Хрупкая тайна

– Успокойся, мать твою, – я отпускаю друга и отталкиваю подальше, ближе к входной двери. – Себ, успокой Дейва, а я займусь Джо.

– Ни слова больше, – кивает он.

Себастьян Кофилд – тот самый парень, присутствие которого в команде приятно. На него всегда можно положиться и не бояться, что однажды он возьмет и нападет на вратаря из-за плохой тренировки.

Наша команда разваливается на глазах – и все из-за Дейва Флетчера. Половина игроков остаются на его стороне, а половина – на стороне Джо. Мы все еще одна из лучших команд на льду, но за его пределами наше взаимодействие превращается в зоопарк, где обезьяны между собой не способны поделить банан.

Все началось в прошлом году, когда Дейв начал приставать на вечеринке к Амалии, сестре Джо. Он знал, что ей на тот момент было всего шестнадцать, а самому ему – двадцать два. И Джонатана было не остановить от ярости. Впрочем, я не мог не согласиться с ним. Какого черта из всех девушек на планете Дейв выбрал его маленькую сестру, зная, кем она является?

– Я убью его, Коул, – Джо пытается сделать пару шагов по направлению к столу.

– Нет, ты останешься на месте, пока не успокоишься. Или я закину тебя на плечо, как девчонку, и увезу домой, – предупреждающе смотрю на него, преграждая ему путь.

– Он гребаный кретин.

Я устало закрываю глаза, делая большой вдох.

– Вы два придурка, которые не дают мне спокойно провести вечер.

– Мне срочно нужно выйти подышать, иначе я не успокоюсь, пока не увижу его окровавленное лицо, – уже тише произносит Джо и сразу выходит из паба.

Да, со времен нашей дружбы я стал верить в Бога, потому что каждый раз он помогает мне с Джо. Спасибо, Господь! Уверен, что к концу этого курса начну ходить в церковь и отмаливать грехи, потому что мой друг явно дан мне в наказание за проступки из прошлой жизни.

– Все нормально, Коул? – Себастьян подходит ко мне, протягивая сок. – Дейв с Оливией ушли в туалет: надеюсь, ей удастся успокоить его на ближайший год.

Я принимаю напиток и благодарно ему улыбаюсь.

– А я надеюсь, что ее минет лечебный.

Себ ухмыляется и снова надевает кепку, прикрывающую беспорядочно спадающие темные волосы.

– Я буду благодарен Оливии, если так и произойдет.

Тобиас тоже подходит к нам, отчего у нас с Себастьяном вырисовывается удивление на лице. Вратарь слегка улыбается; он редко находит язык с социумом (хоть мы для него и своего рода исключение), и все же это до сих пор кажется странным. Тобиас предпочитает затворничество, а игра в хоккей – лишь желание изобразить психически здорового человека.

– Что с Джо?

– Использует мамины практики в борьбе с агрессией, – перевожу взгляд на окно и замечаю друга, ходящего из стороны в сторону. – Пока не очень помогают.

– Джо можно понять. Я бы тоже остро отреагировал.

– И я, – соглашается Тобиас.

– Дейв все еще в нашей команде и играет с нами в одном звене, Себ. Поэтому каким бы придурком он ни был, ссоры не помогут нам выиграть кубок.

– Зато нам помогло бы выиграть кубок его отсутствие, – вратарь слегка тушуется, явно чувствуя себя некомфортно после комментариев Дейва.

– Сегодняшняя тренировка – не твоя вина. Все звено было рассредоточено, поэтому тренер к концу тренировки посадил голос от постоянных криков, – начинает Себ.

– То, что он сказал, – подтверждаю я.

Вратарь – самое уязвимое место для любой команды, и если защитники или форварды подпускают соперников ближе, позволяя делать броски, – это не вина Тобиаса.

– И не обращай внимания на Дейва. Мы все знаем, что он придурок. Так или иначе, но нам все равно придется продолжать играть с ним этот год, – протягивает Себастьян, облокачиваясь плечом о стену.

– Знаю, – Тобиас все еще крепко держит книгу в руках, – но все же лучше мне пойти домой. Надеюсь, остальные не посчитают, будто бы я нарушил традицию.

– Все нормально! Если что, мы скажем, что у тебя в книге случился переломный момент, и его необходимо пережить в одиночестве, – на прощание пожимаю ему руку. – И не забывай, что в час Флорес ждет нас всех на льду.

