Хрупкая тайна

Я откидываюсь на сиденье, смеясь.

– В свой первый день я тоже устроил драку, Кэнди. Думаю, именно с крови на льду начинается любовь к хоккею.

– Из-за чего?

– Я был меньше всех ростом, и кто-то из команды решил пошутить, что из меня выйдет хороший форвард, ведь меня просто не будет видно.

– Серьезно? Ты был меньше всех? – удивляется Кэнди, а ее глаза расширяются в разы.

– Да, где-то на голову. Еще года четыре мой рост сильно отличался от остальной команды.

– Не может быть, – она качает головой, словно не верит моим словам. – Даже не верится, ведь сейчас ты выше среднестатистического мужчины головы на две!

– Это сейчас, – поправляю я. – А до четырнадцати лет я и вправду был меньше остальных. Девочки в классе шутили, что на свадьбу мне придется приносить стул, чтобы достать до губ невесты.

Кэнди смеется. Господи, какой же красивый у нее смех.

Я сильнее сжимаю руки на руле, в очередной раз напоминая себе, что я не должен думать о ней в таком ключе. Но я не могу вырвать себе глаза и отрезать уши. У Кэнди Митчелл реально красивый голос. У нее бы здорово получалось озвучивать детские сказки.

– Сейчас они, должно быть, жалеют о своих словах. Раньше я думала, что это предрассудки – насчет высокого роста у хоккеистов, но, увидев тебя и Джо, поняла, что правда в этом есть.

Мой рост составляет 6 футов 5 дюймов – чуть выше среднего уровня среди хоккеистов, и это не предрассудки: высокий рост действительно помогает хоккеисту быть более эффективным и быстрым на льду.

В момент, когда я открывают рот, телефон в кармане начинает вибрировать. Это определенно Джо. Он наверняка сейчас попытается закатить истерику, потому что я оставил его.

– Да, – прислоняю телефон к уху, возвращая взгляд на дорогу.

– И как это называется? – выплевывает Джо. – Ты оставил меня наедине с Амалией, которая не перестает говорить о своих парнях! Ты мой друг, Найт, и должен остановить меня от их убийства.

Амалия Харрис – родная сестра Джо, которая находится в обычной для девушки фазе. Но мой друг считает, что в мире наступает катастрофа всякий раз, когда она упоминает имя очередного понравившегося ей парня.

– Я отъехал ненадолго, Джо. Скоро буду.

– Куда ты отъехал?

Я оборачиваюсь на Кэнди, которая, как только встречается со мной взглядом, поджимает губы и опускает голову.

– Я подвожу Кэнди домой.

– Что?! Кэнди Митчелл?!

Я устало закрываю глаза и сбрасываю звонок. Джо-заноза-в-заднице-Харрис не успокоится, пока не удовлетворит некоторые участки мозга. А поскольку я хорошо его знаю, это может сказаться неловко на Кэнди. В прошлом году, когда мы с Хлоей объявили об эксклюзивности3 друг к другу, Джо устроил вечеринку, куда пригласил весь университет. В рассылке мероприятие называлось «Мой брат вырос».

Он из любой – даже самой незначительной – ситуации сделает целое шоу.

– Джо, я скоро буду, – резко отвечаю, когда он снова звонит мне.

– Поставь меня на громкую, Найт, – нотки веселья в голосе друга меня не устраивают.

– Нет.

– Поставь!

– Нет, Джо, я сброшу тебя через две секунды.

– Поставь на громкую.

– Пока.

Я откидываю телефон на заднее сиденье.

– Да? – буквально через пару секунд Кэнди поднимает свой телефон, и я резко поворачиваюсь к ней, надеясь, черт возьми, на лучшее. – Привет, Джонатан.

Он это серьезно?

– Просто сбрось его, – прошу ее, одновременно в мыслях представляя его убийство.

– Я не буду это говорить, – шепчет она, смотря на меня своими большими глазами, которые, очевидно, от слов друга бегают по пространству автомобиля. – Но… Я…

Что Джо просит ее сказать?

– Кэнди, просто скажи уже, – закрываю на мгновение глаза, останавливая себя от желания развернуться обратно и вытереть его лицом грязный пол в прихожей.

– Он попросил сказать, что занес тебя в список ублюдков, – на ее щеках выступает румянец от смущения. – Что? А… Но пока только карандашом.

Если Харрис выйдет на лед не с переломанными конечностями, это будет восьмое чудо света. А мое спокойствие, если я увижу его еще раз, станет девятым.

