Хрупкая тайна

– Ты не должна думать о смерти, – строго замечает мама Ханны. – Смерть не заберет у меня еще и тебя.

Родители Ханны относятся ко мне как к части их семьи, поэтому слово «подруга», употребленное по отношению к ней, попросту не имеет смысла. Она была моей семьей. А сейчас я словно сирота.

– Почему вы не ненавидите меня? – задаю вопрос быстрее, чем мой мозг успевает обдумать его. – Почему не вините меня? Вы же знаете, что это я…

– Прекрати, – Мария резко отодвигает кружку от себя и повышает голос. – Я не желаю больше слышать от тебя подобных слов. Твоей вины в этом нет. Ханна умерла не из-за тебя, Кэнди.

– Но…

– Нет. Не продолжай эту тему. Мы с Алексом никогда не винили тебя, ясно? Даже в тот самый момент, когда ты вышла живой, а ее несли в черном мешке. Мы… мы бы никогда не возненавидели тебя. Ты была совсем маленькой, Кэнди. Ты была ребенком, понимаешь?

Я встречаюсь с ней взглядом, замечая только правду, проскользнувшую вдоль радужек глаз. И это кажется таким непонятным явлением, потому что подсознательно мой разум отвергает любую причину, где вина лежит на нем, а не на мне.

– Я бы не злилась на вас, если бы вы ненавидели, – слишком просто добавляю, потому что это правда. – Гаррет и Джереми ненавидят меня.

– Ничего глупее в жизни не слышала. Я видела, когда они были у меня в гостях, как выражение их лиц смягчалось при одном только упоминании твоего имени. Я знаю, потому что вы все так реагировали на Ханну. Ненависть – последнее, что Гаррет и Джереми чувствуют к тебе.

Мария даже не упрекает меня во лжи, будто подсознательно понимает, что я вру. Но все же мне хочется верить ей. Знать, что они не общаются со мной по другой причине. Это успокаивает изношенное от боли сердце, действует не иначе как прививка от болезни. Сегодня вечером я снова пойму, что ее слова – лишь попытка успокоить меня, но сейчас мне хочется принять эту дозу красивой лжи.

– И вообще, хватит уже о грустном. Девиз Ханны – улыбаться сквозь слезы, – Мария подмигивает мне. – Кексы уже можно подавать. Ты сможешь позвать Лиама и Энди?

– Конечно.

Я встаю из-за стола и направляюсь в гостиную, вслушиваясь в радостные крики. С одной стороны ковра сидит Энди, с другой – Лиам: они одновременно запускают машинки, проверяя, чья быстрее доберется до края. Иногда я дольше положенного заглядываюсь на Лиама, в особенности на его рыжие волосы и голубые глаза. Он напоминает мне ее. Пускай отдаленно, пускай странным образом.

– Эй, ребята, – окликаю их, – кексы готовы!

Они быстро встают, но не делают ни единого шага, переглядываясь.

– Давай кто быстрее? – начинает Энди.

– Насчет три: раз, два, три!

Мальчики срываются с места, крича и смеясь, и бегут в сторону кухни. Я отхожу к стене, пропуская их, и делаю глубокий вдох, пока глаза не натыкаются на противоположную стену и воспоминания не накатывают с новой силой.

На бежевых обоях все еще виднеются наши отметки.

«Ханна. Два года. 2 фута 7 дюймов».

«Ханна. Пять лет. 3 фута 6 дюймов».

«Кэнди. Пять лет. 3 фута 5 дюймов».

«Ханна. Шесть лет. 3 фута 8 дюймов».

«Кэнди. Шесть лет. 3 фута 7 дюймов».

Я прохожусь по каждой, ощущая на них прикосновения Ханны, пока не натыкаюсь на последнюю.

«Ханна. Двенадцать лет. 5 футов 1 дюйм».

«Кэнди. Двенадцать лет. 5 футов 0 дюймов».

Ее родители каждый год отмечали наш рост и смеялись, говоря, что к восемнадцати годам вся стена будет исписана вдоль и поперек. Но она так и осталась заполненной лишь наполовину.

Теперь я уже ростом 5 футов 7 дюймов, а Ханна так и останется 5 футов 1 дюйм… Навсегда…

***

Стрелка наручных часов приближается к цифре девять. Прохладный вечерний ветер продувает ноги, слегка приподнимая юбку, и раздувает кудри в сторону. Я останавливаюсь у фонаря и щурюсь, задерживая взгляд на ярком свете.

