Медовый месяц в Мёртвом лесу

Думаю, речь звучит достаточно убедительно. Тем более, в ней нет ни слова лжи.

Мальва моргает и, помедлив, подаётся вперёд. Взволнованно сопит, теребит скатерть, но слова всё-таки срываются с губ:

– Я видела смерть Осташки.

Её шёпот отзывается у меня колкими мурашками.

Глава 5

Я не верю в предчувствия и уж тем более в то, что змеюка не переживёт медовый месяц. Осташка точно не полезет в драку с отродьями: просидит все дни в доме, с вышиванием да книгой рецептов. Будет окукливаться до состояния идеальной жены.

А всё-таки от слов Мальвы на сердце неспокойно. Пусть мне и не нравится Осташка, она точно не заслуживает смерти. Лучше погляжу, как она будет стареть, терять красоту и мучиться от этого.

Я хочу ответить Мальве коротко и ёмко: «Чушь!», но быстро передумываю. Пожалуй, не стоит рвать тонкую нитку доверия, протянувшуюся между нами.

– Не люблю Осташку, – доверительно сообщаю я, – но, надеюсь, она не помрёт. Раз твои предчувствия сбываются неточно, она может просто поцарапаться о ветку или упасть в грязную канаву.

– Я видела воду, – шепчет Мальва, глядя куда-то мимо меня. – Подумала, что Осташка утонет. Сказала ей, а она…

– Ты сказала ей? – если бы сейчас я пила или ела, то поперхнулась бы. – На кой?

– Хотела предупредить.

– А она что?

– Толкнула, накричала, – бормочет Мальва, – и велела держать эту «бесовщину» при себе.

Я фыркаю и качаю головой.

– Толкнула, говоришь? Ещё раз тронет тебя и точно окажется в грязной канаве.

– Почему? – Мальва хлопает глазами.

– Потому что я её туда столкну, – заявляю я, и она тихонько хихикает.

Пироговщица наконец оказывается рядом, подливает в кружку и кладёт на тарелку кусок вишнёвника. Я отхлёбываю и морщусь: обыкновенный квас! Не удивлюсь, если матушка подговорила девчонку не давать мне бражку.

Впрочем, это к лучшему. Покатиться под горку вслед за отцом я всегда успею. Впереди брачная ночь и нужно сохранять голову ясной.

Я выискиваю глазами Болота. Он по-прежнему веселится в кругу парней и, кажется, пьян вдребадан – если не притворяется, как в день нашего знакомства. Что ж, скоро узнаю.

Доносятся звуки «Вертянки», и ноги сами несут меня из-за стола, а руки попутно сгребают Мальву. В прошлые годины я танцевала «Вертянку» одна: бралась за ленту у столба и крутилась до изнеможения, но танец можно исполнять и иначе, хватаясь друг за дружку и петляя между столбами. Мальва, похоже, не прочь поплясать со мной. Завтра мы отправимся в лес, засядем на месяц в тылу, отчего бы не повеселиться напоследок?

Рукоделие, готовка и, главное, помощь мужьям – вот чему будут посвящены наши дни. Жёнам действительно необязательно ходить вглубь леса, как и говорит отец. Дрова и пища есть в доме, а отхожее место, душевая и колодец находятся совсем близко от него. А чтобы помогать мужьям в охоте, надо не так уж много: подходить к забору один раз за ночь и обновлять светильники на навершиях – их сияние приманивает отродий. Привлекать их, разгружая парней, и есть наша основная задача. Безмозглые твари, завороженные огнями, сбегаются к забору и напарываются на колья. «Зачем бабам оружие, если сам дом бережёт их?», – рассуждают мужчины. Вот только Луда отчего-то канула в лесу, а Костяника сошла с ума, и в списке жертв, к сожалению, не только они.

Мы с Мальвой крутимся на поляне, подхватываем Усладу, а следом Зарянку, и круг растёт. Я ни разу не танцевала вот так, вместе с другими, но сейчас – уверена в этом – каждая из нас чувствует удивительное единение. Когда танец заканчивается, мы не спешим разбегаться. Девушки рассказывают, как к ним сватались и как они готовились к свадьбе, а я слушаю, почти не скучаю и даже задаю вопросы.

