Медовый месяц в Мёртвом лесу

Да, я не хотела, что мы с ним шли на медовый месяц, но переживала больше за себя, чем за друга. Пусть Кип не храбрец, но у него есть оружие, много оружия. А главное – у него есть Таран. Как друг, он обязан защищать Кипа и помогать ему.

Вот только я совсем не доверяю Тарану.

Надо успокоиться. И Мальву тоже угомонить. А то вон, опять руки дрожат, и в глазах нездоровый блеск.

– Твоё видение… очень… – я осторожно подбираю слова, – нереалистичное. Например, отгоревшие костры не могут сами по себе зажигаться вновь.

– Кто знает, – бормочет Мальва.

– Все знают, – отрезаю я. – А как это было с Осташкой? Я имею в виду предчувствие её смерти. Оно такое же? Ну, обрывочное?

– Предчувствия всегда такие. Нечёткие, туманные. И картинки, мне кажется, выстраиваются не по порядку. – Мальва глядит в окно, вспоминая прошлое видение, и начинает рассказ: – Светило солнце. Осташка зашла в воду, по колено, не глубоко. Я не видела её лица, только затылок и спину, но чувствовала: ей страшно. Да, она была напугана. И ещё злилась, и как будто… сопротивлялась чему-то. Волна набежала на берег, кто-то окликнул Осташку, но я не разобрала голос. А потом были пузыри. Много-много пузырей. Они бурлили в воде, а за ними было лицо. Из него они и вырывались, эти пузыри. Изо рта, из носа, и их место занимала вода. Я почувствовала отчаяние, ужас и… – Мальва прерывисто вздыхает, – всё закончилось.

– Так, – я тру лоб, – а что это был за водоём, ты не разглядела?

– Наш пруд, – без заминки отвечает она.

– Вот как. А время года какое?

Мальва задумывается.

– Всё выглядело, как сейчас. Зелено, сирень. Да, точно, там пахло сиренью.

– Ну, тогда Осташка утонет не раньше, чем в следующем году. Когда мы вернёмся из леса, сирень уже отцветёт.

– Да, – Мальва не спорит, но и не соглашается: – это может случиться через год. Или два. Или три. Я не знаю, когда. Видение о свадьбе с Кипом посетило меня несколько лет назад.

– А знаешь, что? Твоё предчувствие точно не сбудется, если мы срубим ту сирень.

У Мальвы едва-едва приподнимаются уголки губ, но печаль в глазах намекает: она не верит, что судьбу можно обмануть. Вот придём с топорами к пруду, но нам обязательно что-то помешает, и Осташка всё равно утонет. А может, мы с Мальвой вообще не вернёмся с медового месяца и срубить сирень будет некому.

– В одном ты права, – в шёпоте Мальвы звучит какая-то незнакомая горячечная нота, – нельзя сидеть сложа руки. Помоги мне, Рури. – Она вдруг сжимает мои запястья. – Обещай, что поможешь.

– Конечно, – я отвечаю прежде, чем подозрение колет под ребро.

– На рассвете. – Мальва наклоняется так близко, что касается моего лба. – Когда отродья ослабнут, а другие девочки ещё не проснутся. – Пух волос щекочет мне лицо, и слабо пахнет ромашкой. – Закрой за мной ворота.

– Что? – я отстраняюсь так резко, что кружка чуть не опрокидывается, и пальцы Мальвы слетают с моих рук.

Она ничего не уточняет, лишь смотрит пытливо, не мигая. Знает, что я всё поняла. Тем не менее, глупое «Что?» ещё раз срывается с губ.

Тогда Мальва произносит:

– Я должна помочь Кипу.

– Как? Чем? – мигом вскипаю я. – Ухайдакаешь пару бесовок книжкой, а отродий заколешь тупыми иголками для вышивания?

– Я пойду в мужской дом…

– Так не делается! – не желаю слушать её бредовый план. – Ни одна жена не ходила в мужской дом. Никогда!

– Ру-ури, – с мягкой укоризной тянет Мальва. – Сколько раз учитель Гавро запирал тебя в кладовке за нарушение правил? Не тебе говорить, что можно, а чего нельзя.

