон несётся: «Ворота! Женский дом! Дошли!», – и в словах звучит облегчение. Двадцать, десять, пять шагов – и вот я тоже достигаю забора. Прошмыгиваю между кольями, направленными вперёд, и прижимаю ладони к толстым шершавым брёвнам. От них веет безопасностью, и это славное, нужное чувство. Подняв взгляд, я вижу наверху светильники, пустые, с налипшей хвоей и чуть закопченные изнутри – нам предстоит отмыть их и поселить внутри огонь. Также я замечаю какие-то лоскуты и застывшие бурые потёки на кольях. Надеюсь, это следы умертвлённых отродий.

Осташка, Ровена и другие подходят к воротам и принимаются отпирать засовы: натужно скрежещет старый металл. Калитки тут нет – иметь её небезопасно, как дыру в кармане, в котором носишь кошель. Нам нужно быстро пройти между створками и запереться изнутри. А дальше: готовка, уборка, чтение, рукоделие и, конечно, светильники. Почти привычная жизнь, если не считать приманивание и уничтожение отродий.

Отодвигается последний засов, девушки толкают ворота, но они не распахиваются. Створки едва-едва расходятся, образуя узкий зазор, и больше не движутся. Жёны, отпиравшие ворота, недоумённо переглядываются между собой. Крепкая Ровена наваливается на правую створку плечом, а на левую давят Калина и Леля. Ворота скрипят под напором, но шире не раскрываются.

– Что-то мешает, – говорит Ровена, сдувая смоляную прядь со лба.

В её голосе звучит тревога.

Все, кто шёл в середине и в конце, стягиваются к воротам. Сбившись в кучки, мы по очереди толкаем створки, будто надеясь, что они послушаются кого-то из нас. Ничего не происходит. Тогда мы пробуем тянуть ворота на себя: они закрываются, но дальше не поддаются, и приходится снова толкать.

– Нет смысла тут стоять, – Зарянка озвучивает общие мысли. – Надо заходить по очереди, вот и всё.

– В том же порядке, как шли сюда, – вставляет Осташка.

Это значит, что я – последняя.

Не медля, змеюка проскальзывает сквозь створки. За ней следует Ровена, потом Калина, затем Леля. Остальные жёны бьются локтями, оттаптывают ноги и пихаются. Никто не нарушает очередь, но, столпившись у узкого входа, мы мешаем друг другу и теряем время.

Каждый раз, когда кто-то заходит внутрь, я оказываюсь чуть дальше от ворот, хотя вроде бы должна приближаться вместе со всеми. Хочется поднять руки, вдавить в Тишину спину и пробиться вперёд, но нельзя. Глядя в чужие затылки, я переминаюсь с ноги на ногу, а в груди так же переминается сердце. В памяти звучит наставление отца: «Сиди в женском доме, с другими жёнами, не выходи без надобности», а следом раздаётся голос Болота: «Правильно. Так и сделай». О, я с радостью не высуну из дома и носа, мне бы только зайти. Зайти бы.

Хрусть!

За спиной, в чаще, разламывается ветка. Тело отзывается моментально: вздрагивает, холодеет, слабеет. Звук слышу не я одна: девушки впереди, ещё не прошедшие в ворота, подпрыгивают от испуга. Наверное, они оборачиваются к лесу, но я уже не смотрю на них. Мой взгляд – среди деревьев. Он мечется от граба к ели, от сосны к липе, и в мельтешении листьев и хвои ему чудится всякое. Из чащи таращатся, из чащи дышат, из чащи вот-вот выйдет оно – недоброе и неживое. Я слышу, как позади поднимается суета. Попискивая, точно мыши, жёны рвутся быстрее войти в ворота – и, похоже, кто-то нарушает очерёдность. Летят возмущённые оклики, и нашу маленькую толпу шатает из стороны в сторону. Мои ноздри подрагивают, чуя страх, свой и чужой. Я пячусь, не сводя взгляда с деревьев, и мысленно подгоняю девушек: «Скорее, скорее!»

Крик разрезает воздух. Рывком обернувшись, я вижу, что Услада прижимает рукав к щеке, а из-под него бежит кровь – похоже, она оступилась в суматохе и налетела на один из кольев. Моё сердце требует помочь ей, но разум понимает: пробиться к Усладе не получится. Да и не нужно: Мальва, схватив её за шкирку, проталкивает в проход вперёд себя. Бросив на меня встревоженный взгляд, жена Кипрея исчезает за воротами. Зарянка проходит следом. Осталось немного.

Хрусть!

Волосы на теле встают дыбом, и горло сжимается в сухую тростинку. В первый раз я обернулась быстро, а сейчас отчего-то медлю. Будто знаю: теперь уж точно увижу отродье. Оно там.

Оно здесь.

Я поворачиваюсь к лесу и открываю рот в безмолвном крике.

У отродья бугристая голова, космы из соломы, кабаньи клыки и серо-бурая шкура. Оно стоит довольно далеко, за деревьями, но не прячется и позволяет рассмотреть себя. Наверное, оно упивается моим страхом. Его много, хватило бы и на пятерых.

Силы утекают в землю, в глазах мутнеет, но голос в голове приказывает: «Хватит. На него. Смотреть!» Развернувшись, я со всех ног бегу к воротам. Передо мной только Тиша, и она уже протискивается в проход. За спиной хрустят ветки – неумолимо, неостановимо – и в памяти всплывают промытые белоснежные рёбра. Не мои ли они?

Я у ворот, но не могу пройти: Тиша стоит в проёме.

Нет, не стоит. Дёргается, словно рыба на крючке, и скулит:

– Я застря-ала.

Замерев, я выпускаю из лёгких воздух: «Ха-а-а», и снова поворачиваюсь лицом к отродью. Оно не бежит – идёт, покачиваясь из стороны в сторону, и глухо рычит. Я опускаюсь на колени, ставлю перед собой мешок и запускаю в него руку. Если там нет ножа – не будет и меня.