– Конечно, кэп.

Себастьян вместе со мной переводит взгляд туда, где собирается бо́льшая часть команды. Ребята танцуют, прижимая к себе незнакомых девушек, пьют и веселятся. Но завтра мы с Себастьяном посмеемся над ними, когда тренер после сегодняшней провальной тренировки устроит ад на льду.

– Как там поживает Мэдисон? – решаю спросить у него.

Мэдисон Паркер стала девушкой Себастьяна с конца прошлого года. Мы с ребятами делали ставки, как долго они будут избегать друг друга и изображать друзей детства. Все видели, как у форварда текут слюни от одного взгляда на эмоциональную студентку факультета журналистики.

– Все отлично, готовится к съемкам на телевидении.

Мэдисон – хороший человек; с ней приятно поговорить по вечерам. Не могу назвать ее подругой (хотя она себя таковой считает), но она является той девушкой, которая имеет мою безусловную поддержку. Как минимум я благодарен ей за форварда Себастьяна Кофилда. Только решив все их недомолвки, игрок под номером 87 наконец начал по-настоящему показывать, чего он стоит.

– А у тебя как с Хлоей?.. – осторожно начинает Себ. – Видел ее сегодня в университете: если честно, выглядела она паршиво.

– Мы больше не вместе, – пожимаю плечами, делая очередной глоток сока. – Не думаю, что это из-за меня.

Сложно назвать наше общение с Хлоей отношениями. Мы оба нуждались в сексе, но не хотели тратить время на поиски. Друзья с привилегиями? Да, думаю, этим мы и были. До середины лета.

– Мэдисон подумала, что она плохо переживает ваше расставание.

– Так это она попросила тебя разузнать? – ухмыляюсь, поглядывая на него.

– Да, – честно признается Себ. – Ты же знаешь ее. Она слишком переживает за друзей.

– Передай ей, что причина точно не во мне. Мы с Хлоей приняли это решение вместе и остались в хороших отношениях. Прошло полтора месяца, вряд ли ее это все еще волнует.

– Спасибо. А то без ответа я мог бы не возвращаться домой.

Причина прекращения опции привилегий для нас с Хлоей крылась в том, что мы оба перестали видеть в этом смысл. Я решил, что все лето посвящу тренировкам, а она, в свою очередь, поняла, что готова к отношениям, которые со мной у нее не получится построить. Как-то раз, проснувшись рано утром у меня дома, Хлоя подошла ко мне и спросила, получится ли у нас когда-то выйти за рамки друзей по сексу, на что я честно ответил: «нет». Мы поговорили без скандалов и криков и остались хорошими знакомыми, которые в будущем будут сухо поздравлять друг друга с праздниками.

– А ты не разговаривал с ней?

– Мы встретились недавно в университете на одной из лекций, поговорили от силы пару минут и разошлись. Я не заметил ничего странного в ее поведении.

Мы уважаем друг друга – и это важный аспект, по которому Хлоя и я все еще общаемся, поэтому Мэдисон зря беспокоится. Я не стремлюсь обижать девушек. Тем более тех, которые делали мне минет.

– Надеюсь, он ушел? – перед нами резко появляется разъяренное лицо Джо.

– Оливия вместе с ним в туалете. Думаю, им нужно еще как минимум двадцать минут, чтобы она залатала его душевные раны, оставленные тобой, – друг после моих слов немного успокаивается и вскоре возвращает непринужденную улыбку.

– Двадцать минут? Минимум сорок. Флетчер не выйдет так рано: ему нужно показать всем нам, что он бог секса, который заставляет девушку стонать на протяжении часа, – смеется Себ.

– Бедная Оливия! Долго же ей придется стоять в кабинке и изображать, что она испытывает оргазм, чтобы не ранить его хрупкое эго.

Мы втроем продолжаем разговаривать, пока остальная часть команды отрывается, как в последний раз. Ксавьер Эванс пару раз выхватывает микрофон у приглашенной местной певицы и поет гимн Брукфилда. Видео уже размещено в социальных сетях, поэтому парню придется нелегко, если оно все же попадет в руки тренера. Флорес, как только взялся за нашу команду три года назад, удалил все приложения для общения, потому что больше не мог видеть, как игроки проводят свободное время. Но, несмотря на все его усилия держаться подальше, жена Флореса иногда все же показывает ему, что происходит с нами вне льда. И тогда тренер возвращается в свою любимую фазу под названием «Я надеру ваши задницы так, чтобы времени у вас хватало только на сопливый звонок девушке и лед».