– Как раз мне! Я-то знаю, каково это. В кладовке воняло мышами и старым тряпьём. Там было одиноко и…

– И ты всё равно туда возвращалась.

– Повторяю ещё раз. – Я одним махом проглатываю остывший отвар; нет, он не сможет меня успокоить, но если не выпью – расплескаю на одеяло. – Ты. Ничем. Не поможешь Кипу. У него есть оружие и Таран…

– Я согласна с Лютишкой, – вдруг заявляет Мальва. – И ты тоже: я вижу по твоему лицу. Отродья стали сильнее, свет их не берёт, и мы знаем, что это значит. Бесовки опаснее, чем раньше. Опаснее, чем думают мужья. Я должна предупредить Кипа. Предупредить их всех.

На секунду у меня перед глазами возникает лицо Болота. Остальные мужья хотя бы выросли в Подленце, впитали с молоком матери истории о бесовках и отродьях, худо-бедно знали, что их ждёт в лесу. А этот-то, столичный от макушки до пят, как справится? Оружием он, может, пользоваться и умеет. А думать как местный и чуять опасность нутром – нет.

Впрочем, мне-то какая разница? Останусь вдовой – горевать не буду.

Может, только чуть-чуть.

– Ты не дойдешь, – я сверлю Мальву взглядом.

– До мужского дома всего пять-шесть часов ходу. Если выйду с рассветом, доберусь до ещё полудня.

– Это не прогулка, Мальва. Лес кишит отродьями!

– Утром они слабеют и прячутся.

– Так было раньше. А как сейчас – мы не знаем.

Мальва молчит какое-то время, а потом произносит:

– Рури, я всё равно уйду. Ты же не хочешь, чтобы ворота остались открытыми? Просто закрой их за мной.

– Ах вот как. Это тебе стоит кое-что закрыть – закрыть свой рот. Я сейчас встану и всем расскажу, что ты удумала. Мы свяжем тебя и…

– Ты не можешь допустить, чтобы Кип умер. – Мальва расправляет плечи и сверкает строгими глазами, точно какая-нибудь забытая богиня. – Чтобы я умерла – можешь. Чтобы он – нет. Ты веришь в мои предчувствия. Не признаёшься себе, но веришь. Видишь, что я не вру. Книга, которую ты дала мне, была в моём видении. Я не знала о ней, но она была там. Как и Кип. Мёртвый Кип.

– Эй, вы! – громким шёпотом окликает Зарянка: нас от неё отделяет лишь пустая постель Мальвы. – Хватит шептаться. Все уже легли, даже отродья притихли, а вы всё шу-шу и шу-шу. Завтра наболтаетесь.

Я вытягиваю шею и напрягаю слух. Действительно, притихли. Неужто Осташка оказалась права, и фонари подействовали? Рассвет точно ни при чём – за окном темным-темно. Хочется выскочить во двор, забраться на лестницу и поглядеть, не висит ли на заборе парочка мёртвых чудовищ, но не в моих интересах тревожить других жён.

Пока я гляжу в окно, Мальва перебирается на соседнюю кровать. Взяв книгу, она кладёт её под подушку, будто свою собственность, и с головой накрывается одеялом. Последнее слово остаётся за ней.

Это слово – Кип.

Мёртвый Кип.

Какое-то время я сижу впотьмах, пытаясь переварить услышанное, а затем укладываюсь на спину. Ночнушка, пропитанная потом и мазью, липнет к коже. Я будто в лягушачью шкуру одета, бр-р. Мерзко, холодно. Стянув сорочку, развешиваю её на спинке кровати, а с пола поднимаю дневную рубаху. Взгляд падает на штаны, и пальцы касаются кармана. Нож на месте. Он бы пригодился Мальве в пути…

Нет, нет, глупости!

Я переодеваюсь, покряхтывая от боли, и залезаю под одеяло. Вытягиваюсь. Вздыхаю. Закрываю глаза.

«Кип-кип-кип», – капает из сердца, не давая мне уснуть.