Энди лежит в кровати у Лиама дома. Мы провели вместе с семьей Ханны пять часов, и настало время мне покинуть их. В отличие от брата, я не могу пойти на этаж выше в комнату друга и смеяться, весело проводя ночь. У меня больше нет такой возможности.

Я позвонила папе час назад и сказала, что хочу дойти до дома пешком, и, несмотря на слышавшееся в голосе недовольство, он согласился и пообещал оставить мне мороженое, на которое покушалась мама.

Сейчас мне не хочется возвращаться домой. Скорее всего, причина кроется в том, что после проведенного времени у Ханны мне нужно время наедине с собой, чтобы вычистить из головы мысли, неугодные сознанию, – например, касающиеся Джереми и Гаррета или связанные с тем, что я должна жить за Ханну. Мозг намеренно уничтожает любую надежду на успокоение, постоянно напоминая сердцу, что вина лежит на мне. Какое-то безумие, потому что, повторяя это про себя, я чувствую облегчение.

Знаете, когда твоя правда не совпадает с чужой, невольно начинаешь думать: а, может, их слова имеют право на существование? И тогда система выстроенного в голове мира постепенно разрушается, как карточный домик. А я не готова к этому. Какой смысл? От слов Марии становится больнее, ведь получается, смерть Ханны – это гребаное стечение обстоятельств, которое могло произойти с любым учеником.

Я сворачиваю с травы на тропинку, зная путь до дома наизусть, и снижаю скорость ходьбы, растягивая время. Обычно в девять вечера на улицах большое скопление народа, но сегодня все пустует. Я иду одна. В один момент оглядываюсь на ближайший дом в поиске света в окне, чтобы понять, что кто-то рядом.

Тишина вокруг приятна. Наверное, поэтому я сворачиваю с изначального пути, услышав посторонние голоса. Только через полчаса бессмысленного хождения вдали от дома начинают вырисовываться очертания здания. Я останавливаюсь у калитки, только сейчас осознавая, куда пришла. Ноги чуть не подкашиваются от неожиданности.

Его дом.

Как ни странно, он жил всего в получасе от Ханны; наверняка они даже когда-то виделись – может, перекинулись парой фраз или пожелали друг другу хорошего дня.

И даже это не помогло ей.

Его дом находится на краю улицы. Прийдя сюда в первый раз пять лет назад, я удивилась, не увидев ветхой постройки. Мне показалось, что это ошибка: что решившийся на убийство человек просто не может жить в достатке. Но я ошибалась: наличие и количество денег не дает никаких гарантий.

И с резко подступившей к горлу тошнотой в сотый раз за эти годы я признаю, что дом выглядит уютным. Внешне он даже несколько напоминает жилище Ханны. Двухэтажный коттедж из коричневого камня с встроенной террасой и летней кухней. Приглядываясь ближе, я замечаю на столе несколько чайных стаканов и пару бутылок пива, не убранных после ужина.

Этот дом все еще живой.

Не знаю, что именно я ожидала увидеть. Может, руины разрушенного здания? Раскрашенные вандалами стены? Или заросший сорняком газон? Хоть одну деталь, указывающую на пустующую площадь? Как будто обложенное кирпичом строение виновато.

– Даррен, вызывай полицию! Дети снова вернулись, – кричит женщина, открывая входную дверь.

Я вцепляюсь в калитку, чтобы не упасть на месте, когда ее взгляд останавливается на мне. Кларисса Клиболд не отличается от той женщины с фотографий, размещенных в интернете. Только теперь вместо одеяния судьи на ней домашний халат и розовые тапочки, а по плечам струятся влажные волосы.

Я ожидала увидеть монстра — ну, знаете, так, чтобы по одному виду стало понятно, что этот человек асоциален или психопатичен. А она выглядит… обычно. И эти чертовы противоречия не укладываются в голове.

– Полиция уже едет, мисс, – последнее слово она выплевывает немерено едко. – Даррен!

Кларисса снова зовет мужа, но, не дождавшись от него никакого ответа, делает первые шаги ко мне. Я не могу пошевелиться, все так же одной рукой держась за калитку.

– Ну, что ты припрятала в сумке? – грубо начинает она, останавливаясь в трех шагах от меня. – Краску? Яйца? Камень? На этот раз никто не убежит! Мы потратили целое состояние, чтобы очистить дом и восстановить окна.