– Хорошо, – она убирает телефон от уха и ставит на громкую. – Сейчас тебя должно быть слышно.

Откуда у него вообще взялся ее номер?

– Привет, Коул, не ожидал, да? – смеется Джо, чувствуя себя самым крутым человеком на планете. – Так, ребята, а как вы оказались вдвоем и почему не позвали меня с собой? Я нахожу это оскорбительным.

– Джо, брось трубку или, клянусь, к ближайшей игре ты не оправишься, – грубо останавливаю его.

Кэнди сжимается от моего повышенного тона, и я глубоко вздыхаю, успокаивая себя.

– Боюсь, боюсь, – у этого идиота хватает наглости смеяться. – Кэнди Митчелл, незнакомка, как ты согласилась на предложение моего невоспитанного друга?

– Я…

– Нет, не отвечай, – обрывает ее Джо. – Неужели он сбежал из дома, чтобы вымолить прощение за вашу прошлую встречу?

– Что?

Я не сдерживаюсь, забираю из ее рук телефон, сбрасываю Джо и заношу его в черный список.

– Он не отстанет, пока не высосет из нас душу, – отдаю ей сотовый обратно. – И прости за его бестактность, Джо рос в зоопарке.

– Что значит «вымолить у меня прощение»? – сразу выпаливает она, хмуря брови.

Да, спасибо, друг. Прямо сейчас я «безумно» рад, что семь лет назад встретил такого придурка, как он. У Джонатана Харриса одна проблема – его гребаный рот.

– Прошлая наша встреча… – начинаю предложение, но останавливаюсь. – Слушай, Кэнди, прости меня за тот раз, что я довел тебя до слез. Это не было моей целью. Я не сдержался после плохой тренировки, а потом еще начал допрос…

– Да я вовсе не считаю тебя виноватым, – Кэнди пытается меня успокоить, хотя сама неловко отводит взгляд. – Это было странно, не отрицаю. Но я понимаю, что ты не хотел причинить мне боль и специально довести до слез. У всех случаются плохие дни, Коул. Ты ведь подумал, что я – от девушек, которые достают вас. А насчет допроса… На самом деле, это моя вина, что я реагирую на слово «школа» так.

Ее вина? Мы с Кэнди играем в странную игру, кто больше извинится и кто первый возьмет на себя вину.

– Спасибо.

Спасибо, что не считаешь меня психопатом. Потому что я близок к этой отметке.

Я не продолжаю тему школы и отсутствия ее вины в собственной реакции. Если над ней издевались продолжительное время, она имеет полное право плакать от напоминания.

– Откуда у Джо твой номер?

– В мой первый день, когда ты ушел, он попросил его. Сказал, что занесет в список ЛКНД. Я так и не поняла, что это значит.

– «Люди, которые нравятся Джо», – прыскаю, закатывая глаза. – Он начал его вести еще до того момента, как мы познакомились. Я думаю, что пол-Нью-Йорка там точно есть.

– Он довольно милый.

О, нет! Все девушки думают о Джонатане Харрисе как о милом парне, не осознавая, что под его кожей скрывается маленький Данталиан, выведенный лично для доведения меня до суицида.

– Когда молчит, возможно, – возражаю ей.

– Он мне напоминает Гаррета, – добавляет Кэнди. – Не сейчас, но в возрасте двенадцати лет точно.

Ни за что на свете. Гаррет Эттвуд? Он, конечно, самый адекватный из «львов», но эта шкала измерения – «покажи, на сколько ты ублюдок» – не работает на обычных людях.

– Ты уверена, что мы знаем одного и того же Эттвуда?

– Да, – быстро отвечает она, ничуть не сомневаясь. – Я знаю, что у тебя с Джереми и Гарретом сложились не лучшие отношения… Все же Джереми первым ударил Джонатана. Но они хорошие, правда.

Убеждение в том, что «львы» – ублюдки, появилось в моей крови, как только я переступил порог Брукфилда. И все внутренности негодуют от ее заявления, отвергая любую возможность на правду. Если они мило с ней общаются, это не значит, что они хорошие со всем остальным миром. Да я и не прошу их быть таковыми. У меня, наверное, невыполнимая для них просьба – перестать вести себя как сорвавшиеся с цепи собаки по отношению к хоккейной команде на глазах у всего университета. Поэтому наша надежда на сотрудничество развеялась еще до начала оглашения условий.

