Медовый месяц в Мёртвом лесу

Мальва смотрит в потемневшее небо, а потом на меня.

– Ложись спать, Рури. По-нормальному. В укрытии.

– А ты? – повторяю я.

Мальва качает головой.

– Я ещё посижу.

Её черты заострились, под глазами пролегли тени, но сквозь усталость и горе проступает нечто иное. Не злость. Не отчаяние. Кажется, решимость. В голове у Мальвы варится какая-то идея, но я не могу разгадать её.

Бросив взгляд на Кипа, так и не ставшего безымянным бугром, я встаю, делаю пару шагов и заползаю в дерево. Переворачиваюсь на спину. Вдыхаю сладковатый и густой запах заболони. Мальва заглядывает в проём, и я приподнимаюсь на локтях.

– Не вылезай из укрытия, что бы ни услышала, – произносит она. – Ладно?

– Что? Мальва, я…

– Поклянись памятью Кипрея.

– Мальва, так нельзя! – голос подводит меня.

– Поклянись памятью своего друга. – Она сжимает мои лодыжки. – Памятью моего мужа.

– А ты поклянись, что не задумала ничего дурного и глупого! – вырывается у меня. – Что не причинишь себе вред. Что не пойдёшь искать мужей. Что не… – больше я не могу ничего придумать.

– Клянусь, – у Мальвы вздрагивают губы. – Я просто хочу побыть с Кипреем. Сколько возможно. У нас было так мало времени.

«Прости» рвётся изо рта, как жалостливый скулёж, но я крепко-накрепко сжимаю зубы. Киваю Мальве и, улёгшись на спину, закрываю глаза. Мне тревожно оставлять её одну, но разве можно иначе?

В укрытии чуть влажно, но тепло и почти уютно. Чувствую, как расслабляются мышцы, и тело наливается сонной тяжестью. Аромат древесины несёт покой: так, должно быть, пахнет во свежеструганных колыбелях и гробах. Поелозив на одеяле, я соскальзываю в сон.

Баю-баюшки-баю,

Ты не слышишь – я пою,

Ты прилёг – а мне вставать,

Ты нашёл – а мне искать,

Ты уходишь – прихожу,

Ты проснулся – я усну.

Мне снится песня. Она вязко течёт по воздуху, колышется золотой взвесью и принимает разные формы: рука, нож, цветок мальвы, цветок кипрея – картинки меняются слишком часто, не уследить. Звук охватывает лес, подобно пожару, а следом возникает запах. Горящие сучья и дым.

Кажется, я просыпаюсь, но не могу пошевелиться. Сверху давит что-то, будто на грудь положили камень, а руки и ноги точно спелёнаты. Сквозь лапник, прикрывающий расщелину в дереве, я вижу рыжие блики костра.

Серый встанет из золы,

Чёрный вспрянет из земли,

Красный прыгнет из огня,

Милый выпорхнет из сна.

Сердце превращается в зайца. Скачет, всё быстрее и быстрее, а потом забивается в нору и сжимается от страха. Я силюсь поднять голову, но не выходит. Хочу позвать Мальву, а голоса нет. Снаружи – переливы песни, треск горящих дров и громкий шорох, будто человек или зверь ползёт по земле.

Кто-то глазки распахнул,

Кто-то руки протянул,

Баю-баюшки-баю,

Я тебя бужу.

Гаснет костёр. Стихают все звуки, и я слышу только своё дыхание, что волнами раскатывается в пустоте ствола. Духота вышибает пот, и волосы липнут к лицу. У меня получается оторвать голову от одеяла, но она тотчас валится обратно. Закатываются глаза. Закрываются веки. Я хрипло вдыхаю, раз, другой, и выпадаю из реальности – если вообще была в ней.

Тук-тук. Чивик-чивик. Ка-а-р-р!

Я резко поднимаюсь на локтях и смотрю вперёд. Там, за границами укрытия, бледно светит раннее утро. Пробудившийся лес полон звуков. Он живёт своей жизнью и не помнит, что было ночью.