Внезапно Мальва спрашивает, как же так получилось, что мы с Кипреем расстались – и заливается краской. Похоже, бывший жених не успел рассказать ей, что я хотела сломать ногу и лишить его пальца – лишь бы не идти на медовый месяц. Не знаю, что на меня находит, но я сочиняю свою версию: мол, я назначила Кипу встречу на башне, мы взялись за руки и признались друг другу, что между нами нет любви. Я благородно отпустила его на поиски второй половины, а он пожелал мне встретить мужчину моей мечты.

Тут вопросы начинают сыпаться со всех сторон.

– А твой муж, как он посватался к тебе?

– Вы так славно танцевали, откуда он знает «Будем долгу верны»?

– У него такая красивая одежда, не сможет ли он привезти нам что-нибудь из столицы, ну хоть носовых платочков?

Не хочется признавать, но я приятно взволнована вниманием других жён. Так и тянет приукрасить, как в случае с Кипом, но лучше не завираться.

Девушки с открытыми ртами слушают историю о том, что я до последнего не знала, кто мой жених и думала на Феда (о Таране умалчиваю). В глазах у жён нет осуждения или насмешки. Напротив. Они ахают, качают головами и словно переживают этот момент вместе со мной. А когда я пересказываю им начало разговора с Болотом, они хихикают и восторгаются:

– Неужто так и сказала: «Отстань, столица»? Ну и ну!

Возможно, отец прав. Я не такая, как Виса.

Поэтому, может быть, выживу.

Виса…

– Зарянка, а ты сама вышила на подоле этих горлиц? – спрашиваю я.

Разумеется, мне нет дела до её подола, просто надо отвлечь девушек и подумать. Первая невеста Тарана захлебнулась в пруду, а Мальве привиделось, что Осташка тоже утонула. Вдруг это не совпадение? Что если жена Кипа, и правда, что-то почувствовала? Возможно, Таран – хладнокровный убийца?

Аж дыхание сбивается!

Что ж, совсем неплохо, что мой муж – страж из столицы. Отец не будет слушать мои предположения и не ударит палец о палец, чтобы выяснить, что случилось с Висой. Он всё решил: она сама прыгнула в пруд. А вот Болот, может, и заинтересуется внезапной смертью одной из невест. Надеюсь, он не остолоп и поможет мне во всём разобраться.

Снова затягивают «Заберуху», как в начале свадьбы, и все девушки вскидываются. Я не исключение. Это знак: свадьба для молодых жён окончена и сейчас нас поведут в «Красный день». Мужья придут позже, когда нагуляются вдоволь, а нам надо подготовиться к первой брачной ночи.

Следуя традиции, мы бросаем венки на землю и выстраиваемся в ряд за певуньями в алых платках – нашими провожатыми. Смех и болтовня смолкают, все погружаются в свои мысли и переживания. Девушкам не очень-то много рассказывают о брачной ночи – это непринято. Думаю, некоторым дают наставления матери, но это не мой случай. Всё, что я знаю о любовных утехах, почерпнуто из карточек Кипа. Он нашёл их в отцовском ящике с инструментами, когда нам было лет по двенадцать, и притащил к башне. Хотел припрятать там, под камнем, но вначале показал мне. Если бы поделился с Тараном, тот бы просто присвоил находку, а Данек донёс бы Кипову отцу. Доверить такую тайну он мог только мне. Пока мы разглядывали картинки, Кип сгорал от стыда, а я думала: ох, если мы поженимся, не хотела бы я выделывать с ним все эти штуки.

Отец Кипа, конечно же, всё узнал, карточки вернулись владельцу, а моему другу крепко досталось. Его не били и не сажали под домашний арест. Будучи доктором, отец Кипа просто-просто вырвал сыну один из задних зубов.