Я ничего не отвечаю, продолжая смотреть на нее. С каждой секундой нахожу все больше сходств в их внешности. Не знаю, в какой момент, но Кларисса успела открыть калитку, оказаться около меня и грубо схватить запястье.

– Даррен, выходи быстрее!

Ее прикосновение – разряд тока, вернувший тело в привычное жизнеспособное состояние. Я дергаюсь в попытке разорвать хватку, но Кларисса прикладывает вторую руку, блокируя мои движения.

– Ты никуда не уйдешь! Полиция рядом, мисс. Я больше не собираюсь терпеть и молча смотреть, как подростки портят мой дом!

О чем она вообще говорит?

– Я…

Слова не выходят, так и застревая в горле, – лишь несвязное мычание прорывается сквозь.

– Выворачивай сумку! – ее голос срывается на крик. – Давай!

Тело Клариссы приближается к моему. В момент ощущения ее непосредственной близости на глаза наворачиваются слезы. Больше не дожидаясь ответа, она тянется второй рукой к сумке и грубо срывает ее с меня. Через секунду все мои личные вещи оказываются на асфальте.

– И что ты планировала сделать, а? Я все видела! Ты больше пяти минут стояла у дома и что-то замышляла, – не успокаивается она, увеличивая давление на запястье.

Ее не волнует, что на тротуаре лежат только телефон, кошелек и два шоколадных кекса.

– Отпустите меня, – дрожащим шепотом умоляю.

– Я вручу тебя лично полицейским, и пусть тогда они уже сами разбираются с тобой!

Глаза щиплет от бешеного потока слез. Ее хватка ощущается, как нажатие на курок, и все крики Клариссы превращаются в бесконечный поток выстрелов в голове.

Бам.

Бам.

Бам.

– Кэнди? – раздается посторонний голос с противоположной стороны дороги.

Я сразу поворачиваю голову, замечая парня, идущего к нам. Сквозь размытое зрение его очертание кажется нечетким – лишь большая черная тень.

– Помоги мне! – единственное, что могу выкрикнуть, – и человек мгновенно переходит с шага на бег.

Кем бы ты ни был, помоги мне.

– Что тут происходит? – он встает между мной и Клариссой, в секунду отрывая ее руку от моей.

Я делаю два шага назад, прячась за ним. И как только в нос ударяет знакомый запах, а голос парня становится громче звеневших в ушах выстрелов, я понимаю…

Коул. Несмотря на наше кратковременное знакомство, мне хватает двух секунд, чтобы узнать его.

– Вы знакомы? – чуть понижает голос Кларисса, немного смущаясь.

– Что здесь происходит?! – грубее повторяет Коул, не двигаясь с места.

– Она пыталась испортить стены моего дома и разбить окна! – ее голос снова срывается в крик.

Я не хотела этого делать. Черт возьми, да я даже понятия не имею, как пришла сюда!

– Я не хотела ничего из этого, – с заиканием произношу, ощущая соленый вкус во рту. – Я заблудилась.

– Конечно! – Кларисса истерично хохочет. – А что тогда в твоей сумке делает…

Она переводит взгляд на асфальт и хмурится, не замечая ничего из воображенного ею. В этот момент из дома выходит ее муж (наверное, услышав крики жены) и быстро направляется к нам.

– Простите нас, – с выдохом и усталостью произносит он, складывая руки на талии жены и уводя ее. – Наш дом на протяжении многих лет подвергается нападкам, и жена переживает серьезный кризис. Еще раз прошу прощения.

Нет, он врет. Я вижу, как его лицо даже не сжимается от смущения, произнося это, будто подобное в порядке вещей. Он врет, потому что правда гораздо уродливей.

– С тобой все хорошо? – Коул оказывается в метре от меня, складывая руки в карманы спортивных штанов. – У нее срывы уже на протяжении многих лет, ты не виновата. Она постоянно кидается на прохожих.

Я наблюдаю, как Кларисса поникает в руках Даррена, и больше не вижу в ней живого и настоящего человека. Являюсь ли я монстром, чувствуя от этого спокойствие?

– Кэнди…

– Да? – со сбитым дыханием и дрожащим телом перевожу на него взгляд.

– Привет, – уголки его губ слегка приподнимаются, и он подходит ближе.

– Привет, – шепчу, обнимая себя за плечи.

– С тобой все хорошо?

– Да, – одновременно со словами стираю слезы с лица рукавом свитера. – Наверное…

– Не обращай на нее внимания. Она больна, – он произносит это, даже не понимая, насколько я близка с этой семьей.