А может, ничего и не было. Никто не пел колыбельную, не жёг костёр и не ползал возле укрытия. Вовсе не удивительно, что, после всех вчерашних событий, мне приснился странный сон. Если подумать, в ночном видении не было ничего страшного. Хотя при воспоминании о нём по спине разбегаются мурашки.

Мальвы не видно, но где-то поблизости шуршат шаги. Какие-то странные, неуклюжие, точно медведь топчется на задних лапах. Я прислушиваюсь.

– Так. Вот так, – голос Мальвы пробивается сквозь шорох, – осторожнее.

Мужья выследили нас? Или жёны пришли на подмогу? С кем говорит Мальва, и почему её голос так ласков и нежен? Застыв, я изо всех сил напрягаю слух, но ничего больше не улавливаю.

Кто бы там ни был, надо вылезать из укрытия. Трусливый разум требует затаиться, послушать и понаблюдать подольше, но я не имею права медлить – это нечестно по отношению к Мальве. Набрав воздуха в грудь, лезу к свету. Ноги и руки еле шевелятся, спину ломит, и я упираюсь ладонями в шершавые стенки укрытия – чтобы хоть как-то толкать себя к выходу. За ночь я будто стала частью дерева: не гнусь и скриплю.

Наконец, ветер и лучи касаются лица. Я вылезаю и, придерживаясь за ствол, встаю. Боль разбегается по телу, но в ней есть что-то приятное. В ней есть жизнь.

Я глубоко вдыхаю, оборачиваюсь и давлюсь криком.

Глава 14

Кип опирается на Мальву. Она обвивает его руками, но не держит навесу – это было бы невозможно. Он стоит сам.

Нет, не просто стоит – идёт! Ноги, заплетаясь, шуршат по лесной подстилке. Тело кренится то влево, то вправо.

– Осторожнее, – увещевает Мальва, – не спеши.

Мои глаза ещё не верят, а сердце – уже. Радость, почти мучительная, пронзает его сотней тончайших иголочек. Всхлипнув, я закусываю ребро ладони и умоляю собственный разум: «Пусть это будет не сон!»

– Ки-ип! – изо рта вылетает крик, и я срываюсь с места.

Слёзы туманят взгляд, голова идёт кругом. Меня несёт вперёд, сквозь ветки и бурелом. Лес не хлещет, не держит меня – расступается, расстилается. Кип всё ближе.

Я не убила его. Не убила. Только ранила.

– Рури! – обернувшись, Мальва выставляет руку вперёд. – Стой!

Что? Она не хочет, чтобы я приближалась? Почему? Кипу точно нужна помощь – и я готова сделать что угодно, лишь бы он поправился. Не останавливаясь, я на бегу утираю рукавом глаза.

Кип жив. Малыш Кип жив!

Его нательное бельё покрыто грязью и хвоей, всклокоченным волосам не помешала бы расчёска, а на шее тёмной коркой запеклась кровь.

Ничего, мы всё исправим.

Я всё исправлю.

– Подожди! Рури! – тон у Мальвы – строгий, почти приказной.

Внутри вскипает раздражение. Она что, думает, я опять наврежу Кипу? Ни за что. Никогда. Вчера я не знала, кто передо мной, но сейчас-то вижу.

Кип медленно поворачивает голову.

Только что сердце радостно отплясывало лабуду, но вот оно спотыкается. Ноги тоже – на ровном месте, – и я чуть не лечу на землю. Застываю, неловко раскинув руки. Глотаю воздух.

Лицо у Кипа перемазано углем и золой. Сквозь грязь проступает серо-голубая кожа, а слева на лбу и виске багровеет ожог. Губы темны, приоткрыты, нижняя челюсть съехала набок. А глаза… их не узнать. В них нет ни света, ни цвета, ни тепла. Белёсая холодная пустота.

– К-кип? – сделав неровный шаг вперёд, я утыкаюсь в ладонь Мальвы.

Кип медленно моргает и, кажется, пытается сфокусировать взгляд. Рот открывается шире, и я вижу язык – он ворочается, силится найти слова, но выходит только мычание.

