Хрупкая тайна

Но как только кто-то толкает меня в плечо, я жмурю глаза сильнее, словно ожидаю удара, а после приоткрываю их, замечая парня, сидящего на одном ряду со мной. Он кажется знакомым: рыжая копна волос, радушная улыбка и щенячьи глаза, желающие познакомиться.

– Лекция началась, – шепча, наклоняется ко мне, когда я снимаю наушники. – Профессор Томас – единственный, кто считает, что мы находимся в XVIII веке, и если мы отвлекаемся, нас нужно пороть.

Я киваю, выдавливая легкую улыбку на лице, и смотрю на преподавателя, недовольно оглядывающего аудиторию.

– Я Шон, – он протягивает мне руку через стол. – Я помню тебя. Ты общаешься с хоккейной командой.

Шон? Я не поворачиваюсь к нему, делая вид, что не слышу, а сама мысленно пытаюсь вспомнить человека с таким именем за последние три недели.

– Мы виделись в кафетерии, – продолжает Шон, все еще не убирая руку.

Точно. Парень, который пытался сфоткать нас и которого Джонатан считает вуайеристом.

Я сцепляю челюсти вместе, чувствуя исходящую от него неуверенность. Его рука все так же висит в воздухе в ожидании обмена рукопожатиями. Он знает, что я услышала. Мне не хочется никому делать ему больно, правда. Но выход, заключающийся в отстранении от всех, радикальный.

– Не знаю, что Харрис и Найт успели наговорить тебе, но я не такой, ясно? – его голос понижается, как от обиды. – Я не подкрадываюсь на вечеринки и не фоткаю голых студентов исподтишка.

Он наконец убирает руку и через несколько секунд начинает записывать конспект.

– Они мне ничего не рассказывали, – все же отвечаю через пару секунд, ощущая груз вины за молчание.

Шон больше не пытается завести со мной разговор, опустив голову и не поверив моим словам. Так будет лучше.

До окончания лекции напряжение между нами не спадает, но никто и не пытается нарушить его. И как только профессор проговаривает последнюю фразу, Шон сразу поднимается и бежит вниз, не обращая внимания на выкрики некоторых студентов. Я внимательно слежу за удаляющейся спиной, не успевая расслышать, что конкретно ему сказали, но, по ощущениям, в их словах не было ничего приятного.

Как только аудитория опустела, собираю вещи и иду к библиотеке, которая находится в другом корпусе через дорогу: там я смогу переждать окно перед следующей лекцией. Вдруг мое внимание привлекают два силуэта около входа на поле для тренировок по американскому футболу: Гаррет крепко держит Джереми за шиворот футболки, пытаясь оттащить его.

Я останавливаюсь в двадцати метрах и не шевелюсь, продолжая наблюдать.

Что у них происходит?

Гаррет и Джереми практически не ссорились за те годы, сколько я знала их. Они могли ударить друг друга, а через минуту забывали о потасовке и смеялись. Нужно подождать минуту: Гаррет и Джереми пожмут друг другу руки и улыбнутся… Но этого не происходит. С каждой секундой движения Гаррета становятся все агрессивнее, а Джереми, чуть не спотыкаясь, безуспешно пытается пройти на поле.

Пора уходить. Это больше не мое дело. Их ссоры не должны волновать меня. И все же мысленно я продолжаю отсчитывать секунды до момента их примирения.

Джереми замечает меня. Он резко поворачивается в очередной попытке убрать хватку Гаррета с плеч – и его глаза останавливаются на мне. Джереми смотрит в мою сторону десять секунд, словно убеждая сознание, что это я.

Теперь точно пора уходить. Как последняя трусиха, я быстрыми шагами направляюсь в сторону библиотеки, мысленно надеясь, что они не пойдут за мной.

– Кэнни! – все же слышится голос Джереми в двадцати метрах от меня. – Постой, не беги так быстро.

От его голоса я ощущаю неприятный холодок по рукам. Он обычно не звучит так… радостно? Да, Джереми входит в узкий список тех самых людей, чьи нотки в голосе начинают теплеть только от приближающейся вспышки агрессии.

– Да постой же ты! – он наконец добегает и за считанную секунду разворачивает меня за запястье в свою сторону.

Я прикусываю язык от неожиданности, а глаза расширяются от страха перед неизвестностью. Телесный контакт давно не определяет нас двоих. Раньше я часами могла поглаживать его волосы, пока он не успокоится, а сейчас вздрагиваю, как ошпаренная кипятком.