Я заостряю внимание на глазах Коула, которые кажутся спокойными. Одетый в черную обтягивающую футболку и серые спортивные штаны, он возвышается надо мной и хмурится, вероятно, замечая все еще скатывающиеся слезы.

– Мгм, – невнятно мычу.

– И нужна ли тебе помощь?

Выражение лица Коула другое. Его глаза другие. Поведение… Все в нем не похоже на него.

– Я довезу тебя до дома, – резко и уверенно твердит Коул без единого намека на принятие моего мнения. – Ты еле стоишь на ногах.

Что-то в его голосе тоже другое, отличающееся от ненавистных выкриков и одновременно с этим жгучего хладнокровия.

Коул отходит на шаг, наклоняется, чтобы собрать разбросанные на асфальте вещи и поднять сумку, а после вплотную приближается ко мне, обхватывая одной рукой за плечо, и ведет в сторону припаркованной машины.

Даже его прикосновения ощущаются по-другому. То, с какой осторожностью он касается меня, совершенно не походит на ту легкость при нажатии на курок. Коул – просто не он.

– Тебе не стоит тратить время, – я останавливаюсь прямо перед открытой дверью и снова поднимаю голову, чтобы посмотреть ему в глаза. – Я сама доберусь до дома. Тут недалеко.

– Ты ведь живешь рядом с Джереми, верно? Это в десяти минутах на машине отсюда, а ты еле передвигаешься, – Коул качает головой, отмахиваясь от моих слов. – Поэтому садись.

– Но я…

– Я довезу тебя, Кэнди. Это не займет ни у кого из нас много времени.

Я киваю, не собираясь продолжать спорить, и сажусь на переднее сиденье. Коул закрывает за мной дверь и уже через несколько секунд заводит машину.

Глава 7

Коул

Кэнди Митчелл сидит в моей машине. Она сжимает рукава зеленого свитера, неловко оглядываясь вокруг, и молчит.

Я повторюсь. Кэнди Митчелл сидит в моей машине. Та самая девушка, на которой я сорвался и своими расспросами довел до слез. Стоит ли повторить еще раз, чтобы ситуация перестала казаться обыденной?

Ровно в эту секунду я должен находиться в спортзале на первом этаже родительского дома Джо… И уж точно не должен сжимать пальцы на руле сильнее от волнения, потому что она сидит всего в паре сантиметров от меня. Последнее, чего я ожидал от похода к семье Харрисов, – это то, что уеду с Кэнди, не попрощавшись с остальными. Я вышел, чтобы забрать из машины сменную одежду, когда в очертании вырывающейся из хватки девушки узнал ее.

Немыслимо. Между нами было расстояние в двадцать метров, и мне хватило одного взгляда, чтобы длинные кудри, худощавое телосложение и синяя юбка с объемным свитером превратились в нее.

И как я должен был оставить Кэнди на улице после того, как безумная соседка Джо напала на нее?

– Тебе не холодно? – не поворачиваясь к ней, спрашиваю. – Пройдет больше трех минут, прежде чем машина нагреется.

– Нет, мне нормально, – боковым зрением замечаю, как она хватается за подол юбки и пальцами сжимает его. – Сентябрь – не самый холодный месяц в году.

– Да, но под вечер довольно прохладно, особенно учитывая твои голые ноги. Если что, у меня в багажнике есть плед.

– Не нужно, в машине уже становится теплее, – Кэнди отворачивается к окну. – Это твой дом?

– Нет, это дом Джо. Точнее, здесь живут его родители.

Я стараюсь звучать так, словно в происходящим нет ничего волнительного. Придаю голосу больше уверенности, но кожа все равно покрывается холодком. Кэнди права: в машине становится теплее, но я все еще чувствую холод. Похоже, единственный из здесь присутствующих, кому нужен плед, – это я.

Проблема кроется в непонимании, как вести себя с ней. Ну, наверное, еще двадцать три дня назад я был адекватным человеком, у которого разум не гулял отдельно от тела. Я не доводил малознакомую девушку до слез, поэтому мне не приходилось на будущее придумывать, как вести себя в ситуации, если мы встретимся еще раз.

– Так вы не живете здесь постоянно? – голос Кэнди с каждой секундой становится все более спокойным, уже не граничащим с истерикой.

Мой мельком брошенный взгляд на нее показывает, что дорожки слез на щеках высохли, придав коже красный оттенок.