Шествие неспешно тянется к «Красному дню». Без танцев и толпы становится зябко, и я повожу плечами. Ускорить бы шаг, да нельзя, идти надо степенно. С поляны доносятся звуки гульбы, но помаленьку тихнут. Улицы Подленца пусты и темны. Со дворов подвывают скучающие собаки. «Заберуха» заканчивается, и остаток пути мы проводим в молчании. Я впервые задумываюсь о том, что название у кабака почти такое же, как у тюрьмы.

«Красный день» встречает распахнутыми дверями. В зале пусто, душно и пахнет печкой: натопили для молодожёнов, но перестарались и теперь гонят лишний жар. Я исподтишка оглядываюсь: ни разу тут не была. Низкие потолки, тёмные балки, на побелённых стенах – роспись: сцены свадебных гуляний. Тут и шествие, и танцы у столбов, и венки на поле. Природа изображена неплохо, а вот люди кривоваты. Узоры, нарисованные Горбатой Зольгой для «Солнцеворота» куда искуснее.

Хозяина нигде не видно. Наверное, он встречает только мужей.

Провожатые направляются к лестнице, и мы по двое следуем за ними. Ступени поскрипывают под ногами. Где-то с шумом захлопывается мышеловка – позади айкает Услада, а Мальва спотыкается и хватается за меня.

Коридор на втором этаже узкий и неосвещённый. Двери расположены близко друг к другу – на просторную комнату, похоже, можно не рассчитывать. Надеюсь, внутри хотя бы есть ванна. Даже мне, несведущей в любовных утехах, понятно: прежде надо помыться. Да и после не помешало бы. Мы с Мальвой переглядываемся: кажется, она думает о том же.

Провожатые открывают двери и называют имена: сюда Осташка, туда Зарянка и так далее, пока в коридоре не остаюсь я одна. Неужели обо мне забыли? Первый порыв – попяться и тихонько уйти, но тут одна из певуний произносит: «Рури!» Мне достаётся самая дальняя угловая комната.

Внутри деревянная кровать для двоих, кривое зеркало в раме, стул и небольшой стол, на котором я замечаю пачку свечей, спички, подсвечник, кувшин и кружку. Один из углов комнаты отгорожен ширмой. Заглянув за неё, я вижу сидячую ванну-чугунку с заткнутым стоком, полку с мылом и полотенцем, раковину, капающий кран и два ведра с водой, от которых идёт пар и запах нагретого металла. Стоит отдать должное хозяину: он подготовил кипяток к приходу жён.

Первым делом я зажигаю свечи, чтобы отогнать неуютный сумрак, и возвращаюсь за ширму. Самое время прогреться до костей и смыть следы безумного дня. Крякнув от натуги, я поднимаю ведро и выливаю в ванну, затем наполняю его под краном и разбавляю кипяток. Сбросив платье и нижнее бельё, залезаю в чугунку. Хорошо-то как! Хоть в чём-то у жён преимущество: можно вымыться горячей водой. К приходу Болота второе ведро наверняка остынет.

Внезапно я думаю: а что будет, если он явится прямо сейчас? Распахнёт дверь, зайдёт за ширму. Странная дрожь пробегает по телу, и мыло выскальзывает из руки. Я прислушиваюсь, но из коридора не доносится ни звука.

В ожидании мужа я успеваю не только вымыться, но и дважды изучить комнату. После первого осмотра я узнаю, что в правом верхнем углу живёт паук, окно выходит во двор, заставленный бочками, на одной из штор прожжённая дырка, восьмая и двенадцатая половицы скрипят, а постель жёсткая и пахнет фиалкой – так же, как Болот. Запах наталкивает на мысль, и я снова обвожу комнату взглядом: куда ещё не заглянула? Отодвинув стул, победно гикаю. Под столом стоит дорожный сундук.

Встав на карачки, я пробую откинуть крышку, но она не поддаётся. Остаётся довольствоваться осмотром снаружи. Сундук деревянный, тёмный, с латунными заклёпками, кожаными ручками и замочной скважиной. Увы, ничего интересного.