Жёны посапывают на разные лады, я пытаюсь сосредоточиться на этом спокойном обыденном звуке, но ничего не выходит. Меня переполняют тревоги и сомнения. Я то убеждаю себя, что Мальва могла увидеть книгу у Висы, запомнить случайно замеченный текст и поместить его в своё видение. То представляю Кипа: как его вздёргивает в воздух по мановению бесовкиной руки и насаживает на острый кривой сук – насквозь, насмерть.

Отпустить Мальву так просто, а не отпускать так тяжело.

Или наоборот?

Вконец запутавшись, я проваливаюсь в сон. Бегу куда-то по лесу, спотыкаюсь о корень, лечу ладонями вперёд – и открываю глаза. Судя по серому свету из окна, я проспала часа три. Со двора не доносится ни звука: отродья ушли, а если повезло – убились. В воздухе пляшут пылинки, пахнет деревом, хвойным мылом и немного ромашкой. Мигом вспомнив вчерашний разговор, я поворачиваюсь к Мальвиной постели.

Серо-голубые глаза смотрят пронзительно и вопрошающе. Мальва уже одета. Она сидит на кровати, прижимая к себе опустошённый мешок и свёрнутое в рулон одеяло. Бесшумно поднявшись, она направляется к выходу.

Я сгребаю одежду и крадусь следом. Тело ноет, но несильно: наверное, бушующая кровь заглушает боль. В общей комнате я натягиваю штаны и сменную рубаху, а Мальва мышью шуршит на кухне: судя по звукам, берёт припасы и обновляет воду во фляге. Она, похоже, всё продумала, а вот я – нет. До сих пор не знаю, почему иду за ней: чтобы вручить нож и закрыть ворота или преградить путь в последний момент? Единственное, в чём я уверена: надо разузнать, сколько отродий погибло вчера. Надеюсь, не ноль.

Мальва возвращается с кухни. Её мешок округлился, а сбоку к нему привязано одеяло. Лицо у Киповой жены бледное, но решительное. Страх есть, куда без него, а вот сомнений – нисколечко.

Во двор я выхожу первая. Утренний воздух, прохладный и влажный, лезет под незастёгнутую куртку. Запахнувшись, я озираюсь по сторонам. Грязь, размешанная нашей ночной суетой, ещё не подсохла. Почти все ромашки растоптаны, только одна, растущая рядом с крапивой, держит голову. Светильники не горят.

– Ты будешь меня отговаривать, – тихо произносит Мальва. – Не надо.

В её голос и выражение лица возвращается прежняя мягкость. А вот робость, которую я замечала прежде, похоже, выгорела, как свеча в фонаре. То ли замужество изменило Мальву, то ли я всегда ошибалась в ней.

– Я должна сделать это, – она смотрит на колья. – Сделать всё возможное. Если не пойду, а с Кипом что-то случится, я не прощу себя. Поступлю, как Костяника.

Моя рука ныряет в карман и сжимает нож.

– Не говори ерунду, – бормочу я, и мы идём к воротам.

Неужели я действительно её отпущу? Видимо, да.

Правда в том, что я тоже не прощу себя, если Кип погибнет. Нет, вешаться в теплице не стану, но жизнь себе точно испорчу. Буду топиться в бражке день за днём и думать: «Что было бы, не помешай я Мальве?»

Пусть идёт.

Я тяну из кармана подарок Дубравы, собираясь расстаться с ним, но тут сзади раздаётся:

– Вы куда?

Мурашки пробегают по телу, но разум быстро понимает: для тревоги нет веских причин. На крыльце – не змеюка и не её приспешницы. Ита, поддерживая Усладу, помогает ей спускаться со ступеней.

– А вы куда? – отбиваю я.

– В нужник, – поясняет Ита.

– Услада, ты как? – встревоженно спрашивает Мальва.

– У неё жар и слабость.

Итин голос не выдаёт тревогу, чтобы Услада не услышала, а вот в глазах-озёрах читается: дело плохо. Покой и сон не особо помогли раненой. Вокруг глаз у Услады скопилась тьма, тонкие прядки прилипли ко лбу, а губы обескровили. Она еле переставляет ноги.