– Нет, мы снимаем квартиру в Аллертоне. Так ближе к университету и удобнее для нас, – я слегка замедляю движение машины и облокачиваюсь на сиденье.

– Удобнее для занятий хоккеем?

Кэнди распухшими от слез глазами разворачивается в мою сторону. Я сглатываю, снова возвращая внимание на дорогу и ощущая жжение от чужого взгляда в районе щеки. Это всего лишь вопрос от девушки, так какого черта я веду себя, как двенадцатилетний подросток, впервые увидевший голые сиськи?

– Да, в некоторые дни наши тренировки начинаются в семь утра.

– Ужасная жизнь, – восклицает Кэнди. Но как только наши взгляды вновь встречаются, она резко поднимает брови. – Нет, я не имела в виду, что твоя жизнь ужасна! Просто, получается, вам нужно вставать в шесть утра, чтобы успеть доехать до арены…

– Вообще-то в пять, – усмехаюсь, не понимая такой реакции. – Да. Иногда мы просыпаемся и в четыре, если накануне разозлим тренера.

– Какое-то глупое наказание… Разве вы не будете чувствовать себя уставшими?

– А это не его проблемы. Мы должны ложиться спать до одиннадцати вечера.

Режим спортсменов – не ответственность тренера, и Флорес дал нам это понять в первый день своего поста в университете, когда назначил тренировку в шесть утра. Ему было плевать, что арена открывалась только в семь. Он поставил условие Брукфилду: либо все будет по его правилам, либо им придется искать кого-то другого. А Флореса хотели заполучить все. Многие более перспективные молодежные лиги звали его, но он решил стать тренером «Брукфилд Флеймз», за которую двадцать лет назад играл сам.

– Прости.

– За что?

– Сейчас уже практически одиннадцать. Тебе не стоило подвозить меня.

Я не знаю, как реагировать. Правда. Со мной в жизни происходило много ситуаций, и я успел убедить себя в том, что у меня проблемы с головой, из-за которых я и совершаю необдуманные поступки. Но как реагировать на извинения девушки, я не знаю.

Мне не послышалось? Она правда сказала «прости», потому что нарушила мой режим?

– Стоило. Ты не заставляла меня довозить тебя, Кэнди. Это я предложил, а значит, я сам несу ответственность.

– Спасибо, – на выдохе произносит Кэнди, прижимая руки к щекам. – Спасибо, что помог мне с ней.

– Не за что, Кэнди, не принимай произошедшее близко к сердцу. Только на прошлой неделе она нападала на прохожих около пяти раз.

– А что с ней случилось?

– Не знаю все в деталях, но вроде ее сын совершил убийство, а она не смогла справиться с давлением, которое на нее оказывало общество.

Родители Джо привыкли каждый день в окне дома видеть полицейскую машину. Его мама как-то упомянула историю, связанную с сыном Клариссы, но я не мог вспомнить, что конкретно он сделал и кого убил.

– Звучит ужасно.

– Это меньшее наказание, которое могут получить родители детей-убийц.

– Тебе жалко ее? – спрашивает девушка. Я слегка хмурюсь, поворачиваясь к ней. – Имею в виду, она ведь не виновата… Не она же убила кого-то.

– Не знаю, Кэнди. Думаешь, мать могла не заметить у своего ребенка отклонения, подтолкнувшие его на твой поступок?

– Хочешь сказать, она могла бы предотвратить чье-то убийство? – все тише спрашивает Кэнди, продолжая перебирать пальцы на юбке – наверное, успокаивая себя таким образом.

– Думаю, да.

Разве не обязанность каждого родителя – следить за ребенком, замечать изменения в его поведении?.. Впрочем, не знаю, как наш разговор вообще перешел в это русло… Надо что-то делать.

– А ты любишь хоккей?

М-да, Коул… Лучший способ сменить тему про убийцу и сошедшую с ума от горя мать! Чего мелочиться? Мог бы сразу продолжить: «Любишь хоккей? Я центральный форвард. Может, переспим?»

– Я? Нет. Точнее, не знаю. Я никогда не смотрела хоккей. В моей семье спортом увлекается только мама, но она больше любит баскетбол.

– А баскетбол тебе нравится?

– Нет, – усмехается Кэнди. – В пятом классе один мальчик попал мне в живот мячом, и тогда я поклялась, что больше никогда не буду смотреть баскетбольные матчи. Но зато я немного разбираюсь в американском футболе.