Глава 6

Кэнди

– Ханна, перестань так на меня смотреть, – качаю головой, надевая на себя белые кроссовки, и открываю дверь. – Это выглядит странно.

– Не перестану. Я буду продолжать смотреть на тебя до тех пор, пока ты не скажешь мне точно, что подойдешь к Люку и хотя бы поздороваешься с ним.

Она откидывает волосы назад и останавливается на месте, выжидающе складывая руки на груди.

– Папа нас ждет, мы опоздаем, – я делаю несколько шагов вперед, но не слышу, чтобы Ханна сделала хоть один, и тогда, возмущенно вздохнув, поворачиваюсь к ней. – Нельзя опаздывать в школу. У нас мало времени осталось, чтобы доехать!

– …и я простою тут вечность, пока ты не пообещаешь, – легко произносит она, улыбаясь.

Ханна невыносима! Может, мне еще дать клятву на крови?

Она прекрасно знает, что я вхожу в тот круг людей, которые, увидев понравившегося мальчика, будут стоять на месте, открыв рот, и молчать. А если он все же заметит, как кто-то откровенно пялится на него, как сбежавший из клиники сумасшедший, тогда мне конец. Я перестану ходить в школу, потому что не справлюсь с позором.

А другие варианты рассматривать не стоит. Я не смогу подойти к нему и первой начать разговор. И это не преувеличение!

Я пыталась, честно. Три дня назад Люк стоял, прижавшись плечом к своему шкафчику, и разговаривал с друзьями, а я пять минут смотрела ему в спину и не могла сдвинуться с места. Его друзья заметили меня и выкрикнули что-то вроде «Чего уставилась?» – и я, не ожидая ни секунды больше, убежала.

И ситуацию никак не спасает тот факт, что Люк уже месяц провожает меня до дома. Каждый раз мне кажется, что вот сегодня он поймет, что я недостаточно интересная и красивая, и начнет общаться с другой.

Можно сказать, что это неуверенность в себе, но я же предпочитаю говорить, что это эффект Митчеллов. Ну, знаете, когда родители успешные, красивые, уверенные в себе личности, у них обязательно должен родиться ребенок, который разрушит их имидж.

– Ханна, прекрати. Ты ведешь себя как ребенок, – сжимаю лямку рюкзака в руке.

– Я не стесняюсь того, что являюсь ребенком, ясно? Почему вообще все стремятся поскорее повзрослеть? Мне нравится, что я могу вести себя, как угодно, а остальные лишь будут думать, что со временем это пройдет.

Ханна показательно садится на ступеньку, вытягивая ноги вперед.

– А время идет, Кэнди. Тридцать восемь минут до первого звонка, – с удовольствием протягивает подруга, зная, что это подействует.

– Это нечестно!

– Ну и что?! Зато действенно. В операции «первые отношения» все средства хороши!

– Ты же знаешь, что я не смогу, – взволнованно проговариваю, впиваясь пальцами в ладонь.

– Отмазки. О.Т.М.А.З.К.И. Ты можешь, Кэнди! И, поверь мне, Люк от радости подпрыгнет до Марса.

– Откуда тебе знать?

– Это все знают! – не выдерживает Ханна. – Вся школа знает, что ты ему нравишься. Только ты одна делаешь вид, что это не так. Джереми и Гаррет даже думают, что вы тайно встречаетесь.

– Что у вас происходит? – отец выходит из машины и хмурит брови. – Ханна, не сиди на бетоне, заболеешь.

И как только моя подруга открывает рот, я не выдерживаю.

– Ладно, ладно! Я клянусь нашей дружбой, что сделаю это!

Ханна резко поднимается и начинает движение ко мне.

– И стоило тратить на это три минуты? Могла бы сразу сказать, – смеется она, проходя мимо папы, лицо которого приобретает оттенок непонимания.

– Это…, – жестикулирую руками, пытаясь хоть как-то объяснить происходящее. – Просто забудь, ладно?

– Надеюсь, ты не пообещала сделать что-то противозаконное? – единственное, что спрашивает папа.

– Конечно, нет.

– Пока что нет, Уилл, – из-за спины проговаривает подруга. – Пока что нет…

Лицо папы еще больше хмурится, словно он и вправду думает, что Ханна серьезно настроена.