Судорожно всхлипнув, я прижимаю руку к губам и смотрю на Мальву. В её глазах – настороженность зверя и спрятанное, приглушённое тепло, которое предназначено Кипу. Тому, кем он стал.

– Я должна была, – произносит Мальва.

Кип тяжело переваливается с ноги на ногу, и его голова безвольно клонится то к одному, то к другому плечу. Изо рта снова вырывается: «Мыы-уу», а следом: «Рыы-ууу». Моё сердце больше не радуется, не пляшет, оно летит в пустоту – в пустоту Киповых глаз.

У меня подгибаются колени. Хватаюсь за берёзу, и жёлтые шершавые серёжки падают на лицо. Ладони скользят по коре, вниз, вниз, пока я не плюхаюсь на землю.

– Ты сделала из него… сделала… – слово на «о» подступает к губам, но я не позволяю ему вырваться наружу.

– Я вернула его, – заявляет Мальва.

Она что, ослепла? Или сдурела от горя? Или колдовство разъело ей мозги?

Существо, что стоит сейчас рядом, не наш Кип. Его часть или оболочка, но не мой друг и не Мальвин муж. Втянув воздух сквозь зубы, я выдыхаю:

– Как? – на Мальву не гляжу. – Как ты сделала это? – и тотчас догадываюсь: – Книга. С помощью книги, да?

– Рыы-ууу! – Кип несуразно взмахивает рукой.

– Ну всё, всё. – Мальва помогает ему усесться и опускается рядом. – Да. Книга. Колыбельная. Она была дверью, а моё видение – ключом.

– А понятнее нельзя? – цежу я.

Кип, уронив голову на грудь, тихо порыкивает и подёргивает плечами. Велю себе не смотреть на него, но не могу отвести взгляда. Жалость, обёрнутая в ужас, скребёт по горлу и сердцу. Мальва, Мальва, что же ты натворила?

– Колыбельная – заклинание, чтобы вернуть того, кто уснул беспробудным сном. – Она сгоняет муху со щеки Кипа. – Я читала её, читала, и тут поняла, что нужно делать. Вчера, рассказывая о предчувствии, я кое-что пропустила. В видении Кипрей был в костюме отродья.

Вздрагиваю. Вот оно – слово, которое я не могла произнести. Слово, обозначающее нынешнего Кипа.

– Я не сразу поняла это. Только после. Когда всё случилось. – Мальва глубоко вздыхает. – Пока ты спала, я развела костёр. Знаю, нас могли заметить, но я… я просто чувствовала, что не прощу себя, если не попробую.

Дрожь пробегает по моим рукам, от пальцев к плечам. Обхватив колени, я исподлобья смотрю на Мальву. А за это она сможет себя простить?

– Я убрала ветки, которыми мы забросали Кипрея. Села у огня и начала напевать колыбельную, раз за разом, по кругу. Костёр прогорел, и тогда я посыпала Кипрея золой.

Серый встанет из золы.

– Потом засыпала землёй.

Чёрный вспрянет из земли.

– А после этого, – Мальва смотрит мне прямо в глаза, – костёр загорелся снова. Сам. Как в моём видении. И я протащила Кипрея через пламя.

Красный прыгнет из огня.

– Мыы-руу! – Кип начинает заваливаться набок, но Мальва подхватывает его и продолжает:

– Думала, он сразу проснётся. Задышит, откроет глаза. Но нет. Тогда я вспомнила, что в видении на моих руках была кровь. И всё сложилось. – Мальва поворачивает ладонь, и я вижу намотанный бинт, сквозь который проступает ржавое. – Я порезала руку твоим ножом и приложила к Кипрею. Вначале к сердцу, потом к голове. Тогда он ожил. – Уголки её губ приподнимаются, и я не выдерживаю:

– Он не ожил! – голос похож на хриплый лай. – Ты не видишь? Он… – у меня перехватывает дыхание.

Кип мотает головой, и снова чуть не валится на землю. Крепко прижав его к себе, Мальва волчицей глядит на меня.

– Не говори так! – рубит она. – Кипрей всё слышит. Ему обидно.