– Почему ты убегаешь от меня, Кэнни? – чуть приподнимает уголки губ, все еще не убирая руку, и склоняет голову.

Нет, это точно не похоже на нормальное состояние Джереми. Ну, или он изменился до неузнаваемости за эти пять лет.

– Я не убегала… Просто спешила в библиотеку, – поджимаю губы, стараясь забрать у него свою руку.

Джереми разрывает хватку, как только чувствует мою попытку сделать это, и хмурится. Я тоже. В нос попадает запах алкоголя, исходящий от него. Господи, да он же пьян! Запах спирта окутывает с ног до головы с такой силой, что если подышать в алкотестер, то и мой результат будет положительным.

– Ага, да, – его язык заплетается, хотя на ногах стоит уверенно. – Ты начала убегать, как только я заметил тебя.

– Тебе показалось, Джер.

Почему он пьян? Нет, не так: почему пьяный Джереми пришел в университет? Теперь понятно, по какой причине минуту назад Гаррет не пускал его на поле. И ясно, откуда в нотках голоса Джереми вдруг появилась радость: это не его изменения, а всего лишь спирт.

– Вранье, Кэнни, – практически пропевает он, улыбаясь. – Ты избегаешь меня. Нас. Избегаешь с самого начала учебы.

В эту секунду сзади Джереми появляется Гаррет. Он выглядит разъяренным. Его каштановые волосы беспорядочно спадают на лоб, покрытый капельками пота; спортивный костюм испачкан грязью; глаза Гаррета сверкают от злости, а челюсти плотно сжимаются. Я слишком долго осматриваю второго бывшего друга, но он за все это время на меня не смотрит.

– Не понимаю, о чем ты говоришь. Я никогда не избегала вас, просто мне правда нужно спешить.

У моей лжи горький привкус. Но я настолько привыкла ощущать ее во рту, что даже не обращаю на нее внимания.

– И снова вранье. Ты повторяешься, Митчелл, повторяешься, – не унимается Джер, складывая руки в карманы.

– Все, с тебя хватит, – Гаррет снова приближается к нему, хватая за плечо.

– Не трогай меня! Отвали, – Джереми толкает его в грудь. Не сильно, но достаточно, чтобы разозлить друга еще сильнее. – Я разговариваю с Кэнни, ясно?

Почему я все еще стою? Почему даже пропитанное ядом и спиртом детское прозвище звучит так тепло?

– Закрой рот, Джер, тебе пора домой, – но Джереми не обращает внимания на слова Гаррета, снова уделяя внимание мне.

– Так как тебе университет, хм? Появились друзья или что-то вроде того?

– Появились, – лепечу я быстрее, чем обдумываю. – Ну… есть пару человек, с кем я могу поговорить после лекций или сходить в кафе.

Даже не осознаю, почему лгу. Может, хочу увидеть в их глазах злость, обиду… грусть? Это так глупо, что мне хочется ударить себя.

– Правда? Рад за тебя, – по слогам проговаривает Джереми. – И что вы делаете в кафе?

Его слова звучат едко, практически как соль на содранной ране. Я хмурюсь, не отвечая.

– Джереми, хватит, – повторяет Гаррет и не делает ни единого движения к нему – наверное, не желая, чтобы люди на улице заинтересовались происходящим.

– О, Христос, я просто разговариваю со своей подругой, не так ли?

Джереми ухмыляется на последних словах, без объяснений давая мне понять, каким сарказмом наполнено «подруга». Я впиваюсь ногтями в ладонь, сдирая кожу, и киваю, смотря в его горящие пьяные глаза.

– Вот видишь, Гаррет, Кэнни не против. Ну, и как тебе новые друзья?

– Все нормально. Они хорошие, добрые и относятся ко мне с уважением, – сама не замечаю, как каждое слово начинает выходить сквозь сжатые зубы.

Мои щеки краснеют, а грудная клетка вздымается быстрее.

– Ох, ну да, главное – что с уважением. В дружбе ведь самое важное – это гребаное уважение, – не скрывая, смеется Джереми и сразу проводит языком по зубам. – Ты молодец, хорошо справляешься.

– Что это значит?

– Не ищи подвоха в моих словах. Я просто рад, что у тебя получается заводить новые знакомства.

– Ладно, – облизываю пересохшие губы. – Я была рада с вами увидеться, но мне уже пора.