– Не обращай внимание. Она шутит.

Мы наконец-то начинаем движение к машине. Я уже собираюсь открыть дверь, как замечаю на обратной стороне дороги мужчину, нависшего перед открытым капотом.

– Вам нужна помощь? – повышаю голос.

Он оборачивается, прикрываясь ладонью от лучей солнца, и улыбается.

– Забыл телефон дома. Не могу дозвониться до службы, чтобы они эвакуировали машину, – застенчиво произносит мужчина.

– А, подождите, – я поворачиваюсь к отцу и показываю жестами, что мне нужна минута. – Наш сосед работает в автосервисе. Он поможет вам.

– Правда? – удивленно спрашивает он, перебегая дорогу. – Не хочу доставлять вам неудобств.

– Мама научила меня тому, что нужно помогать другим. Услуга за услугу, – слегка тушуюсь, но продолжаю двигаться.

Мужчина, одетый полностью в черное, следует за мной.

– Вот его дом, – дохожу до калитки и открываю ее. – Его зовут Фрэнк. Скажите, что вы от Кэнди Митчелл, – и он поможет.

– Еще раз спасибо, – мужчина становится счастливым от моих слов и машет мне на прощание.

– Хорошего дня!

Когда я сажусь в машину, то сразу ощущаю въевшийся в нос запах одеколона с ароматом морского бриза и морщусь.

– Что случилось, Кэнни? – Ханна отрывается от телефона. – Ты выглядишь так, будто съела лимон.

– Человеку нужна была помощь. С машиной что-то случилось, и я отвела его к Фрэнку, – легко пожимаю плечами, одновременно с этим потираю нос в попытке избавиться от запаха. – Просто от него за километр пахнет духами, и мне кажется, что я тоже теперь пахну, как соленое море.

Ханна приближается ко мне и принюхивается.

– Фу, какая мерзость! – она открывает свой рюкзак, достает духи и пшикает на меня раз пять, пока я не закрываюсь от нее в защитном жесте. – Надеюсь, ваниль перебьет его, а то от тебя пахнет пятидесятилетним мужиком.

– Спасибо, мисс тактичность.

– Не за что, мисс вежливость.

Мы показываем друг другу языки, а через несколько мгновений смеемся. Клянусь, с Ханной невозможно ругаться. Это просто ни у кого не получится, даже если постараться. Она любую ситуацию переворачивает так, что у людей пропадает всякое желание злиться.

– Вы после школы куда-то собираетесь? – спрашивает папа, заводя машину. – Мама хочет, чтобы вы на ужин пришли к нам, потому что она будет экспериментировать и готовить рыбу.

Нет! Маме категорически нельзя прикасаться к рыбе, морепродуктам и мясу, потому что высока вероятность попасть в больницу с отравлением.

– Ну, мы планировали погулять с Гарретом и Джереми и сходить в кино на последнюю часть «Мстителей», – Ханна переводит на меня взгляд, надеясь, что я спасу ее.

– Да, пап, мы обещали им, что проведем весь день вместе.

Папа кивает, не отвечая. Мы с Ханной одновременно поворачиваемся друг к другу и облегченно вздыхаем: теперь наши желудки точно не подвергнутся насилию.

***

Мы с Энди долгое время стоим около двери, не решаясь постучать. Точнее, я не могу решиться. Он недовольно пинает ногой камешек, все еще держа меня за руку, но ничего не говорит.

Мне кажется, что тут все еще есть ее запах. Странно, не правда ли? Спустя пять лет, каждый раз останавливаясь около двери, я закрываю глаза в надежде, что, открыв, увижу рыжую копну волос и услышу ее громкий голос. Почему-то только в ее доме мне не хочется верить в то, что ее больше нет. Кажется, что в месте, в котором даже на мебели навеки отпечатался ее след, не может и речи идти о смерти. Именно здесь надежды выходят за границы разума, и я забываю, как гроб Ханны поместили в сырую землю.

– Кэнди, мы долго тут будем стоять? – восклицает брат. – Лиам вообще-то ждет меня!

– …А? Да, сейчас, – трясу головой и быстро стучу по двери. – Просто слегка задумалась.

Ханна жила в десяти минутах от моего дома, тоже в Куинсе, только ее район отличается от нашего: здесь живет больше людей, и многие из них – подростки. Поэтому раньше Ханна открывала окно в своей комнате и ругалась на них, когда музыка с каждым часом вечеринки становилась все громче.