– Наверное, – просто отвечаю, не собираясь приводить ей примеры, от которых она, скорее всего, изменит свое мнение. – Мы не так хорошо знакомы. По правде говоря, я не знаю о них ничего, кроме слухов.

В какой-то момент – не могу точно сказать, в какой именно, – мы перестаем чувствовать неловкость. Или, может, она маскирует ее? Но я точно не ощущаю ничего, кроме расслабленности, несмотря на звонок Джо.

Мне нравится говорить с ней, и это кажется довольно странным. Обычно я не разговариваю с девушками, если это не близится к сексу. Нет, я не ублюдок, не видящий в них ничего, кроме получения удовольствия. Дело в том, что у меня нет ни времени, ни желания заводить знакомства с противоположным полом просто так. Я всегда стараюсь проводить свободные часы с пользой для собственной карьеры, и все они уходят на хоккей, поэтому и разговариваю я обычно с тренером, командой и Джо. До сегодняшнего дня мой адекватный разговор вживую с противоположным полом ограничивался Хлоей и Мэдс, если не учитывать вежливые ответы на сообщения незнакомых девушек, которые пишут мне после матча.

И за всю поездку я не думаю, что мог бы провести время более эффективно. Я совершенно не ощущаю необходимости закончить разговор.

– Слухи? – удивляется она. – Какие?

– Разного характера, – увиливаю от ответа.

Как отреагирует Кэнди, если узнает, о чем про них говорят в Брукфилде? Не знаю, стоит ли ей это слышать. И я определенно не хочу становиться тем, кто расскажет пару историй. Например, как на прошлой неделе Джереми избил незнакомого ему парня или про причастность Гаррета к ситуации с покончившей с собой второкурсницей.

– Просто забудь. Слухам не стоит верить, – заканчиваю тему, дожидаясь, когда она кивнет. – Я так и не спросил: как тебе первый месяц в университете?

Кэнди пожимает плечами. Снова. Ее привычка отвечать на вопрос беспокойной реакцией тела начинает включать опасные и тревожные сигналы мозга.

– Кто-то достает тебя?

– Нет, – сразу отвечает она, качая головой в отрицании. – Ты прав, в Брукфилде хорошие люди. Просто учеба сложная.

– Ты уже выбрала дополнительный предмет?

– Да, историю политической и правовой мысли.

Ни за что на свете. Первые два курса я не брал предметы, не связанные с экономическим направлением. Но сейчас у меня нет возможности отказаться: университеты США хотят видеть разносторонних людей после выпуска. И единственное, что привлекло меня среди остальных программ, – это история политической и правовой мысли.

– И кто же у тебя ведет лекции?

– Профессор Герберт. А что?

– Лекции во вторник и четверг?

– Ну да, – она с подозрением отвечает. – Что-то случилось, Коул?

Я не могу объяснить, что чувствую. У меня и возможности-то попытаться объяснить нет.

Коул Найт, ты определенно идиот. Или слепой.

– Как я тебя не заметил?

– Ты ходишь со мной? – настает ее время удивляться.

Нет. Мы оба слепые.

– Да, Кэнди, как я не увидел тебя?

– Ну, я обычно сажусь на последний ряд. Возможно, дело в этом, – все еще ошарашенно протягивает она, смотря в пустоту. – И я не особо заметна, аудитории ведь полностью забиты людьми.

Не знаю, почему ей кажется, что она незаметна. Как минимум внимание привлекает реакция ее тела на людей. Да и теперь Кэнди вряд ли сможет стать незаметной для меня: слишком уж долго за последние дни я думал о девушке с черными кудряшками и слезящимися голубыми глазами, чтобы не разглядеть ее силуэт на расстоянии.

– Мне следует купить очки. Проблемы со зрением начались раньше, чем я планировал.

Как только я договариваю фразу, машина подъезжает к району, в котором живет Джереми. Кэнди пальцем указывает на свой дом, и я сворачиваю к трехэтажному коттеджу. Ее родители что, не из США? Обычно дома в стиле сканди с большими окнами панорамного типа и открытой террасой на последнем этаже строятся в спокойных маленьких городах. Из-за высоких ворот мне не удается осмотреть и ближнюю территорию, и все же от взгляда не ускользает сдержанный синий тон фасада. Конечно, не мне судить о дизайне, когда я в этом ничего не смыслю, но в таких домах и в районе, где живет Росс, располагаются не просто обеспеченные люди – скорее, те, кто может сегодня же перестать работать и на деньги с банковского счета прожить до старости без ограничений. Теперь еще больше непонятно, почему Кэнди такая. Богатые что, не могут обеспечить своим детям безопасность в школе?