Нужно уходить, пока ситуация не стала необратимой. Джереми и алкоголь несовместимы, потому что под воздействием высокого градуса он перестает сдерживаться, становится открыт миру и показывает, какой ураган происходит у него внутри. И прямо сейчас мой бывший друг очень близок к той самой стадии, чтобы показать мне, кем я являюсь для него на самом деле.

– Снова убегаешь, – кричит мне в спину Джереми. – Типичная Кэнди Митчелл.

– Джереми! – я слышу, как Гаррет хватается за него, и торможу на месте.

Я всматриваюсь в кирпичное здание перед глазами, чтобы отвлечься и не начать обдумывать реплику Джереми. Начинаю считать до ста и заставляю ноги сдвинуться с места.

– Я говорю неправду, хм? Ну же, Гаррет! Разве я вру сейчас?

– Ты гребаный кретин, Джер. Закрой рот, пока я не врезал тебе на глазах у всего Брукфилда, потому что я, мать твою, близок к этому.

Я настолько глубоко вздыхаю, что живот мгновенно пронзает укол боли, и делаю первый шаг.

Просто уходи, беги, не разворачивайся.

Джереми говорит правду. Я избегаю, ухожу от проблем, прячусь. Делаю все, чтобы никто даже не подумал приближаться ко мне. Лучше уж быть «мертвецом» в жизнях близких людей, чем по-настоящему сделать такими их.

– Постой, – я подскакиваю, как только рука Джереми снова касается моего запястья. – Хватит, Кэнни, прекрати убегать от меня.

– Джереми, прекрати, – шепчу. – Пожалуйста, не начинай.

– Так значит, ты прекратила притворяться, что все нормально? Не думал, что для этого потребуется пять гребаных лет!

Мой рот открывается от шока. Он не мог. Прошлые слова Джереми били не так сильно, потому что только сейчас я ощущаю сколы на собственной броне.

– Хватит, – повторяю. – Мне необходимо добраться до библиотеки.

– К черту библиотеку! К черту твое вранье и избегание! Поговори с нами.

– О чем, Джереми?

– О нас!

– Что мне следует сказать?

– Какого хрена происходит? Почему ты не можешь прекратить делать из меня идиота и просто поговорить?

– Я не делаю из тебя идиота, – спокойно отвечаю, чувствуя, как по ладоням скатывается струйка крови. – Ты пьян. И тебе пора домой.

– Не начинай вести себя, как Гаррет.

– Но он прав. Ты пьян, Джереми, и я не хочу разговаривать с тобой в таком состоянии.

– Да ты в любом состоянии не хочешь разговаривать со мной. Не важно, где мы находимся и что делаем. Тебе плевать, похороны это или университет. Ты просто не хочешь говорить со мной.

Я отшатываюсь так, словно меня бьют кувалдой по голове, и начинаю быстро моргать.

– Не нужно делать этого, – приказываю, выставляя указательный палец со скатывающимися по нему капельками крови. – Не говори…

– …о похоронах?! – выплевывает Джер.

Гаррет и я переглядываемся. Наверное, мы оба ощущаем ужас и лавину болезненных воспоминаний. Создается впечатление, что от одного упоминания похорон становится физически плохо. Будто прошло не пять лет, а несколько минут. Словно Джереми и Гаррет подбежали ко мне сразу, как гроб Ханны закопали.

– Джереми! —Гаррет отчаянно качает головой. – Не здесь.

– Почему? Почему вы все делаете вид, будто этого не произошло? – со злостью цедит Джереми, запрокидывая голову назад. – Ханна умерла, Кэнни. Ее больше нет.

Мое сердце бьется с такой скоростью, что готово выпрыгнуть и покинуть тело. Он не имеет права говорить мне это, будто я понятия не имею!

Я была на похоронах!

Я видела тело Ханны!

В отличие от них, я стояла прямо у гроба и своими глазами видела мертвое лицо своей лучшей подруги.

– Замолчи, – шиплю, понимая, что на щеках появляются соленые дорожки. – Не смей говорить мне, будто я не знаю!

– Она умерла, – Джереми повторяет снова, наверное, не осознавая, как это отражается на мне. Словно он не видит, как слезы скатываются из уголков глаз. – К сожалению, Ханны больше нет с нами… Но мы не умерли! Так почему тогда ты делаешь вид, что похоронила и нас с Гарретом?