– Может, в мужском доме лучше с лекарствами, – произносит Мальва. – Или отец Кипа дал ему что-то с собой.

Ита поднимает взгляд, и я вижу: она всё понимает и более того – ничуть не удивлена.

– Ещё вчера догадалась, что вы что-то замышляете, – её голос спокоен. – Хотите предупредить мужей, что светильники больше не работают?

– Но они работают, – возражаю я. – Отродья же перестали выть. Думаю, штук пять за ночь погибло.

– Ни одного, – Ита качает головой. – Мне не спалось, и Зарянке тоже. Решили проверить, когда всё стихло. Она подержала лестницу, я поднялась. Там полно следов, клочки шерсти, но ни одного мёртвого отродья.

Желудок скручивается, будто его отжимают. Хочется самой забраться на забор и посмотреть, но у меня нет основания не верить Ите. Ни одно отродье не умерло. Из всей толпы, что я видела вчера. Ни одно. Как же так?

У Услады подкашиваются ноги. Застонав сквозь зубы, она наваливается на Иту. Та, маленькая и хрупкая с виду, не сгибается, не охает и вообще никак не выдаёт, что ей тяжело. Почти взвалив Усладу на себя, Ита ведёт её к сараю, а по пути бормочет что-то подбадривающее.

Я снова сжимаю в кармане нож. Смотрю на Мальву, потом в землю. Выжившая ромашка льнёт к крапиве.

Остановившись, Ита оборачивается к нам:

– А кто закроет ворота, вы не подумали? Снаружи запирать нельзя.

Я гляжу на Усладу, стараясь не задерживаться на кривом воспалённом шве, а затем перевожу взгляд на Иту.

– Да Рури не… – начинает Мальва, но я перебиваю:

– Ты, Ита. Ты закроешь.

По крайней мере, мне кажется, что я произношу именно эти слова. Кровь шумит в голове, словно нагнетаемая невидимым насосом, и я не слышу собственного голоса. Металл в кармане так нагревается, что жжёт пальцы.

Глава 12

– Рури! – голос Мальвы доносится как из-под толщи воды. – Рури!

Выпустив нож, я подставляю пальцы ветру, глубоко вдыхаю и отвечаю на оклик:

– Отпирай ворота.

– Ты уверена? – уточняет Мальва. – Не надо…

– Отпирай ворота, Мальва. А ты, Ита, готовься закрыть.

Услада что-то бормочет, но слова тонут в протяжном стоне. Глянув на неё, Мальва торопливо тянет засов. Пора. Усладе и Ите – в сарай и по постелям, а нам – в лес. Скрежещут металлические задвижки, и створки ворот упираются в камни. Ах да, мы же так их и не убрали.

Думаю, Ровена ошиблась. Вряд ли прошлогодние жёны принесли валуны, чтобы насолить новеньким: они о нас и не думали. Камни просто служили держателями – чтобы можно было выглядывать наружу, а в случае опасности быстро закрывать ворота. Лазить туда-сюда по лестнице весьма утомительно, а глазеть тридцать дней на пустой двор просто невыносимо. Да и проверить поутру, сколько отродий сгинуло, тоже нелишнее.

Интересно, тогда светильники ещё работали? Наверняка. Иначе нас бы предупредили.

С шумом втянув воздух, Мальва выглядывает за ограду. Смотрит налево, направо. Кивает через плечо: путь свободен. Ита, придерживая Усладу, подходит к воротам, и мы с Мальвой по очереди выскальзываем наружу. Слышу за спиной скрип дерева, глухой удар створки о створку, а следом лязг металла. Не оборачиваюсь.

Не мешкая, Мальва устремляется по тропе в лес. Я иду следом, чувствуя, как каждый шаг отдаётся тупой болью в рёбрах и спине. Ничего, пять-шесть часов потерплю, а там выйдем к мужскому дому. Возможно, у Кипа найдётся обезболивающее получше, чем Итина мазь. Уверена, отец нагрузил его лекарствами по полной.