– Обидно? – всхлип, вылетающий изо рта, полон отчаяния. – Эй, Кип, ты правда, обиделся? Ну скажи. Скажи ей! – меня трясёт.

Кип скрипит, точно отсыревшая подвальная дверь.

– Ты применила к нему колдовство, – обвинения разрывают изнутри и лезут наружу. – Использовала бесовкину книгу! Как ты могла?!

– Я не виню тебя за то, что ты сделала, – медленно произносит Мальва. – И ты не вини меня. Пойми, Рури. Я поступила так, как должна была.

– Никто не должен применять колдовство!

– Когда-то оно служило людям. Бесовки не только разрушали, они и помогали…

Я рычу, и Кип подхватывает.

– Может и так. Но ты забыла, чем всё кончилось? – пальцы вцепляются в волосы, и я срываюсь на крик: – Мальва, опомнись! Ты не умеешь колдовать, не знаешь ритуалов! Ты что-то сделала неправильно. Иначе он не был бы…

Кип роет землю скрюченными пальцами, и в моих глазах накипают горячие слёзы.

– …не был бы таким!

– Кипрею просто нужно время, – говорит Мальва, – чтобы восстановиться.

– Да откуда ты знаешь? – капли слюны летят во все стороны. – Ты ничего не знаешь!

– Он сидит рядом со мной. Вот что я знаю. Это главное. – Мальва сильнее прижимается к Кипу: будто не держит неповоротливое тело, а держится за него. – Я научусь. Найду способ ему помочь. Сделаю всё, чтобы он выздоровел. – Из её глаз катятся слёзы; из моих тоже. – А ты, Рури?

Спрятав лицо в ладонях, я пытаюсь выровнять дыхание и понять, что делать. Идти в женский дом? Кип там всех распугает. В мужской? Для нас с Мальвой это опасно. Да и для Кипа тоже. Не представляю, чтобы Таран дружески похлопал его по плечу и сказал: «Ничего, приятель! Пусть твоя жена пока обучается колдовству, а я буду за тобой присматривать». Даже я не могу принять Кипа таким, мужья и подавно не сумеют.

Что нам остаётся?

Раздвинув пальцы, я смотрю на Мальву и Кипа.

– Надо идти в город. Ночью проберёмся в «Солнцеворот», дождёмся утра и попросим помощи у Альты и остальных. – Вспоминается, как женщины клали руки мне на плечи, утешая после разрыва помолвки. – Они – наша единственная надежда.

Мальва чуть склоняет голову набок, выражая настороженность и сомнение.

– Это Дубрава подарила мне нож, – признаюсь я. – Мы возьмём у Альты еду, спички, одеяла, какую-нибудь одежду и пойдём дальше. За Ближние горы.

– А потом в Остановицу? – в глазах Мальвы вспыхивают огоньки. – В тамошней библиотеке могут быть книги о колдовстве. Какие-то заклинания, которые помогут Кипрею.

– Да, пойдём Остановицу, – я держусь, чтобы снова не сорваться на крик. – Будем выдавать Кипа за больного. Только не заразного. Соврём, что он такой с рождения.

Мальва кивает.

– Первым делом пойдём к стражам, потом в какую-нибудь газету. Расскажем всем, что на самом деле творится в Подленце.

– А твой муж, – осторожно произносит Мальва, – как думаешь, он…

Перед глазами встаёт, во всю высоту своего роста, Болот. Не сомневаюсь: он знал, что ждёт нас в лесу. Знал, кто здесь охотники, а кому уготована роль дичи. Странно, что приезжий был в курсе событий, а некоторые местные – нет. Кип до последнего оставался в неведении – в этом я тоже не сомневаюсь. Он всё узнал на свадьбе или сразу после неё, когда нас, девушек, увели в «Красный день». Представляю, как это было. Молодые жёны уходят, следом – остальные женщины, и на вытоптанной поляне остаются только мужчины. Младших окружают старшие. Рассказывают правду о лесе. Наущают, как вести себя с жёнами. Готовят к тому, как изображать отродий.