Я не сомневаюсь, что внутри вещи мужа. Получается, он сразу по приезду заселился в «Красный день». Разумно: Болот уже знал, что женится, и не хотел таскать вещи туда-сюда. Странно, конечно, что он не договорился о браке заранее: мог бы списаться со старейшиной и ему кого-нибудь бы подобрали. Возможно, приберегли бы для столичного Мальву или Осташку, и моя жизнь повернула бы на другой путь.

Проходит не менее часа – и до слуха долетают топот и бубнёж. Людей не слишком много, двое или трое, и все они не доходят до угловой комнаты. Хлопают двери – и всё. Тишина.

Совсем неплохо, что Болот поселился в укромном закутке: не придётся слушать, как проходят чужие брачные ночи.

Выпив воды, я сажусь на кровать и недовольно вздыхаю. Как же скучно! Если честно, я не отказалась бы сейчас даже от учебника «Практической арифметики». В нём, по крайней мере, были забавные задачки о госпожах Г и Д, которые вечно спорили и не могли поделить между собой то ткани, то овощи. Однажды госпожа Д даже побила госпожу Г зонтиком, и мы высчитывали суммы убытка для обеих.

Интересно, хоть кто-либо кроме меня думал о «Практической арифметике» на первой брачной ночи?

Перебирая в голове задачки, я опускаю голову на подушку, вдыхаю запах фиалки и смыкаю веки.

Дверь распахивается, и меня словно сдувает с кровати. Впрыгнув на ноги, я спешно оправляю подол. Во рту сонная сушь, а в голове каша. Через порог, покачиваясь и ухмыляясь, шагает Болот. Его волосы взъерошены. Нарядная жилетка пропала, одна подтяжка упала и теперь петлёй висит у бедра. Левая рука шарит по груди и, кое-как находя пуговицы сорочки, расстёгивает их. Вслед несутся свист и хохот. Болот кричит через плечо:

– Валите к жёнам, парни! Они вас заж… саж… жаждадись!

Захлопнув дверь, он отсекает гомон. Какое-то время из коридора ещё доносится шум, но вскоре всё стихает: мужья расходятся по комнатам.

Болот делает шаг вперёд – громадный, учитывая длину его ног. Я почему-то пячусь, натыкаюсь задом на стол и вцепляюсь в его край – крепко, до боли в пальцах. Щёки горят, руки леденеют. В коленные чашечки будто налили воды, до самой каёмки, вот-вот расплескаю. Мне хочется отмотать время и вернуться к госпожам Г и Д. Тогда было скучно, а сейчас… Сейчас страшно, волнительно, тягостно и любопытно.

Муж смотрит на меня, и его лицо стремительно меняется. Только что он выглядел пьяным и шальным. А сейчас кровь отливает от впалых щёк, и взгляд, мгновение назад маслянисто-горячий, становится сосредоточенным и холодным.

Не сводя с меня глаз, Болот медленно возвращает упавшую подтяжку на плечо, хотя должен снять вторую. Затем он застёгивает пуговицы сорочки до самого горла, медленно приглаживает волосы и говорит:

– Можешь ложиться.

Я не двигаюсь с места.

– В том смысле, – он смотрит на смятую постель, потом на меня, – что ты можешь ложиться спать, Рури.

– Спа-а-ать? – с недоверием тяну я.

Понимаю, что звучу, словно умалишённая. И всё-таки: «спать» – это значит спать? Завалиться на бок, подложить руку под щёку и засопеть? Вернуться в то состояние, из которого меня выдернуло появление Болота? Это я могу. С радостью. Но ведь, кажется, мы должны заниматься кое-чем другим.

– Первой брачной ночи не будет. Кровать в твоём распоряжении. А я устроюсь, – муж быстро оглядывает комнату, – здесь.

Не снимая сапог, он подходит к стулу и усаживается. Вытягивает ноги, трёт переносицу – словом, всячески показывает, как он измотан, но я почему-то уверена: Болот изображает усталость. Точно так же, как изображал опьянение. Если бы нужно было добежать до самых Ближних гор – а они, несмотря на название, довольно-таки далеко – он бы справился.