Как только автомобиль останавливается, мы оба погружаемся в пятисекундное молчание. Кэнди вцепляется в свитер, поджимая губы, а после резко поворачивает голову ко мне.

– Спасибо, что довез… Ну и, знаешь… Спас от той женщины, – проговаривает настолько быстро, насколько способна.

Господь, ее щеки окрашиваются в розовый, а голубые глаза от теплого света в машине практически мерцают.

– Не за что, – улыбаюсь ей на прощание.

Она кивает, открывает дверь и покидает машину. Я слежу, как Кэнди идет к воротам дома, и заставляю себя оставаться на месте. Но – что? Правильно. Моя мозговая проблема снова проявляется.

– Постой, – кричу я, наполовину вылезая из машины. – У нас через четыре дня матч.

– Удачи? – она хмурится, не совсем понимая, к чему это.

– Спасибо. Я могу достать билеты для тебя.

Что ты творишь, Коул? Сядь обратно, извинись и уезжай. Просто закрой рот.

Только хоккей. Никаких девушек.

– Извини, но я не люблю смотреть матчи вживую. Очень громко, – напоминает мне, вцепляясь пальцами в одну из своих кудряшек.

– Точно, тогда…

– …но я могу попробовать посмотреть трансляцию, – не дает договорить мне Кэнди. – На сайте университета же будут показывать?

– Да, – прочищаю горло и отворачиваюсь в сторону, старательно подавляя улыбку. – Я напишу тебе точную дату и время.

Ты и так уже знаешь точную дату и время, Коул. И вообще, у тебя же нет ее номера! Что за концерт, мать твою, ты устраиваешь?

– Хорошо, тогда до встречи? Мы же теперь, оказывается, записаны на один и тот же предмет, – Кэнди держится рукой за дверь и слегка приоткрывает ее.

Отблеск света уличного фонаря мягкими лучами освещает Кэнди. Стоя в десяти метрах от меня, она выглядит чертовски красиво в этой своей детской юбке и огромном свитере, даже несмотря на опухшее от слез лицо.

– Да, – быстро соглашаюсь. – До встречи, Кэнди.

Веревка и мыло!

Глава 8

Кэнди

Я разговаривала.

Господи, я правда разговаривала с человеком дольше десяти минут. Мне приходится остановиться около входной двери под звук уезжающей машины, чтобы убедить себя в реальности происходящего. Это кажется такой выдумкой, и все же кожу губ покалывает, напоминая и не давая разуму быстро выкинуть воспоминания.

Когда в последний раз разговор с человеком ощущался так… нормально? Думаю, лет в тринадцать. А сейчас мне уже восемнадцать, и я заново учусь реагировать на вещи, кажущиеся для других обыденными.

В мои десять лет Джереми назвал меня афазией, прочитав в интернете статью о данном расстройстве. Я тогда сильно расстроилась, подумав, что он мог быть прав, пришла домой и рассказала об этом отцу. Папа два часа успокаивал меня: говорил, что со мной все в порядке, потому что я умею говорить и могу воспринимать чужую речь. Он в тысячный раз напомнил, что не обязательно постоянно разговаривать с людьми, и сказал, что в детстве был таким же молчаливым и любил вести беседу с определенным кругом лиц.

Моя неуверенность в себе даже в те годы росла в геометрической прогрессии. Я боялась сказать лишнего и показаться глупой, поэтому предпочитала стоять рядом с Ханной и молчать. Но сегодня я разговаривала с Коулом. Внутренняя вспышка, которая слишком отчетливо ощущается внутри.

Господи, я даже не люблю разговаривать.

Мне это не нравится!

Я живу в своей голове, копаюсь в себе и сторонюсь других. Так и происходило на протяжении последних пяти лет. Каждый день я вставала с мыслью, что хочу закрыться подальше от мира и просто лежать в тишине… Но сегодня в машине мой рот почему-то не закрывался, задавая все больше и больше вопросов. И, наверное, для других людей это не показалось бы удивительным, но они и не жили пять лет в молчании, чтобы понять мое беспокойство.

Все новое ощущается опасно, как хождение по грани, и стоит лишь переступить черту, как перед глазами промелькнет точка невозврата.