Среди тех, кто делится ценным опытом, – мой отец.

Битое стекло встаёт в горле.

За что? Почему? Какой во всём этом смысл?

– Болот нам не поможет, – кашлянув, я качаю головой. – Никто из мужчин не поможет.

– Болот?

Отмахиваюсь. Вот уж не время обсуждать, какой кличкой я наградила мужа.

Кип, устав копаться в земле, подносит грязные пальцы ко рту и принимается их облизывать. Как хорошо, что я ничего не ела со вчерашнего дня.

– Пора собираться.

Поднявшись, я на негнущихся ногах иду к поваленному дереву. Достаю одеяло, встряхиваю, скручиваю рулетом. Краем уха и уголком глаза слежу за Мальвой с Кипом. Сердце стучит неровно. Отродья опасны – об этом мне твердили всю жизнь, и вот теперь мой друг – один из них. Мне стоит бояться Кипа?

А Мальву?

Первый шок проходит, и я начинаю соображать чуть лучше. Если Кип теперь – отродье, и таким его сделала Мальва, значит, она – бесовка. Одна из тысячи, кто обладает колдовством, иначе заклинание не сработало бы. Рано или поздно она захочет найти подобных себе, объединиться с ними, и что тогда будет? От этих мыслей бросает то в жар, то в холод.

Подобрав с земли мешок Мальвы, я креплю к нему одеяло – и тут замечаю нож. Он валяется у кострища, лезвие в пепле и побуревшей крови. В голову лезет дрянное воспоминание, а следом мысль: «Не придётся ли мне снова использовать его?» Пальцы сжимают рукоять. До боли, до отпечатка на коже. Не хочу думать, что Мальва и Кип опасны. Не хочу бояться их. И при этом не хочу быть той, кто навлечёт беду, притащив в столицу бесовку с отродьем. Пусть наш мир несовершенен, но это не повод снова превращать его в руины. Если я замечу, что Мальва подпала под власть колдовства, а Кип ведёт себя агрессивно, мне придётся остановить их.

Сердце пропускает два удара подряд.

Сунув нож в карман, я на всякий случай заваливаю ветками кострище. Мальва, прислонив Кипа к дубу, утирает пот со лба и спрашивает:

– Ты помнишь, куда идти?

– Вернёмся туда, где… – встряхиваю головой, – где Кип схватил тебя. Не думаю, что мы убежали слишком далеко от тропы. Поищем её, вернёмся к первой развилке, потом ко второй, – я стараюсь, чтобы голос звучал уверенно.

– Хорошо бы поскорее выйти к ручью. Надо наполнить флягу, да и Кипрея умыть.

В памяти всплывает рёберный свод, сквозь который несутся прозрачные воды. Желудок дёргается, когда я представляю, что придётся пить из того ручья. Не жена ли, убитая мужем, лежит там? Желудок дёргается снова.

Взвалив на плечо Мальвин мешок, я поясняю:

– Понесу его, чтобы ты могла поддерживать Кипа.

– Спасибо, – отзывается Мальва.

Я напряжённо прислушиваюсь – ни шагов, ни голосов, только птицы поют – и устремляюсь вперёд. Путь ждёт неблизкий. Хочется идти быстро, чтобы оказаться как можно дальше от мужского дома, но я нарочно сдерживаю себя. Кипу, даже с Мальвиной поддержкой, не так-то легко шагается.

Не так-то легко шагается, когда ты наполовину мёртв.

Достигнув прогалины, где погиб Кип, я невольно зажмуриваюсь. Не гляжу ни по сторонам, ни под ноги – боюсь увидеть следы борьбы и засохшую кровь. Помню, Мальва подметала тут, но разве всё приберёшь? Пробежав проклятое место, я останавливаюсь, чтобы осмотреться. Ищу хоть какие-то подсказки, куда идти дальше, и замечаю надломленную ветку. Затем ещё одну. И, наконец, отпечаток ботинка в грязи.

– Туда, – я даю отмашку и иду направо.

Слышу по шороху, что Мальва и Кип следуют за мной.