Значит, муж просто не хочет спать со мной. Или не может. Или что-то третье, о чём у нас, в Остане, даже думать запрещено. В кабачке «У Альты» рассказывали много всякого, да и на карточках Кипа попадались, так сказать, необычные распутства.

Тут меня осеняет:

– А-а, ты, наверное, хочешь, чтобы я притворилась спящей?

Такое я тоже видела на одной из карточек: обнажённая девушка лежит на кровати с закрытыми глазами, а к ней крадётся мужчина в приспущенных штанах.

Болот поднимает голову и смотрит так, будто видит меня впервые.

– Нет, – на его губах мелькает тонкая улыбка. – Хотя идея хорошая. Если спросят – скажи, что всё так и было.

Говоря, Болот стягивает сапоги, ставит их под стол и поудобнее, насколько это возможно, устраивается на стуле. Откинувшись на спинку, он прикрывает лицо ладонью.

– Не забудь погасить свечи.

– Кто ты такой? – мой голос дрожит.

Из-под ладони блестит левый глаз.

– Столичный. Приезжий. Чужак. Как ещё вы называете таких людей?

– Нет, – я мотаю головой и настойчиво повторяю, – кто ты?

Он отнимает руку от лица, и мне становится не по себе. Глаза Болота наливаются холодной тьмой – это уже не летняя ряска, а осенняя стылая тина. В горле пересыхает. Хочется схватить кувшин и выпить залпом всю воду. Или выплеснуть Болоту в лицо, чтобы не глядел так.

– Я твой муж, Рури, – произносит он. – Так что, будь добра, не докучай мне.

Шагнув к столу, я втягиваю воздух, с шумом задуваю свечи и цежу сквозь зубы:

– Доброй ночи.

Вот возьму и всем расскажу, что он немощный.

Простыня с правой стороны всё ещё тёплая, но зачем ограничиваться одной половиной, если вся кровать в моём распоряжении. Я ложусь звездой, закрываю глаза и глубоко вдыхаю. Переворачиваюсь на бок, потом на другой, укладываюсь на живот. Верх платья давит на рёбра. Сон не идёт. Я осторожно смотрю на Болота: он снова закрыл лицо ладонью и, кажется, дремлет. Тихонько, чтобы не разбудить его, я расстёгиваю пуговицы и стаскиваю платье, оставаясь в тканевом нагруднике и панталонах. Так-то лучше. Спихнув свадебный наряд на пол, я устраиваюсь посередине кровати и вдыхаю во всю мощь лёгких. Тело расслабляется, веки тяжелеют, и под ними расходятся разноцветные круги. М-м.

– Рури, – окликает Болот.

– А? – я резко сажусь в кровати.

– Закутайся, а то мне тебя видно.

Схватив одеяло, я натягиваю его до подбородка. Отродья побери, я же почти уснула! Будить дважды – это уже чересчур, тем более, по такому поводу. Я смотрю на Болота, а он на меня. Внутри вспыхивает злость и, похоже, затмевает разум.

– Я твоя жена, – самое время отзеркалить его недавние слова, – поэтому тебе придётся иногда видеть меня без одежды. У нас будет одна спальня, одна ванна и один быт.

Я отпускаю край одеяла, и оно стекает по телу.

– Привыкай.

Взгляд Болота скользит по моим ключицам, погружается в ложбинку, касается нагрудника и падает на голый живот, а я заставляю себя не дрожать и не съёживаться. Мгновение – и глаза мужа застывают на уровне моей переносицы, но его заминка даёт мне преимущество.

– Отец сказал, ты был стражем в Останице.

Вспыхивает огонёк, загорается свеча. В полутьме кажется, что от пальцев Болота идёт дым, но это всего лишь догорающая спичка. Муж встаёт и потягивается. Не знаю, почему, но я во все глаза пялюсь на его острые лопатки, ходящие под сорочкой.

– Подленец умеет удивлять, – он глядит не на меня, а в угол с пауком. – Люди, которые кажутся молчаливыми и отчуждёнными, на поверку оказываются совсем другими.