Я стою около входной двери на протяжении пяти минут, стараясь довести тело до состояния выступивших красных пятен на коже от холода. Но ничего не помогает. Ничто не может объяснить смену в собственном поведении.

Разве я могу… Имею право вести себя так, будто продолжаю жить? Это вообще нормально – продолжать жить в моем случае? Не становлюсь ли я эгоисткой? Не предаю ли память Ханны, знакомясь с людьми?

– Кэнди Митчелл, где ты была? – грозно произносит мама, как только я открываю дверь. – Ты видела время? Уже практически полночь!

Из меня вырывается испуганный вдох, когда передо мной возникает мама с глиняной маской на лице. Ее шелковистые золотистые волосы украшают мои заколки с медвежатами, а на пижаме виднеются остатки мороженого. Зеленые глаза подозрительно щурятся – значит, что-то не так, особенно учитывая расставленные по бокам руки. Я никогда не боюсь маму. У нас довольно доверительные отношения, но сейчас она находится в стадии творческого безумия, а в такие периоды я предпочитаю зависать с папой.

– Мам, сейчас только одиннадцать. Не полночь, – опускаю взгляд и прохожу на кухню. – И я же вроде уже могу нарушать комендантский час?

На самом деле у меня его никогда и не было. Тот период, когда дети упрашивают родителей подольше погулять с друзьями, был мною пропущен.

– Ну уж нет, мисс! Ты не можешь приходить домой, когда захочешь! – мама хмурится, оглядывая меня. – Ты хоть представляешь, как волновался твой отец?

Я перевожу взгляд на диван, на котором тихо сопит отец. Заметив это, мама фыркает и выдыхает.

– Ладно… Я волновалась.

– Мам, все нормально. Тем более ты могла мне в любую минуту позвонить и спросить, где я нахожусь. Я же сказала, что хочу пройтись пешком.

Мне непонятна реакция мамы, ведь она дважды писала мне, спрашивая, в порядке ли я, и незамедлительно получала положительные ответы.

– Да. Но обычно у тебя это занимает сорок минут, а не два часа.

Она не уйдет, пока не услышит, что я делала.

– Я гуляла, – сажусь на барный стульчик, складывая руки на кухонном островке. – Решила пойти обходным путем.

– Кэнди Митчелл, посмотри мне в глаза, – она приближается ко мне и выгибает бровь. – У меня на лбу написано, что я дура? В твоем возрасте я придумывала отмазки куда лучше и правдивей. Неумение врать у тебя – от отца.

Я поджимаю губы и виновато улыбаюсь, не понимая, чего она ожидает.

– Я видела, как тебя подвез парень. И даже слышала ваш разговор, – ее голос от строго наконец переходит в заинтересованный.

Это разве не нарушает какой-то кодекс личных границ?

Мама просто не подчиняется принятым в обществе правилам и поступает так, как хочет. И вообще-то в большинстве случаев это восхищает… Но точно не сейчас! Она что, стояла у окна и подслушивала наш с Коулом разговор о просмотре его будущей игры? Господи, мне стоит бить тревогу, потому что мое лицо, уверена, сейчас красного оттенка, как у людей с высокой, опасной для жизни температурой.

– Ты подслушивала?! – возмущаюсь, все еще не веря в то, что она действительно сделала это.

– Я… интересовалась, – поправляет меня, будто это меняет дело. – И он довольно милый парень.

– Мама! – я встаю из-за стола. – Ты вообще знаешь, что такое «личное пространство»?

– Я таких плохих слов не знаю, – смеется она, не замечая моего гнева. – Кэнди, я твоя мать, ты можешь не стесняться говорить о парнях при мне. Тем более мой опыт в общении с ними может тебе пригодиться.

Нет. Неужели она это серьезно? Матери вообще ведут себя так?

– Нет! Не смей мне говорить о своем опыте, – думаю, я буду очень близка к приступу рвоты, если она и вправду начнет об этом рассказывать. – И ничего не произошло. Он просто довез меня до дома.

– Когда отцу ты сказала, что хочешь пройтись пешком?

– Я и хотела пройтись пешком. Просто потом случайно встретила его на улице, – понижаю голос до шепота и стараюсь пройти мимо нее в свою комнату, но мама преграждает мне путь.

– Случайно встретила его на улице, хм, – загадочно шепчет, хлопая ресницами. – Может, хватит уже врать своей матери? Я вообще-то могу посадить тебя под домашний арест…. Как его зовут?