– Рури, – доносится в спину спустя какое-то время, – а ты не знаешь, что имел в виду Фед?

Вздрогнув, я повожу плечами.

– Он говорил с тобой. На свадьбе, – продолжает Мальва. – Помнишь? Просил спеть песню Луды.

– Фед сумасшедший, – отрезаю я. – Нёс околесицу.

– Наша книга…

Ах, теперь она «наша»!

– …была у Луды. Может, она тоже…

– Стала бесовкой? – я зыркаю через плечо: надеюсь, Мальва видит мои сведённые брови и тяжёлый взгляд.

– Почему сразу «бесовкой»? Просто научилась чему-то.

– Научилась бесовкиным делам по бесовкиной книге, – сквозь зубы говорю я.

– Рури, – в Мальвином голосе звучит строгая нотка, – ты не понимаешь…

– Это ты не понимаешь! – останавливаюсь, разворачиваюсь. – Что будет, если нас поймают? Что будет, если все узнают о Кипе? Что будет, если он навсегда останется таким? – руки сжимаются в кулаки. – Я убила его, Мальва! Убила.

Я впервые произношу эти слова, и они отзываются болью в голове и груди.

– А я вернула из мёртвых.

– Вернула? Он дышит? У него бьётся сердце?

Мальва отводит глаза.

– Пока нет.

Закусив губу, чтобы снова не разрыдаться или не разораться, я продолжаю путь.

– У меня нет ответа, что будет, если нас поймают и узнают о Кипрее, – говорит в спину Мальва. – Я уверена только в одном: если он не выздоровеет, я всё равно останусь с ним. Не брошу, не подведу. Никогда.

Вцепившись в лямки мешка, я впечатываю ботики в мягкую пружинящую подстилку. В носу свербит, хочется хлюпнуть, но я сдерживаюсь: Мальве не надо знать, что её слова тронули меня.

Лес смыкается вокруг: деревья теснятся, цепляются друг за дружку кронами, обступают. Над головой то нарастает, то тихнет шелест, будто листья перешёптываются о нас – говорят недоброе. Сердце колотится, отдаваясь в рёбрах. Взгляд бежит по корням, листьям, траве и белым цветкам звездчатки. Где же тропа?

– Ры-у! Р-ры! – раздаётся сзади.

– Рури, – окликает Мальва, – кажется, Кипрей не хочет туда идти.

Обхватив Кипа руками, она увещевает: «Пойдём, ну пойдём же, пожалуйста, нам нужно найти дорогу», но он тянет Мальву в другую сторону. Неживое-немёртвое тело шатается туда-сюда, и Мальву тоже болтает. Из Кипова рта рвётся рык – всё громче и громче. Рано или поздно он навлечёт на нас беду.

– Кип! Тихо! – шикаю я.

Он оборачивается и, рыкнув напоследок, смолкает.

Надо же, понял.

– Иди сюда.

На этот раз не срабатывает. Кип не слушается, продолжает загребать влево, и Мальва, почти повиснув на нём, волочится следом. Мне ничего не остаётся, как пойти в ту же сторону. Обгоняю их – и встаю как вкопанная.

Тропа!

– Вот видишь, – в глазах у Мальвы мерцает гордость. – Кипрей всё понимает. И вспоминает. Ему лучше с каждой минутой!

Я молчу и не смотрю на неё, чтобы не выдать сомнение ни словом, ни взглядом. Пусть Мальва верит в светлое чудо. Изо всех сил, от всего сердца. Вдруг тогда оно окажется правдой? Горбатая Зольга однажды сказала: «Когда очень-очень чего-то хочешь, аж не можешь, это сбывается». А потом, хлебнув из кружки, ухмыльнулась и добавила: «Правда, всегда коряво как-то, с подвохом, с зубом. Я вот мечтала: будет у меня дом, распишу в нём все стены своими картинками. Расписала, – она указала на золотые узоры, – да только стены-то кабачные». Альта, подлив горбунье, в шутку обиделась: «А чем тебе тут не дом?», и Зольга ответила: «То-то и оно».