– Из-за Джереми и Гаррета?

– Да, они увлекаются им с детства. Я даже ходила на пару матчей, когда мы были в средних классах.

Я постоянно забываю, что Кэнди Митчелл – соседка Джереми Росса, из-за которой он ударил Джо в первый день. И, да, это мой первый опыт общения с девушкой из Брукфилда, чье отношение к «львам» относится к категории обыденности.

– А сейчас не ходишь?

Она снова отворачивается к окну.

– Нет, – прикладывая пальцы к шее, сообщает Кэнди. – Сейчас у меня не так много времени, которое я могу уделять матчам.

– Я бы тоже был «занят», если бы меня позвали на матч по американскому футболу, – растягиваю губы в улыбку.

– Вообще-то матчи «Брукфилдских львов» довольно интересные, – тихо замечает она без злости, просто констатируя факт.

И, да, я снова забываю, что нахожусь в обществе девушки, которая выносит присутствие кого-то из «львов».

– Так ты смотришь их?

– Редко, – тушуется Кэнди, понимая, что попалась. – Трансляцию крутят на сайте университета.

– Не-ет, ты ведь не можешь говорить это на полном серьезе, Кэнди? Что в них интересного? – смеюсь, поворачиваясь к ней и ненадолго забывая о дороге. – Всю игру носиться с мячом по полю? Плавание и то увлекательней…

–А что, носиться по льду с шайбой лучше?

Кэнди произносит фразу без злости, обиды или чего-то еще, что касается негативных эмоций. Она ведет разговор легко и непринужденно.

– Туше, – поднимаю обе руки. – Но уверен, если ты увидишь хоккей вживую, то больше никогда не захочешь смотреть американский футбол.

О, нет. Неужели я только что завуалированно предложил ей прийти на матч?

– Возможно, – без капли сомнения проговаривает Кэнди. – Но смотреть матчи вживую не для меня.

– Почему нет?

– Там слишком громко.

– Что? – я хмурю брови, все еще улыбаясь.

– Люди кричат на матчах. Громко.

– Эээ… Ну да, в этом и смысл поддержки команды, за которую они пришли поболеть.

– Я люблю тишину, поэтому… Не знаю, смогу ли когда-нибудь снова прийти на матч.

Я прикусываю язык, чтобы практически слетевший со рта вопрос оставался в пределах тела. Это из-за школы? Не знаю, какие ублюдки издевались над ней, но они точно не заслуживают спокойно ходить по городу, когда она до сих пор плачет от одного упоминания.

Школа, в которой учился я, определенно отличалась от той, где училась Кэнди. По крайней мере, я так думаю. Мое учебное заведение находится в бедном районе Нью-Джерси, где люди готовы убить любого, кто займет их место по продаже наркотиков. Кэнди же выглядит как идеальный представитель частных школ. Тех самых, с которыми родители судятся за то, что их ребенка назвали идиотом.

И, несмотря на внутреннее отрицание, за эти двадцать три дня я часто думал: как так получилось, что кто-то вроде нее мог подвергнуться издевательствам? Почему школа не пресекла буллинг сразу? Очевидно, это не разовый случай.

Насколько странным кажется наш разговор? На миллион процентов из ста? Я практически убедил себя за эти двадцать дней, что Кэнди считает меня ублюдком. Но она не ведет себя так, словно ощущает хоть каплю ненависти и злости ко мне.

– …но вот Энди сошел бы с ума, если бы услышал о хоккее, – через время говорит Кэнди, прерывая долгое молчание.

– Энди?

Это ее парень? Мне опять же стоит прикусить язык. Не твое дело, Коул. И все же мне интересно.

– А, да, это мой брат, – ее голос веселеет при одном его упоминании. – Мама собирается отдать его в хоккейную секцию в этом году, потому что он сходит с ума от желания поскорее взять клюшку в руки.

– Все-таки в твоей семье кто-то любит хоккей, – подначиваю ее, поворачиваясь лицом.

– Я бы так не сказала. Мой братишка находится в том возрасте, когда хочет во всем повторять за кумирами. Недавно Энди увидел в интернете, как Джастин Бибер играет в хоккей, и решил, что это его предназначение.

– И сколько же ему?

– Пять с половиной, – вздыхает Кэнди. – Так что хоккейному сообществу стоит опасаться, ведь скоро на лед ступит мой брат и в первый же день определенно устроит драку.