Пока деревья не заслонили обзор, я бросаю взгляд назад. Земля у забора взборонена лапами чудовищ, но серые колья пусты. А я-то надеялась: может, Ита с Зарянкой что-нибудь упустили. Больше я не оглядываюсь.

Ноги по щиколотки тонут в белёсой дымке, что стелется по земле. Воздух свеж и прел одновременно: то щекочет чем-то тонким и неуловимо-утренним, то бьёт в нос прошлогодним опадом. Кроны шумят под ветром, и макушки вековых елей со скрипом тянутся за летящими облаками. Небо окрашено в бледно-розовые тона. Приветствуя рассвет, со всех сторон заливаются птицы.

Уверена: они пели и раньше, но за забором их было не слышно, для меня всё заглушал грохот сердца. А сейчас я, видимо, примирилась со своим решением и немного успокоилась.

Мальва замедляет шаг и оборачивается.

– Направо же, да? – её губы трогает растерянная улыбка.

Я подхожу ближе. Здесь тропа разветвляется на две: одна уводит обратно в Подленец, вторая к мужскому дому. На мгновение я тоже теряюсь, но Мальва права: вчера мы пришли слева, значит, теперь нам направо.

– Да, сюда.

– Тропа достаточно широкая, чтобы не идти гуськом, – замечает Мальва.

– Мужья неплохо её протоптали.

Дальше мы шагаем плечом к плечу. Стоит признать: так спокойнее. Надо бы поддержать это хлипкое чувство, завести разговор об учебке, еде, родителях или предстоящем распределении на работу, но с языка соскакивает:

– А меня не было в твоём видении?

– Нет, – Мальва покачивает головой. – Только книга.

– Вот и прекрасно. Теперь всё будет наоборот: я есть, а книги нет. Чем больше несостыковок – тем выше шанс, что предчувствие не сбудется. Так ведь?

Мне не нравится, как Мальва глядит на меня. Она похожа человека, который знает, что виноват, но не собирается признавать совершённую оплошность.

– Ты взяла книгу? – догадываюсь я. – Зачем?

– Просто почувствала, что так нужно. – Мальва и сама понимает, оправдание так себе, и спешит добавить: – В видении от книги не исходило опасности. Даже наоборот. Когда она появилась, я почувствовала что-то вроде… надежды.

– Ты точно читала, что там написано? Серый из золы, чёрный из земли. У меня мурашки от этой колыбельной. Она похожа… – я проглатываю подступившее слово, – даже не знаю, на что.

– Знаешь, – тихо возражает Мальва. – Она похожа на заклинание.

Мне хочется шикнуть на неё и пихнуть в бок – да так, чтобы улетела в папоротники. Нет, ну кто говорит такие слова – посреди бесовкиного леса? Пронзив Мальву осуждающим взглядом, я отрезаю:

– Нет. Эта колыбельная – бред сивого мерина.

Какое-то время мы идём молча, но я не выдерживаю и спрашиваю:

– Думаешь, – голос сам собой понижается до шёпота, а руки принимаются заплетать косу, – «Сказки и песни» – бесовкина книга?

Жду, что Мальва округлит глаза и воскликнет: «Нет! Конечно, нет!», но она интересуется:

– А где ты её взяла?

– Книга была у Луды. Потом у Висы, – дальше я рассказываю о визите госпожи Добореи и забытых на скамейке «Сказках и песнях». – Тебе не кажется подозрительным, что все, кто читал эту книгу, умерли?

– Вряд ли у неё были всего две читательницы, – замечает Мальва. – А как книга попала от Луды к Висе?

– Не знаю, – морщу лоб. – Доборея не говорила. Если Луда брала книгу в лес, её вместе с другими вещами принесли жёны. Ну, или мужья. А если оставила дома, то, может, мать Луды отдала книгу Висе. Куда важнее другое: откуда она взялась изначально?

– А откуда берутся книги?

Интересный вопрос. Новые раз в год, после одобрения Старейшин, привозят из столицы. Подержанными торгует старуха Луфья. А ещё книги есть в учебке, в домах у жителей и библиотеке. Вроде бы всё.