А я, например, не хотела торчать в Мёртвом лесу целый месяц – и вот возвращаюсь домой. Исполнилось желаньице, ничего не скажешь. Как и заметила Зольга: «С подвохом, с зубом».

Кип встаёт на тропу и шуршит налево. Мне кажется, он выбрал неверное направление, но деваться некуда. Силком такую махину не потащишь, а переубедить не получится. Мальва больше не придерживает его и всё бросает на меня многозначительные взгляды: мол, смотри, какой малыш Кип молодец! Столько в её глазах любви, столько веры в лучшее, что хочется пролистнуть время, заглянуть в конец нашего пути и, если там всё плохо, умереть на месте от разрыва сердца.

Мальва, Мальва, что же ты натворила?

Да и я хороша. Пятачок измазан по самый хвостик.

– Думаю, Фед мог узнать, – Мальва возвращается к прошлой теме, – что Луда научилась колдовать. Вдруг он из-за этого сошёл с ума?

Хочу рявкнуть на неё, чтобы прекратила болтать о бесовкиной книге, но одна мысль вынуждает прикусить язык. Я думаю не о Луде. О Висе. Что, если она тоже научилась чему-то? Запретному, тёмному. Кто мог узнать об этом? Виса была одиночкой, вряд ли она с кем-то поделилась своим секретом. Значит, убийца случайно заметил, как она колдовала? Мысли снова сходятся к Тарану.

Накануне свадьбы он сказал Кипу, что «бесовки не так уж опасны». Таран услышал об этом от отца, и я уверена, разговор у них был долгий и состоялся довольно давно. Они с отцом – яблоко от яблоньки. Напыщенные и самовлюблённые мужланы. Так что Таранов папочка наверняка подготовил сыночка, чтобы тот, когда придёт срок, покрасовался перед другими парнями. Почему все отцы не поступили так же? Ну, с Киповым-то ясно. Его воспитание – не разговоры, а тумаки. А остальные? Наверное, боялись, что сыновья проболтаются или, чего доброго, выступят против. Лучше уж так: после возлияний, за часок до брачной ночи, чтобы лишние мысли в голову не лезли.

А Таран знал. Точно знал.

Он мог прийти к пруду, увидеть, что Виса колдует, и впасть в ярость. Вседозволенность развязала ему руки. Схватив невесту, точно соломинку, он погрузил её голову под воду. Думал ещё, небось, что совершает благое дело.

Правда, тогда получается, что у нас в городе какой-то рассадник бесовства. У Луды, как думает Мальва, был дар. У Висы, как предполагаю я, он тоже открылся. Теперь ещё у одной. Неужто колдовство – заразная штука? Что, если я…

Ну нет! Это уж совсем бред.

– Рури, – окликает Мальва, – о чём думаешь?

Помедлив, я признаюсь:

– О Висе, – и делюсь своими соображениями.

Под разговор легче шагается, и на душе тоже становится не так тяжко. Я сосредотачиваюсь на преступлении, а не на полувоскрешённом Кипе, и мне больше не хочется орать и плакать. Кровь разносит по телу не стылый ужас, а злой азарт. Вот бы вывести Тарана на чистую воду.

На воду.

Мне вспоминается видение Мальвы об Осташке, и наружу рвётся вопрос – страшный, но неизбежный.

– Как думаешь, – осторожно начинаю я, – мужья… ну… далеко заходят? Я не про лес, а…

– Хочешь спросить, убивают ли они жён? – Мальва всё понимает.

Киваю.

– Луда умерла, а до неё другие, и я видела смерть Осташки. Это не доказательства, но… они зачем-то наряжаются отродьями. Приходят к женскому дому. И им совсем нестрашно бродить по лесу. Заметила, что парни были без оружия? И Кипрей тоже.

Я не обратила на это внимания, но Мальва права: ряженые мужья заявились к женскому дому без топоров, мечей и копий. Значит, они не боятся и не ждут нападений. Вывод напрашивается сам собой.

– Нет тут никаких бесовок, – выдыхаю я. – Только жёны и мужья.