– Вчера тут умерла девушка. Утонула в пруду. Может, слышал?

Помедлив, Болот отвечает:

– Слышал.

– Её звали Виса. Она была невестой Тарана.

Муж молчит, и я продолжаю:

– Теперь его жена – Осташка, и я беспокоюсь за неё…

– Тебе стоит беспокоиться за себя, – Болот присаживается на стол. – Завтра начнётся медовый месяц. Тебе дали какие-нибудь наставления?

Я фыркаю.

– Всю жизнь не давали, а сегодня дали. Отец сказал, чтобы я не высовывала нос из женского дома.

Болот внимательно смотрит на меня. Может, мне мерещится, но я улавливаю в его взгляде внутреннюю борьбу. Приглушённое, задавленное, но всё же сопротивление. Чему? Неясно.

– Правильно, – кивает он. – Так и сделай.

Это хороший совет или плохой? А муж мой плохой или хороший?

Не знаю. Не понимаю.

Изо рта вдруг выскакивает:

– Где твоя жилетка?

Болот вскидывает брови и, помедлив, отвечает:

– Отдал Жоху.

– Зря. Хорошая была вещь. А Жох потеряет или порвёт. Он тот ещё неряха, уж я-то знаю.

Муж коротко и задумчиво вздыхает, хочет что-то сказать, но вместо этого задувает свечу и бросает:

– Спи, Рури. Завтра трудный день.

– У тебя тоже. – Я ложусь и накрываюсь одеялом. – Кровать большая. – И добавляю: – Обещаю, что не буду к тебе приставать, если ляжешь.

Повисает тишина, а затем раздаётся скрип: Болот садится на стул.

Глава 6

Петух орёт так, будто сидит на соседней подушке. Я вскидываюсь, путаясь в одеяле, и первым делом ищу глазами Болота. Стул пуст. Сердце отчего-то заходится, но я слышу из-за ширмы плеск воды и успокаиваюсь.

– Доброе утро, – раздаётся голос мужа, будничный и спокойный.

Интересно, что выдало моё пробуждение? Скрип кровати или, может, заглохший храп?

– Ага, – хрипло откликаюсь я, – доброе.

Ноги опускаются на пол, руки вцепляются в платье. Надо одеться, пока муж в ванной. Вчерашняя выходка со сброшенным одеялом кажется чем-то далёким и нереальным, словно прошлогодний сон. Я кручу платье – ворот, рукава, да где же тут вход? – и наконец ныряю в кружева. Пуговицы не сходятся с петлями, будто я растолстела за ночь, и с губ срывается: «Отродья побери!»

– Что? – спрашивает Болот.

– Я ничего не говорила!

Раздаётся шорох полотенца, следом булькает слив. Я тяну платье за края и наконец застёгиваю его, но глянуть в зеркало уже не успеваю. Болот выходит из-за ширмы – полностью одетый, будто купался прямо в штанах и сорочке. Влажные волосы аккуратно зачёсаны назад.

– Можешь умыться, – предлагает он. – Я оставил немного воды в ведре, должно хватить. А из крана почему-то больше не льётся.

– В столице, наверно, водопровод никогда не барахлит, – замечаю я, проходя мимо. – А у нас не редкость.

– К этому будет сложнее привыкнуть, – доносится в спину.

Болот не договаривает «чем к твоей наготе», но я слышу в словах намёк на вчерашнее и лёгкую усмешку. Что ж, может, я не зря поддалась безрассудству? Муж должен понимать, с кем имеет дело. Мои губы трогает улыбка, но сразу угасает. Вспоминается «будь добра, не докучай мне», а следом «ты что, баба, хамишь?»

Сдаётся мне, у Болота с собой не только сундук с вещами, но и пара коробов с секретами.

Умывшись, я выхожу из-за ширмы и вижу, как муж затягивает дорожный мешок. Только теперь, окончательно продрав глаза, я замечаю: штаны, рубаха и сапоги на нём – другие, не свадебные, попроще и поудобнее на вид.