– Давай проверим, нет ли чего-нибудь на страницах? Вдруг там написано: «Собственность госпожи Гавро», – я поднимаю уголок рта.

Жена учителя, и правда, похожа на бесовку: старая, с крючковатым носом и большой бородавкой под глазом, из которой растут волоски. Хотя Болот, помнится, сомневался, что все бесовки – старухи. Может, он читал где-то, что они умеют возвращать молодость? Не удивлюсь, если в Остановице знают о бесовках больше, чем в Подленце.

Мальва приглушённо хихикает и, опустившись на корточки, достаёт книгу.

Взяв «Сказки и песни», я открываю их и вижу: сразу за обложкой, покорёженной от воды, синеет овальное пятно. Оно, хоть и расплылось, но по-прежнему узнаваемо. Такие же стоят на наших учебниках. Это штамп библиотеки.

– Помнишь, как Осташка вытолкала Вису за дверь и ей назначили наказание? – спрашиваю я.

– Осташке? Наказание? – Мальва поднимает брови.

– Да нет же, где это видано? У нас жертв наказывают чаще, чем преступников.

– Кажется, что-то припоминаю. Вису отправили в огороды?

– Нет. Вот сюда, – стучу пальцем по штампу.

– Получается, она взяла книгу в Бедотеке? Когда отрабатывала прогул?

Я усмехаюсь углом рта: приятно, что прижилось придуманное мной прозвище. Библиотека у нас, действительно, та ещё Бедотека. А как иначе назвать здание, с которым вечно случается что-то плохое? То крыша прохудится, то крысы набегут, то пожар вспыхнет.

В кабачке «У Альты» поговаривают, что когда-то в Бедотеке хранились книги о Чёрной матери, бесовках, их заговоре и былых временах. Если такие истории и существовали, теперь их нет. Раз в пару лет с библиотекой происходит какое-нибудь несчастье – и Подленец лишается десятка-другого книг. К каждому новому поколению их доходит всё меньше. Неизменно выживают лишь хроники урожаев и преступлений после Того Дня, учебники да всякие пособия – о том, как строить, чинить, шить, выращивать, воспитывать детей и прочее. Такую скукотищу даже наводнения не берут.

Раньше, когда в библиотеке работала госпожа Пупавка – высоченная сутулая старуха с шерстяным платком на плечах – там был маломальский порядок. Она спасала и разбирала всё, что могла, но потом померла и возиться с книгами стало некому. В позапрошлом году Пупавкина картотека сгинула в очередном пожаре. Об этом в кабачке рассказала Луфья.

Я застываю, и книжка вздрагивает в руках. Странная мысль влетает в голову, точно всполошенная птица в открытое окно: вдруг все те беды – не случайность? Может, бесовки как-то влияют на библиотеку? Насылают пожары, наводнения, крыс? Чтобы мы забыли, как бороться с колдовством. Чтобы были слабыми и невежественными.

Возможно, Висина книжка – одно из уцелевших пособий, где рассказывается, как противостоять злу?

Или, наоборот, «Сказки и песни» подложили сами бесовки, чтобы затуманить нам мозги?

А если подложили, то как? Вероятно, чужими руками. Значит, в Подленце есть предатели…

– Рури? – мягко окликает Мальва. – Надо идти. Давай покажем книгу мужьям? Может, они рассудят: дурная она или нет?

– Показать-то можно, – я смотрю Мальве в глаза, – ты только не рассказывай про свои видения. Чтобы не вышло, как с Осташкой. Ладно?

Кивнув, она прячет книгу в мешок, и мы продолжаем путь.

Туман сходит, обнажая цветущие островки: тут солнцу подставляют лепестки ветреницы, там слезами на зелёных ресницах висят купены. Кажется, я чувствую их аромат. Напоминает фиалку.

Напоминает о Болоте.

Интересно, почему от него пахнет фиалками? Это духи? Или, может, крем для бритья? Наверное, и то, и другое. Хлыщ, что с него взять. У меня вот никогда не было духов.