Я качаю головой из стороны в сторону в такт собственным всхлипам и прикладываю руку к губам, надеясь, что они не покинут тело. Самое отвратительное свойство в людях – считать, что они имеют право надавливать на болезненные точки, и надеяться, что через невыносимую боль придет исцеление. Какая-то дерьмовая игра в правду, где у тебя есть единственный выбор – принимать, а не отвечать.

– «Похоронила вас»? О чем ты, Джереми? – шиплю, уже со злостью в движениях стирая слезы. – Это вы сделали вид, что меня больше не существует!

– Нет! Все было не так. Ты единственная делала вид, что смерть Ханны коснулась только тебя.

– Пошел ты, Джереми!

Мне стоит удивиться тому, с какой ненавистью я кидаю слова ему в лицо. Кажется, моих сил обычно хватает только на принятие очередных неудачных новостей о том дне и на самообвинения. Но сейчас, сжимая руки в кулаки, я больше всего на свете желаю рассказать обо всех накопившихся чувствах внутри, бурлящих вместе со злобой.

Лицо Джереми вытягивается. Он тоже не ожидал от меня такой реакции. Ему требуется около пяти секунд, чтобы осознать, что я сказала.

– Все пять лет мы понимали твои чувства. Знали, что тебе сложнее, чем нам. Но это вовсе не означает, что нам не было больно, Кэнни!

– «Понимали мои чувства»? – горько усмехаюсь, делая неосознанный шаг к нему.

Именно эта реплика Джереми цепляется за самую гноящуюся рану внутри. Ту, что я даже не пытаюсь лечить, зная, что это невозможно.

– Как вы можете понять мои чувства, хм? Вас там не было!

Я защищаюсь. Словно принятие того факта, что кто-то может чувствовать то же самое, уменьшит мою боль. А так нельзя. С Ханной нельзя так поступать.

– Она была и нашей подругой! – взрывается Джереми, крича на меня. – Ханна была нашей лучшей подругой!

– Я тоже была вашей подругой! И вы оставили меня! – у меня не получается выкрикнуть, но мой шепот достаточно громкий. – У тебя, Джереми, был Гаррет, а у меня – никого! Так что даже не думай делать вид, что хотя бы примерно понимаешь, что я чувствую.

В эту секунду все понимают, какая пропасть выстроилась между нами за пять лет. Мы могли думать иначе, сохраняя в себе радостные и детские воспоминания и дорожа ими, но, встретившись в реальности, никто больше не может отрицать, что слово «друзья» покрыто пылью, как что-то древнее. Мы втроем – не больше, чем посторонние, знающие о привычках друг друга.

– Кэнни…

– Не смей больше так называть меня! Меня зовут Кэнди, – последним мазком прохожусь по нему, замечая, как его лицо приобретает оттенок вины, и ухожу.

Если они не ненавидели меня раньше, то пусть начнут сейчас.

Глава 9

Коул

– О, ты просто посмотри на это! —полностью обнаженный Джо встает со скамейки и поворачивает к нам свой iPad. – Как мило, сейчас пущу слезу! «Нераскрытый талант: 22-летний хоккеист из Университета Брукфилд – следующая звезда НХЛ?».

Я закатываю глаза и кидаю ему в лицо чистое полотенце, как только замечаю ямочки, выступившие у него на щеках.

– Нет, ты послушай, что они пишут, – еще более восхищенным голосом лепечет друг. – «Коул Найт – один из ярчайших талантов университетского хоккея, который до сих пор не был задрафтован в НХЛ. Центральный форвард и капитан команды Университета Брукфилд заслуживает внимания и признания за свои выдающиеся способности на льду». Боже мой, да в наших рядах запряталась настоящая хоккейная звезда! Кэп, когда у тебя по расписанию раздача автографов?

– Сразу после того, как надеру твой зад, – ухмыляясь, проговариваю и оглядываю быстрым взглядом команду, которая все больше и больше увлекается фразами Джо.

Начиная с прошлого драфта пресса выкладывает статьи о моей неудаче с «Брюинзом», ищет причины, по которым скауты прервали общение со мной, и печатает все больше новостей, посвященных «Брукфилд Флеймз» после того, как нашим тренером стал Флорес, скандальный бывший хоккеист НХЛ.

– О, подожди! Тут и я упоминаюсь, – Джо быстрым взглядом проходится по присутствующим и, как только осознает, что все внимание приковано к нему, встает на скамейку. И да, он все еще голый. – «Сочетание скорости, мастерства и интеллекта в игре делает Найта одним из лучших хоккеистов своего возраста. Его связка с Джонатаном Харрисом неизменно приносит результаты и становится кошмаром для защитников соперников. Их химия на льду не поддается объяснению, но является ключевым фактором успеха команды». Слышишь? Между нами химия, Найт.