– Кабак далеко от твоего дома? – спрашивает Болот и сразу уточняет: – Надо заказать бричку или пойдём пешком?

– Тут близко. А ты разве не был у меня дома? – удивляюсь я.

– Нет.

– А сватался где?

По лицу видно, что муж не рвётся удовлетворять моё любопытство, но всё-таки отвечает:

– В участке у твоего отца.

– Какое подходящее место, – мой рот кривится в усмешке.

В стенах участка, никогда не знавших ремонта, не умолкает ругань. Пол липнет к подошвам, а скамьи такие жёсткие, что лишняя минута на них превращается в пытку. А самое отвратительное там – запах. Застарелый мужской пот, перегар, дурная бражка, страх и ненависть. Густо, не выветрить. Кажется, эта смесь въелась в каждый предмет. Даже в оконные стёкла. А иначе чем объяснить их вечную засаленность?

Набросив мешок на плечо, Болот берёт в руки куртку и спрашивает:

– Помнишь, как мы шли вчера на поляну?

– Да, – в моём голосе звенит настороженность.

Если честно, ничего я особо не помню: слишком погрузилась тогда в свои мысли. Перед глазами встаёт единственная картинка: Болот идёт чуть впереди, и его ладонь прижимается к моей.

– Я хотел бы точно так же дойти до твоего дома, – говорит муж.

– Держась за руки? – чувствую, как брови ползут вверх.

– Нет. Молча.

Мой первый порыв – окатить Болота ледяным взглядом, но я лишь криво усмехаюсь и пожимаю плечами. Нежелание говорить со мной, нежелание спать со мной, да любое его нежелание в мою сторону – это я точно переживу. Главное пережить другое – медовый месяц.

Дубрава собиралась покинуть Подленец, когда молодожёны вернутся из леса. Может, я всё-таки смогу к ней присоединиться? Понятия не имею, что закон говорит о сбежавших жёнах, но обет оседлости накладывается только на брошенных и невыбранных. Хм, не нащупала ли я случаем лазейку в правилах?

Тут меня словно бьёт по голове. Дубрава! Она же оставила мне какой-то подарок у Рогатого камня. Как бы исхитриться, чтобы забрать его?

Что ж, будет о чём подумать по пути к дому.

Болот выходит в коридор, я – следом. Похоже, наша пара первой покидает «Красный день», остальные ещё нежатся в постелях. Из-за одной двери доносятся скрип кровати и стоны. Не помню, кого из девушек увели туда. Кажется, Усладу.

Мы спускаемся по лестнице и выходим наружу. На улице свежо, сыровато и тихо, если не считать выкрики петухов. Бледный свет сражается с туманом, гонит в обочины и рвёт на белёсые клочья. Болот идёт по дороге, не сдерживая широту шага, и я едва поспеваю за ним. Ничего, перебежки мне на пользу, а иначе замерзну.

Стоит подумать об этом, как муж укрывает меня своей курткой, и я вздрагиваю от неожиданности. Раньше только Кип делился со мной одеждой, и при этом напускал на себя такой вид, будто я теперь по гроб жизни ему обязана. А Болот, кажется, укрыл меня по наитию и тотчас забыл. Я хочу сказать спасибо, но передумываю: пусть благодарностью послужит молчание.

Лицо мужа непроницаемо, и мне остаётся лишь гадать, куда делся тот весельчак со свадьбы. Склоняюсь ко мнению, что его никогда не существовало. Болот лишь изображал веселье, как и опьянение. «Он уже подружился с Кипреем и другими», – вспоминаются мне слова Мальвы. Нет, она не права. Муж просто втёрся к ним в доверие.

Ветер полощет простыни во дворах, наполняя их утренней свежестью, а заодно, кажется, прочищает мои мозги. Не многовато ли усилий Болот предпринимает ради кучки провинциалов? Конечно, мужчинам на охоте понадобится взаимопонимание, перед лицом опасности надо стоять плечом к плечу, но это не объясняет поведение мужа. Все его слова и поступки пронизаны ложью. Я вижу это. Чувствую.