Представляю, как Болот подносит пузырёк к запястьям, опрокидывает, и немного маслянистой жидкости попадает на кожу. Он втирает золотистые капли, затем проводит руками по шее. Под рубашкой ходят лопатки. Подтяжки висят на бёдрах…

К щекам приливает кровь.

Отродье побери! Чего мне вечно мерещатся его подтяжки?

Поняв, что отстала, я ускоряю шаг, догоняю Мальву и чуть не врезаюсь ей в спину, когда она резко останавливается.

– Рури. Что это?

Выглянув из-за пушистой гривы, смотрю по сторонам. Еловые лапы, сосновые шапки, чуть дальше дубы. Деревья, деревья и ничего больше. Правда, некоторые из них словно обладают лицами: у одного – дупло как вопящий беззубый рот, у другого – обломок ветки, похожий на заостренный нос, у третьего – густая мшистая борода. Жутковато, но явно недостаточно, чтобы вогнать Мальву в ступор.

– Тропа, – подсказывает она, и по тону ясно: что-то неладно.

Ещё не взглянув под ноги, я думаю, что дорога исхудала и затерялась в папоротниках, но ошибаюсь. Мне открываются две хорошо различимые и утоптанные тропы, расходящиеся в разные стороны. Перекрёсток.

Поддавшись глупому порыву, я оборачиваюсь. Хочу удостовериться, что дорожка, по которой мы шли, никуда не делась. Разумеется, она на месте.

Боковое зрение улавливает, как слева взлетает еловая бахрома – будто кто-то отпускает ветку. Вздрагиваю. Прижимаю руки к груди. И гляжу, гляжу на тёмную повисшую лапу. «Птица спорхнула или белка прыгнула», – успокаиваю я себя, когда в глазах начинает рябить от натуги.

– Ты не знаешь, куда… – начинает Мальва.

Где-то вдалеке, глубоко в чаще, с хрустом разламывается ветка. Нас с Мальвой бросает друг к дружке. Мы прижимаемся плечами, всматриваемся в лес и дышим, как набегавшиеся собаки.

Справа в подлеске что-то шуршит. Ходит ходуном папоротник, дрожит мелкая поросль. Шорох приближается, и я уже различаю лёгкую скорую поступь. Шурх-шурх-шурх, топ-топ-топ. Нырнув в карман, рука выхватывает нож и выпускает лезвие.

На правую тропу, перемахнув муравейник, выпрыгивает заяц. Он застывает в профиль, выпучив овальный чёрный глаз, а затем срывается с места и уносится прочь. Между кочками и корнями мелькает белое пятно хвоста.

Из моего рта вырывается смешок, а Мальва с шумом выдыхает. Взглянув на меня, она в первый момент улыбается, а потом айкает.

– Рури, это… это же…

Надо спрятать лезвие и убрать нож, но я не спешу. Раз уж выдала себя – пусть Мальва смотрит. Пусть привыкает, что мы – нарушительницы, и у нас есть оружие. Знаю: Мальва никому не выдаст меня. Она сама – та ещё попирательница устоев, иначе не потащилась бы в мужской дом.

– Откуда он у тебя? – она завороженно глядит на лезвие.

– Подарил один хороший человек. – Думаю, лучше не выдавать Дубраву.

– Кто-то из «Солнцеворота», да? – догадывается Мальва. – Знаешь, я всегда завидовала тебе. Из-за того, что ты не боялась ходить туда.

– Не боялась и не впредь не буду. Чего же там страшного? – от Мальвиных слов я чувствую себя более опытной и взрослой; на лице вырастает уверенная усмешка. – У Альты собираются одни женщины, и никто никого не обижает.

– Ну, – мнётся Мальва, – туда ходят только брошенки, невыбранные и вдовы. Кроме тебя. Есть примета: кто в «Солнцевороте» поест или попьёт, та замуж не выйдет. Теперь-то понятно, что чепуха.

– Есть ещё какая-то примета про зайца, – вспоминается невпопад. – Если он прыгнет на дорогу, это к удаче. Или к несчастью. Что-то такое.