– Сколько самодовольства, – Дейв Флетчер влезает в разговор, надевая спортивную экипировку. – Жалкая статейка в желтой прессе еще не говорит о вашем успехе.

Я усмехаюсь про себя от его слов, но не показываю реакции.

– Об успехе говорит лед, Флетчер, – монотонно подчеркиваю, одновременно натягивая на себя футболку. – Выйди на него сегодня и убедись еще раз: твоя удача, что мы в одной команде, а не соперники.

– Прости, Дейв, но пресса перестала говорить о тебе, как только случился драфт, и упоминает только в том случае, когда это касается твоей девушки, – невинно пожимает плечами Джо, а после кидает на меня поддерживающий короткий взгляд.

– Да я смотрю, ты так хорошо знаешь, когда меня перестали упоминать? Прямо одержим мной. – Дейв поворачивается к Эллиоту Болди, нашему защитнику, и они одновременно смеются.

– Может, я слежу не за тобой, а за Оливией? – Джо спрыгивает, упоминая девушку Дейва, и быстро натягивает на пояс полотенце.

– Мне просто интересно: настанет ли когда-нибудь тот момент, когда я зайду в раздевалку, а тут не будет цирка, связанного с Харрисом и Флетчером? – тихо шепчет Себастьян, сидя рядом со мной и качая головой.

Он прав.

Начиная с прошлого года команда постоянно ссорится – и в основном все из-за несносного характера Дейва. Но меня это не особо волнует, потому что парни умеют разделять лед и все, что происходит за его пределами. Каждый играет на команду. Мы представляем идеальное сочетание. «Брукфилд Флеймз» – не просто одна из лучших университетских команд. Из-за нас противники выходят на лед, заранее осознавая, что проиграют.

– У Оливии есть вкус, – нагло вытягивается Флетчер.

Мы что, правда возвращаемся в среднюю школу, где каждый меряется, у кого член больше? Я решаю перенять позицию Тобиаса, который перед игрой вновь сидит с книгой в руках и не вслушивается.

– О, правда? Тогда почему же она встречается с тобой? Сделай девушке подарок, Флетчер, – дай ей мой номер. Пусть она наконец узнает, что такое быть рядом с настоящим мужчиной!

Они продолжают перекидываться репликами еще на протяжении пяти минут, пока моему другу не надоедает и он не садится рядом со мной.

Сегодняшний матч важен. Точнее, самый важный, если следовать ритуалу нашей команды. Как его проведешь, так и пройдет сезон. Ситуацию усложняют противники: команда Гарвардского университета в прошлом году заняла первое место в «Кубке Четырех» и сместила нас на второе, поэтому мне как капитану не приходится настраивать командный дух, потому что все и так все понимают.

«Брукфилд Флеймз» сегодня не просто открывает сезон – он возвращает себе победное первое место.

– Зря ты не читаешь статью, она довольно интересная. Я прочитал ее десять раз за сегодня.

Я не читаю СМИ. Мне попросту неинтересно, что они пишут. К тому же, к великому сожалению, в нашей стране нет честных спортивных журналистов, которые выкладывают выдающиеся статьи, а не пачками раздают очередную сплетню в мире спорта.

– Ты десять раз читал статью про меня? – выгибаю бровь, наконец поворачиваясь к другу.

– Не смотри на меня так, – тушуется он. – Ты мой брат, Коул. Конечно же, мне интересно читать новости, связанные с тобой. И моя братская душа радуется, когда в этих новостях тобой восхищаются.

Себастьян начинает издавать улюлюканье, а я вновь поджимаю губы, сдерживая глупую улыбку.

– Спасибо, – все же отвечаю. – Ты же в курсе, что ты тоже мой брат?

– Конечно. Кто бы еще стал общаться с таким занудным парнем, кроме меня?

– Пошел ты.

Джонатан Харрис – открытый парень. Он не стесняется говорить о своих чувствах, за что я его уважаю и иногда завидую ему. И он прав: мне повезло, что в моей жизни есть Джо.

Если бы семь лет назад на одной из нью-йоркских улиц он не подошел бы ко мне и не предложил помочь, неизвестно, где я был бы сейчас. Хотя с уверенностью могу сказать одно: планов на НХЛ у меня точно не было бы.