Она шутит. Мама имеет огромный список причин, по которым наказывать детей за провинность неправильно, считая, что адекватный разговор – залог к решению любой проблемы. Но сейчас она делает вид, что и вправду запрет меня в комнате (словно я горю желанием оттуда в принципе выходить).

– Коул. А теперь дай пройти. Я хочу спать.

– Вы целовались?

– Что? НЕТ! Он просто довез меня до дома.

– …и просто предложил прийти на свой матч. Ну да, конечно! Именно так и поступают все парни-спортсмены: стоят на улице, ждут незнакомцев – и тут же предлагают им прийти на матч.

Господи!

Что она хочет услышать? Неужели правда (о том, что я пошла к дому Клиболда, встретилась с его матерью, которая напала на меня, а потом по чистой случайности меня спас Коул) будет звучать более правдоподобно?

– Мам, что ты хочешь услышать? – устало выдыхаю, останавливаясь на месте. – Между нами ничего нет. И это правда. Можешь не верить, но это так.

– Я хочу знать, нравится ли он тебе?

Гвеннет Митчелл даже в своей шелковой синей пижаме и с белой глиной на лице выглядит убедительнее, чем детектив Киттинг на лекциях.

– Ну, как человек… да..? – выгибаю бровь и качаю головой. – Я бы не стала садиться в машину к человеку, который мне не нравится.

– Ты знаешь, что я имею в виду, Кэнди. Привлекает ли тебя Коул?

Эти разговоры с мамой ощущаются, как ложка соли во рту.

– Спокойной ночи.

– Я еще не закончила!

– Спокойной ночи, мам. Я очень устала.

События смешиваются. Я не могу сконцентрироваться на чем-то одном: на словах Марии, на Клариссе Клиболд или на разговоре с Коулом.

И вот по этой причине мне нравится сидеть дома: потому что я знаю наперед все мысли, которые пронесутся в голове за день, и могу не опасаться чего-то нового. Но как только я переступаю порог дома, тело переключается в режим паники.

Все кажется опасным. Непросто снова перейти через дорогу, помочь кому-то или упасть с лестницы. Каждый взгляд прохожих, каждый громкий вздох и каждый разговор ощущается опасно.

Все новое, неизведанное мною, вызывает приступ тревоги. А в стенах собственной комнаты этого чувства нет. Я знаю ее наизусть, ведь изведала каждый уголок и изучила, в какой момент в голову ворвется та или иная мысль.

Я знаю такую Кэнди Митчелл. Я контролирую ее.

А Кэнди Митчелл, которая может разговаривать с человеком, кажется опасной. До боли напоминающей тринадцатилетнюю меня. Ну, и что с ней стало, хм? К чему ее привел разговор с незнакомцем?

Внутренний страх общения с людьми вызван опасением. Опасением не за свою жизнь.

Общение со мной губит всех, кроме меня.

***

Стадия отрицания проходит, и на ее месте появляется принятие. Я не пытаюсь сбежать из аудитории. Сажусь на дальний ряд, достаю наушники и прикладываю руки к глазам, надеясь, что Андреа Бочелли отвлечет от людей, которые быстро заполняют пространство.

Удивительным образом мне удалось заснуть позавчера после встречи с Коулом, когда решение в голове засветилось красной лампочкой.

Я нашла выход. И плевать, что он заключается в избегании всех людей на свете. Это моя зона комфорта. Область, в которой боязнь причинить кому-то боль становится минимальной. В особенности после вчерашнего анонса в нью-йоркском СМИ о скором выходе расследования, которое Альберт Бестер готовил на протяжении года. Мое имя упоминается в нем пять раз. И как родители ни пытались угрожать компании судебными исками, это расследование все равно выйдет. Я это приняла еще год назад – как только узнала, что оно ведется, – поэтому особого выбора у меня и не было. Лучше мне самой от всех отдалиться, чем потом снова почувствовать одиночество, как уже было прежде с Джереми и Гарретом.

К счастью для других, Кэнди Митчелл суждено быть одиночкой.

Музыка в наушниках играет настолько громко, что я чувствую телом, как пара человек с передних рядов оборачиваются в поиске источника звука. Сейчас мне все равно, что студенты сочтут меня безумной и не уважающей других. Музыка спасает в толпе людей и является единственной приятной громкой вещью в жизни. Только надевая наушники, я не пугаюсь уровня звука, приближающегося к максимальной отметке.