Мария Флеминг, мама подруги, открывает двери, и на ее лице появляется радушная улыбка. Висящий на ней фартук запачкан мукой, как и рыжие волосы, собранные в пучок. Это наша традиция. Каждую субботу мы с Энди приходим к ним, и она встречает нас с приготовленными кексами. Теми, что Ханна любила больше всего. Шоколадные с банановой начинкой.

– Привет! Я думала, что вы придете чуть позже, – она чуть отходит, пропуская нас. – Поэтому не успела приготовиться.

– Все нормально, – отмахиваюсь. – Это Энди решил пораньше приехать.

– Привет, Мария! А где Лиам?

Этот ребенок вообще умеет смущаться?

– Энди! – обрываю его, не замечая смеха мамы Ханны, и грозно смотрю на брата. – Она взрослый человек, а не твой друг. Простите его, Мария, он каждый раз забывает манеры дома.

– Ну что ты, Кэнди, ему я разрешаю так обращаться ко мне, – качает головой она, улыбаясь моему брату и быстро целуя его в обе щеки. – Не стойте на пороге, проходите.

Я сглатываю нервный ком, стараясь скрыть напряженность, Энди сразу бежит в сторону Лиама, который сидит на ковре, и коротко обнимает его. Я делаю пару шагов к ним, но останавливаюсь, так и не дойдя до конца. Они так похожи на нас с Ханной.

– Ты принес машинки? – спрашивает Лиам. – Мне папа вчера купил новую BMW.

– Конечно, принес, – Энди снимает с себя рюкзак и сразу вываливает гору машинок на пол. – А мне папа вертолет подарил!

– Покажи! – восторженно произносит его друг.

Мне кажется, ровно тринадцать лет назад на этом же месте сидели мы с ней, и Ханна хвасталась своими новыми куклами, надевая на них разные наряды.

– Они очень похожи на вас, – сзади меня раздается голос Марии. – Энди, конечно, по характеру больше похож на Ханну, а Лиам – на тебя.

Я улыбаюсь, потому что у этих слов есть какой-то особый целительный эффект. Будто на загноившуюся рану накладывают охлаждающую повязку. Может, хотя бы у Энди получится сохранить дружбу до гроба?

– Да, – я поворачиваюсь к ней. – Энди – копия Ханны в возрасте десяти лет.

Ее мама смеется, отчего около глаз выделяются морщинки, и направляется на кухню.

Мне кажется, будто все в этом мире смирились со смертью Ханны. Даже ее родители. Мир продолжает жить, выкинув ее из системы и забыв. Никто из прохожих не чувствует горя от ее потери.

Почему? Почему все люди так быстро исцелились? Почему они продолжают радоваться, когда знают, что ее тело находится на глубине двух метров?

Это так несправедливо.

– Как ты, Кэнди? – осторожно интересуется Мария.

Я сажусь на барный стул, подкладывая ладонь под подбородок, и склоняю голову вправо.

– Никак, – честно отвечаю. – Пока все сложно.

Прошло двадцать три дня с начала учебы. И только на шестой я смогла зайти в аудиторию. Самые ужасные тридцать пять часов в неделю. Я сажусь на последний ряд и не вслушиваюсь в слова преподавателя. Физически не могу этого сделать. Мой взгляд постоянно косится на дверь в ожидании криков.

– Джереми и Гаррет с тобой?

– Да, – вру я. – Мы часто видимся в университете.

Нет, это не так. Я избегаю их. За эти дни мы встретились три раза при случайных обстоятельствах, и все они заканчивались неловким киванием головы и моей ускоренной ходьбой.

– Они заходили недавно ко мне. Так подросли, уже совсем мужчины, – восторженно произносит Мария. – Я рада, что вы вместе, Кэнди. Ханна хотела бы этого.

Откуда они знают? Откуда они знают, чего хочет Ханна? Она мертва, и у нее отобрали способность говорить пять лет назад.

– Наверное, – отвечаю я. – Наверное, она бы хотела, чтобы мы общались. Но разве мы узнаем ее настоящее желание?

Мария останавливается на месте, поджимая губы, и на ее лице вырисовывается сковывающая мышцы боль.

Кто тянул меня за язык? Почему я не могла просто промолчать или ответить «да»?!