– И как там Кэнди-трахни-меня-Митчелл? – Харрис понижает голос, слегка наклоняясь ко мне.

– Какого хрена между именем и фамилией ты вставил «трахни меня»?

– Ей так больше идет, – пожимает плечами. – Ну, и как она?

– Откуда мне знать? – снова стараюсь придать голосу оттенок абсолютной незаинтересованности. – Мы не общаемся.

– Хм… Дай подумать… А, точно! Может, потому что вчера ночью ты пытался пробраться в мою комнату, незаметно взять телефон и сфоткать ее номер?

Я жмурю глаза от воспоминаний.

Мое поведение было безрассудным. Почему-то ночью показалось, что это отличная идея. А когда Джо проснулся и спросил, что происходит, я впервые за много лет почувствовал себя котенком, которого ткнули в собственное дерьмо.

– Я… Не хотел тебя будить.

– Ну да, ну да, – закатывает глаза Джо. – Знаешь, в процентном соотношении практически все дружеские отношения рушатся из-за вранья. Неужели ты так жаждешь расстаться со мной, ублюдок?

– Это была статья про супружеские пары.

– Разве есть разница?

– Да, мы не чертова пара!

– А в статье говорится, что между нами химия, – хмыкает Джо. – И не пытайся увиливать. Я знаю тебя достаточно, чтобы понять, когда ты пытаешься сменить тему.

– Джо, прекрати. Нам через двадцать минут выходить на раскатку. Сейчас не лучшее время обсуждать девушек.

На самом деле прямо сейчас из-за Джо мой мозг снова захватили мысли о Кэнди. Я чувствую себя глупо. Два отправленных ей сообщения так и висят непрочитанными: одно – со ссылкой на трансляцию матча, другое – с датой и временем. Никакого ответа.

А что она должна была ответить, Найт?

Я сам не знаю, чего ожидаю. У меня давно нет таких ситуаций, где мне приходится первым писать девушке, скидывать ей расписание игры и ссылку на нее. У меня вообще нет воспоминаний, где общение с девушкой вызвано первоначально моей инициативой. Я на секунду хмурюсь, но старательно пытаюсь отложить мысли на потом. Именно поэтому правило «Жизни вне хоккея не должно существовать» выглядит самым адекватным из всех принятых мною решений. Все, что касается внешнего мира и личной жизни, портит мысли.

– Не знаю, я постоянно думаю о Джослин, – честно признается Джо. – И это не мешает мне на льду, а, наоборот, придает уверенности, ведь однажды она будет сидеть на передних рядах и держать плакат с моей фамилией.

По двум коротким встречам Джослин Росс создает впечатление человека, который скорее воткнет себе нож в сердце, чем нарисует плакат. К тому же, по рассказам Джо, она довольно воинственно настроена против него.

– …если только на плакате будет написано что-то вроде: «Надеюсь, сегодня конек заедет тебе прямо в горло и ты умрешь до приезда скорой».

– Она замечательная, не правда ли? – голос Джо становится еще более влюбленным, как будто я только что не сказал ему, что она мечтает о его скорой смерти.

– Побереги член.

– Уже берегу. Для нее.

Я отмахиваюсь от его реплики, зная, что семейные гены Россов скорее разобьют сердце Джонатану, чем вселят в него еще больше любви. Но с Джо говорить об этом невозможно – он не верит. А может, не понимает.

Через десять минут в раздевалку заходит тренер и недовольно оглядывает всех вокруг. На нем черный костюм-двойка, который он надевает перед каждой игрой. Хлоя нередко говорила, что Флорес похож на накаченного Киллиана Мерфи, и подчеркнула, что многие девочки в университете мечтают забраться не к нам в трусы, а к нему. Хладнокровный взгляд, острые черты лица и спортивное телосложение вкупе с его сорокалетием прибавляют ему привлекательности перед прекрасным полом.

– Все готовы?

Команда одновременно выкрикивает «да».

– Тогда подойдите ко мне, – он достает доску с нарисованной хоккейной ареной. – Сегодня первый и очень важный матч, ведь в последний раз Гарвард обыграл нас и утащил победу. Надеюсь, никому не стоит говорить, как важно начать сезон с победы?

– Нет, тренер, – отвечаю за всех.

– Отлично. Гарвард – агрессивная команда, любящая провоцировать, поэтому Джонатан, Тобиас и Коул, не реагируйте. Никому из вас нельзя удаляться. Финал прошлогоднего кубка должен был научить вас этому.