– Простите, – сразу выпаливаю, зарываясь руками в волосы. – Я не хотела…

– Нет, ты права, – она сразу натягивает улыбку и снова принимается за приготовление чая. – Но разве мы не знали ее? Ханна бы никогда не хотела, чтобы ваша дружба прекращалась.

– А что… а что, если эта дружба не имеет смысла без нее? – тихо замечаю я, вцепляясь пальцами в края свитера.

Мария подходит ко мне, легким касанием проводя ладонью по щеке, и качает головой.

– Не говори глупостей, Кэнди. Ваша связь все так же нерушима, потому что Ханна рядом, – ее ладонь помещается в район моего сердца. – Тут. Она все еще живет в каждом из нас.

Я прикусываю губу и киваю, никак не отвечая.

– И моя дочь наблюдает за нами. Помни это, Кэнди. Ханна ненавидела твои слезы и воспринимала их как свои собственные, – шепотом проговаривает Мария, когда у нас обеих скапливаются слезы в уголках глаз. – Тот день забрал ее, но не тебя, не Гаррета и не Джереми.

Нет. Тот день вырвал из меня всякое желание жить. И если я не умерла, это еще не значит, что я живу.

– Как у вас получается, Мария? – прохожусь языком по губам, ощущая соленый привкус. – Я имею в виду… как у вас получается продолжать жить?

– А у меня есть выбор? – Мария отходит к духовке и выключает ее, пытаясь спрятать от меня раскрасневшееся лицо. Ей тоже больно. Почему от увиденного мне легче? – Лиаму было три месяца, когда его сестры не стало. Мы с Алексом не могли умереть вместе с ней, как бы нам ни хотелось. У нас есть причины жить, как бы больно ни было. И у тебя, Кэнди, есть причины.

Да. Родители, Энди и Том.

– Я просто хочу вернуть время назад и все исправить.

– Я тоже, – она садится напротив меня и протягивает кружку. – Все мы этого хотим, но у нас нет такой возможности.

Жизнь полна чертовых несправедливостей, и главная из них заключается в том, что смерть не обходит детей стороной, как должна. Иногда мне кажется, что она специально выжидает момента и нападает, чтобы показать нам, какой мир жестокий и что он не щадит никого. Забирает у детей утро, которого они так ждут.

– Без нее все слишком сложно, – я закрываю глаза и облокачиваю голову на ладони. – Входить в университет, зная, что мы должны были сделать это вместе…

– Я рада, что ты решилась пойти в Брукфилд, – голос Марии становится уверенным. – Ваша мечта исполнилась. И ты должна заходить в него, осознавая это.

– Должна, – киваю, – но не могу. Я не ощущаю присутствия Ханны, я ощущаю рядом его.

Мария вскидывает голову наверх при упоминании убийцы. Эти слова проходятся по ней взмахом ножа на голой коже. Правда – уродливая вещь. Она имеет вязкие границы, которые при одном неправильном слове могут причинить боль человеку. Но мне становится легче дышать, когда я произношу ее Марии. Насколько бы эгоистичными мои действия ни казались, это так. Потому что мама Ханны чувствует всю многогранность боли от ее потери.

– И это дает ему власть, – Мария отворачивается в сторону на несколько мгновений. – Алекс тоже жил первые года ненавистью. И я. Мы все ненавидели его, не понимая, что это делает нас ближе к нему, чем к дочери.

– И вы смогли простить? – всхлипываю, вытирая рукавом свитера слезы. – Смогли принять?

– Никогда, – отрезает Мария. – Но мы перестали ненавидеть, потому что это не вернет ее к жизни, а заберет нас вместе с ней. Помнишь, Ханна всегда говорила, что ненависть ощущается, как спичка: быстро сгорает, оставляя после себя лишь пустоту и пепел?

Да. Ханна была ярым противником ненависти; она без конца читала Джереми лекции и говорила, что драки не помогут справиться с болью.

– Помню.

– И единственное, что нам осталось, – прожить жизнь за нее.

Вторая главная несправедливость. Прожить жизнь за нее? Никто не сможет любить жизнь так, как Ханна. И никто не сможет прожить, чувствуя ее, как она.

– Я думаю… Я часто думаю: а что, если бы в тот день умерла я? Ханна бы смогла жить за меня?

Мария на мгновение закрывает глаза и делает глубокий вдох, прислоняясь рукой к кружке. Ей физически трудно слышать подобное от восемнадцатилетней девушки. Уверена, она чувствует мои слова, но Марии-то сорок.